Текст книги "Скромный герой"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Они не виделись всего несколько недель, однако за это время парень сильно переменился. Он не только исхудал и как будто постарел – видимо, из-за отросших спутанных волос и бороды, затемнившей его щеки; теперь Мигель и смотрел по-другому. Лицо его, прежде бодрое и улыбчивое, теперь сделалось мрачным, изможденным, как у человека, утратившего порыв и само желание жить, потому что он знает, что потерпел поражение. Однако, быть может, дело было в перемене одежды. На парне, привыкшем всегда ходить нарядно одетым и ухоженным, с вызывающим шиком местного донжуана, – в отличие от Тибурсио, который всюду появлялся в джинсах и потертой курточке, одежде шоферов и механиков, – теперь была распахнутая рубаха без единой пуговицы, мятые, заляпанные штаны и грязные ботинки без шнурков. Носков тоже не было.

Фелисито смотрел Мигелю прямо в глаза; молодому человеку удалось выдержать такой взгляд всего несколько секунд: он заморгал, а потом уставился в пол. Фелисито только теперь обратил внимание, что едва достает Мигелю до плеча: тот был на голову выше. Сержант Литума прилип спиной к стенке, он держался тихо и неподвижно, как будто хотел превратиться в невидимку. Хотя в камере стояли два металлических стула, никто из троих не присел. С потолка, прикрывая грубые изображения членов, сисек и влагалищ, свисали обрывки паутины; пахло мочой. Преступник был без наручников.

– Я пришел не затем, чтобы спрашивать тебя про угрызения совести, – наконец заговорил Фелисито, глядя в гнездо спутанных светлых волос в метре перед собой, довольный, что говорит твердо, не давая прорваться ярости, которая сжигала его изнутри. – С этим ты разберешься уже там, по ту сторону смерти.

Фелисито помолчал и сделал глубокий вдох. Если до этого он говорил полушепотом, то теперь его голос зазвучал в полную силу:

– Я пришел по делу, которое для меня намного важнее. Важнее, чем письма с паучком, чем пожар в моей конторе. – (Мигель продолжал стоять неподвижно, склонив голову, сержант Литума тоже не шевелился.) – Я пришел, чтобы объявить тебе, что я рад происшедшему. Рад тому, что ты совершил. Потому что благодаря этому я сумел разрешить главный вопрос всей моей жизни. Ты понимаешь, о чем я? Он наверняка приходил тебе в голову всякий раз, когда ты смотрел на себя в зеркало и недоумевал, почему ты выглядишь как белый, хотя и я, и твоя мать – настоящие чоли. Я тоже всю жизнь задавался этим вопросом. До сих пор я держал свои подозрения при себе, чтобы не ранить ваших с Хертрудис чувств. Но теперь у меня нет причин с тобой церемониться. Я разгадал эту тайну. Вот к чему я веду: то, что я тебе скажу, порадует тебя так же, как и меня. Ты – не мой сын, Мигель. И никогда им не был. Когда твоя мать и Атаманша, мать твоей матери, твоя бабушка, узнали о беременности Хертрудис, они убедили меня, что отец – я, чтобы заставить меня жениться. Они меня обманули. Все было не так. Я женился на Хертрудис по собственной наивности, теперь сомнений больше нет. Твоя мать во всем призналась, Мигель. И для меня это радость. Я бы умер от тоски, если бы мой сын, моя плоть и кровь, поступил со мной так, как поступил ты. А теперь я спокоен и даже доволен. Это сделал не мой сын, а чей-то ублюдок. Для меня великое облегчение знать, что не моя кровь, чистейшая кровь моего отца, струится по твоим венам. И вот еще что, Мигель. Даже твоя мать не знает, от кого тебя понесла. Возможно, говорит она, это был кто-то из югославов, приезжавших в Чиру на ирригацию. Впрочем, и в этом она не уверена. Это мог быть кто-нибудь из белых голодранцев, которые забредали в пансион «Рожок» и тоже бывали у нее в койке. Запомни, Мигель: я тебе не отец, и даже твоя собственная мать не знает, чья сперма участвовала в твоем зачатии. Выходит, что ты – «сын полка», которых в Пьюре полно; таких рожают прачки или пастушки, которым пьяная солдатня устраивает многострел. Ты «сын полка», Мигель, именно так. И меня не удивляет, что ты сделал то, что сделал, раз уж в твоих венах перемешано столько разных кровей.

