Текст книги "Стучит, гремит, откроется (СИ)"

Автор книги: Марина Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Даже сны – и те военными были. Порой в разноцветных пороховых дымах видела Зоека, вздымающего саблю в приказе атаковать; порой – Стольника, чаще всего совещающегося с князем. Вещунья не уставала молить Виляса, дабы с ними все было благополучно.

***

Буде кому захотелось одной ночью поглядеть на избу, в которой жили Меланья с Ежкой, тот удивился бы зело, увидев чудное: дым не повалил, по обыкновению, из трубы, а наоборот в нее втянулся.

Чьи-то пальцы скользнули по щеке Меланьи, вещунья заулыбалась во сне, сладко вздохнула. Увы, ничто не вечно: глас рассудка заинтересовался в личности подарившего нежное прикосновение, лоб кольнуло, и Меланья, окончательно проснувшись, скатилась с полатей, грянулась об пол ладонями и коленями – точно кошка на четыре лапы. Подняла голову и воззрилась на незнакомого статного молодца, виднеющегося в свете догорающей лучины.

– Чего ж ты испугалась так, – незнакомец наклонился, взял ее за плечи и поставил на ноги. В движениях отмечалось нечто змеино-плавное, в речи – шипящее, а внутри него, как в свертке из тонкой ткани на свету, Меланья смутно увидела свертывающегося кольцами крылатого змия.

– Истомилась, поди, без ласки... – сложно было сказать, то ли руки обнимают стан, то ли кольца с холодной чешуей окручивают. Дыхание сперло, и Меланья с трудом, как завязающую в киселе, подняла руку. Отогнанный крестом, молодец отступил с обиженным лицом.

– Сгинь, нечистый! – строго приказала вещунья. – Не ту избрал!

Война для обольстителей – если не мед, так малина. Множество вдов и солдаток остаются одни по избам да хатам, и далеко не каждая находит в себе силы оборониться.

– Не спеши гнать, – ответствовал змий, склонив голову к плечу, – много чего знаю я, авось, куплю этим расположение твое?

– Я вещунья, тоже много знаю.

– Но вещунья неумелая и не можешь видеть свое будущее дальше пары месяцев.

Мысли помчались, как табун диких лошадей по степи. Змий продолжал, подступая:

– Не сидится тебе тут, а?.. Не найти покоя...

Меланья в последнее мгновение снова перекрестилась, удерживая обольстителя на расстоянии.

– Что расскажешь мне?

Змий внезапно хлопнул крыльями. Вещунью обернул туман, и перед глазами ее возникла совершенно иная обстановка.

Конюшня, лошади в стойлах пофыркивают. Ее, Меланьи, руки подымают в седло русоволосого мальчика, ноги которого едва достают до стремян.

– Страшно одному? – спрашивает Меланья, готовая в любой момент снять ребенка наземь.

– Нет, матушка! – веселым подрагивающим голоском отвечает мальчик. – Нисколечко не страшно!

– Только посмотри, как он держится! Будет первым наездником в Лядаге... – слышится где-то в стороне голос Зоека. Муж подходит, простирая к ней руки, но что-то настораживает, и Меланья отпихивает его...

Перед очами предстали избяные стены и попятившийся змий-молодец. Хитростью решил ее в объятья заключить...

– Хочешь того, что видела?

– Хочу.

– Тогда поезжай к нему. Не найдешь тут покоя...

– Наступит мир?

– Поезжай... – прошелестел змий, прежде чем серебристой лентой влететь в печь. Меланья поискала на ней защиту и не заметила ни единого креста – таковые мешали нечистой силе пробраться в избу через окна и дверь. Вещунья угольком начертала Вилясов знак, задвинула жерло заслонкой и села на ларь, подперев подбородок ладонью. Ежка продолжала сопеть как ни в чем ни бывало, а пес заворчал под столом, верно, на приснившуюся кошку. Чары змиины не дали им проснуться.

Стоило ли верить слуге Рысковца, мог ли он сказать что-то полезное, без хотения навредить? То, что змии знают все на свете, ни для кого не секрет, но, как ни крути, нечистые они, замужних на измену подбивают...

Но каким реальным было все в видении! Она ярко помнила, что мальчик был довольно тяжел, ощущала беспокойство за него, смешанное с потаенной гордостью.

Меланья обновила лучинку в светце и принялась искать свою гадальную колоду: сорок засаленных карт с рисунками различных божественных тварей. Самым слабым в колоде был червь, предпоследним по силе – охотник с ружьем. Его и прочие карты могла побить только смерть, седая, несмотря на молодой лик, женщина в черном одеянии и со стилетом из темной стали в руке.

Самое простое гадание с колодой – на четыре карты, его Меланья и выбрала.

