Текст книги "Стучит, гремит, откроется (СИ)"

Автор книги: Марина Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Меланья действительно не шла – бежала к нему, подобрав замаранную кружевную юбку и теряя черевички на колдобистой дороге. Зоек вонзил шпоры в конские бока и помчался навстречу. Натянув повод, соскочил наземь прежде, чем жеребец не то что остановился – на шаг перешел.

– Слушай меня, – твердо заговорил Зоек, сжав лицо жены в ладонях и глядя в ее широко распахнутые глаза. – Если станет известно, что враг продвинулся дальше норанских рудников и подходит к столице, беги в пущу. Отсюда до нее близко. Обещай, что сделаешь, как велю!

– Обещаю, – одними губами шепнула Меланья.

– И еще одно. Дай слово, что и ноги твоей не будет на фронте.

Нахмурившееся небо рассекла стрела молнии, очи на миг ослепила белесая вспышка. Меланья бессознательно обмякла в мужниных руках.

– Вернусь... – передавая жену захлебывающейся рыданиями Яриле, сказал Зоек.

И тронулись полторы сотни наспех собранных солдат... Отъехали далече, и донеслись тогда до оставшихся слова песни, на ходу кем-то сочиненной и тут же многими подхваченной:

Ветер степей подгоняет меня,

Рысью пущу вороного коня.

Вдаль по степи, по дороге во ржи...

Бросим отчаянье, мы же мужи!

Поищем пути к должной борьбе,

Узнаем все о нашем враге!

Бабский удел это – слезы пускать,

Мы же, солдаты, идем воевать!

II

Известие о войне прозвучало, точно предсмертный крик человека, который шел себе беспечно по улице и внезапно получил нож под ребро. Никто не ожидал, что гореллы осмелятся с огнем и мечом пойти на Лядаг, заручившийся поддержкой хмарского короля. Тем не менее, извечно мирным соседям невесть что взбрело в головы, и в совпавший с Меланьиной свадьбой день они пересекли лядагскую границу. До ночи гореллы успели захватить небольшой, плохо укрепленный замок. По не проверенным свидетельствам вражеские войска составляли двадцать тысяч человек; много большие воинства собирались в предыдущих веках, однако для Потеха и это было не малым, если учесть, что нападения никто не ждал, и армия, на которую последний год выделяли не так уж много средств, пребывала не в лучшем состоянии. На помощь из Хмары надеяться тоже не стоило, поскольку гореллы отважились вести войну на двух фронтах, и Потехов тесть сам нуждался в людях для выдворения захватчиков.

Будто сама жизнь ушла из Волков вместе с солдатами. Те, кто остались, денно и нощно пребывали в бесконечном ожидании, даже несмышленые дети. Не было отныне в городке ни смеха, ни песен, ни игр малышни, ни разговоров кумушек на лавочках у плетней вечерами. Только слезы, угрюмость, ожидание наихудшего. Меланья, хоть и знала, что с Зоеком и Стольником в ближайшем времени все будет в порядке, поддавалась всеобщему настроению и также печалилась. Первые дни к ней ежепечинно бегали жены и матери, спрашивали за своих и уходили ни с чем. Вскоре и бегать перестали. "Все изменимо. Верьте в лучшее и просите Виляса, привлекая тем самым его внимание", – говорила Меланья, ни на какие уговоры и мольбы не поддаваясь, ни над одной женщиной не сжалившись. Порою мнилось ей, что они с хаотичным нетерпением ждут не укрепления надежды ее словами, а исполнения наистрашнейших опасений. Это было опаснее всего как самих женщин, так и для их близких, поскольку дурные мысли привлекали внимание Рысковца. А уж того хлебом не корми, а дай поиздеваться, подкинуть то, чего человек боится наиболее...

Многие нарекали на бессердечность молодой гадалки, но справедливы ли были нарекания эти? Имела ли Меланья право дарить надежду, если не знала, каковы намеренья Виляса в недоступном ее очам грядущем и не изменит ли их Рысковец? Там, впереди, в плохо видной неумелой вещунье будущности, все действительно менялось порой так кардинально, что знание грядущего обращалось во вред, а надежда, подкрепления которой так хотели волковские женщины, – в безумие...

