Текст книги "Стучит, гремит, откроется (СИ)"

Автор книги: Марина Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Однако тут показавшийся из-за запряженного четвериком рыдвана Гощиц остановил его и стал, по-видимому, убеждать в какой-то истине, жестикулируя свободной рукой. Зоек косо глянул на наглеца, высвободил локоть и как ни в чем ни бывало подъехал к Меланье, приветливо улыбаясь.

– Ваше ли, панна?

– Спасибо, – принимая шарф из его рук, устало кивнула Меланья. Она успела усомниться, имело ль под собой реальную почву разочарование в Зоеке, проистекшее из сделанных по одному поступку и, возможно, излишне поспешных потому выводов.

– В чем, если не секрет, убеждал вас пан Гощиц?

Улыбка стала шире.

– Что сия вещь принадлежит ему, и я как доброжелатель просто обязан отдать ее "своему брату".

– Ужель вы пребываете в столь близком родстве? – искривила бровь женщина.

– Почему-то доселе я не имел даже подозрения на этот счет.

Остановившийся невдалеке Гощиц ревниво закусил ус и раздувал ноздри, как дикий скакун. Меланья вдруг подумалось, что неплохо было б отомстить ему, досадить, как досаждал он, не давая проходу.

– Скажите, – Меланья испытующе вгляделась в лицо собеседника, чуть вперед подавшись, – как вы думаете, почему пан Гощиц столь странно повел себя?

– Верно, сам хотел вернуть вам шарф, – пожал плечами Зоек.

Вдова хитро прищурилась, слегка склонила голову к плечу, не переставая улыбаться.

– Почему?

– Право слово, вы как дитя малое – почему да почему? Сами наверняка знаете, а?

– Вот и не знаю.

Ежка закашлялась, не веря своим ушам – ее Меланье да захотелось пококетничать! Сдерживая усмешку, Стольник похлопал панну по спине и начал тихо разузнавать, чем возбудим кашель – сквозняком ли, холодным вином иль, быть может, сглазил кто?

Зоек тем временем сощурился не менее лукаво, собеседнице подражая.

– Тогда доверьтесь предположениям и не вынуждайте меня высказывать собственные, возможно, неверные.

Меланья смущенно кашлянула в кулак.

– Так вы, оказывается, рьяный хранитель предположений, в которых не уверены? – дабы не молчать только, спросила она, проклиная всячески предательски окрасивший щеки румянец.

– Не сказать, что прямо хранитель, но предпочитаю не делиться ими, ибо велика вероятность навредить.

– А если, к примеру, одна-единственная мысль является верным решением какого-то вопроса в деле военном, и вы, не высказав ее, навредите?

– Важно понимать, когда лучше промолчать, а когда – высказаться.

Кучер свистнул плетью, и карета наконец тронулась, натружено скрипнув рессорами. Зоек не отставал и вперед не рвался, продолжая ехать напротив. Видно, задумался – свесивши русоволосую голову, вперил очи в луку седла. От мелькнувшего в чертах лукавства не осталось и следа. Но вот мужчина встряхнулся, снова поглядел на Меланью.

– Стоит ли мне печалиться по причине расстроившейся охоты? Как считаете, панна?

– Я мало знаю вас и ваши предпочтения, но сама бы опечалилась, ибо забава ладная, в ней бы и я поучаствовала.

– Насколько я знаю, женщины обычно страшно ужасаются, наблюдая смерть зверя, что, впрочем, не мешает им расхаживать в мехах. Неужто пани Меланья не из числа таких и хрупкие пальцы ее, которые, как говорят, частенько гусельные струны пощипывают, способны также смертоносный кинжал сжимать?

– А вы вспомните пистолет в моей руке, – опять поддавшись лукавству, Меланья показушно хрустнула пальцами: мол, прямо сейчас подтвердить могу. – А если серьезно, меха не отвергаю и на смерть зверя смотрю без содрогания, с измальства привыкши к ней.

– Признаюсь, вы меня удивляете! Где ж это воспитанница писаря насмотрелась на животную смерть?

Скрытничать вдова не видела смысла, потому честно отвечала:

– Я ведь не всегда была под опекой Стольника, когда-то и в деревне пришлось пожить...