Фелисито замолчал, потому что белобрысая голова Мигеля резко вскинулась. Он увидел перед собой глаза, налившиеся кровью и ненавистью. «Сейчас он на меня набросится и попытается перегрызть глотку», – решил Фелисито. Видимо, сержант Литума подумал о том же: он шагнул вперед, положил руку на кобуру и встал рядом с коммерсантом. Однако Мигель как будто сдулся: он больше не мог ни говорить, ни двигаться. По щекам его катились слезы, руки и губы дрожали, лицо побледнело. Он пытался что-то сказать, но никаких слов не было, его горло время от времени издавало только странные утробные звуки – наподобие отрыжки или рвотных позывов.

Фелисито Янаке снова заговорил, все с той же сдержанной холодностью:

– Я не закончил. Еще минутку терпения. К счастью для тебя и для меня, мы видимся в последний раз. Я оставляю тебе эту папку. Внимательно прочти каждый из документов, подготовленных моим адвокатом. Доктором Хильдебрандо Кастро Посо, с которым ты хорошо знаком. Если согласишься, то распишись на каждой странице, где проставлена галочка. Адвокат пришлет за этими бумагами завтра и потом займется подготовкой дела для суда. Речь идет об очень простой вещи. «Смена фамилии» – вот как это называется. Ты откажешься от фамилии Янаке, к которой, определенно, не имеешь ни малейшего отношения. Можешь сохранить фамилию матери или выдумать любую другую, какая тебе понравится. А взамен я заберу из полиции все свои заявления: по поводу анонимных писем с паучком, поджога конторы «Транспортес Нариуала» и мнимого похищения Мабель. Возможно, благодаря этим действиям ты обойдешься без нескольких лет тюремного заключения и сразу выйдешь на свободу. Однако, как только тебя выпустят, ты обязан уехать из Пьюры. Ты никогда больше не появишься в этих краях, где каждая собака знает, что ты преступник. К тому же здесь никто не предложит тебе достойной работы. А я больше не желаю тебя видеть. Время на раздумье у тебя – до завтра. Если ты не захочешь подписывать эти бумаги – что ж, дело твое. Будет суд, и я приложу все усилия, чтобы тебе определили срок побольше. Так что решай сам. И последнее: мать не пришла тебя навестить, потому что тоже не желает тебя видеть. Я ее ни о чем не просил, это ее собственное решение. Ну вот и все. Мы можем идти, сержант. Пусть Бог тебя простит, Мигель. Я не прощу тебя никогда.

Фелисито бросил папку с документами под ноги Мигелю – и повернулся к двери. Литума последовал за ним. Мигель все так же не двигался с места, глаза его полнились слезами и ненавистью, рот беззвучно открывался и закрывался. Молодого человека как будто поразило молнией, лишившей его способности двигаться, говорить и думать; у ног его лежала зеленая папка.

«Это будет последний образ, который сохранится от него в моей памяти», – подумал Фелисито. Они с сержантом молча подошли к тюремным воротам. Снаружи их дожидалось такси. Пока эта тряская колымага петляла по городским предместьям, чтобы доставить Литуму в комиссариат на проспекте Санчеса Серро, оба пассажира продолжали хранить молчание. Когда въехали в город, сержант наконец заговорил:

– Можно я вам кое-что скажу, дон Фелисито?

– Конечно выкладывайте.

– Я никогда не сумел бы представить, что можно наговорить столько гадостей, сколько вы наговорили своему сыну там, в тюрьме. Клянусь вам, у меня кровь стыла в жилах.

Коммерсант протестующе поднял руку:

– Это не мой сын.

– Простите, простите, я уже знаю. Разумеется, вы правы: то, что натворил Мигель, – поистине ужасно. Но пускай даже так. Не обижайтесь, но это были самые жестокие слова, которые я слышал за всю свою жизнь, дон Фелисито. Никогда бы не поверил, что услышу их от такого великодушного человека, как вы. Я просто не могу понять, почему этот парень на вас не набросился. Я уж подумал, что так оно и будет, и даже кобуру расстегнул. Я был готов выхватить пистолет, вот как.