– Будущее, – зашептала, тасуя, – покажите мое будущее. Ехать или не ехать?

Стучит – дикая лошадь, гремит – сова, откроется – смерть. Итоговой картой, говорящей о конечном результате или, иными словами, о том, чем душа успокоится, стал голубь. Поездка, ошибочное решение касательно ее, встреча с любимым.

"Ехать!" – трудно было сказать, что подбивало к поездке – дар или желание свидеться с мужем?

C улицы донесся топот, ржание и приглушенный вопль: "А ну стой, зараза хвостатая, болячку тебе! Отхожу хлыстом так, что вовек заречешься повод перегрызать!" Ранние селяне, вставшие вместе со вторыми петухами, уже захоживались у ревущей поутру скотины, гремели ведрами и скрипели колодезными журавлями.

Меланья задула лучину с готовым решением – едет, сегодня же!

– Куда это ты собираешься? – с высоты печи глядя на мечущуюся по всей избе молодку, поинтересовалась Ежка. Облачилась Меланья в подобие одежи, в коей приехала, – с тех жупанов кровь так и не отстиралась, купили новые.

– На фронт.

– Чего?! – наставница аж села от удивления.

– Змий у меня был.

Так как дальнейших объяснений не последовало, Ежка хотела было уточнить, соблазнитель ли, но спохватилась, что сие ясно как ярый воск; вместо того с трудом выдавила:

– И что?.. Не молчи!!!

– И ничего, защитилась.

– А почему я не проснулась? – спускаясь, спросила наставница.

– Откуда я знаю? Я, испугавшись, с полатей свалилась, а вы с Ластом что мертвые спали...Чары, наверное, напустил. – Меланья бросила в сумку карты и огляделась, раздумывая, что бы взять. Отрезала изрядный ломоть от хлебной буханки, кинула его к колоде. Сунула за пояс пистолеты.

– Расспрашивала его?

– Не пришлось особо утруждаться, – упихивая косу под шапку, отвечала вещунья, – сам сказал, что покоя тут не найду.

– Может, лучше б не ехала?

Меланья глянула наставнице в глаза и твердо молвила, качая головой:

– Не отговаривай, я решилась.

– А вдруг...

– Все со мной будет в порядке. Я же вещунья, знаю ближайшее будущее, забыла? – Молодая женщина улыбнулась и снова посерьезнела. – Ты тут оставайся.

Тяжко вздохнув, Ежка обняла Меланью, а когда разомкнула объятия, на ресницах ее повисли слезы. Сердце вещуньи дрогнуло, но твердость решения осталась непоколебимой.

– Кажется, как раз сегодня фронтовики обратно собирались, с ними отправлюсь. Пойдем на конюшню, проводишь.

С надеждой глядя на хозяйку, Ласт подметал пол хвостом у порога.

– Ладно уж, – наклонившись, Меланья потрепала его по бархатистым ушам, – со мной отправишься, хоть и думала не брать.

– А я?

Меланья промолчала, зная: Ежка сама прекрасно понимает, что ей труднее переносить тяготы и лишения.

Оседлав кобылу, вещунья привязала к ошейнику пса крепкий кожаный поводок, и панны отправились искать фронтовиков. Только они вознамерилась войти в корчму, где, по словам очевидцев, заседали искомые солдаты, за спинами раздался грохот копыт. Это очередной фронтовик привез свежую весть, и буквально за колодежку сбежавшаяся толпа помогла ему, изнуренному непрерывной скачкой, слезть со взмыленного коня.

– Мы разбиты, только треть войска уцелела! Князь отозвал все отряды, единство важно!

– А что с Горградом?

– Осада длится... Князь наказывает сбор вещуний, тут, в Жувече, созывать, чтоб советом помогли!

– Вот те на, – казалось, нисколько не удивившись, произнесла Ежка.

– Всем вещуньям тотчас собраться у меня на подворье! – донесся из толпы голос Шеляга. – Той, которая не слышала, – передать немедля!

Женщины повели обессилевшего вестника в корчму, готовые заплатить за все, чего он ни пожелает, лишь бы рассказал за мужей и сыновей. Наши панны торопливо ушли с их дороги, а то, не ровна печина, затопчут в нетерпении. Меланья отправилась к дому войта, Ежка, ведя за собой кобылу и хорта, – домой.

Еще Юмина поведала молодой вещунье, для чего созывается сбор. Объединив усилия путем не то обряда, не то моления (какого именно, старуха рассказать не успела), ворожеи спрашивают Виляса о правильном решении в тяжелом положении.

Для чего же любимицам Господа нужно объединяться, ежель они и так сведущи?.. Дело в том, что вещуньи могут вглядываться лишь в конкретные судьбины, а найти ответы на вопросы, от которых зависит участь множества людей, они, к сожалению, не в силах.

