Текст книги "Стучит, гремит, откроется (СИ)"

Автор книги: Марина Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Сжегши зиму, селяне снова справляли гульбу, и веселье с песнями и плясками повторилось, как в две предыдущие ночи. Только не до утра уж праздновали, а до полуночи – по ее приближению люди собрались в церкви, где окроплены были святой водой, после чего разбрелись кто куда.

Утром долго не могший распрощаться с Меланьей Васель вернулся на хутор, где его заключила в объятия обыденная жизнь. Купец неприятно поразился различию между двумя праздничными днями с Меланьей и мрачностью, безрадостностью собственного хутора.

"А я и не замечал, что, прости Господи, материно лицо так опостылело", – мрачно думал Васель, слушая мягкие упреки по поводу долгого отсутствия. Стало его раздражать ласковое, даже в попреканиях, выражение материного лица. Васель знал вид ее во время разговора с прислугой, но никогда не уделял ему особого внимания, а теперь вдруг ясно понял: родительница в разговоре с ним всегда надевала одну и ту же маску, несмотря на чувства, которые испытывала. Словом, мать постоянно лицемерила.

– Я бы померла, а ты не соизволил бы вернуться! – в неизменно ласковом тоне закончила Гелина.

– Не говори чепухи! – рявкнул Васель, сдвинув брови, между коими обозначилась глубокая складка.

– Дождалась!.. Ну, спасибо! – бросила мать, не меняя тона, и с гордо поднятой головой вышла на подворье.

– Как испортила Васеля дрянная девка, в кого превратила! Всего два дня, два дня без малого с ней провел!.. – тихо сетовала Гелина. – Ранее и слова против не скажет, а теперь что! – выгонит?.. Такова тебе, матушка, плата за бессонные ночи!.. Ничего, приведи только ее в господу, дорогой сыночек, – и посмотрим...

V

В дальнейшие дни обе семьи захватили приготовления. Васель сам созывал гостей, с большей радостью потому, что это служило поводом сбежать с немилого хутора. Купец помирился с матерью, однако сие не уменьшило натянутости отношений между ними.

Далеко живущим друзьям Васель выслал приглашения сразу после смотрин, дабы они имели возможность добраться. Близко живущих посещал, как уже говорилось, самолично, чем отвлекал себя от тоски. Невесту в последние предсвадебные дни видеть воспрещалось, он мог только слать ей дорогие, ранее немыслимые для Меланьи подарки, как то: соболиную шубу, сафьяновые сапожки и блещущие каменьями украшения.

Гелина вынуждена была руководить кухонными работами, следить за готовкой. И на хуторе, и в Яструмах готовить начали за два дня, ибо народу обещало сойтись душ по меньшей мере восемьдесят, а гуляния проходили сперва у невесты, потом у жениха, отчего обе стороны долженствовали выставить угощение. Ворох чесал затылок в озадаченности, раздумывая, каким бы образом разместить гостей не то что в доме – во дворе хотя бы. Меланья и Осоня несколько раз ездили в город к швецу, который сшил платье по меркам. Ткань была наготовлена давно, невеста, как и каждая девица, заранее вышивала ее, к замужеству готовясь. Родители вместе с Васелем не скупились ни на что, включая услуги швеца, поэтому свадьба обещалась необычайно как для селянской дочки пышная.

***

В праздничный день к Меланье едва ли не со всего села сбежались девушки, по обычаю помогавшие невесте наряжаться и певшие грустных песен. Управились на удивление быстро, до появления первого гостя. Им, к слову, оказался едва отпросившийся Стольник. Он вообще-то долженствовал прибыть с поездом жениха, ибо являлся дружком с его стороны. Одначе так хотелось поскорей увидеть крестницу, что писарь решил немного отойти от правил, – в отличие от жениха, ему это позволялось. Молодым Стольник приготовил целые сани всяческого добра – от дорогих мехов до сребной посуды; кстати сказать, красивые добротные сани и лошади также входили в подарок.

– Где моя дорогая крестница, пусть покажется! – позвал писарь еще с улицы и в спешке взбежал на крыльцо.