И оба столь увлеклись, разговорившись, что беседовали вплоть до Горграда, забыв про время да окружающих.

"Что это я делаю? – размышляла Меланья по возвращении, непроизвольно берясь за гусли. – Какой бес дернул меня мстить Гощицу, на чувствах его играть?.. а всего хуже, что заигралась и забылась... Ох! Виляс покарает меня, как пить дать, покарает, снова причинив боль... Глупость сделала, глупость, глупость!!! Чего учудила, зная, что нельзя дозволять себе привязываться к новым людям! Не дай Бог, – она перекрестилась торопливо, – из-за моей страшной удачи пострадает еще кто-то – не переживу, ей-ей!". Женщина не верила в бродящий в народе слух об особых прокленах, из-за коих умирали все близкие проклятого, но крамольные мысли порою прокрадывались в голову, и сейчас именно та печинка была.

Но вместе со страхом ощущалась теплота, будто нашлась родственная душа. Беседовалось с Зоеком легко, непринужденно, тут ничего не попишешь.

Изнывающий от любопытства Стольник пробовал зацепить крестницу вопросом, но Меланья не слышала, впервые настолько погрузившись в свои мысли. Так что писарю пришлось смирить интерес обещанием расспросить вдовицу завтра и принять вестника. Тот известил о разбойничьем налете на сестрин хутор.

***

Покудова Меланья досматривала последние сны, Лепкар уж вернулся с рынка с полнившейся различным харчем корзиной и, когда хозяин невесть с чего поинтересовался, что нового слышно, доложил:

– На обратном пути заскочил я к тетушке, занес ей кой-чего... а возвращаясь, углядел каких-то двух панов, которые на старом кладбище сабли обнажали.

– Экая невидаль, – обронил Стольник равнодушно, застегивая нарукавную пуговицу.

– Вконец распоясались... Запрет на дуэли мало кого останавливает, перчатки как бросали, так и бросают... стража-то у нас самая что ни на есть "неподкупная", за девятерик бляшек готова глаза закрыть... Так вот. Подошел я, стал быть, поближе к ограде, "Кто ж на этот раз?" – думаю. И кто?! Никогда не угадаете! Гощиц и Зоек!.. Один еще освоиться не успел – а туда же; второму, сколь я помню...

– Постой-ка. Ты сказал, Гощиц и Зоек? – с неверием переспросил Стольник, странно на слугу уставившись.

– Совершенно верно.

Вызванная сими словами реакция ввергла челядинца в полнейшее недоумение.

– Бесы б их побрали!.. Мелка!!! Просыпайся, немедленно! – неистово вопя, Стольник вломился в комнату к крестнице. – Ох, слава Богу, ты уже одета! Скорее, там этот... на дуэли! – Писарь схватил воспитанницу за руку и повлек к двери. Сопротивление удалось не более, чем если бы она была паучком, чья паутина налипла на шкуру продирающегося сквозь бурелом медведя.

– Кто? – непонимающе спросила заспанная Меланья, отбрасывая за спину косу, которую собиралась переплетать.

– Зоек твой! На дуэли с Гощицем!

Остатки сна как рукой сняло.

– На дуэли?!.. Почему?!

– Я откуда знаю?! Бежим, времени нету!

***

Стальной перезвон несся с маленького старого кладбища, от могилок коего остались порядком сгладившиеся, едва заметные холмики и кое-где уцелевшие деревянные кресты. Невозмутимо насвистывающий стражник прислонился к стене за углом, периодически поглядывая в сторону поединка: не пора ли могильщика звать? Писарь мимоходом бросил на него уничтожающий взгляд, сподвигший прервать насвистывание и вытянуться по струнке.

Бились они среди печально поникших берез, в ветвях коих ни дуновения не блуждало. Воздух был тих, по-утреннему свеж, даже, пожалуй, немного прохладен; пташки заливались в кустах; на украшенном лепниной балконе истошно мяучила кошка. Не пытаясь ее шугануть, дородная дама в кружевах облокотилась о подоконник распахнутого окна, подперла подбородок пухлой ладонью и с интересом наблюдала за действом. Из мечтательного выражения явствовало, что барышня представляет, будто сражаются ее поклонники (что, впрочем, ей только представлять и оставалось). Несколько явно скучающих зевак бродяжьего вида оперлись на покошенный кладбищенский заборчик и, лузгая семечки, лениво спорили, кто одержит победу. Стольник с крестницей словно на потеху прибежали, по крайней мере, писарю показалось именно так; совершенно не верилось, что идет смертельный бой, скорее – мастерской спектакль.

