Текст книги "Скромный герой"

Автор книги: Марио Варгас Льоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Гиены слушали молча, склонив голову, понуро и растерянно. Снизу, с набережной Барранко, до Ригоберто донеслась странная музыка. Снова насвистывает точильщик ножей? Кажется, эта парочка его притягивает. Мики грыз ногти, а Эскобита неторопливо и размеренно покачивал левой ногой. Да, это была флейта точильщика. И Ригоберто был рад ее услышать.

– Мы заявили на тебя от отчаяния, дядюшка, папина женитьба свела нас с ума, – сказал Эскобита. – Клянусь, нам страшно жаль, что мы доставили тебе столько проблем. Дело с твоей пенсией теперь, я думаю, продвинется очень быстро. Как ты знаешь, мы теперь не имеем к компании никакого отношения. Папа продал ее итальянцам. А нас об этом даже не известил.

– А заявление из полиции мы заберем, когда пожелаешь, дядюшка, – вставил слово Мики. – Это как раз один из тех вопросов, которые мы хотели с тобой обсудить.

– Большое спасибо, но уже немного поздновато, – ответил Ригоберто. – Доктор Арнильяс объяснил мне, что после смерти Исмаэля расследование будет прекращено, по крайней мере в отношении меня.

– Кто же нас выручит, если не ты? – воскликнул Эскобита, в очередной раз демонстрируя тупость, каковая являлась органичной составляющей всех его высказываний и поступков. – И кстати сказать, этот доктор Клаудио Арнильяс, слюнтяй в клоунских подтяжках, – худший из предателей, которых когда-либо знало Перу. Всю жизнь он сосал папину титьку, а нынче объявил нам открытую войну. Он теперь прислужник, душой и телом продавшийся Армиде и этим итальянским мафиози, купившим папину компанию по смехотворной цене.

– Мы пришли, чтобы уладить проблемы, а ты все только портишь, – оборвал брата Мики. Он смотрел на дона Ригоберто с покаянным видом. – Мы хотим послушать, что ты скажешь, дядюшка. Хотя нам до сих пор и неприятно, что ты помогал папе с этой свадьбой, мы все равно тебе доверяем. Помоги нам, дай добрый совет. Ты только что слышал, какие трудности на нас обрушились, и мы не знаем, что нам делать. Как нам лучше поступить? Ты ведь человек опытный.

– А здесь намного интереснее, чем я предполагала! – воскликнула донья Лукреция. – «Сага Фалабелья», «Тоттус», «Пасарелла», «Дежавю», и еще, и еще… Уй-уй-уй, да тут представлены все лучшие шопинг-центры столицы!

– И шесть кинотеатров, все с кондиционерами, – хлопал в ладоши Фончито. – Тебе, папа, жаловаться не придется.

– Ну хорошо, – сдался дон Ригоберто. – Выбирайте наименее противный фильм, и отправимся прямиком в кино.

День был в самом разгаре, жара стояла невыносимая, поэтому в шикарном здании «Open Plaza» почти не было народу. Зато охлажденный воздух внутри был как благословение, и, пока донья Лукреция изучала витрины, а Фончито интересовался киношным репертуаром, дон Ригоберто развлекался созерцанием желтых полос песка, окружавших громадное здание Пьюранского университета, и редких рожковых деревьев, стоявших тут и там между этими золочеными языками, и, хотя Ригоберто и не видел, он воображал себе, как стремительные ящерки с треугольными головками и гноящимися глазками высматривают в песке насекомых.

А все же невероятная история приключилась с Армидой! Убегая от скандала, от адвокатов и своих бесстыжих пасынков, она оказалась в доме человека, который сам находился в эпицентре ужасного скандала, – блюдо это состояло из таких смачных ингредиентов, как желтая пресса, адюльтер, шантаж, анонимные письма с паучком, похищения и фальшивые похищения и даже, кажется, инцест. Теперь ему по-настоящему не терпелось встретиться с Фелисито Янаке, выслушать Армиду и пересказать ей последний разговор с Мики и Эскобитой.