Стольник даже не узнал Меланью, столь хороша была, а узнал – оторопел, не в силах глаз оторвать. Кидая на него взгляды из-под опущенных ресниц, девушка довольно улыбалась. Она знала, что выглядит великолепно, и ошеломление крестного стало лучшим тому доказательством.

Темно-алое бархатное платье, по последней городской моде сшитое, украшено было дивною цветочною вышивкой и чудно шло невесте. Рукава из светлой тафты расширялись и, оставляя руки до локтей на виду, ниспадали мало не до пола. На голове девушки лежал венок из веточек калины с яркими гроздями, в него вплели несколько плат̀янок* и среб̀янок** , а также маленькие крестики и перышки. На лбу под венком поблескивала серебряным шитьем полоса алого аксамита. Открытую шею девушки в несколько рядов обвивало подаренное Васелем монисто, на пальцах поблескивали перстеньки.

– Лепота, – восхищенно выдохнул крестный.

– Понравлюсь ли жениху, не передумает? – поинтересовалась девушка, приближаясь бесшумно, будто дивное видение, дух неземной.

– С руками оторвет такой товар! – воскликнул, пришедши в себя, Стольник и, сжав крестницу в объятьях, приподнял да закружил ее. – Когда ты стала такой взрослой? Давно ли я крестил тебя, а тут уж на свадьбе гулять надо! Боже-Боже, как время летит!

– Вот и я о том же: когда она вырасти успела? – горько вопросил с порога Ворох, закурив трубку да опершись спиной о косяк.

Гости со стороны невесты потихоньку собирались, гудели во дворе, что пчелы в улье. Шаркала метлой невестина дружка, символически убирая преграды с пути молодых.

Наконец, мальчишки, бегавшие то и дело поглядеть, не едет ли жених, доложили о веренице саней, всадником возглавляемой.

Скоро поезд въехал в Яструмы. Васель рысил на саврасом коне, лучшем из своей конюшни. На ремнях весело фыркающего жеребца позванивали многочисленные цепочки и бляшки, пламенели пушистые длинные кисти; в пару-тройку прядок длинной гривы вплели цветные ленты; взгляд привлекала бархатистая попона под седлом, расшитая серебром. Сам Васель облачился в нарядную, на меху, алого цвета епанчу, накинутую поверх теплого кафтана и застегнутую у горла на перламутровую пуговицу.

Погарцевав пред двором, жених спешился да направился к крыльцу. Дорогу ему традиционно преградила невестина дружка, Меланьина подруга Хорыся.

– Позвольте узнать, куда собрался добрый пан?

– К вам!

– А зачем?

– Невесту увезти!

– На что же готов пан заради нее?

– На все!

– Так пусть докажет, иначе не отдадим! На слово в наше время никому верить нельзя.

– Что ж, извольте испытывать поскорей!

– А-а-а, – протянула дружка таким голосом, словно в шкоде уличала, и погрозила пальцем. – Поскорей, ишь!.. Тогда... – Хорыся демонстративно задумалась, сдвинув брови. – Пусть, для начала, пан Васель петухом покричит – сколь голосист, поглядим...

Делать нечего: пришлось ему кричать, аж десять раз, едва голос не сорвал. В своей алой епанче, с оттопыренными локтями он и вправду походил на молодого петушка.

Меланья со смехом наблюдала за измывательствами над женихом через окно. После испытания голоса Васелю не отрываясь нужно было выпить фляжку с ягодным медом, ибо "хрипеть начал, кабы голос не потерял, а то, не дай Бог, "согласен" перед священником не скажет!" Далее купец ладно сплясал трепака, а там загадали ему прокатать на спине отца невесты. Надо было видеть вытянувшееся при взгляде на тучного Вороха лицо, взлетевшие в немом вопросе "может не надо?" брови. Гости покатились со смеху, а дружка сжалилась и соизволила лично прокатиться на спине жениха, тем более сам Ворох отказался из нежелания искалечить будущего зятя. Откуда-то притащили старое, рассохшееся и скрипящее дамское седло, Васель торопливо снял епанчу и, опустившись на четвереньки, дал закрепить его на спине. Усевшаяся Хорыся погоняла жениха, и "коник" со всей возможной резвостью нарезал круги перед крыльцом.