Тракты наводнили кареты и брички, везущие женщин и детей подальше от военных действий. Столичные направлялись прямиком в дремучую пущу, где враг мог бродить годами, не умея отличить ложных троп от настоящих и не имея проводника. Околоточные селяне искали защиты в приграничных крепостях, ранее обминаемых десятой дорогой, а сейчас ставших едва ли не самыми безопасными укреплениями по причине своей удаленности. Враг продвигался вперед быстро, Потех проиграл уж одну битву. Население южной части княжества еще только начинало беспокоиться, а в северные города, ближайшие к врагу, уже во множестве бежали полунищие селяне, не успевающие скрыться в пуще. Некоторые углублялись в леса, забирая с собой скотину, пожитки и снедь. Выбирали местечко поглуше да подремучей и обосновывались землянкой или избушкой; некоторые, и таких было большинство, надеялись на крепость бастионов и защиту гарнизонов, стараясь не думать, что хуже – взятие крепости или длительная осада, при которой кончаются хлебово и порох.

Не одно, так другое: где не велась война, там бесчисленное множество разбойных шаек пробудилось по борам и буеракам, выползло, точно змеи по весне, на дороги и принялось вершить излюбленное дело – грабить и жечь деревни, насильничать да убивать. Ранее для разбойного люда хоть какая-то угроза была в лице Потеха и немногочисленного регулярного войска, а теперь, во время тягот, ни о каком надзоре речи быть не могло. Лихие селяне из тех, кто остался по той или иной причине дома, все чаще избирали ватагу княжьему войску, и грозная сила росла, как тесто в кадушке. Вовсе небезопасно стало на южных дорогах, и, хоть гореллы были далече от сих мест, ищущие заступы селяне валом повалили в более-менее укрепленные города. Волковы не стали исключением.

У Славора не возникало опасений касательно недостатка провианта, но городок едва вмещал всех желающих укрыться за стеной, и то жили они в такой тесноте, какую еще поискать, – кто не мог найти свободного угла при жилье, ночевал под звездным небом на телеге, прячась под днищем в знойный полдень или дождь. После наступления темноты в городок никого не впускали, а на стене удваивалась стража.

Вести доходили одна тревожней другой. Чуть ли не каждый день неприятель захватывал новые замки и города, все дальше в пределах страны придвигаясь, и отбивал атаки Потехового войска. Князь понимал, что превосходящий более чем вдвое противник разобьет его на голову, и не давал открытого боя, вынужденно отступал и отступал. Тысячу человек он отделил от всех войск и, разбив на отряды, отправил досаждать врагу во всем, чем только можно. Одним из таких отрядов командовал Зоек.

Враг не жег за собою мосты, стараясь учинять поменьше вреда – горрельский вождь Эрак хотел захватить эти земли, плодородные, богатые, имеющие доступ к морю, и понимал, что ему же, победителю, придется восстанавливать все уничтоженное.

На хмарском фронте дела обстояли успешнее – там захватчикам дали должный отпор, но до выдворения было еще далеко.

***

Наступил день, когда из Горграда разослали во все концы голубей с известием: неприятель подходит и с дня на день начнет осаду. Меланья совещалась с Ярилой, Славором и Ежкой, – они собрались, дабы решить, стоит ли Зоековой жене рискнуть головой и попробовать проскользнуть к пуще, или лучше сидеть, не высовываясь, за стенами, где хотя бы разбойников можно не бояться. Но приближалась опасность похлеще разбойников, Меланья хорошо осознавала это и твердо стояла на том, чтобы исполнить волю мужа. Ежка колебалась, в душе уже согласившись участвовать в опасной затее, а свекор со свекровью отговаривали.

Может показаться лицемерным и подозрительным то, что Ярила пеклась о благополучии молодой вещуньи, а не корила ее, как любая другая мать, в том, что Зоек поднял руку на Артама... Но женщина эта была такого склада, при котором не умеют затаивать обиды; после стычки между братьями она ни колодежки не обвиняла невестку в случившемся, а когда младший ушел воевать, так и вовсе позабыла о происшествии.