– Он не осмелился, потому что я сломил его дух, – ответил Фелисито. – Да, я говорил жестоко, но разве я в чем-то наврал или преувеличил, сержант? Я его не щадил, но сказал только самую истинную правду.

– Это была ужасная правда, и я клянусь никому не передавать ваших слов. Даже капитану Сильве. Даю вам слово, дон Фелисито. С другой стороны, вы поступили очень великодушно. Если вы снимете все обвинения, Мигель выйдет на свободу. И у меня есть еще один вопросик, чтобы сменить тему. Вот это слово «многострел» – я слышал его в детстве, но теперь не вспомню, что оно означает. В наше время в Пьюре, кажется, никто так не говорит.

– Просто многострелы случаются теперь гораздо реже, чем раньше, – вмешался в разговор таксист, посмеиваясь при воспоминании о детстве. – Когда я был мальчишкой, такое бывало часто. Солдаты больше не ходят на реку или в деревню, чтобы трахать чоли. Теперь в казармах их стерегут построже, а за многострел наказывают. Даже жениться заставляют, че гуа!

Сержант вышел возле полицейского участка, а Фелисито велел таксисту ехать в «Транспортес Нариуала», однако, когда машина уже подъезжала к конторе, коммерсант неожиданно переменил планы. Он попросил водителя вернуться в Кастилью и высадить его как можно ближе к Подвесному мосту. На Пласа-де-Армас Фелисито увидел поэта Хоакина Рамоса, одетого в черное, с моноклем в глазу и с мечтательным выражением на лице: он бесстрашно шествовал посреди проезжей части, как обычно ведя на веревочке козу. Машины осторожно объезжали Рамоса, водители, вместо того чтобы браниться, приветствовали его взмахами руки.

По улочке, ведущей к дому Мабель, как всегда, бегали босоногие дети в обносках и тощие чесоточные собаки; в каждом окне на полную громкость работало радио, но помимо музыки и рекламных объявлений слышны были и лай, и кудахтанье, и вопли попугая, повторявшего всего одно слово: какату́а, какату́а! В воздухе витали кучи пыли. Уверенность, которую Фелисито ощущал при разговоре с Мигелем, испарилась без следа, и теперь перед встречей с Мабель он чувствовал себя уязвимым, безоружным. Он откладывал эту встречу с того самого дня, когда девушку до суда временно выпустили из тюрьмы. Иногда Фелисито думал, что лучше бы ему совсем не ходить, а воспользоваться услугами доктора Кастро Посо, чтобы довести до конца объяснение с Мабель. И все-таки теперь Фелисито понял, что в этом деле никто не сможет его заменить. Если он хочет начать новую жизнь, ему, как и в случае с Мигелем, необходимо подбить итоговый баланс со своей возлюбленной. Когда Фелисито нажал кнопку звонка, ладони его вспотели. Никто не отозвался. Выждав несколько секунд, Фелисито достал собственный ключ и открыл дверь. У него участилось дыхание и пульс, когда коммерсант узнал знакомую обстановку: фотографии, огонек свечи, флаг Перу, картинки на стенах, восковые цветы и Сердце Христово на самом видном месте в гостиной. Все было на своих местах, такое же чистенькое и блестящее, как и прежде. Фелисито сел в кресло, чтобы подождать Мабель: он остался в пиджаке и жилете, снял только шляпу. Тело его покрылось мурашками: что делать, если девушка вернется домой в сопровождении мужчины, который будет держать ее под ручку или за талию?

Но Мабель вернулась одна, и не сразу, так что от тревожного ожидания на Фелисито уже начала накатывать зевота и необоримая сонливость. Услышав, как хлопнула входная дверь, коммерсант встрепенулся. Горло его пересохло, покрылось изнутри наждаком, как будто Фелисито выпил слишком много чичи. Он увидел перепуганное лицо и услышал, как вскрикнула Мабель («Ах, боже мой!»), обнаружив нежданного гостя. Девушка резко развернулась, как будто хотела убежать прочь из дому.