Вдоволь помучив, жениха пропустили в сени, где внутреннюю дверь загораживали родители. Васель опустился на колено и преподнес им резной ларчик-шкатулку с дарами, который Стольник подал ему на входе. Откупившись от тестя и тещи, Васель наконец попал к Меланье.

– Ей-богу, думал, не пропустят! – выпалил он и больше сказать ничего не успел, так как в дом валом повалили гости. Тому, кто позначительнее, было уготовано место за одним из столов; кому же не приготовили места, тот вынужден был возвращаться во двор, где накрывались еще столы и большой костер разжигался.

Меланья сидела во главе одного стола, Васель – другого, и были они на приличном друг от друга отдалении, только взглядами обмениваясь, – так полагалось до венчания.

– Отгуляем за окончание жизней девичьей и холостой! – крикнул Ворох, обозначая начало празднования. Бойко зазвенели ложки по бутылкам, им завторили скрипаль, барабанщик и дудочник. Вскоре пол загудел под ногами пляшущей молодежи.

Когда гости подкрепились и выпили за две подбегающие к концу жизни, холостую да незамужнюю, пришла пора справлять венчание. Невестины родители стали под образом, держа на рушнике коровай, и молодые люди трижды поклонились им в ноги и получили благословение. Осоня надела на дочку второй крестик, долженствующий в замужестве оберегать от сглаза и бесов, Ворох проделал то же с Васелем.

На улице тем временем всячески украшали девичьи сани – мехами, бубенцами, лентами; сидение искусно тканым ковром застелили. Вышедши со двора, Меланья поехала в церковь, а за нею, кто верхами, кто пешком, последовали гости и жених.

– У тебя такое лицо, будто меня не к венчанию, а в могилу провожаешь, – сказала Меланья нежданно запечалившейся Хорысе, которая сопровождала ее.

– Жаль твоего девичества...

– Которая из нас должна была выйти замуж первой.

– То-то и оно, твое замужество означает, что скоро меня тоже выдадут... И будем детей нянчить, нарекания свекрови терпеть, порты мужнины стирать ... Ты не будешь, мне придется...

Не зная, как утешить разгоревавшуюся дружку, Меланья молча сжала ее ладонь. Настроение Хорыси не передавалось ей, разбивалось о стену радости, как волна о скалу. Меланья думала, что не так замужем плохо, у страха ведь глаза велики.

Хорыся сама быстро привела себя в чувство и встряхнула косами, отгоняя грусть.

– Зачем ты меня за дружку взяла – только и делаю, что ною, – затараторила она. – У тебя ж праздник, а раз праздник, так будем гулять!..

Жених вел невесту к алтарю по бархатной дорожке, невиданной на селе. Та роскошь надолго заняла обсуждениями бабские языки, не сулящие ничего хорошего из подобной расточительности. Завистницы собирались в стайки, будто птицы перед осенним перелетом, и оплетали свадьбу невероятным количеством небывалых подробностей – так паучиха овивает жертву свою кружевной паутиной.

– Верно, купец энтот не только тратить любит, а и по корчмам гулять, – говорит неделю спустя одна соседка другой. – В семью с таким мужем вряд ли что попадет.

– Я слыхала, будто Ворох все траты на себя взял, – вносит свою лепту собеседница.

– Держи карман шире! Он знает цену наработанному... Разве купил бы он дочке такую шубу, платье и бусы, не говоря об остальном? До встречи с купцом никто не видел на Мелке обилия украшений, Ворох не больно-то щедр.

– Так, может, на свадьбу откладывал! – вставляет случайно подслушавшая молодка...

Во время обряда все в церкви было проникнуто тайной да благоговением. Голос священника, обыкновенно монотонный, исполнился неведомой силой и громом отдавался от свода, наполняя сердца верой в нерушимость божьего союза. Приглушенно пели лучшие церковные певчие, добавляя обряду нереальности. После обручения Стольник забрал подножный рушник, и церковь опустела. На выходе молодых осып̀али семенами, а Меланью дергали за рукава, тщетно стараясь оторвать от мужа.