В конце концов, понявши, что Меланья не передумает, стали думать, как наиболее ускорить и обезопасить менее чем полуденный переход до пущи. Ярила вспомнила, что у них в услужении есть некогда живший в Жувече старый верный слуга, некий Имерик, который хорошо знает околоток и сумеет провести самым коротким путем, а в случае нападения разбойников укроет панн от вражеских очей. Слуга этот был, по правде, трусоват и долго не соглашался выбраться из-за защитной стены. Но был он также падок до платины, чем и удалось уговорить его.

Меньше людей – меньше внимания привлекается, и прятаться легче. Поэтому Меланья отказалась от охранения – по мнению свекрови, безрассудно. Прощаясь с невесткой, Ярила плакала, ибо успела привязаться к ней; Славор был спокоен донельзя.

Верховые тронулись вечером, в тихих теплых сумерках. Ночь обещалась безоблачная, а провожатый умел ориентироваться по звездам. Кроме того, в темноте легче уйти от преследования.

Женщины облачились в жупаны, скрыв волосы под шапками; все вооружились, каждый двумя пистолетами, Имерик, кроме того, саблею. С собой взяли только оружие и немного денег, не хотели нагружать лошадей, которым и так предстоял трудный переход. За Меланьей на привязи бежал Ласт, вещунья связала ему пасть веревкой, дабы не выдал их лаем. Молодой женщине все это напоминало тот день, когда они с наставницей вознамерились свершить прогулку в дальнем бору. Только теперь во много раз страшнее было.

Они двинулись рысью по тропе, отхожей на запад от дороги, а когда Волковы скрылись из глаз, полетели, точно быстрокрылые птицы, гонимые ветром. Тропа время от времени обрывалась, местами она заросла крапивой и бурьяном, но провожатый знал нужное направление.

Ехали молча, по временам позволяя лошадям перейти на шаг. Прислуживаясь чутко к каждому шороху, Меланья поначалу вздрагивала от отрывистого лисьего лая, хлопанья крыльев, писка, словом, звуков, которыми полнилась спящая степь и которые резко выделялись из ночной, практически непрерывной песни жаб и сверчков. Один раз прямо из-под копыт лошади Имерика с истошным криком вылетела перепелка, и у Меланьи чуть не остановилось сердце.

– Холера твоей матери! – ругнулся проводник. Оглянувшись на панн, пояснил сварливо: – Перепелка, чтоб ей...

Казалось, сотни комаров зудели над головами. Так как руки были в длинных, до локтя, перчатках, насекомые впивались в шею и лицо. Меланья пожалела, что за сборами забылась и не последовала примеру Имерика, который густо смазал лицо дегтем и оттого стал черным, как ночь.

– Нет ли у вас дегтя, а, пане? – шепотом обратилась она к провожатому, нагнав его. Тому польстило столь почтенное для слуги обращение, и он без лишних слов извлек из кармана законопаченный глиняный кувшинчик.

– Слава Вилясу! А то вовсе заели, смаргивать не успеваю! – возрадовалась Ежка, вместе с Меланьей смазывая и себе лицо. Запах был ужасен, но комарам, по-видимому, он не нравился столь же, сколь и людям.

Этак через печину-две далеко на северо-востоке блеснул огонек костра. Оттуда же донеслось ржание.

– Тихо, – шепнул Имерик, направляя лошадь в противоположную сторону. Остановившихся на привал, кто бы это ни был, лучше объехать по широкой дуге, что и сделали.

За полночь, вблизи от пущи, когда снова перешли на рысь, ибо лошади устали, Меланья неожиданно различила в траве слева алый глаз. Через мгновение еще и еще, и еще... Глаза эти моргали, краснея и потухая... Хорт глухо заворчал, напрягшись...

– Угли! – не удержавшись, вскрикнула Меланья, чувствуя запоздалый укол интуиции.