Сосредоточенный и по обыкновению спокойный Зоек заложил левую руку за спину и без видимых усилий отбивался. Сам не нападал, изнуряя противника, и сие ему успешно удавалось: вены вздулись на лбу Гощица, желваки играли на скулах. Он раскраснелся и тяжело дышал, а сабля его меленько подрагивала, выдавая усталость. Но упрямый пан, не сдаваясь и не думая, видно, про истощающиеся силы, продолжал нападать, наскакивая поспешно, суматошно. Прям как волчонок, который, играючи, прыгает вокруг матерого вожака стаи, терпеливо снисходящего до неразумности щенка.

– Остановитесь!!! – закричала задыхающаяся Меланья. Перед глазами стояли цветные круги, ужас стеснил грудь, и, в отличие от Стольника, не было сил и желания вглядываться, кто побеждает, кто проигрывает – только пусть прекратят это безумие!

– Кто в бога верует! – Опекун поддержал не только словесно, а еще и под локотки подхватил. – Бросьте саб...

Зоек отвлекся всего на миг, но это стало губительною ошибкой. Клинок противника соскользнул с его и зацепил бок. Гощиц отступил в неверии, выскользнувшее из пальцев оружие оказалось на примятой траве.

Одной рукой опираясь на саблю, а другой – зажимая кровоточащую рану, Зоек пошатнулся, тяжело рухнул на колени. Вопреки ожиданиям, не упал. Сразу. С полколодежки продержался, после чего таки потерял сознание.

– Лекаря сюда! – зычное приказание Стольника вырвало Меланью из оцепенения. Легко перемахнула она через оградку и ринулась к поверженному, но замерла в нескольких шагах, словно ее удержал кто, не давая приблизиться.

На светлой Зоековой рубашке ширилось кровавое пятно, а с лица, напротив, исчезали краски; смерть выбеливала его бледностью, точно добросовестная хозяйка – загрязнившуюся вещь.

Страх заточил голос в горле, и ни звука не сорвалось с уст молодой женщины. Страшное безмолвие хранила до тех пор, пока Зоека не унесли на носилках. Тогда аж Меланья убито прошептала:

– Общение со мною обрекает на смерть.

– Не смей так думать! – вознегодовал Стольник, хорошенько воспитанницу за плечи встряхивая. – С Зоеком еще ничего не ясно, но я не одного поправлявшегося от такой раны знаю. Голова цела, руки-ноги на месте, сердце не тронуто – оклемается. А ты, если хочешь увидеть его здоровым, не накликай исходу плохого, не привлекай к нему внимание Рысковца... Пошли. Туда дальше, под вечер, наведаешься к нему.

***

Несмотря на изрядные сомнения в лекарских познаниях крестного, Меланья все ж взлелеяла надежду на благополучное выздоровление пана Зоека и покорно гнала противостоящие ей мысли. Стоит ли говорить, что весь день молодая женщина была как на углях, не могла места себе найти, пары колодежек спокойно просидеть? Беспокойство жадно глодало душу ее, как изголодавшийся пес – смачную кость.

Наставница не дала Меланье запереться в четырех стенах, убедила скоротать день у реки. Но, увы, этим успехи и ограничились. Как ни старалась Ежка, отвлечь молодую женщину не выходило, ибо столь сильно она озаботилась, что не могла мыслить ни о чем кроме излечения Зоека.

Только остановится вдова, присядет на теплое бревно в тени – и опять давай ходить, метаться, яко зверь в клети, едва ли не волосы на себе рвать.

Распознавший хозяйское настроение хорт, виляя хвостом, ходил следом, преданно тыкался носом в ладони, вылизывал их, ластясь, за что в благодарность получал заушные почесывания да поглаживания дрожащей рукой.

Еще и потому Меланья усидеть на месте не могла, что понимала: не будь вчерашнего, и дуэли бы не было. Зоек ранен именно из-за нее, ее каприза, мгновенной каверзной мысли, нашептанной, видимо, бесом или даже самим Рысковцом.