Был, правда, в истории один случай, когда первая вещунья, жена князя Доброго, была осчастливлена божественным откровением, благодаря которому выиграли войну, но с тех пор подобного не повторялось. Сказывают, женское племя с каждым веком портится и наступит год, когда Виляс ни одну его представительницу не сочтет достойной дара...

На тот момент в Жувече присутствовало десятеро вещуний из разных концов Лядага: в основном это были пожилые, убеленные сединами женщины. Знакомая Меланье баба Хмеська не входила в их число – то ли померла, то ли в городе каком схоронилась. Одна гадалка, знаменитая Канма из Йошина, была стара, как покойная Юмина, да вдобавок еще горбата и слепа – ее привели две подлетки, по-видимому, правнучки. Меланья оказалась самой юной среди собравшихся, и они, несмотря на то, что и у нее тоже была седина в косах, косились с понятным недоверием – такая молодая и уж одарена?

– И вы здесь, панна Меланья, – мимоходом кивнул Шеляг, проходя на подворье. – Уважаемые панны! Никого не желаю оскорбить, но, так как я наслышан о том прискорбном сборе, когда собрались сплошь не умеющие предсказывать вещуньи, попрошу каждую поочередно пройти в отдельную комнату и ответить на заданный вопрос.

– Пан войт считает, что среди нас есть самозванки? – мягко пропела, украдкой взглянув на Меланью, одна из женщин, обладательница хитрого до неимоверности лица.

– Мне бы очень хотелось избегнуть этого и быть уверенным в достоверности результата моления, – уклончиво отмолвил Шеляг, жестом приглашая взойти на крыльцо. – Вас, пани Ужася, попрошу ответить первой.

Они некоторое время отсутствовали, затем невозмутимая Ужася вернулась ко всем остальным. Желая оградить себя от нелестных домыслов, Меланья второй вошла в небольшую светелку, где сидел за столом пан Шеляг.

– Скажите, достопочтимая барышня, где мои сыновья? – не замешкался тот с вопросом.

– Воюют... Один здесь, самый младший, – высказала Меланья первое, что пришло в голову.

– Почто остался?

Тут уж ей пришлось доставать карты, в точности предсказания по которым с вещуньями не мог сравниться никто.

– Он хром и слеп, – чуть погодя произнесла молодая женщина, с трудом выговаривая слова. – Мало кто знает об этом, скрываете его от глаз; люди верят, что при последних родах ваша супруга родила мертвое дитя.

– Все верно, – кивнул Шеляг, за колодежку состарившийся на десять лет. – Не раскройте же никому того, что узнали.

– Слово вещуньи. Пусть меня гром, где бы я ни была, разразит, если скажу кому.

Меланья так и не узнала, разнились ли задаваемые войтом вопросы, да и, правду говоря, ее это мало интересовало. Когда Шеляг вызнал, нет ли средь одаренных самозванки, настала печина моления. Женщины перешли в обширную переднюю, из которой слуги предварительно вынесли стол и массивные лавы. Челядинка задернула окна и развесила по углам каганцы. Приторный до потери сознания аромат ладана вскоре наполнил всю комнату. Вещуньи остались одни.

– Напоминаю: распластавшись в поклоне перед образом, повторяем молитву "Господи, снизойди до нас, горемычных", покудова в голове не останется ни единой посторонней мысли. Виляс услышит наши мольбы и проявит себя, сделавшись видимым, – по недоуменным взглядам угадав незнание Меланьи и великодушно до него снизошедши, пояснила Ужася. Внутренний голос упорно нашептывал молодой вещунье, что ничего не произойдет, но она, не слушая, сперва помогла старухе опуститься на вытертый ковер, затем и сама распласталась на нем.

Клубясь в полумраке, облака ладана мягко обволакивали вещуний. Ощущение времени стерлось, и догадаться, долго ли длится общее моление, можно было лишь по тому, как сильно ноют затекшие ноги и спина. Однако женщины и не думали о бренных телах своих, обращенные к молитве умы оставались нечувствительными к недовольству плоти.

Из сего состояния их вывел войт, вошедший и бодро осведомившийся, не уснули ли они, случаем, ибо уже утро.

– Господь отвернулся от нас, – проскрежетала старуха, когда пан Шеляг поднял ее на ноги.

– Что значит: отвернулся?

– Не явился, – убито подытожила Ужася. – Впервые за все время Виляс не явился к нам, вещуньям. Гибель ждет Лядаг.

***

День Меланья отходила от последствий моления: в седло не могла влезть, так ноги и поясница болели. "Если мне так тяжко, каково же Канме?" – думала Меланья сочувственно, и ее ощущения на время притуплялись, стоило представить мучения старухи.