Будто в ответ, свистнула стрела, и провожатый, захрипев, начал заваливаться вбок. Кобыла Меланья взбрыкнула, заслышав запах крови, и вторая стрела ушла в траву. Тут уж наши панны погнали лошадей, немилосердно хлестая их нагайками, во всю прыть. Пес широкими скачками понесся за хозяйкой, точно волк, нагоняющий жертву. Вслед за ними с улюлюканьем ринулись разбойники, выскочившие из высокой травы, где затаились, как бесы. Было их четверо, а со страху женщинам казалось, что не менее двух дюжин.

Пуща, как выяснилось, была совсем близко. Темная стена ее заслонила звезды и, стремительно приближаясь, скрывала все больше ясного неба.

"Слава Вилясу!" – подумала Меланья, когда глаза смогли отличить деревья опушки. И тут же вещунья почувствовала, что уставшая кобыла вот-вот упадет. Бежала она все медленней, раз споткнулась. Разбойники, начавшие было отставать, теперь настигали. "Хоть бы выдержала, хоть бы выдержала!.. Не падай, милая, держись, хорошая, спасение близко!"

Наконец панны нырнули в темноту под кронами. Некоторое время ехали вслепую, лошади едва боками не терлись, ибо женщины боялись не только лиходеев, но еще и потерять друг друга. Когда очи свыклись с мраком, Меланья дернула Ежку за рукав, сворачивая к беспорядочной груде замшелых валунов. Груда эта находилась на пригорке и могла на некоторое время скрыть всадниц от глаз преследователей. Под нею обнаружилась пещерка, в которой поместились и лошади, и спешившиеся панны.

– Куда они делись?

– Не знаю. Глянь за кустами...

Женщины сжали кобылам морды, чтоб не заржали, и, едва дыша, молились отчаянно. Малейший позвон сбруи мог выдать их.

Раздались шаги, один из преследователей остановился у валунов и, как видно, попытался разглядеть бежавших впереди.

– Ну, чаво у тебя?

– Никого.

– И здеся тож.

– Топота не слышно... Уйти не могли, кобылы уже падали; не иначе, схоронились где.

– И пущай. Верно, бесы с ними, ибо прятаться тут негде.

– Может, у них бы что ценное нашлось? – в голосе послышались дразнящие нотки.

– Бес с ними, – вступил в разговор третий преследователь. – Мы и без того доволе награбим.

Голоса потихоньку удалялись, пока не стихли вовсе. Панны дружно перевели дух, Меланья уткнулась лбом в лошадиный бок.

– Слава Богу, – только и смогла выдавить Ежка.

– Как же мы теперь, без провожатого?

– Да уж как-нибудь. Виляс с нами.

Они вывели лошадей из пещерки и, привязав их, уселись рядышком на землю. Ни одна не чувствовала в себе сил ехать дальше. Меланью знобило.

Невдолге обутрело; меж деревьями заскользила пара-тройка неприкаянных. Ежка поднялась и подала спутнице руку.

– Надо трогаться. Нечего тут сидеть, зверью и нечисти на поживу.

– Дороги не знаем, заблудимся.

– Кто из нас постоянно повторял, что надо верить в благополучие, ибо неверием на себя внимание Рысковца обращаешь?

За их спинами солнце первым робким проблеском обозначило утро. Лошади, бывшие едва не на последнем издыхании, отошли и бодренькой рысцой понесли седоков на запад. Путь был трудный, ибо часто не находилось даже звериных троп, и приходилось ехать сплошь по бездорожью, изобилующему ямами и выступающими корнями.

Ежка приотстала, ибо кобыла ее споткнулась, и Меланья натянула повод, ожидая, когда наставница нагонит ее.

В ближних кустах затрещали ветки, напоминая об одной из первых встреч с Зоеком. Но лошади отреагировали куда беспокойнее, чем в тот раз. Давясь лаем, хорт яростно рванул привязь и, сдерживаемый ошейником, аж на задние лапы поднялся. Ежкина кобыла встала на дыбы, не ожидавшая этого наставница выпала из седла, что ее и спасло, ибо в то же мгновение человекоподобная тварь серой молнией мелькнула над лошадиной спиной, и, будь на ней всадница, скинула б ее наземь. Меланьина гнедая тоже взбесилась, порываясь умчать подальше, а Ежкина, не сдерживаемая поводьями, это и сделала.