Наконец вернулись донья Лукреция и Фончито. У них было два предложения: «Пираты Карибского моря – 2» (выбор сына) и «Роковая страсть» (выбор жены). Ригоберто проголосовал за пиратов, решив, что, когда придет время сиесты, они убаюкают его лучше, чем слезливая мелодрама, которую предвещало второе название. Он уже несколько месяцев не был в кино.

– А потом мы могли бы зайти в эту кондитерскую, – показал Фончито. – Какие там аппетитные пирожные!

«Кажется, мальчик доволен и даже рад нашему путешествию», – подумал дон Ригоберто. Он давно уже не видел сына таким веселым и возбужденным. С первых появлений треклятого Эдильберто Торреса Фончито сделался замкнутым и печальным, погрузился в себя. А здесь, в Пьюре, он снова выглядел как увлеченный, любопытный, восторженный мальчишка. В новеньком кинозале сидело не больше дюжины зрителей.

Дон Ригоберто вдохнул, выдохнул и разразился проникновенной речью:

– У меня для вас только один совет. Не воюйте с Армидой. Смиритесь с ее браком с Исмаэлем, воспринимайте ее как свою мачеху. Позабудьте о своем глупом намерении аннулировать этот брак. Выторгуйте себе денежную компенсацию. Не заблуждайтесь: вы никогда не получите всего, что она унаследовала. Ваш отец прекрасно знал, что делает, он очень хорошо связал концы с концами. Если вы будете упорствовать в своем судебном преследовании, вы просто сожжете мосты к отступлению и не получите от Армиды ни сентаво. Ведите переговоры по-дружески, запрашивайте сумму, которая если и не соответствует вашим аппетитам, то хотя бы позволит вам жить безбедно, не работая, развлекаясь, играя в теннис до скончания ваших дней.

– Дядюшка, а если похитители ее убили? – В голосе Эскобиты прозвучало такое отчаяние, что и сам Ригоберто содрогнулся. А если ее и вправду убили? Что тогда будет с деньгами? Все наследство осядет на руках у банкиров, акционеров, менеджеров международных корпораций – но пока что Армида вне досягаемости не только для этой парочки стервецов, но и для налоговых инспекторов всего мира.

– Тебе легко нам советовать подружиться с женщиной, которая украла у нас папу. – Слова Мики прозвучали скорее с печалью, нежели с гневом. – И которой к тому же досталось все, чем владела наша семья, включая мебель, мамины платья и драгоценности. Мы любили нашего папу. И нам очень печально, что в старости он стал жертвой такого грязного заговора.

Дон Ригоберто посмотрел племяннику в глаза, и Мики отвел взгляд. Этот желторотый бесстыдник, который отравлял последние годы жизни Исмаэля и уже много месяцев держит их с Лукрецией на коротком поводке, не выпуская из Лимы и заставляя задыхаться на судебных допросах, – теперь он имеет наглость кичиться своей чистой совестью!

– Не было никакого заговора, Мики, – отчетливо произнес Ригоберто, стараясь, чтобы слова не выдавали кипящей в нем ярости. – Твой отец женился, потому что сильно привязался к Армиде. Возможно, это была не любовь, но все-таки настоящая привязанность. Армида проявила великую доброту, дала ему утешение после смерти вашей матери – а это было тяжелое время, когда Исмаэль чувствовал себя совершенно одиноким.

– Прекрасное утешение: запрыгнуть в постель к несчастному старику, – заметил Эскобита. Но тут же примолк, потому что Мики резко взмахнул рукой, приказывая ему заткнуться.

– И все же в первую очередь Исмаэль женился на Армиде из-за глубокого разочарования в вас двоих, – продолжал дон Ригоберто, как будто бы язык его принялся говорить против воли хозяина, сам по себе. – Да-да, я отвечаю за свои слова, племяннички. Я знаю, о чем говорю. А теперь узнаете и вы, если перестанете меня перебивать.

Ригоберто заговорил громче, а близнецы теперь слушали тихо и внимательно – его суровый тон заставил их примолкнуть.