Васель посадил жену перед собой на коня и повез на хутор. Гости длинной вереницей потянулись за ними: ежели молодецкую и девическую жизни провожали у невесты, то супружеское бытие, когда то было возможно, приветствовали у мужа.

Молодые столь опьянены были счастьем, что после венчания еще долго словом не обмолвились, покамест в себя немного не пришли.

Одна только Осоня заметила исчезновение невестиной свечи, не попавшей, как полагается, в руки ей, матери, на сохранение, а девшейся после обряда невесть куда. Нехорошим то было знаком, ибо свечи воровались отнюдь не для добрых целей. Но Осоня, хоть испугалась, решила никого не расстраивать и оставить пропажу свечи в секрете, успокаивая себя, что сие – не более чем случайность.

Яблочко от яблони недалеко падает... Кто знает, быть может, ежели бы дочь обратила должное внимание на слова вещуньи, а мать – на неблагоприятный знак исчезновения свечи, то многое отвратить удалось бы.

*Самая крупная единица лядагской валюты, тоненькая платиновая бляшка.

** Серебряная бляшка. Пятьдесят сребянок равны одной платянке.

Часть вторая

I

Тяжко зажилось Меланье, как стала косы под намитку прятать.

Казалось бы, на что нарекать? Муж любящий пылинки сдувает, хозяйство на зависть зажиточное; живет молодка – разве что в меду не купается.

Одна свекровь, змея подколодная, идиллию портит. Держит себя приветливо, а вместе с тем ощущается, что вечно недовольна неясно чем. А уж взгляд до того нехороший, тяжелый и злой, что как посмотрит – невестку холод до костей пробирает.

Ни дня со времени свадьбы не прошло, чтоб Гелина не указала Меланье, кто в господе хозяйка. Ожидания свекрови насчет вздорности невестки да попытки ее взять бразды правления в свои руки себя не оправдывали, однако Гелина, ссылаясь на "еще не обжилась, то-то будет", не замедлила сразу указать молодице ее место.

Вот, к примеру, как-то раз обедала семья, – в глухой тишине, будто в печинку ненастную – а Меланья вино не допила, на донышке чарки этак глоток остался. Свекровь, углядевши, тотчас сказала:

– Соизволь допить, Меланья, вино за деньги моего покойного мужа, да хранит Виляс его душу, куплено, негоже оставлять.

Сказанное звучит упреком навроде "объедаешь нас да к тому же добро переводишь!", Меланья слышит его и, ни слова не сказавши, допивает. Ласковая речь ранит, будто нож лживого друга, но напускного спокойствия не нарушает.

Тихо сделалось на хуторе, будто по покойнику скорбели, – ни шуток не слыхать, ни смеха заливистого. Меланья объясняла отношение к себе Гелины простейшим, как день ясным неодобрением сыновнего выбора, но от знания причины легче не делалось. Молодка изо всех сил старалась не обращать на злостную свекровь внимания – получалось не ахти. "Невзлюбила и невзлюбила, попросту не понравилась я ей. Всяко в жизни бывает, что удивляться и печалиться! Не за нее ведь выходила, а за Васеля... И почему я только вещунью не послушалась?!.."

Потолок будто давил, нависая над самою головою, сердце остро болело, постоянное напряжение сказывалось на сне. Молодая женщина замкнулась в себе, затосковала, стала по возможности избегать свекрови – да какое тут, все равно никуда от нее не деться, в одном доме проживая, за одним столом трапезничая... Побледнело лицо ранее румяное, запали, покраснели от бессонницы очи. Еще отчетливее проявилась твердость черт и не сходила теперь даже наедине с Васелём, когда Гелины не было рядом.

– Что сталось, голубонька? – озабоченно вопрошал Васель. Как мог он, так и старался развеселить жену – однако, тщетно. Глядя на нее, он тоже загрустил да вовсе позабыл мать, отчего та еще более озлобилась. Ревность глодала ее, та особая, присущая только матерям ревность к невестке.

Меланья в ответ на расспросы лишь плечами пожимала. Она не плакала и не жаловалась – терпела, держа переживания в себе, проявляя удивительную выдержку и стойкость. Не хотела ссорить Васеля с матерью, а может, не отдавая себе отчета, боялась, что муж займет не ее сторону.