– Не пугайся, Мабель, – спокойно сказал Фелисито, хотя никакого спокойствия в нем не было. – Я пришел к тебе с миром.

Мабель обернулась и долго смотрела на него – молча, с раскрытым ртом, с тревогой в глазах. Она похудела. Без макияжа, в простом платочке на голове, в домашнем халате и стоптанных сандалиях эта девушка выглядела совсем не такой привлекательной, как Мабель из воспоминаний Фелисито.

– Присядь-ка, давай побеседуем. – Он указал на свободное кресло. – Я пришел не для того, чтобы обвинять или сводить счеты. И не отниму у тебя много времени. Ты ведь понимаешь, нам нужно уладить кое-какие дела.

Мабель побледнела. Она так плотно сжимала губы, что на лице ее проступила гримаса. В конце концов она присела на краешек кресла и скрестила руки на груди, точно защищаясь. Во взгляде ее сквозила неуверенность, паника.

– Остались практические вопросы, которые можем решить только ты и я, напрямую, – добавил коммерсант. – Начнем с самого главного: этот дом. По договору с хозяйкой аренду нужно платить раз в полгода. До декабря все оплачено. Начиная с января деньги вносить придется тебе. Договор оформлен на твое имя, так что думай сама. Ты можешь его продлить или расторгнуть и перебраться в другое место. Решать только тебе.

– Хорошо, – чуть слышно прошептала Мабель. – Я поняла.

– Твой счет в Кредитном банке, – продолжал Фелисито; он почувствовал себя гораздо более уверенно, видя, как беспомощна и напугана Мабель. – Он открыт на твое имя, но под мою гарантию. По очевидным причинам я больше не могу предоставлять свое поручительство. Я его аннулирую, однако не думаю, что из-за этого тебе закроют счет.

– Уже закрыли, – отозвалась Мабель. После недолгой заминки она объяснила: – Когда я вышла из тюрьмы, дома меня ждало уведомление. В нем говорилось, что в сложившихся обстоятельствах они должны закрыть мой счет. Банк обслуживает только клиентов с безупречной репутацией, не имеющих приводов в полицию. Так что я должна снять все деньги с этого счета.

– Ты уже это сделала?

– Мне стыдно, – призналась она, глядя в пол. – В этом филиале меня все знают. Но скоро придется туда идти, когда наличные закончатся. На повседневные расходы у меня еще кое-что осталось в ящике стола.

– В любом другом банке тебе откроют новый счет, не взирая ни на какие приводы, – сухо объяснил Фелисито. – Не думаю, что с этим возникнут проблемы.

– Хорошо, – сказала она. – И с этим все ясно. Что еще?

– Я только что от Мигеля, – выговорил Фелисито еще суше, через силу. – Я предложил ему сделку. Если он согласится поменять фамилию Янаке на любую другую, я откажусь от всех своих исков и не буду выступать в роли главного свидетеля обвинения.

– Ты хочешь сказать, Мигель выйдет на свободу? – Теперь в ее голосе был не страх, а ужас.

– Да, если примет мое предложение. И ты, и он будете оправданы, если не будет выдвинуто обвинение со стороны других гражданских лиц. Или получите самые легкие приговоры. По крайней мере, так мне объяснил адвокат.

Мабель поднесла ладонь к губам.

– Он же захочет отомстить, он никогда не простит мне, что я сдала его полиции, – прошептала девушка. – Он меня убьет.

– Не думаю, что Мигель захочет вернуться в тюрьму, теперь уже за убийство, – резко оборвал ее Фелисито. – К тому же второе мое условие – это чтобы по выходу из тюрьмы он уехал из Пьюры и никогда больше не возвращался в этот город. Поэтому я сомневаюсь, что он представляет для тебя опасность. Как бы то ни было, ты всегда можешь попросить защиты в полиции. Тебе помогут, поскольку ты сотрудничала с фараонами.

Мабель заплакала. Слезы, затуманившие ее глаза, и старания сдержать плач придавали ее лицу непривычное, смешное выражение. Девушка съежилась, как будто ей стало холодно.