А всего хуже, что благим намереньем остановить дуэль она, напротив, навредила.

– Ну не терзайся так!.. Повод мог вовсе не в тебе крыться, кто знает, что они не поделили.

– Не утруждайся, Ежка. Совесть моя упряма, аки ослица, и внушением ее не успокоить... Ах, не могу больше. Вернемся, авось что известно стало.

***

Их действительно ждала весть от Стольника, кою Лепкар по хозяйской просьбе на словах передал: лекарь обработал и забинтовал рану, оказавшуюся, надо сказать, глубокой царапиной, вполне достойной уверенности в выздоровлении успешном. У Меланьи, как то говорят, прямо камень с души свалился. Вдохнув поглубже и несколько успокоившись, молодая женщина вскорости остановилась у двери нужных покоев, расположившихся в башенке на втором этаже; легко предугадав такой исход, Стольник через слугу сообщил также, как отыскать Зоека.

Робко постучала Меланья, выждала немножко и уже уходить собиралась, когда дверь тихонько так отворилась, и вежливо-внимательная старушка челядинка поинтересовалась именем пришедшей, после чего снова исчезла. Ненадолго.

– Проходите, – шуршала служанка, указывая на дверь напротив входной. – Пан в препоганом настроении пребывает (оно и не дивно!) и никого доселе видеть не желал.

Покой, всего из двух комнат состоящий, был значительно меньше Стольникового, гостиная вширь пятью шагами измерима. Быстро пересекши ее, Меланья с екнувшим сердцем вошла в опочивальню, откуда пахнуло горьковатым запахом травяных мазей.

Внешняя стена изгибалась, луку подобно; узкие слюдяные окна почти до потолка доставали лепными гребешками, каждое из них венчавшими. Зоек, осунувшийся и бледный, полулежал на застеленной кровати с высокой спинкой. Одет был так же, одну лишь рубашку сменили на чистую. Не зная, что говорить, Меланья словно прикипела к полу. У нее было несколько вариантов начала разговора, но все мгновенно забылись при первом же взгляде на раненого.

Зоек жестом пригласил сесть, молодая женщина на ватных ногах проковыляла к кровати и присела на краешек. Хотела было сказать что в ободрение, но Зоек опередил, заговорив первым.

– Пани Меланья, смею просить вас никогда, слышите, никогда не вмешиваться в поединки... – с расстановками, нажимая на каждое слово, изрек он. По паузам и особенно хриплому дыханию нетрудно было догадаться, сколь мужчина гневен.

– ...Ежели сами сражающиеся не попросят. Скажите, быть может, Гощиц просил вас? Нет? Тогда какого Рысковца вы вмешались?!..

Ошеломленная вдовица не в силах была слова вымолвить. Зоек продолжал, сверкая очами:

– Если бы не вы, победа б осталась за мною... а вместо того я, опозоренный, должен отлеживаться, приехавши совершенно не за этим! Вы понимаете, чего стоило ваше вмешательство? Бог с ней, с царапиной... но ведь слух пойдет, что Зоек, небезызвестный фехтовальщик, проиграл какому-то... – он с явным трудом опустил нелестное для пана Гощица определение.

Слова звучали, как стук палаческого топора о плаху, обезглавливая такие нелепые сейчас надежды, на сей разговор возложенные. "А чего ты ждала?" – ехидно осведомилась совесть.

Меланья резко поднялась. Подбородок ее обиженно подрагивал, неверный голос не отставал.

– Пан, гляжу, осерчал! А знает ли он, что я голову потеряла, когда узнала, что из-за меня еще кто умереть может, и потому стремглав останавливать вас, двух дурней, бросилась?!.. – Она отвернулась к расплывавшейся в слезной пелене двери, судорожно вздохнула, но не успела сделать и шага – ладонь будто сжало в горячих тисках.

Меланья сморгнула слезы и удивленно воззрилась на Зоека, продолжавшего сжимать ее руку. Где только сила взялась?

– Простите за горячность, дражайшая панна. Хорош я, ничего не попишешь, – в упадке духа находясь, вас обвинять в собственной ошибке сподобился. Так хромой, упавши с лестницы, клянет ступени, а не свои ноги... – Он облизнул пересохшие губы. – Не уходите, прошу.