– Не по родне ли скучаешь? – продолжал допытываться Васель. – Поедем! Я ведь не прочь, хоть сейчас!

– Скажи, пусть запрягают, – ответила Меланья, чуточку повеселев. Сама она, себя чужою ощущая, повелевать не рвалась, чтоб не усугублять нелюбви свекровиной. "Стоит отдать какое приказание, – мыслила молодка, – то, поди, еще пуще попрекать станет".

Не прошло и полпечинки, как супруги отправились в Яструмы. Ветер выдул из души печаль, и Меланья возрадовалась – ведь удалось пусть ненадолго, но вырваться из-под надзора свекровиного.

У отца молодка буквально расцвела, сделалась былой озорницей Меланьей с лукавыми речами. Ни матери, ни бабке не раскрыла она печалей, ибо не хотела беспокоить их и растравливать собственные раны; вместо того постаралась вовсе забыть о существовании свекрови хотя бы на вечер. Но Гелина упорно всплывала пред внутренним взором, и мысль о возвращении заставляла содрогаться. Как волна на берег морской, так при воспоминании о свекрови накатывала на лицо Меланьи печаль, впрочем, скоро сходившая и сменявшаяся улыбкою.

Видя такое дело, Васель пожалел о невозможности поселиться у тестя.

– Коли б можно было – чтоб и с тобой, и у родителей жить... – высказала его мысль Меланья.

Васель вздохнул.

– Хорошо бы, да, боюсь, не поймут.

День пролетел незаметно. Молодым людям столь не хотелось возвращаться на хутор, что и ночевать остались.

Если совсем по правде, Меланье моментами жутко хотелось поделиться своей бедой с матерью, самым близким ей человеком. Но открыться мешало странное чувство: будто очи свекровины и тут наблюдали за ней.

Когда супруги отправились домой, то приказали вознице не гнать лошадей. Таким образом, у молодой четы выдалась возможность поговорить, что при быстрой езде, учитывая надобность перекрикивать бьющий в лицо ветер, было не шибко удобным делом.

– Васель, – начала Меланья, – в этом году ты по купеческим делам часто отлучаться будешь?

– Посмотрим. На ярмарках надо бывать, ибо денежно...

– А меня будешь с собою брать?

– С радостью, сердце! Скажу тебе вот что: трудно даже представить мне расставание... Как вот нам разлучиться по доброй воле?.. Я ж ничего не выторгую, еще сам за свой товар заплачу, о тебе каждую печину думая.

– Хочу, не хочу, а придется тебя сопровождать, не то наторгуешься так, что без рубашки возвратишься, – сварливым голосом произнесла молодка, и оба засмеялись.

– На днях грядет зимняя Бжосковская ярмарка, как раз поедем.

– Надолго?

– Дней на двенадцать – самое большее.

– И то хорошо, – шепнула Меланья.

Мысль о скорой ярмарке крепила ее, но в то же время дни мнились длинными неимоверно. Гелина указывала на каждую мелочь с виду вроде бы безобидными замечаниями, однако Меланья никак не могла ко всему и сим замечаниям в частности притерпеться.

"Видать, не только из-за скучания по родным печалится", – подумалось Васелю, и он стал внимательнее приглядываться к происходящему в доме и обращать больше внимания на разговоры жены и матери. Предположение быстро оправдало себя, но, все же боясь ошибиться, Васель сперва запросил подтверждения у Меланьи:

– Ответь честно, жена: ты из-за матери моей так тиха и грустна?

– Мне тяжело свыкаться с новой жизнью вдали от родных, – уклончиво отвечала молодка.

– Угу... – кивнул муж, и лицо его притом ничего хорошего не предвещало.

Пришедши к матери, Васель спокойно заговорил:

– Заметил я, матушка, что стараешься ты наставить Меланью на путь истинный и воспитать в ней превосходную хозяйку и угодную тебе невестку. Однако попрошу поумерить пыл.

– Сыночек, дорогой, разве я провинилась? – не отрывая глаз от пряжева, ласково-преласково молвила Гелина. – Кто ж научит твою женушку уму-разуму, как не я?

Васель, как порох от искры, вспыхнул.