– Верь не верь, но я ненавижу его всей душой, – услышал он после долгого молчания. – Потому что он навсегда разрушил мою жизнь.

Мабель громко всхлипнула и закрыла лицо руками. На Фелисито этот жест не произвел никакого воздействия. «Так ли она искренна, или это очередной спектакль?» – раздумывал он. В общем-то, ему было все равно, что там на самом деле. С тех пор как Фелисито узнал от полицейских правду, у него, помимо всегдашней обиды и злости, бывали моменты, когда он вспоминал Мабель с нежностью и даже с тоской. Но сейчас он ничего такого не испытывал. Вожделения тоже не было: если бы Мабель оказалась обнаженной в его объятиях, он не сумел бы ее удовлетворить. Казалось, что вот наконец-то все чувства, накопившиеся в нем за восемь лет, куда-то испарились.

– Беды можно было бы избежать, если бы, когда Мигель только начал виться вокруг тебя, ты мне об этом рассказала. – У Фелисито снова возникло ощущение, что происходящее сейчас нереально, что ни Мабель, ни его самого в этом доме нет, что она не сидит рядом, плача или притворяясь плачущей, и что он не произносит того, что произносит сейчас. – Тогда мы оба избавились бы от больших неприятностей, Мабель.

– Я знаю, знаю, я поступила как трусиха и идиотка, – ответила Мабель. – Думаешь, я сама об этом не пожалела? Я боялась его, не знала, как от него избавиться. И разве я теперь за это не расплачиваюсь? Ты не знаешь, что такое женская тюрьма в Сульяне. Хотя я провела там всего несколько дней, я уверена, что воспоминание о ней останется со мной на всю жизнь.

– Вся жизнь – это очень большой срок, – усмехнулся Фелисито, по-прежнему сохраняя спокойствие. – Ты молода, и у тебя предостаточно времени, чтобы начать новую жизнь. А у меня, разумеется, все иначе.

– Ты можешь мне не верить, но я всегда любила только тебя, – всхлипнула Мабель.

Фелисито издевательски рассмеялся в ответ:

– Если, любя меня, ты сделала то, что сделала, то что бы ты натворила, если бы меня ненавидела, Мабель!

И, слыша собственный голос, коммерсант подумал, что эти слова вполне могли бы подойти для одной из песен его любимой Сесилии Баррасы.

– Мне бы хотелось все тебе объяснить, Фелисито, – взмолилась девушка, все так же не отнимая рук от лица. – Не для того, чтобы ты простил, не для того, чтобы все стало как раньше. Только чтобы ты знал, что дело обстояло совсем не так, как ты думаешь, – совершенно иначе.

– Ты не должна ничего мне объяснять, Мабель. – Теперь Фелисито говорил примирительно, почти по-дружески. – Случилось то, что и должно было случиться. Я всегда знал, что рано или поздно так оно и будет. Что ты устанешь от мужчины, который намного старше тебя, что влюбишься в молоденького. Это – закон жизни.

Мабель чуть не выпрыгнула из кресла.

– Клянусь моей матушкой, все было не так, как тебе кажется! – Мабель снова заплакала. – Позволь мне тебе объяснить, по крайней мере рассказать, как все случилось!

– Чего я не мог представить, так это что молодым любовником окажется Мигель, – закашлявшись, добавил коммерсант. – Ну и конечно, я никак не ожидал писем с паучком. Мы с тобой утрясли все насущные вопросы, больше обсуждать нечего. Я не хочу, чтобы наш разговор завершился руганью. Смотри, я оставляю тебе ключ от дома.

Фелисито положил его на столик, рядом с деревянным изображением пламени и перуанским флагом. А потом встал. Мабель продолжала плакать, прикрыв лицо руками.

– Давай хотя бы останемся друзьями.

– Мы с тобой не можем быть друзьями, ты это прекрасно понимаешь, – ответил он, глядя ей в глаза. – Желаю тебе удачи, Мабель.