С колодежку поколебавшись, она снова села, постаралась как можно незаметнее утереть мокрые щеки тыльной стороной свободной ладони, коря себя за несдержанность эмоций. Зоек ослабил воистину железную хватку и теперь просто держал ее хладную ладонь в своей, широкой, горячей. Ненавязчиво так, хочешь – забери...

– Только дурак набитый добровольно отказался бы от приятного общества в пользу одиночества и тяжких дум. Раз я вовремя спохватился, то не совсем безнадежен, не правда ли? – вопросил Зоек шутя.

– До безнадежности вам далече, – улыбнулась Меланья. – Скажите, на кой почве проросла ваша с Гощицем распря и кто кого вызвал?

Зоек тихо хохотнул, и тень страдальческой гримасы промелькнула на лице его, выдавая досадную боль.

– Он затаил возникшую из-за шарфа обиду и сегодня утром бросил мне перчатку, когда мы столкнулись на улице.

– Почему вы не отказались?

– Чтобы прослыть трусом? – вопросом на вопрос ответил он. – Увольте. К тому же, с чего мне не принять вызов? Со мной была уверенность в победе, сабля и негодование по поводу того, что о даме отозвались, точно о вещи какой. Думаю, вам бы тем более не понравилось услышать о себе подобные слова – слишком вы вольны и свободу цените, чтоб дозволять такое.

Меланья вскинула брови. Ишь ты, знаток выискался, недели не знакомы, а уже судит, что она допускает, а что нет. И, главное, верно-то судит ...

– А не сомневаетесь ли вы в правильности выводов?

– Ничуть, – мотнул головой собеседник. – Первое впечатление, к тому же подкрепленное дальнейшими, редко обманывает. За краткое время наших встреч у меня в голове нарисовалась довольно цельная картина вашего характера.

– И какова же она? – не удержалась молодая женщина.

– Она сложена, как витраж, из разноцветных частей, которые, казалось бы, вовсе не подходят друг другу, но тем не менее создают дивное, услаждающие взор противоречие... Тогда, в полутьме коридора, я оборонил молодую женщину, обращение с которой, как тогда помстилось, должно полниться трепета, будто с искуснейше граненным хрусталем... А невдолге наткнулся на совершенно иную особу, превосходно держащуюся в мужском седле и недрогнувшей рукою сжимающую пистолет... смогла бы она выстрелить – другой вопрос, им я задался уже вечером, но так и не нашел ответа. А ее отказ от низки фазанов в пользу бедняка? Тоже дал неплохое представление о нраве. Не знаю, что она там подумала, но могу поклясться: я действительно обещал подарить их первому встречному за ненадобностью...

Меланья слушала, скромно потупившись и чувствуя, как на щеках, точно зарево зимнего рассвета, все больше и больше разгорается невольный румянец.

– ...И вот сегодня женщина эта неожиданно ринулась останавливать дуэль, объясняя сие тем, что потеряла голову, узнав, что из-за нее еще кто-то может умереть. Почему она выразилась таким манером и как мне трактовать ее слова?

Сглотнув, Меланья кинула на него быстрый взгляд.

– Есть одна история, она длинна и зело печальна, расскажу как-нибудь в другой раз... Вечереет, а я, наверно, уморила вас. Тсс! – Она прижала палец к губам, вставая. – Не перечьте, для скорого восстановления вам нужно много отдыхать.

– Споете мне завтра? – спросил Зоек с едва заметной толикой надежды, когда Меланья приотворила дверь.

Вдовица оглянулась через плечо.

– Спою.

***

Она всю ночь сомневалась, стоит ли идти завтра к нему, впадала из крайности в крайность, молилась, бралась за гусли и вспоминала ощущение ладони в горячих тисках, беспокойно ходила по комнате, думала, правильно ли ведет себя и тут же опровергала собственные мысли.

Но обещанное исполнила, спела-таки. Ее приход обрадовал Зоека, ибо сомнения одолевали и его, не давая заснуть до рассвета. На трут, долженствующий поджечь костер сердечной приязни, не одна искра уж была уронена, однако именно этой ночью он занялся.