– Дело не в том, что вы лентяи, мошенники и пьяницы, не в том, что вы курите марихуану и нюхаете кокаин, как будто карамельки сосете. Нет-нет, Исмаэль смог бы все это понять и простить. Хотя, безусловно, ему бы хотелось, чтобы его сыновья вели себя совершенно иначе.

– Мы пришли не затем, чтобы выслушивать твои оскорбления, дядюшка! – Мики даже побагровел от возмущения.

– Исмаэль впал в отчаяние, потому что узнал, с каким нетерпением вы ждете его смерти, чтобы заполучить наследство. Откуда мне это известно? Да сам Исмаэль мне и рассказал. Я могу вам назвать и день, и час, и место. И даже в точности передать его слова.

А потом, призвав на помощь все свое спокойствие, он в течение нескольких минут пересказывал гиенам разговор, случившийся несколько месяцев назад за обедом в «Розе ветров», когда его друг и начальник объявил, что собирается жениться на Армиде, и попросил Ригоберто выступить свидетелем на бракосочетании.

– Он слышал вас в клинике Сан-Фелипе, слышал ваши глупые злобные слова над ложем умирающего, – закончил свой рассказ дон Ригоберто. – Именно вы ускорили брак Исмаэля с Армидой, вы, такие бесчувственные и жестокие. Или, лучше сказать, просто глупые. Вы не должны были выказывать свои чувства, по крайней мере в эти минуты, и дать отцу спокойно умереть с мыслью, что его сыновья исполнены глубокой скорби. А не праздновать его смерть, когда он был еще жив и мог вас слышать. Исмаэль мне признался, что именно ваши ужасные слова придали ему сил, чтобы бороться и выжить. Это не врачи, а вы его воскресили. Ну вот, теперь вы все знаете. Именно по этой причине ваш отец женился на Армиде. И именно поэтому вам никогда не унаследовать его состояния.

– Мы никогда не говорили того, что, как ты говоришь, мы говорили, – вскинулся Эскобита, и его слова прозвучали как глупая скороговорка. – Все это пригрезилось папе из-за сильнодействующих препаратов, которыми его пичкали, чтобы вывести из комы. Если ты вообще говоришь нам правду, а не выдумал всю эту историю, чтобы еще раз вывалять нас в дерьме.

Казалось, он хотел добавить что-то еще, но потом сдержался. Мики молчал и упорно продолжал грызть ногти. Он выглядел мрачным и подавленным. Лицо его как-то неприятно скривилось.

– Возможно, мы так и говорили и он нас слышал, – раздраженно поправил он брата. – Если честно, дядюшка, мы говорили такое много раз. Мы не любили отца, потому что он и сам нас не любил. Сколько мне помнится, я никогда не слышал от него нежного слова. Он никогда не играл с нами, никогда не водил в кино или в цирк, как делали отцы всех наших друзей. Кажется, он даже никогда не удостаивал нас задушевной беседой. Да он вообще редко с нами разговаривал. Он никого и ничего не любил, кроме своей компании и своей работы. И вот что я еще скажу: мне ничуть не жаль, что он знал, как мы его ненавидели. Потому что это сущая правда.

– Мики, заткнись, это твоя злость заставляет тебя говорить ужасные вещи! – прикрикнул Эскобита. – Дядюшка, я не знаю, зачем ты все это нам понарассказывал.

– По самой очевидной причине, племянничек. Чтобы вы раз и навсегда избавились от абсурдной идеи, что ваш папа женился по дурости, по старческому слабоумию, под воздействием приворотного зелья или черной магии. Он женился потому, что узнал, как вам не терпится дождаться его смерти, чтобы унаследовать и быстренько промотать его состояние! Вот она – голая и печальная истина.

– Лучше бы нам отсюда убраться, Мики, – предложил Эскобита, вставая с кресла. – Теперь ты понимаешь, почему я не хотел сюда приходить? Я ведь говорил тебе, что вместо помощи этот дядька примется нас оскорблять, как и в прошлый раз! И нам лучше уйти по-хорошему, пока я снова не взъярюсь и не набью морду этому паскудному клеветнику.

– Не знаю, как вам, а мне кино понравилось, – сказала сеньора Лукреция. – Хотя все это и глупости, я провела время с удовольствием.