Он подошел к двери, открыл, вышел и тихо закрыл за собой. Глаза зажмурились от яркого солнечного света. Фелисито уходил прочь посреди вихрей пыли, радиомузыки, оборванных ребятишек и чесоточных собак, думая о том, что никогда больше не пройдет по этой пыльной улочке в Кастилье и определенно никогда больше не увидит Мабель. Если, волею случая, они встретятся где-нибудь в центре города, он притворится, что смотрит в другую сторону, и она сделает то же самое. Они разминутся на пути как незнакомцы. А еще Фелисито подумал – без печали и горечи, – что, хотя он пока не превратился в бессильного старика, ему, возможно, никогда больше не придется заниматься любовью с женщиной. Он не собирался подыскивать себе новую возлюбленную или шастать по вечерам в бордель. А возможность после многолетнего перерыва снова лечь в постель к Хертрудис он даже не рассматривал. Быть может, ему придется время от времени онанировать, как мальчишке? Как бы ни сложилась его судьба, в одном Фелисито Янаке был уверен: в его сердце больше нет места для наслаждения и любви. Он об этом не жалел и не впадал в отчаяние. Это жизнь, а Фелисито с самого босоногого детства в Чулуканасе и Япатере научился воспринимать жизнь такой, какая она есть.

Ноги сами привели его к лавочке, в которой его подруга Аделаида торговала травами, швейными принадлежностями, святыми, иисусами и мадоннами. Прорицательница была на месте: крепкая, задастая, босая, одетая в грубую холстину, достигавшую ей до щиколоток; она следила за приближением коммерсанта своими огромными проницательными глазами.

– Здравствуй, Фелисито, видеть тебя – всегда удовольствие! Я уж решила, ты обо мне позабыл.

– Аделаида, ты ведь знаешь: ты моя лучшая подруга и я никогда о тебе не забуду. – Фелисито протянул женщине руку и ласково похлопал по спине. – У меня, как тебе известно, в последнее время было много проблем. Но вот он я, снова у тебя. Угостишь меня стаканчиком твоей чистейшей холодной воды? Я умираю от жажды.

– Проходи, проходи и садись, куманек. Я вернусь с водой через секундочку, вот прямо сейчас.

Снаружи стояла жара, а вот в тихом полумраке маленькой лавочки, как обычно, было прохладно. Усевшись в соломенное кресло-качалку, Фелисито созерцал паутину, полки с товарами, столики, уставленные коробочками с гвоздями, пуговицами, шурупами, семенами, веточками, картинками, четками, мадоннами и иисусами всевозможных размеров, из гипса или из дерева, большими и маленькими свечками, – он дожидался возвращения Святоши. Интересно, сюда вообще заходят покупатели? Насколько помнилось Фелисито, за все время его визитов (а было их много) он никогда не видел, чтобы кто-нибудь хоть что-то купил у Аделаиды. Это место больше напоминало не магазин, а часовенку. Не хватало только алтаря. Каждый раз, когда Фелисито сюда приходил, в душе его воцарялся мир – подобное чувство он испытывал давно, очень давно, когда в первые годы после женитьбы Хертрудис вытаскивала его на воскресную мессу.

Коммерсант с наслаждением припал к стакану холодной воды, который принесла ему Аделаида.

– В хорошенькую историю ты угодил, Фелисито, – сказала Святоша, глядя на него ласково и сострадательно. – Твоя возлюбленная и твой сын на пару сговорились тебя ощипать. Господи, ну что за кошмарные дела творятся в этом мире! Хорошо хоть, что их обоих засадили.

– Все это уже в прошлом, и знаешь, что я тебе скажу, Аделаида? Мне теперь совершенно все равно. – Фелисито пожал плечами и презрительно ухмыльнулся. – Все осталось позади, и я понемножку начинаю забывать о том, что было. Я не хочу, чтобы эти дела отравляли мне жизнь. Теперь я целиком и полностью посвящу себя компании «Транспортес Нариуала». Из-за всех этих скандалов я забросил фирму, которая меня кормит. И если я ею немедленно не займусь, моей конторе грозит крах.

– Вот это мне нравится, Фелисито, кто старое помянет, тому глаз вон, – обрадовалась Святоша. – За работу! Ты всегда был из тех, кто не сдается, кто сражается до конца!