– Уму-разуму?! – ударив кулаком о стол, воскликнул он. – К Рысковцу таковую науку! Ей и так тяжело на новом месте, ты еще со своими наставлениями! Пуговица, ничтожная пуговица! – оторвется – ты уж тут как тут!.. Матушка, я предупреждаю: не хочешь распрей – меняй отношение.

– Сколь родители любящи, столь дети неблагодарны бывают... Хорошо, раз так. Слова ей не скажу отныне.

Обещание-то Гелина исполнила, научать прекратила. А со взглядами что поделаешь? – Только злее заблестели сине-зеленые очи. Буревестная угнетающая тишина никуда не исчезла, зато теперь Гелина, ежели Васель начинал ворчать, могла разводить руками и с истинно непричастным видом оправдываться:

– Не я виною! Есть повод, нету – молчу, лишний раз рта не открываю.

– А смотришь исподлобья. За что ты невзлюбила ее, матушка?

– Васель, чего тебе надобно от меня? Я чистую доброжелательность проявляю. Ты просил – я исполняю, ничего не говорю ей, если что не так (потом вспомнишь меня, спохватишься, а поздно-то будет!) Чего надобно?

– Чтоб дружба меж вами была – тогда и вы довольны, и я...

Васель вправду мечтал о взаимопонимании между женой и матерью, понимая: не будет оного – и счастья не видать. Увы, то ему лишь снилось.

Вскоре чета отправилась на ярмарку в Бжосков, кой находился в четырех днях пути от столицы. Новый, незнакомый дотоле град и веселье ярмарки не могли не повлиять на Меланью благотворно. Невеликий Бжосков стоял на равнине, мог похвастаться обилием корчм, красивыми мощенными улицами и замком. В то время как мужья вели торги, замерзая у столов и тем больше сдирая с народа, их жены, перезнакомившись друг с дружкой, прогуливались вместе по рядам или, усевшись недалече на бараньих шкурах, травили у костра смешные байки. Некоторые особо домовитые да хозяйственные женщины ворчали на корчмарей, три шкуры спустить готовых, особливо в ярмарочный день, и сами готовили еду, ловко управляясь в непривычных условиях. За некоторых это делали слуги. Наша чета харчевалась в корчме.

После ярмарки не торопившиеся особо супруги посетили семью друга Васеля, потом заехали к Стольнику, и в итоге отсутствовали аккурат двенадцать дней. Свекровь за сие время передумала много чего и решила сделать шаг навстречу невестке, решивши, что коль не будет привечать Меланью, то сын вовсе отобьется от рук, а коль будет – выдастся замечательная оказия для незаметного на него влияния.

Пошли меж невесткой и свекровью затеваемые Гелиной беседы ни о чем, спугнули они грозную тишину. Потихоньку свекровь уговорила Меланью, чтоб дело разговором разбавлять, прясть да шить в одной комнате, а не расходиться, каково ранее бывало, по разным. Мнилось, наступило долгожданное понимание – друг дружке узоры для шитья показывали! Только взгляд у Гелины оставался таким же злым и недобрым – потому невестка не спешила раскрывать душу, ничего о себе не рассказывала, больше внимала, поддакивала да кивала.

Доброе расположение духа возвращалось к Меланье во время побывок у отца или прогулок наедине с Васелем. Зачастую же лицо девушки оставалось спокойным, чуточку удивленным и непроницаемым. Так как Гелина скрывала чувства за низменной доброжелательностью, можно сказать, что у одного только Васеля на лице отражалось истинное содержание мыслей.

***

Время не стояло на месте. Мороз сменился оттепелью, снег – мокрою травой. Реки привычно вышли из берегов, подтапливая округу. Лед сходил, вода шумела и бурлила. Деревенские ребятишки бегали прыгать по льдинам, за что изрядно получали от родителей. Солнце пригревало, растапливая кое-где остающиеся еще снега.

Только отогрелась немного земля, Меланья своими руками посадила у крыльца вишенку. Ежели деревце принималось, то и посадивший его, по обычаю, приживался на новом месте.

Вишня не то что не принялась – прямо-таки засохла и почернела. Кто знает, отчего – то ли Гелина отравила, то ли мороз ночью ударил, то ли Виляс знак подал.