В то время как раненый был прикован к постели, Меланья ежедень навещала его, и подолгу они беседовали о всяких разностях. Не желая ворошить былое в памяти, вдовица уходила от обсуждений своего прошлого, да Зоек и не больно-то рвался вызнавать подробности. Единственным, что он спросил как-то раз, было: "По ком панна траур носить изволит?" – "Я вдова и сирота. Мужа убили, близкие сгорели в пожаре", – последовал ответ. Зоек извинился и обещал боле не притрагиваться к этой теме.

Ранение заживало как на собаке, и спустя пару дней, пришедши, Меланья ужаснулась, увидев мужчину на ногах. Он утверждал, что уже вполне может ходить, а вскоре и ездить по княжьим поручениям с доверенными ему людьми.

А пока же он был доволе слаб и дольше нескольких печин кряду не стоял на ногах. Но, несмотря на это, настаивал на выходах хотя бы в замковый сад, и Меланью неоднократно видели прогуливающейся с ним в паре. Оба чувствовали себя легко и непринужденно вместе, будто много лет знакомы. В случае, если разговор каким-то боком касался чувств сердечных, непринужденность сразу пропадала, и Меланья, смешавшись, торопилась перевести разговор на другой предмет. Она старалась все связанное с чувствами гнать прочь, ибо стоило задуматься, как в голову сразу лезли крамольные мысли, что своею дружбой с Зоеком она порочит память Васеля. Времена были таковы, что иные вдовы оставались всю жизнь верны погибшим мужьям. Хоть второе замужество с относительно недавних пор не воспрещалось, яко ранее, народная молва с детства учила равняться на верных вдов, а не на тех, неоднократно замужних, которые и при жизни-то мужа могли изменять ему.

И Меланья упорно себя убеждала, что дальше дружбы дело не зайдет, пускала себе пыль в глаза и не хотела замечать крепнущей нити привязанности между нею и Зоеком, явственных признаков симпатии. Стоило руке его ненароком соприкоснуться с ее рукой, она тут же ее отдергивала, будто обжегшись; стоило им стать слишком близко друг к другу, она краснела, как журимая девочка, а на устах Зоека тогда появлялась какая-то странная улыбка при взгляде на нее. Улыбка сия кардинально преображала его лицо, делала из жесткого, закаленного солнцем степей – мягкое, исполненное не то нежности, не то умиления.

Если Меланью уже вовсю мучил огонь жгучей приязни, который вспыхнул с готовностью факела, и который она упорно старалась игнорировать, то чувства Зоека разгорались медленно, но неуловимо, крепчали, как возвращающиеся силы. Он не раз ловил себя на мысли, что с каждым днем больше и больше вспоминает Меланью и видит ее во сне, что с ней труднее и труднее прощаться, и он так и норовит задержать женщину чем-либо, отсрочить неминуемое расставание.

Как охотник, ступающий осторожно и медленно из боязни спугнуть дичь, так Зоек не торопился, ибо что-то подсказывало – одним неверным деянием, излишней навязчивостью, решительными обхаживаниями он может отвернуть от себя молодую вдову. Ко всему, раз она не сняла траур, значит, претендовать на что-либо еще не время.

До поры, до времени Зоек и не догадывался, что чем ближе к Меланье он становился, тем больше недоброжелателей наживал. Ранее, когда вдова никого не тешила вниманием, отвергая всех без разбору, влюбленные паны соблюдали враждебный нейтралитет по отношению друг к другу. Когда же молодая женщина завела дружбу с Зоеком и стало ясно, что он не доживает последние печины на смертном одре, все как один вознамерились разобраться с конкурентом. Некоторые, обнадеженные успехом Гощица, бросали перчатки и, хоть противник был слаб, вскоре раскаивались в своей самоуверенности, ибо он не одному выбил саблю из рук. Убивать никого не убивал, а будто научал на будущее, что злило неимоверно. Пошел поговор, будто Гощиц ранил Зоека чисто случайно.

***

Однажды они позднее обычного возвращались с прогулки. Меланья, кутаясь в любезно предложенный плащ, неосознанно старалась держаться рядом с невозмутимым Зоеком, в коем, не отдавая себе отчета, признавала могущественного защитника. Сад был безлюден, зловещ и тих, от земли веяло несвойственным летней ночи холодом. Во влажном воздухе благоухал фиюш, дорогое и редкое растение, с наступлением сумерек выпускающее из-под земли длинный гибкий стебель, увенчанный лиловым цветком. Некоторые статуи держали в каменных руках и лапах разноцветные фонари, мешающие глазам свыкнуться с темнотой.