Оборотень с урчанием накинулся на Ежку, не успевшую толком прицелиться. Меланья в последний миг поочередно разрядила оба пистолета в его сгорбленную спину. За двумя выстрелами последовал третий – наставница таки спромоглась выстрелить, приставив дуло прямо к груди твари. Взвыв, оборотень всей тяжестью рухнул на Ежку, заливая ее хлещущей из ран и пасти кровью.

Общими усилиями женщины перевернули тушу, Меланья помогла наставнице встать на дрожащие ноги.

– Если после такого не доедем, – прошептала Ежка, бестрепетно позволяя Меланье вытереть ей лицо, – то я даже не знаю...

Отыскав вторую лошадь, недалеко отбежавшую, и немного отойдя от случившегося, панны двинулись дальше. До полудня ничего особенного не приключилось, а потом внезапно выехали на тракт. Обе женщины так устали от бездорожья, что только для вида поспорили, безопасны ли лесные большаки от разбойников. Дорога внушала уверенность хотя бы потому, что оканчивалась селом или городом, тем самым лишая опасения заплутать и пробродить в пуще до скончания дней.

Скоро после того едва уловимо потянуло домашним духом.

– Жилье близко, – с толикой радости сказала Меланья. Когда выехали на горку, вешунья толкнула наставницу локтем, указывая на выгибающийся коромыслом светлый, печной дым.

– Гляди! Может, избушка добрых людей.

– А может и недобрых, – зловеще буркнула Ежка.

– Подойдем обходными путями и глянем, не показываясь. Надо разузнать, по какой дороге едем, сколь тут безопасно и далече ли до города; может, напросимся на ночлег – проводить в этом клятой пуще вторую ночь я не хочу совершенно.

Так и поступили. Оставив пса и лошадей невдалеке и зарядив на всякий случай пистолеты, притаились в подлеске и стали вести надзор за избушкой. Избой-времянкой, уместнее сказать, ибо угадывалось, что внутри если не две комнаты, так одна большая. На подворье не видно было ни собак, ни коней, ни какой иной животины, одначе, глядя на утоптанную прогалину с колодцем, бревном-корытом для воды и коновязью, осталось только гадать, сколько человек наезжает сюда и как часто.

– Не нравится мне это, – шепнула Ежка. – Что дар говорит?

– Ничего.

Помолчав, наставница вздохнула.

– А все-таки, как не крути, стара я для подобных развлечений. Одно дело ездить за грибами в знакомый лесок, а другое... От лежания на тутошней земле даже кости ломит.

– Доберемся – и будешь неделю отлеживаться, если захочешь.

– Скажешь тоже, отлеживаться...

Какое-то время было тихо, а там из сеней вышла черноволосая девка с коромыслом. Покудова она под скрип в̀орота набирала воду, Меланья решалась выйти из укрытия.

Вот незнакомка вскинула коромысло на плечо и повернулась к избе; вещунья в мгновение подорвалась на ноги, вышла в лопухи за прогалиной и окликнула:

– Ей, красна девица!

Расплескав немного воду, девка обернулась, окинула приближающегося быстрым взглядом. Меланье вдруг ярко вспомнилась тяжелая рука Зоека, некогда толкнувшая в спину, и вещунья ничком рухнула в лопухи. Не прогадала – свистнул нож, брошенный коротко, без замаха, почти незаметным движением.

– Хорош шалить, не то пристрелю тебя, славница, как собаку. – Спокойная Ежка появилась из подлеска с наведенным на девку пистолетом.

– Чтоб вас! – сдвинула тонкие брови не шелохнувшаяся "славница". Складки пролегли у рта ее, лицо стало угрожающим, хищным, как у выщерившейся волчицы. – Вы кто? Чего надо?

– А ты кто?

– Пришлый первым отвечает!

Меланья, поднимаясь, сказала чуть хрипло:

– Мы в тебя ничего не метали.

– А я к вам в гости не заявлялась в крови с головы до ног, да еще и дегтем перемазанная, – не сдавалась девка.

– Мирные мы. – Так как Ежка не убрала пистолет, заверение вышло не шибко правдоподобным. – В Жувеч путь держим, да провожатого потеряли; а кровь – оборотничья, еле отбились от твари.