– Не расстраивайся! Может, мы на новое дворище переберемся, – подбадривал муж. Меланья молча созерцала зачахшее деревце, терзаясь внезапно накатившим страхом. Насилу Васель отворотил жену от печального зрелища и, сделавши это, крепко обнял.

***

Как-то поздним вечером отошедшей от полученного потрясения Меланье вздумалось поглядеть на звезды. Ей не спалось, а хутор, напротив, давно погрузился в сон. В темных сенях шуршали и попискивали мыши. Лениво лаяла собака на цепи, петух невесть с чего раскукарекался в курятнике. Приотворив дверь, Меланья через образовавшуюся щель проскользнула на крыльцо и замерла в остолбенении.

Звезды сияли особенно ярко, убывающая луна зависла на середине неба, и все подворье заливал мягкий серебристый свет, отражаясь в лужах талой воды, скованной хрупким ледком. Любую мелочь можно было различить, как днем. Но не до того было Меланье.

В небе, чуть выше крыши, верхом на метле летела Гелина. Волосы свекровины, завсегда спрятанные под намитку, сейчас трепетали на ветру.

Зрелище было столь удивительно, что Меланья хотела протереть глаза, но не успела. Кто-то дернул ее за рукав, увлекая в сени. Не такой уж трусихой была молодая женщина, однако после увиденного волосы дыбом стали, а крик страх задушил.

– Нельзя смотреть, иначе пани Гелина заметить может – тогда беды не миновать, – прошептала немолодая кухарка, ночевавшая в кухне на печи. Знакомое бледное лицо виднелось в полутьме, рассеиваемой лучом лунного света – его, будто щупальце, запустило в сени ночное светило.

– Неужто она – ведьма? – тихо-тихо, едва слышно выдохнула Меланья.

– Как пить дать, не раз замечала за нею... Простите, пани, что этак бесцеремонно я вас дернула, право-слово, того обстоятельства требовали. Панна Гелина одного батрака даже со свету сжила, за наблюдением его уличивши. Он мне рассказать успел и умер наутро в страшных мучениях... Молитесь, пани Меланья, о том, чтобы она вас не заметила, иначе не миновать беды.

Не сговариваясь, обе перекрестились.

– Помилуй да защити, Господи, – сказала Меланья. – Вот так поглядела на звезды!.. Почему на нее надзирателю не нажалуются?

– Никто больше не знает. Я боюсь: либо откупиться панна, и меня батрачья участь постигнет, либо проклянет пред казнью. Неясно, что хуже.

– Воистину... Добрая ты женщина, спасибо, что уберегла меня.

– Дело не шибкое, благодарности не заслуживает. Пойдемте спать. И... будьте впредь осторожнее, пани.

Долго и усердно молилась Меланья, поклоны отбивая. Тем не менее, молитва не могла унять сильного биения сердца, не могла защитить от шорохов, теперь выдававшихся особо зловещими. Свет прогнал бы таящиеся в темноте страхи, но Меланья боялась зажечь лампадку пред образом, чтоб свекровь не завидела. От стен веяло могильным холодом, девушке чудились протягиваемые к ней мертвецкие руки. Крупная дрожь гуляла по телу ее, зуб на зуб не попадал. Внезапное открытие отчасти объясняло злобу свекрови и вместе с тем вызывало сильное желание бежать, не глядя даже – куда, лишь бы скорее и подальше.

Так вскоре страшно стало, что Меланья забыла слова знаной с измальства молитвы. Поскорей перебравшись с пола на кровать, она прижалась спиной к спине безмятежно спящего Васеля и натянула одеяло на голову. Тепло мужниного тела немного успокоило, и молодица, согревшись, вскоре забылась тяжким сном.

Поутру во вчерашнее верилось с большим трудом – воспоминание не сохранило в достоверности того ужаса, каковой обуял ночью. Гелина вела себя обыкновенно, Меланье худо-бедно удавалось не подавать виду о знании ее тайны. Молодая женщина хорошо памятовала слова кухарки и, несмотря на желание поделиться с Васелем, молчала.