– Ложись! – внезапно шепнул Зоек и, властной рукой толкнув вдову в спину, упал рядом. В тот же миг над головами свистнуло, и метательный нож, блеснув лезвием, с характерным звуком вонзился в ствол ни в чем не повинной яблони. Пес с лаем кинулся в арочный проем, ведший в открытую галерею, где мелькнул темный силуэт. Зоек вздернул Меланью на ноги и ринулся следом, женщина с промедлением побежала за ним.

Пса они увидели сидящим на середине галереи в непрерывном чихании.

– Щепоть перца за спину бросил, гад подколодный, – прошипел Зоек, только взглянув на хорта, пытающегося лапами очистить изящную, будто непревзойденным скульптором высеченную морду.

– Кто это был? – спросила, резко охрипши, Меланья.

– Обычный наемник. – Зоек пожал плечами, будто озвучил некую саму собой разумеющуюся истину.

– Как вы можете говорить с таким спокойствием?!

– Ну не в вас же нож метнули, а в меня, чего беспокоиться? – вопросом на вопрос ответил Зоек.

Меланья, с ходу не выискав слов, расфыркалась, как вылезшая из воды кошка.

– И кто его нанял? – снова обретя дар речи, вопросила, оглядывая Ласта.

– Да откуда ж я знаю? Я не угодил минимум шести людям, и каждый из них вполне обоснованно мог нанять убийцу... Облейте его водой, – протянул флягу.

– Вы поражающе безответственны по отношению к собственной жизни! – упрекнула Меланья, исполняя совет.

– А что, по-вашему, я должен делать? Не падать же мне в обморок, в самом деле... Ради Господа Бога, пани Меланья, не тревожьтесь, я сам с этим разберусь.

– А если убийца вернется?

– Тем хуже для него, – с непоколебимой уверенностью сказал Зоек и повторил: – Не тревожьтесь, лучше поспешите, – чем быстрее я останусь один, тем спокойнее буду себя чувствовать, ибо отпадет надобность опасаться за вас.

– Ах, пан Зоек, вы неисправимы!.. – с укором бросила молодая женщина, возвращая полупустую флягу. Пес благодарно лизнул руку и, не переставая чихать и фыркать, потрусил за хозяйкой.

***

Переложив ответственность за Меланью на опекуна, Зоек вздохнул с облегчением и отправился к себе, ни на миг не теряя бдительности. Слух улавливал любой подозрительный шорох, не говоря о сонных, шаркающих шагах челядинцев. Впрочем, настороженность можно было считать лишней, поскольку убийца если и вознамерился повторить покушение, то никак не в освещенном коридоре.

Зоек быстро достиг своей двери, дождался третьего щелчка замка, оглядел переднюю. Служанка перед уходом зажгла свечи и накрыла ужин полотенцем.

Дверь в темную опочивальню поскрипывала на сквозняке. Зоек толчком ладони отворил ее нараспашку, подошел к кровати, поставил глиняный подсвечник на ларь и, насвистывая, начал расшнуровывать ворот рубашки.

"Сейчас", – подсказало шестое чувство. Зоек тотчас резко обернулся и ударил бесшумно подкравшегося убийцу коленом в живот. Кинжал с глухим стуком выпал из занесенной руки, но владельца, потерпевшего хорошо если короткую потерю дыхания, не так просто было вывести из строя. Сцепившись, мужчины еще колодежек пять катались по полу. Наконец, запыхавшийся Зоек не без труда скрутил ретивого, связал заломленные руки поясом, коленом прижал спину и поинтересовался:

– Кто?.. Говори, собака: кто?!

Наемник хранил молчание, как монашка – целомудрие.

– Видит Бог, хотел по-хорошему. – Зоек взял подсвечник и приставил узкие огненные лезвия к правому запястью убийцы. Тот затрепыхался, но не проронил ни звука.

– Ну? Молчим?

Свечи переместились выше, к грязной шее.

– Не знаю я! – не выдержал головорез. – Он в капюшоне был!