– Одни?

– Одни.

– Чудное дело, – неожиданно смягчилась незнакомка, опуская ведра на землю, – голоса женские, а одеты вы по-мужски. Я сперва за чужого парня тебя приняла, – как-то просительно сказала Меланье, будто это объясняло недружелюбный прием. Панны переглянулись, Ежка сунула пистолет за пояс, вещунья хмыкнула и спросила, махнув рукой в правую сторону:

– Скажи, что за дорога тут, неподалеку, и доедем ли по ней до ночи до какого города?

– С неба вы, что ли, свалились? Дорога эта – южный тракт пущи, единожды направо свернете и будете в Жувече; до темноты, может, успеете, – если не мешкая, то аккурат полдня.

– Кобыл напоить разрешишь?

– Мне не жалко, но вы бы поторопились, – без видимой натуги девка опять подняла коромысло на плечо, – сейчас побратимы мои вернутся... Путь через реку пролегает, там напоите.

– Благодарствуем. Нас уже тут нет, – кивнула Ежка.

– И если топот заслышите, лучше спрячьтесь где! – вслед им крикнула девка.

Панны последовали совету и схоронились, едва услышав топот. Меланья лишь благодаря гласу дара поняла, что это те побратимы, о которых говорила девка, – внешне они мало отличались от мирных жувечских жителей.

Погодя вещунья сказала Ежке:

– Когда доберемся, ты ляг на шею лошади и притворись бессознательной. Не каждый сходу поверит, что двум женщинам удалось от оборотня спастись, а так – скажу, что ты ранена, что мы вместе с другими беженками ехали из Кишни, напоролись на разбойников и единственные из всех спаслись.

– Разумно.

Река, через которую проложили внушительный мост, пришлась очень кстати, ибо панны наконец сами утолили жажду и изнемогших коней напоили. Меланья развязала веревку на морде хорта, и пес хлебал долго и жадно, а потом ни в какую не давался хозяйке в руки.

– Ну и бес с тобой. – Молодая женщина закинула веревку в кусты. – Будем надеяться, что больше ни от кого прятаться не придется.

Через сколько-то печин смеркло, и панны, так боявшиеся не успеть, к величайшему облегчению различили вдали огни караульных на жувечской стене. "Кто б знал, что буду так радоваться, в следующий раз приехав в этот мрачный град", – думала Меланья, продевая повод Ежкиной кобылы в кольцо при своем седле: наставница уже прикидывалась бессознательной.

Но к закрытию ворот они все равно припозднились, пришлось вступать в перебранку с караульным.

– Вы хто? – второй раз за день осведомились у Меланьи со стены. – Никого после заката впущать не дозволено!

Вспомнив изречение Стольника, – дескать, его имя и должность открывают любые двери – Меланья собрала по сусекам не убиенные усталостью остатки достоинства и произнесла:

– Я – панна Меланья, нахожусь под попечительством пана Стольника, писаря всемилостивейшего князя. Мы вместе с другими женщинами бежали из Кишни, да наткнулись на разбойников и единственные спаслись...

Не успела она повелеть, чтоб им отворили, как караульщик, мужик с одутловатым заросшим лицом, расхохотался так, что аж закашлялся.

– Ну да, под попечительством... Знаем мы, как придворные от войны бегут, в каретах да со слугами.

Слова мужика поубавили спеси и гонора в голосе Меланьи. Немного смешавшись, она ответствовала:

– Перебили всех...

"Впусти, добрый человек, не оставь зверью на съеденье!" – едва не сорвалось с языка, но молодая женщина вовремя спохватилась, что упрямый караульщик не поддастся мольбам, и унижение будет напрасным.

– А то раненая с тобою, чи шо?

– Раненая, кровью истекает.

– Все равно – не положено!

– Что тут у тебя? – гаркнул смутно знакомый голос, и караульный вытянулся по струнке и без запинки выложил кому-то, паннам не видимому:

– Две всадницы, пане, внутрь просятся. Одна ранена.

– А ты что?

– Пущать на положено, говорю.