– Это, в общем-то, был не приключенческий, а фантастический фильм, – добавил свое мнение Фончито. – Мне больше всего понравились монстры и черепа. И только не говори, что тебе не понравилось, папа! Я за тобой подглядывал: происходящее на экране тебя полностью захватило.

– Ну, по правде сказать, я действительно не скучал, – признал дон Ригоберто. – Давайте возьмем такси и вернемся в наш отель. Уже вечереет, и приближается великий момент.

Они вернулись в отель «Порталес», и дон Ригоберто надолго удалился в душ. Теперь, когда подходило время для встречи с Армидой, ему, в точности как говорила Лукреция, казалось, что все нынешние события – это веселая и бесшабашная нереальность, точно как в фильме, который они только что посмотрели, и не имеет никакой связи с подлинной жизнью. Но внезапно по его спине пробежали мурашки. Быть может, в эти самые минуты банда преступников из разных стран, узнавших об огромном состоянии Исмаэля, пытает Армиду, выдирает ей ногти, отрезает палец или ухо, выкалывает глаза, чтобы завладеть унаследованными ею миллионами. А вдруг они перегнули палку и теперь Армида мертва и ее где-нибудь зарыли? Лукреция тоже приняла душ, переоделась, и они вдвоем спустились в бар. Фончито остался в своей комнате смотреть телевизор. Сказал, что есть не хочет, просто закажет себе сэндвич в номер и ляжет спать.

В баре было людно, но никто, кажется, не обратил на супружескую чету особого внимания. Ригоберто и Лукреция уселись за самый дальний столик и заказали два виски с содовой и со льдом.

– Мне до сих пор не верится, что мы встретимся с Армидой, – сказала донья Лукреция. – Да точно ли это?

– У меня очень странное чувство, – ответил дон Ригоберто. – Как будто мы живем в сказочной истории, во сне, который может обернуться кошмаром.

– Хосефита, вот еще имечко, да как размалевана, – язвительно заметила Лукреция. – По правде сказать, нервы у меня на пределе. А если это ловушка мошенников, которые собираются вытянуть у тебя деньги, Ригоберто?

– В таком случае им сильно не повезло, – рассмеялся он. – Потому что в бумажнике у меня пусто. Но ведь эта самая Хосефита ничем не напоминает гангстершу, верно? То же скажу и о сеньоре Янаке: по телефону он говорил со мной как самое безобидное существо в мире.

Супруги допили виски, заказали еще, а потом перешли в ресторан. Однако оказалось, что у обоих нет аппетита, поэтому, вместо того чтобы занять место за обеденным столом, они предпочли маленький аванзал. Там Ригоберто с Лукрецией провели около часа, снедаемые нетерпением, не отводя глаз от входящих и выходящих посетителей.

И вот наконец явилась Хосефита – с глазами навыкате, развесистыми серьгами и роскошными бедрами. Одета она была так же, как и утром. Смотрела очень серьезно, с видом настоящей заговорщицы. Прежде чем подойти к супружеской чете, Хосефита осмотрела своими шустрыми глазками окружающее пространство, а затем, даже не поздоровавшись, поманила их за собой. Ригоберто с Лукрецией вышли вслед за Хосефитой на Пласа-де-Армас. На дона Ригоберто, который, вообще-то, был из непьющих, два бокала виски произвели сильное воздействие, а свежий ветерок на улице еще больше закружил ему голову. Хосефита заставила их обогнуть площадь, пройти мимо собора, а потом свернуть на улицу Арекипа. Магазины уже закрылись, на витрины спустили жалюзи, прохожих было совсем немного. Пройдя два квартала, Хосефита указала на фасад старинного дома с занавешенными окнами и, все так же не говоря ни слова, помахала рукой на прощание. Она стремительно растворялась в темноте, постукивая каблучками, не оборачиваясь. Дон Ригоберто и донья Лукреция подошли к высокой двери, обитой гвоздями, но еще прежде, чем они успели постучать, дверь распахнулась и мужской голос очень вежливо прошептал: «Входите-входите, прошу вас».