– Врешь, – спокойно констатировал Зоек, продолжая щекотать ему шею. Вестимо, убийцы должны соблюдать кодекс, но пункт о сохранении в тайне личности заказчика обычно нарушался без особых зазрений. Долго ждать не пришлось.

– Ладно, с-скажу!..

Зоек отставил подсвечник.

– ...Я кольцо-печатку углядел, такая, сказывают, у главного тюремщика!

– Угу. – Зоек кивнул, поднял убийцу за шиворот и подтащил к распахнутому еще днем окну. – Еще хоть раз тебя увижу, так легко не отделаешься.

Услужливо треснул сиреневый куст тремя этажами ниже, и все стихло. Только сверчки вели ночную песню, да ухал недалече филин. Усмехнувшись выглянувшей из-за туч луне и покачав головой, Зоек захлопнул окно.

***

Рана окончательно и благополучно затянулась, и наутро полный сил и энтузиазма Зоек получил княжеское добро на то, чтоб отправиться со своими людьми в испещренные ярами Шасские леса – для водворения порядка, мира и спокойствия на тамошних трактах.

Возвращаясь от Потеха, мужчина зашел к Меланье, и она, изнуренная и бледная после бессонной ночи, шумно перевела дух, завидев его живым. Зоек рассказал о повторном визите наемника, вдова молча выслушала и задумалась.

– Но почему он не нанял убийцу сразу? – вскоре недоуменно спросила она.

– Без понятия. Возможно, надеялся, что я помру от раны... Я должен еще кое-что сообщить вам.

– Что же?

– Сегодня к обеду я выеду по направлению к Шасским лесам, больно много в тех краях разбойников развелось.

– Сегодня? – сдвинула брови Меланья. – Но вы не восстановили силы...

– Вполне.

– И...и... – женщина задохнулась от охватившего волнения, всплеснула руками. Взгляд ее метался по стенам, точно ища способную остановить его зацепку.

– Да как же это, сегодня... А надолго? – Она вскинула на него свои карие очи, в коих крылались и немая мольба, и страдание. Зоеку вдруг сделалось тоскливо до невероятия.

– Если Виляс будет благоволить, то до Потеховой женитьбы ворочусь.

Меланья взяла себя в руки, закивала, окаменев лицом.

– Сколько у вас людей?

– Полторы сотни.

– Не мало ли?

– Нисколько. В свое время я с пятериком большие неудобства врагу доставлял и знаю, что чем меньше людей, тем лучше прятаться с ними, выжидая, где бы куснуть... Хотя против большой силы пятерик, конечно, не годится...

Они помолчали, не сводя друг с друга глаз.

– Я тут ночью... дабы помыслы и пальцы занять... вот... – Меланья вложила ему в ладонь плетеный из молодой виноградной лозы крест. – Да сохранит он вас в пути и битве.

– Не знаю, как благодарить за оказанную милость, – трепетно целуя ей руку, проговорил Зоек. Сердце его болезненно сжалось, и он понял, что надо уходить сейчас дабы не сказать или, того хуже, не сделать ничего лишнего.

– Надобно мне собираться в дорогу...

Оба поднялась.

– Заклинаю вас, будьте осторожны и не рискуйте зря, – прошептала Меланья, осеняя его крестным знаменем.

– Обещаю.

Зоек уже не видел, как она извлекла из-за пазухи второй крест, прижала его к груди и тяжко вздохнула. Такие обереги женщины Лядага мастерили и особым образом заговаривали, когда в разлуке хотели знать, все ли в порядке с возлюбленным. В случае чего второй крест чернел, рассыхался, а при летальном исходе вовсе распадался на части. Меланья и покойному-то Васелю хотела сделать таковой, но муж, увы, не дожил до гибких молодых лоз...

***

Две недели бесконечных тревог и переживаний, две недели ожидания. С таким нетерпением она не ждала еще никого и никогда. Дикая тоска мучила душу, а то ощущение надежности и безопасности, коим была возможность наслаждаться рядом с Зоеком, пропало без следа, и его очень не хватало. Оберег оставался светлым и крепким, но беспокойство как всегда нашло лазейку, и Меланья засомневалась, правильно ли заговаривала крест и вообще, действенен ли он.