Войт Шеляг, который любливал сам по нескольку раз за ночь проверять бдительность караульных, взглянул на прибывших и возопил, наградив подчиненного подзатыльником:

– Да ты, никак, сбрендил, дурень!!! Это же панна Меланья, она на ловитвы приезжала! Ты хоть знаешь, кто ее опекун?.. Отворяйте немедля!!!

Караульщики засуетились и спустя несколько колодежек пропустили путниц в город.

– Смиреннейше прошу простить несмышленость моих людей, панна, – с удивительным для лесного жителя обхождением извинялся Шеляг. – Сейчас твоей спутнице окажут...

– Ничего мне не нужно, кроме кровати или, на худой случай, охапки соломы, – с кряхтением выпрямляясь, проворчала Ежка.

– Я соврала про разбойников для достоверности, – добавила Меланья. – На деле же мы отбились от оборотня и на нас его кровь, во что не каждый может поверить.

– От оборотня? – брови пана войта так и взлетели в удивлении. – Хм...Ну что ж... Воистину, отваге наших женщин могут позавидовать иные мужчины... Не хотите ли, в таком разе, присоединиться к придворному панству, которое сейчас собралось ужинать? В резиденции, думаю, найдется пустая комната...

"А нет – так кого-то выселим", – повисло в воздухе.

– Нет-нет, не нужно, – поспешила откреститься Меланья, помотав головой. – Я бы желала до поры сохранить наше пребывание здесь в секрете, скажите это своим людям... Нет ли у вас небольшой свободной избушки или хатки где-нибудь подальше от резиденции?

– Хатки? Дражайшая барышня, их у нас нет вовсе: недостатка в дереве, слава Богу, не имеем. А касательно избушки... есть одна, правда, прохудившаяся немного, но никем не занятая, – парень сегодня с последними добровольцами на фронт ушел, никто не успел вселиться. – Теперь недосказанным осталось "с причудами знати не спорят", но Меланья настолько утомилась, что ей совершенно не было дела до произведенного на войта впечатления.

– Покажите. Мы заплатим.

– Да что вы, какая плата, – шутливо отмолвил Шеляг. – Я вам помогу, а достопочтимый пан писарь когда-то – мне...

Вот каким был этот человек, имеющий очень приблизительное представление о бескорыстии.

Взяв у одного из караульных фонарь, Шеляг лично проводил панн до избушки за покосившимся плетнем, находившейся довольно далеко от церкви и резиденции.

– Лошадок ваших можете в сарай поставить... Вон колодец, ведра и другая полезная утварь в сенях... Может, вам служанку?.. Как хотите. Аккуратно, пожалуйста... – войт вошел первым, подал руку каждой женщине поочередно, помогая одолеть высоту порога. В Меланье шевельнулось чувство благодарности – после долгого, почти непрерывного перехода в седле болело все от ступней до копчика, и без помощи она могла разве что переползти через порог.

В избе стоял дух прохлады и сырости: подпол, верно, подтапливался. Но все же, чего утаивать, жилье пребывало в довольно приемлемом состоянии. Сквозь заставленные всякой всячиной крошечные сени прошли в единственную комнатку, служившую зараз и передней, и опочивальней, и кладовой. В полумраке виднелись лавки и стол в красном углу, печь, полати. К стенам были прибиты массивные деревянным полки, на коих поблескивала оловянная посуда.

– А хозяин не против заселения чужих в его обитель? – спросила, осмотревшись, Меланья.

– Некоторые из ушедших, в основном холостяки, до возвращения передали избы на мое попечение, разрешив вселять беженцев. – Шеляг оставил фонарь на столе, прошелся по скрипнувшим половицам и вынул из двух оконных проемов бычьи пузыри, впустив в дом теплоту летней ночи. – Снедь и прочее можно приобрести на утреннем рынке. Если хотите, могу прямо сейчас обеспечить вас необходимым.

– Я буду вельми признательна, ежели вы принесетnbsp;е немного еды на первое время и что из одежды, можно немудреной, селянской.

– Несколько колодежек.