И они вошли. В полутемной прихожей с единственным окошком их встретил маленький, тщедушный человечек, зачехленный в костюм-тройку. Он низко поклонился гостям и протянул маленькую детскую ладошку:

– Очень рад, добро пожаловать. Фелисито Янаке, к вашим услугам. Пожалуйста, проходите.

Человечек закрыл входную дверь и через сумрачную прихожую провел их в гостиную, тоже полутемную, но все же в ней можно было разглядеть телевизор и полочку с компакт-дисками. Дон Ригоберто различил силуэт сидящей женщины. И тотчас узнал Армиду. Донья Лукреция опередила мужа, и теперь Ригоберто наблюдал, как его супруга с жаром обнимает вдову Исмаэля Карреры. Женщины разрыдались, словно две старинные подружки, которые увиделись после многолетней разлуки. Когда наступила и его очередь поздороваться, Армида прильнула к нему щекой для поцелуя. Ригоберто чмокнул и пробормотал: «Армида, как я рад видеть тебя живой и невредимой!» А она сказала: «Спасибо, что вы приехали! Бог вам за все отплатит, и Исмаэль тоже, где бы он теперь ни обретался».

– Вот так приключеньице, Армида! Полагаю, ты знаешь, что стала самой известной женщиной в стране и сейчас тебя ищут по всему Перу.

– У меня нет слов, чтобы поблагодарить вас за то, что вы здесь, в Пьюре. – Армида утирала слезы. – Мне нужна ваша помощь. Я больше не могла оставаться в Лиме. Эти заседания с адвокатами и нотариусами, эти встречи с сыновьями Исмаэля сводили меня с ума. Я нуждалась в спокойствии, чтобы немного подумать. Не знаю, что бы я делала без Хертрудис и Фелисито. Это моя сестра, а Фелисито – ее муж.

Из теней комнаты возник несколько странный силуэт. Женщина, облаченная в просторное ниспадающее платье, протянула им пухлую потную руку и приветствовала наклоном головы, не произнеся ни слова. Рядом с ней этот человечек – как было сказано, муж – выглядел совсем крохотным, почти что гномом. Он указал на поднос со стаканами и бутылками лимонада:

– Я приготовил вам попить, угощайтесь.

– Армида, нам о стольком нужно переговорить, что я даже не знаю, с чего начать, – произнес дон Ригоберто.

– Лучше всего начать с начала, – ответила Армида. – Прошу вас: садитесь, садитесь. Вы, наверно, проголодались. Мы с Хертрудис приготовили для вас ужин.

XIX

Когда Фелисито Янаке раскрыл глаза, был еще ранний рассвет, даже птицы не пели. «Сегодня», – подумал он. Встреча была назначена на десять, стало быть у него еще пять свободных часов. Фелисито не чувствовал никакой нервозности: он должен не выдать своего гнева и вообще говорить спокойно. Вопрос, который мучил его всю жизнь, скоро окончательно разрешится; воспоминания о нем будут понемногу растворяться, пока не исчезнут из его памяти.

Фелисито поднялся, раздвинул шторы и босиком, но в своей детской пижамке полчаса занимался гимнастикой цигун, медленно и сосредоточенно, как учил его когда-то китаец Лау. Он проделывал каждое упражнение с усилием, чтобы эти движения полностью занимали его сознание. «Я чуть было не утратил свой центр и все еще продолжаю его искать», – подумал Фелисито. Коммерсант сражался ради того, чтобы им вновь не овладела безнадежность. Он не так уж редко терял свой центр при той напряженности, которую обрела его жизнь после первого письма от паучка. Из всех объяснений, которыми когда-то снабдил его бакалейщик Лау насчет цигун – искусства, гимнастики, религии или чего-то иного, – Фелисито по-настоящему понял единственное: цигун – это «поиск центра». Лау повторял это на каждом занятии, прикладывая руки к голове или к животу. В конце концов Фелисито понял, что центр, который невозможно обнаружить, который он должен согревать круговыми движениями ладоней по животу – пока не почувствует, как оттуда изливается невидимая сила, как сам он становится текучим, – это не только центр его тела, но и нечто более сложное, символ порядка и спокойствия, пуп духа, который, если его точно определить и установить на правильное место, в последний момент (так понял Фелисито) даст ему ясное и спокойное осознание всей прожитой жизни. С недавних пор у Фелисито возникало нехорошее ощущение – даже уверенность, – что его центр сместился куда-то в сторону и жизнь его начала погружаться в хаос.