Как ушла Гелина на послеобеденный сон, Меланья отправилась в кухню, где за чаем и бубликами разговорилась с кухаркой. Женщина искренне сочувствовала молодой панне.

– Свекровь такую врагу не пожелаешь, – вполголоса говорила она, чтоб, не дай Боже, Гелина не услыхала ненароком. – Догадываюсь, сколь сложно пани Меланье в первое время приходилось.

Молодка грустно кивнула, грея руки о кружку с чаем.

– Оно ясно, не каждый может притерпеться ко взгляду ее лютому... – жалостливо продолжала кухарка.

– Вот-вот. Так ведь мало того, что люта, как волчица, еще и ведьма, – не выдержала Меланья. – Чай, не она ли покойного свекра в могилу свела?

– Поговаривают, будто так, а толком никто не ведает. Поругались они, а дня этак через два пана мертвого нашли. Да сохранит Виляс его душу, таким праведным и набожным был...

– Как это я столько прожила здесь?.. – Меланья зябко охватила плечи руками. – Эх, говорила мне вещунья...

– Предостерегала замуж за пана Васеля не выходить? – прозорливо угадала кухарка.

– Именно. Птица черная ей повиделась.

Женщина ахнула.

– Да что вы! Ведомо – зело плохой знак.

– То-то и оно.

Потянуло сквозняком, и Меланья оглянулась. В дверях стояла Гелина. Вошла-то она сейчас, а сколько могла под дверью подслушать – неведомо.

– О, а вы не спите? – пролепетала, запинаясь, молодица.

– Как видишь... Негоже, Меланья, беседы с челядью разводить, – слащаво пропела свекровь.– Чего расселась? – бросила вскочившей кухарке. – Работа стоит!

Испуганная женщина принялась греметь горшками и утварью, Меланья чуть смелее спросила:

– Почто ж не поговорить с добрым человеком, пусть и слугою?

– Ибо слуги работать должны, а не болтать. Об чем хоть, позволь узнать, говорили?

– Да так... Предсказания ворожеек обсуждали.

– Ворожеек? – с презрением переспросила свекровь. – Не верю в них.

Меланья пожала плечамиnbsp;– Так пусть докажет, иначе не отдадим! На слово в наше время никому верить нельзя.

, одновременно и согласие, и несогласие выражая, и подумала: "Конечно, ведьме-то чего у гадалки совета спрашивать!"

***

Минуло несколько дней. Меланья как и раньше пользовалась любым поводом ненадолго вырваться с хутора: ездила с Васелем в лавку, по гостям. Когда-никогда заводила короткий разговор с кухаркой. О ведьмовстве и словечка боле не проронили – обе остерегались. Кухарка, приболевши, малость покашливала, жаловалась на слабость и принимала какое-то "верное народное средство".

Недели не минуло – умерла.

Событие поразило Меланью до глубины души. Жалость смешалась со страхом, как два напитка, в один графин налитые. Сразу вспомнилось: свекровь могла слышать злополучный разговор от начала до конца.

Хуже всего, будто в подтверждение догадки, после похорон Меланья сама начала покашливать. К вечеру начался жар. Жутко встревожившись, муж привез столичного лекаря, буквально из постели его выдернув. Целитель пустил кровь, дал некую настойку да сказал, что молодка благополучно выздоровеет, но на восстановление сил потребуется некоторое время.

Дело было незадолго до крупнейшей ярмарки в далеком городе, то бишь замечательного повода покинуть хутор не меньше чем на полторы недели. Чета за месяц задумала сию поездку, а тут Васель мало того, что Меланью брать отказывался, так и сам ехать не хотел.

–Я уж пригляжу за ней, ты не беспокойся, – уговаривала Гелина. Как мать родная, ходила она за невесткой.

В ночь, когда окончательно нужно было решать, ехать или нет, больной значительно полегчало. Отпустила она Васеля, хоть без особой радости восприняла заверения свекрови.

– Нельзя пропускать ярмарку. Молитвами твоими да покровительством Божьим излечима буду, а ты – поезжай.

– Милая, дорогая, голубка моя, только слово – не отойду од тебя! Гори та ярмарка огнем! – целуя ей руки, шептал муж. Страх как не хотелось ему ехать.