Войт откланялся, а Меланья, спохватившись, что Ежки давно не слышно, обнаружила наставницу сидя заснувшей на лавке. Хорт свернулся у ее ног. Чтобы не последовать их примеру до прихода Шеляга, вещунья тщательней осмотрела избу. Нашла на печке сложенные одеяла, а под ней – ухват и пасюка, который без боязни приподнялся на задних лапках и с любопытством поглядел на временную хозяйку, шевеля усами. Меланья для порядка шуганула его и отдернула выцветшую занавеску. В закутке за ней стоял широкий низкий ларь, что-то вроде ступени для влезания nbsp;– Венчай! – спокойно приказал жених Евдикаю. Во время обряда руки и голос священника дрожмя дрожали, язык заплетался и не слушался. Перстни надевались под набат. Наскоро поцеловав Меланью, Зоек нырнул в толпу испуганных гостей, крича:

– Вот, – Шеляг вернулся с набитой сумкой, положил ее на стол. – Вы уж извините, коль не подойдет...

– О чем речь, перестаньте. Мы и так вам очень благодарны.

– Если что понадобится, ищите меня. У себя я либо ранним утром, либо поздним вечером.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, Меланья заперлась и, не заглядывая в сумку (переодеваться все равно не было сил), попыталась растолкать Ежку, чтобы она легла на печь, где было б удобнее. Но наставница спала столь крепко, что молодая женщина решила просто уложила ее на лавку; сама же потушила фонарь, забралась на полати и, только смежив очи, мгновенно уснула.

Вот так, после путевых злоключений, стоивших одной жизни, Меланья исполнила данное мужу обещание.

III

Мало не припеваючи зажили панны в пуще. Градоуправитель старался во всем им угодить; никто, кроме него и караульных, которым под страхом казни наказано было молчать, не знал о пребывании в Жувече опекаемой писаря.

Во второе утро – первое проспали – женщины купили одежу, нарочито простую, которая выделялась только тем, что была неношеной, с иголочки. Знакомясь с соседями, имен не скрывали, но утаивали связь с двором. Чтобы их не выдала речь, позволяли себе ругаться и говорили просто, без витиеватости. Это возымело эффект: жители, более тяготеющие к селянам, нежели к горожанам, держались с паннами запанибрата. Парочке человек панны показались знакомыми, но тем и в голову не пришло перебирать в памяти женщин из прибывшей на ловитвы знати.

Вестей с фронта ждали с жадным нетерпением, тем больше, что в пущу они доходили с промедлением. Неприятель стоял под столицей, и оттуда уже не могли слать голубей, ибо ни одна птица не уходила от выстрела. Новости передавались из уст в уста, и тот, который счастливо добирался до Жувеча, непременно приносил с собою известие.

Ранее, чтобы не задерживаться под каждой добротной стеной, горельский вождь Эрак оставлял тясячу-другую человек на осаду, а с основной частью войска шел к столице. Только воинство отходило достаточно далеко, отряды Потеха, подкравшиеся незаметно, как лисы к курятнику, объединялись и почти сразу освобождали города единым и неожиданным наступлением со всех флангов. До того дошло, что вражьи солдаты боялись на колодежку прикорнуть. В их рядах пошел поговор, будто это сам лядагский Бог мстит, давая любимцам легкие победы. Прознав такое дело, горожане и не помышляли о сдаче, оборонялись остервенело и верили в приход подмоги.

У Меланьи сердце болело за Зоека и Стольника. Тяжко поддавалось описанию ее тогдашнее состояние: спокойствия не было, хотя и тревоги – тоже. Душа, как ненароком влетевшая в избу синица, стремилась покинуть узилище. Молодка готова была сносить любые тяготы и опасности, лишь бы видеть мужа каждый день... Но так же, как птица, душа ее билась в хаотичных порывах о стены, не смекая, где выход. Отделившую от Зоека дверь закрыл здравый смысл: молодая женщина понимала, что только ее не хватает на фронте, помнила, каким выдалось путешествие до Жувеча, и не то что не решалась – не позволяла себе даже думать о сем.

Карты сулили мужу удачу, крестному – беспокойство. Но не могло гадание развеять тоску и скуку. Тошно было Меланье в дремучей пуще, хотелось на простор, пусть там и грохотали сейчас выстрелы...