Бедный китаец Лау. Они никогда не были настоящими друзьями. Потому что для дружбы нужна возможность общаться, а Лау так и не выучил испанский, хотя почти все понимал. Но говорил он все-таки на странном подобии языка, и три четверти смысла в его речах приходилось угадывать. Точно так же изъяснялась и китаяночка, которая жила вместе с ним и помогала в лавке. Она, кажется, понимала, чего хотят покупатели, но редко осмеливалась обменяться с ними хоть словом, сознавая, что ее испанская речь – это полная бессмыслица, которую она сама понимает даже хуже, чем другие. Фелисито долгое время полагал, что эти двое – муж и жена, пока однажды, когда они уже сблизились на почве цигуна, Лау не объяснил, что на самом деле они просто брат и сестра.

Бакалейная лавка Лау находилась на самой границе тогдашней Пьюры, где возле Чипе город смыкался с песками. Беднее этой лавчонки и придумать было невозможно: лачуга из бревен рожкового дерева, крытая жестью, разделенная на две части – одна для магазина, с прилавком и самодельными полками, другая – где брат с сестрой жили, питались и спали. У них имелись курицы, козочки, какое-то время они даже держали свинью, но ее украли. Выживали они за счет водителей грузовиков, проезжавших в Сульяну или в Пайту и останавливавшихся, чтобы купить сигарет, лимонада, печенья или чтобы выпить пивка. Фелисито тогда жил неподалеку, в пансионе, который держала одна вдова, – до переезда в «Рожок» оставалось еще несколько лет. Первый раз, когда он подошел к лавочке китайца (утро только начиналось), он увидел Лау, распростертого на песке в одних только штанах, заголившего худосочный торс, занятого этими странными упражнениями в замедленной съемке. Фелисито стало любопытно, он задал вопрос, и китаец на своем карикатурном языке попробовал объяснить, что это такое – медленные движения рук и ног, неподвижность статуи, закрытые глаза и даже задержка дыхания. С тех пор, когда выдавалось свободное время, шофер забегал в лавку побеседовать с хозяином – если только можно назвать беседой объяснение с помощью жестов и гримас, которые дополняли слова и вместо непонимания вызывали общий смех.

Почему Лау и его сестра не общались с другими китайцами из Пьюры? Ведь в городе их было предостаточно: владельцы закусочных, кабачков и магазинов – некоторые из них вполне преуспели в своем бизнесе. Может быть, именно потому, что они занимали гораздо более высокое положение и не желали равнять себя с этим беднягой, который жил как дикарь, никогда не менял рваных засаленных штанов, а две свои рубашонки обычно носил нараспашку, сверкая костлявой грудью. Сестра его тоже была похожа на скелет – безмолвный, но при этом очень деятельный: именно она кормила животных, покупала воду и продукты в соседних лавочках. Фелисито так никогда и не узнал об их прежней жизни, как и почему они приехали в Пьюру из своей далекой страны и почему, в отличие от городских китайцев, они не смогли разбогатеть и жили так убого.

Основным средством общения между Лау и Фелисито сделался цигун. Поначалу шофер повторял движения китайца как бы играя, однако Лау не хотел переводить серьезное дело в шутку, он заставлял Фелисито прикладывать усилия и вскоре сделался его учителем – терпеливым, доброжелательным, понимающим; он сопровождал каждое движение, каждую позу малопонятными объяснениями на странном языке. И вот мало-помалу водитель заразился примером Лау и начал упражняться не только когда приходил в магазинчик, но и в пансионе вдовы, и в придорожных мотелях во время дальних рейсов. И ему начало нравиться это занятие. Оно помогало. Успокаивало, когда Фелисито нервничал, и придавало энергии, чтобы справиться со всеми трудностями грядущего дня. Цигун помог ему обрести центр.