– И вот еще что, Аделаида, – перебил подругу Фелисито. – То озарение, которое ты почувствовала в последний раз, – оно сбылось! Случилось нечто необычайное, как ты и говорила. Сейчас я не могу об этом рассказывать, но, как только будет можно, я все тебе обскажу.

– Не нужно мне никаких рассказов. – Прорицательница внезапно насупилась, на ее огромные глазища набежала тень. – Мне совсем не интересно, Фелисито. Ты прекрасно знаешь, что эти озарения мне не по душе. К сожалению, при тебе они накатывают раз за разом. Как будто ты их притягиваешь, че гуа.

– Надеюсь, больше такое не повторится, Аделаида, – улыбнулся коммерсант. – С меня уже хватит сюрпризов. С сегодняшнего дня я хочу жить спокойной, упорядоченной жизнью, целиком посвятив себя работе.

Они еще долго молчали, прислушиваясь к уличному шуму. Гудки и рев моторов, выкрики бродячих торговцев, болтовня и брань пешеходов – все доносилось до них приглушенно, как будто это место было создано для покоя. Фелисито подумал, что, хотя он знаком с Аделаидой уже много лет, прорицательница остается для него неразрешимой загадкой. Где ее семья? Был ли у этой женщины когда-нибудь мужчина? Может быть, она выросла в приюте, как одна из девочек-подкидышей, воспитанных за счет общественного призрения, и потом всегда жила одна, словно гриб: без родителей, братьев и сестер, без мужа и детей. В разговорах с Аделаидой Фелисито никогда не слышал упоминаний о родственниках и даже о друзьях. Возможно, Фелисито был в Пьюре единственным человеком, которого прорицательница могла бы назвать своим другом.

– Скажи-ка, Аделаида, ты когда-нибудь жила в Уанкабамбе? – неожиданно спросил коммерсант. – Может, ты там выросла?

Вместо ответа женщина громогласно расхохоталась, раскрыв толстогубый рот и обнажив оба ряда больших зубов.

– Я знаю, почему ты спросил, Фелисито, – весело воскликнула она. – Из-за колдунов Уаринги, точно?

– Не думай, что я считаю тебя колдуньей, вовсе нет, – заверил Фелисито. – Просто ты обладаешь, не знаю, как и назвать, этой способностью, этим даром… в общем, умеешь предсказывать будущее, что меня всегда в тебе поражало. Это невероятно, че гуа. Всякий раз, когда на тебя накатывает озарение, все сбывается точь-в-точь. А мы уж с тобой столько лет знакомы, и все, что ты мне предсказывала, потом так и происходило. Ты не такая, как другие, простые смертные, Аделаида, в тебе есть что-то, чего нет больше ни в ком. Если бы ты только захотела работать как профессиональная предсказательница, давно стала бы богачкой.

Пока он говорил, Аделаида все больше хмурилась.

– Это не дар, а великое несчастье, которое Господь возложил на мои плечи, – вздохнула она. – Я с тобой часто об этом говорила. Мне вовсе не нравится, когда вдруг накатывают такие вот озарения. Я не знаю, откуда и почему они берутся и почему только про некоторых людей, про тебя например. Для меня это тоже загадка. И почему-то у меня не бывает озарений про меня саму. Я никогда не знаю, что случится со мной завтра или послезавтра. Так вот, я отвечу на твой вопрос. Да, я была в Уанкабамбе, всего лишь однажды. И вот что я тебе скажу: мне очень жалко людей, которые забираются на такую высоту, тратят все, что у них есть, и даже больше, упорно лезут наверх, чтобы получить исцеление у так называемых учителей. А ведь они шарлатаны, по крайней мере большинство из них. Те, кто практикует куй: кто купает болящих в ледяных водах лагуны. Вместо того чтобы излечивать, они зачастую награждают их пневмонией и даже убивают.

Фелисито с улыбкой взял подругу за руку:

– Не всегда, Аделаида. Мой знакомый, шофер из «Транспортес Нариуала», Андрес Новоа его звали, страдал от бруцеллеза, и врачи из Рабочего госпиталя не могли его вылечить. Его признали безнадежным. Полумертвый, Андрес добрался до Уанкабамбы, и один из колдунов привел его к Уаринге, заставил искупаться в лагуне и дал выпить какого-то зелья. И Андрес вернулся здоровым. Я видел его собственными глазами, Аделаида, клянусь тебе.