Однажды ночью вдовица из пансиона разбудила Фелисито и объявила, что прибежала полоумная китаянка из магазинчика Лау, она что-то вопит, но никто не может разобрать, что именно. Фелисито выскочил навстречу ей в одних кальсонах. Растрепанная сестра Лау махала руками, показывала на бакалейную лавку и истерически завывала. Фелисито бросился вслед за нею и увидел голого Лау, который корчился от боли на циновке; его страшно лихорадило. Личной победой Фелисито было вызвать «скорую помощь», которая отвезла китайца в ближайший травмпункт. Но дежурный санитар сказал, что Лау следует перевезти в госпиталь, что здесь лечат только легкие повреждения, а случай с китайцем представляется серьезным. Около получаса занял вызов такси, которое отвезло Лау в реанимацию Рабочего госпиталя, где бакалейщика сбросили на скамейку до следующего утра, потому что свободных коек не было. Утром, когда наконец явился врач, Лау был уже в агонии. Через несколько часов он умер. Расплатиться за похороны было некому – Фелисито зарабатывал ровно столько, чтобы не помереть с голоду, – и китайца сбросили в общую яму, предварительно выписав свидетельство, что причиной его смерти явилось желудочное отравление.

Самым загадочным в этой истории явилось исчезновение сестры Лау в ту ночь, когда умирал ее брат. Фелисито никогда больше ничего о ней не слышал. Бакалейную лавку разграбили тем же утром, чуть позже позаимствовали доски и бревна, так что через несколько недель от брата и сестры не осталось и следа. Когда время и пустырь поглотили последние развалины хижины, сохранился лишь курятник, да и то ненадолго. Район Чипе стремительно облагородили: там появились улицы, электричество, водопровод и канализация, там принялись строить свои домики представители среднего класса.

Воспоминание о бакалейщике Лау продолжало жить в сердце Фелисито. Вот уже тридцать лет оно пробуждалось в нем каждое утро, когда он проделывал положенный комплекс гимнастики цигун. Прошло столько времени, но Фелисито до сих пор задавался вопросами о судьбе Лау и его сестры: почему они уехали из Китая, какие приключения пережили, прежде чем осесть в Пьюре и обречь себя на такое жалкое, одинокое существование? Лау часто повторял, что в любых обстоятельствах нужно искать центр, – чего сам он, кажется, так никогда и не добился. Фелисито решил для себя, что теперь, когда он сделает то, что собирается сделать, ему наконец удастся обрести свой утраченный центр.

Завершая комплекс упражнений, он чувствовал усталость, и сердце его билось чуть сильнее, чем обычно. Фелисито спокойно принял душ, начистил ботинки, надел свежую рубашку и отправился на кухню готовить свой обычный завтрак: кофе с козьим молоком, тост из черного хлеба с маслом и кукурузным медом. В половине седьмого коммерсант вышел на улицу Арекипа. Лусиндо уже стоял на углу, как будто поджидая Фелисито. Тот бросил монетку в его жестянку, и слепец тотчас узнал дарителя:

– Доброе утро, дон Фелисито. Вы что-то рановато.

– У меня сегодня важный день, предстоит много чего сделать. Пожелай мне удачи, Лусиндо.

Улица еще не заполнилась пешеходами. Фелисито нравилось шагать по тротуару, свободному от репортеров. А еще приятнее было сознавать, что они потерпели сокрушительное поражение: эти бедолаги так и не узнали, что якобы похищенная Армида, самая сенсационная персона для всей перуанской прессы, провела целую неделю – семь дней и семь ночей! – в его доме, прямо у них под носом, а они так ни о чем и не догадались. Жаль, конечно, что журналисты не узнают об упущенном шансе. Потому что Армида на своей сенсационной пресс-конференции в Лиме, которая происходила в присутствии министра внутренних дел и шефа полиции, не открыла, что скрывалась в Пьюре, у своей сестры по имени Хертрудис. Только туманно намекнула, что жила у друзей, чтобы избавиться от осады журналистов, которая привела ее на грань нервного срыва.