– Допускаю, бывают какие-то исключения. Но на одного истинного лекаря там приходится по десять мошенников, Фелисито.

Они еще долго беседовали. Разговор переходил от колдунов, учителей, целителей и шаманов из Уанкабамбы – столь прославленных, что к ним стекались больные со всей страны, – к богомолкам и святошам из Пьюры, чаще всего бедным пожилым, одетым как монашенки, женщинам, которые ходили из дома в дом, чтобы помолиться у постели больных. Они брали всего несколько сентаво или просто тарелку еды за свои молитвы, которые, как считали многие, подкрепляют работу врачей и помогают излечению. К удивлению Фелисито, Аделаида и в это совсем не верила. Городские шептуньи-богомолки тоже представлялись ей шарлатанками. Забавно, но обладательница дара, способная предсказывать будущее некоторых мужчин и женщин, совершенно не доверяла целительским способностям других людей. Возможно, Аделаида права, и среди тех, кто объявляет себя целителями, мошенников и мошенниц предостаточно. Фелисито поразил рассказ подруги о том, что совсем недавно в Пьюре водились зловещие женщины-«утешительницы», которых, бывало, призывали в дом, чтобы помочь умереть неизлечимо больным, что они и проделывали под бормотание молитв, перерезая яремную вену длиннющим когтем на указательном пальце, который они отращивали специально для этой цели.

А еще Фелисито был поражен полнейшим доверием Аделаиды к легенде, согласно которой образ Многострадального Спасителя Айябакского был создан не простыми резчиками из Эквадора, а истинными ангелами.

– И ты веришь в эти бредни?

– Верю, потому что слышала эту историю от тамошних жителей. Она передается от отца к сыну вот уже сколько лет, а значит, это правда.

Фелисито много раз слышал рассказы об этом чуде, но никогда не принимал их всерьез. Якобы давным-давно комиссия, составленная из виднейших людей Айябаки, объявила сбор средств на установку в городе статуи Иисуса. Сограждане пересекли границу с Эквадором и встретили там троих мужчин в белых одеждах – они назвались резчиками. Им сразу же предложили отправиться в Айябаку, чтобы сделать статую. Так они и поступили, а потом исчезли, не забрав оговоренной платы. Та же комиссия отправилась в Эквадор на поиски мастеров, но там их никто не знал и вообще про них ничего не было известно. Другими словами, то были ангелы. Что Хертрудис верит в эту историю – это нормально, но вот доверие Аделаиды к чудесной легенде коммерсанта удивило.

И вот, после долгой беседы Фелисито почувствовал себя гораздо лучше, чем до нее. Он не забыл о своих встречах с Мигелем и Мабель, – наверно, ему никогда о них не позабыть, однако час, проведенный им в лавочке Святоши, помог заморозить память об этих встречах – они больше не висели на Фелисито тяжким крестом.

Коммерсант поблагодарил подругу за чистую воду и за беседу, и, хотя Аделаида наотрез отказывалась, он на прощание заставил ее принять банкноту в пятьдесят солей.

Когда Фелисито вышел на улицу, ему показалось, что солнце припекает еще сильнее. Он медленно добрел до своего дома; на всем пути с ним поздоровались лишь двое незнакомцев. Фелисито с облегчением подумал, что постепенно перестает быть знаменитым и узнаваемым. Люди скоро забудут о паучке и перестанут подходить и указывать на него пальцем. Возможно, недалек тот день, когда он снова сможет вышагивать по улицам Пьюры анонимным пешеходом.

Когда он пришел в дом на улице Арекипа, обед был уже на столе. Сатурнина приготовила овощной супчик и вяленое мясо с рисом. Хертрудис встретила мужа кувшином лимонада со льдом. Они сели обедать в молчании, и только покончив с супом, Фелисито рассказал жене, что виделся с Мигелем и обещал снять все обвинения в обмен на отказ от фамилии Янаке. Хертрудис выслушала его молча и, когда муж закончил, никак не прокомментировала услышанное.