Фелисито с женой следили за этой конференцией по телевизору: повсюду репортеры, фотовспышки, телекамеры. Коммерсанта поразила свобода, с которой его свояченица отвечала на вопросы, не нервничая, не всхлипывая, – говорила спокойно и по делу. Как все потом отмечали, скромность и простота Армиды немного примирили с ней общественное мнение: теперь перуанцы были менее склонны верить образу жадной и развратной авантюристки, который повсюду распространяли сыновья Исмаэля Карреры.

Выезд Армиды из Пьюры – тайком, в полночь, на машине «Транспортес Нариуала», с Тибурсио за рулем – явился замечательно продуманной и реализованной операцией, так что никто – от полицейских до журналистов – ничего не заметил. Вначале Армида хотела вызвать из Лимы некоего Нарсисо, бывшего шофера ее покойного мужа, который пользовался ее безграничным доверием, однако Фелисито и Хертрудис убедили беглянку, что с делом отлично справится и Тибурсио, которому они верили как себе. Тибурсио – прекрасный водитель, парень не из болтливых, к тому же родной племянник Армиды. Дон Ригоберто, который уговаривал вдову Исмаэля поскорее вернуться в Лиму и выступить публично, в конце концов развеял все ее страхи.

Все вышло так, как и было задумано. Ригоберто, его жена и сын вернулись в Лиму самолетом. Через несколько дней Тибурсио, охотно согласившийся помочь, появился в доме на улице Арекипа в назначенный час после полуночи. Армида прощалась с хозяевами дома, плача, целуя и благодаря. Двенадцатичасовая поездка прошла без приключений, и Армида вернулась в свой дом в Сан-Исидро, где ее уже дожидались адвокат Арнильяс, телохранители и полицейские, которым не терпелось объявить, что вдова дона Исмаэля Карреры после недели загадочного отсутствия снова появилась дома, живая и невредимая.

Когда Фелисито пришел в свою контору на проспекте Санчеса Серро, первые автобусы, маршрутки и грузовики готовились разъехаться по всем провинциям Пьюры, а еще в соседние департаменты Тумбес и Ламбайеке. Компания «Транспортес Нариуала» постепенно возвращала своих давнишних клиентов. Люди, которые после происшествия с паучком отвернулись от компании из страха пострадать от так называемых похитителей, мало-помалу забывали об этом случае и вновь доверялись качественному обслуживанию сотрудников «Транспортес Нариуала». В конце концов Фелисито пришел к соглашению и со страховой компанией: ему должны были оплатить половину расходов по ликвидации последствий пожара. Предстояли ремонтные работы. А банки, хотя и понемногу, снова стали предоставлять ему кредиты. Нормальная жизнь потихоньку восстанавливалась. Коммерсант вздохнул с облегчением: сегодня он поставит точку в очень неприятном деле.

Все утро Фелисито занимался насущными проблемами, общался с шоферами и механиками, оплатил четыре счета, отправил деньги на свой банковский депозит, продиктовал Хосефите несколько писем, выпил две чашки кофе, а в полдесятого, прихватив с собой папку с документами, которые подготовил доктор Хильдебрандо Кастро Посо, направился в комиссариат за сержантом Литумой. Тот уже поджидал коммерсанта у дверей участка. Такси доставило их в мужскую тюрьму Рио-Секо, стоявшую за чертой города.

– Нервничаете из-за предстоящего свидания, дон Фелисито? – спросил Литума.

– Да нет вроде бы, – неуверенно ответил коммерсант. – Разберемся, когда я увижу его перед собой. А наперед не знаю.

В тюрьме их провели в изолятор. Охранники обыскали Фелисито, чтобы удостовериться, что у него нет оружия. Сам начальник тюрьмы, мрачный сгорбленный мужчина в жилете, но без пиджака, с замедленной речью и такой же походкой, сопроводил их в маленькую камеру, защищенную решеткой и прочной деревянной дверью. Стены пестрели надписями, неприличными рисуночками и матерщиной. Едва переступив порог, Фелисито тотчас увидел Мигеля: тот стоял в самом центре камеры.