Наверное, молодицу должно было беспокоить самое длинное из всех проводимых молений, вернее, то, что оно не принесло ничего, кроме возросших в сердцах паростков отчаянья. Однако переживания насчет этого могли с лихвой уместиться в наперстке, столь были они малочисленны.

Молодка опасалась, как бы фронтовики, которые задержались, чтобы узнать результаты сбора, не уехали без нее. Ей на угоду Ежка стала уговаривать солдат обождать еще немного и взять жену небезызвестного в войске Зоека с собою.

Задачу усложнил один парень, Хощекий, служивший под командой Зоека, – он мало того, что сам не соглашался, так еще и других отговаривал:

– Да не, мужики, не нужна нам такая спутница. Случись что в дороге, пан Зоек нам головы поотрывает. Если женушке его опасностей хочется хлебнуть, так скоро выдастся таковая возможность – враг, не ровна печина, дойдет сюда...

Один из сотоварищей, суровый с виду вояка, трезво оценивающий ход событий, но так же искренне верящий в победу, отвесил Хощекию такой подзатыльник, что парень едва лбом о стол не ударился.

– Не каркай, – неприязненно пробасил сотоварищ.

– И соображай, о ком дерзости говоришь, – в свою очередь осадила болтуна Ежка. Ладонью выбила на столешнице рваный ритм и, по переглядываниям смекнув, что весы склоняются-таки на ее сторону, добавила резонно:

– Не возьмете с собой – поедет без провожатых. И уж если тогда что случится в дороге, вам тем более голов не сносить.

Таким образом, используя тон жестче кнутовища, боязнь подчиненных перед начальством и уверенность в своей правоте, женщина в летах убедила троих мужей сделать по ее хотению. Ежке очень не нравилась затея Меланьи, особенно при воспоминании, каких трудов стоило добраться до спасительного Жувеча. Но наставница понимала, что раз молодая вещунья решилась, то переубедит ее разве что сам Виляс. Этого Ежка и просила у Господа, вечером возвратившись из корчмы.

– Благодари Бога за сурового мужа, – сказала, помолившись, Меланье.

***

Наутро хочешь не хочешь, а пришлось садиться в седло – упустить возможность покинуть пущу с немаловажным, если вспомнить о разбойниках, сопровождением было бы непростительной глупостью. Душевно попрощавшись с Ежкой, поблагодарив войта за оказанные услуги в обустройстве и в очередной раз заверив наставницу, что надо верить в лучшее, Меланья присоединилась к ждавшим у ворот солдатам.

Ее разбирало нетерпение. Мнилось, что переход сократится в два, а то и в три раза, и Зоек уже через несколько быстротечных печин обнимает ее сильными руками, аж косточки сладко затрещат. Естественно, реальность была далека от искаженных скучанием по мужу представлений, и ехать предстояло мало не весь день.

Перво-наперво четверо фронтовиков относились к навязанной спутнице по-разному. Который со снисходительностью, который с ощутимым раздражением, а Хощекий – так и вовсе с пренебрежением. Всем им Меланья мнилась поначалу обыкновенной придворной дамой – холеной, брезгливой и чопорной. Не глядели они на то, что она в мужском седле держалась на зависть многим и вооружена была – "баба есть баба!". Но когда поняли солдаты, что ожидания их не оправдаются и что Меланья не из тех, кто ноет, задает лишние вопросы, имеет свойство медлить в опасный момент и не имеет никакого представления об умении прятаться, отношение к ней кардинально изменилось. Мужчины стали оказывать вещунье почтение, равное командирскому.

– Не дурак пан Зоек, жену под стать себе выбрал. Каков он, такова, видать, и она, – поговаривали тишком между собой.

Солдаты в подробностях рассказали Меланье, как обстоят дела. Пока что Эрак стоял под стенами Горграда полными силами, предлагая горожанам выгодные условия сдачи и посылая к князю гонцов с мирными предложениями. Доселе Потех отнекивался от договора с захватчиком, не слушая приближенных, в один голос твердивших, что нужно заключать мир. Один Стольник, поговаривали, стоял за князя, и, быть может, именно он отговаривал от добровольной сдачи. Солдаты могли только догадываться, что происходило во время совещаний, их делом было выполнения приказов. Некоторые, чего скрывать, откровенно роптали, но таких было покамест немного.

Злополучный бой, втрое сокративший численность лядагского воинства, произошел в полях под стенами Горграда. Князь предпринял отчаянную попытку отогнать неприятеля от столицы – так слабый больной пес порывается укусить собрата, защищая последнюю кость. В итоге атака уподобилась прибою морскому: за наступлением последовал торопливый откат, оставивший после себя тела убитых, как волна – выброшенные на берег ракушки. Скликивание вещуний дало возможность прийти в себя после поражения и немного заживить раны.

Меланья слушала рассказ внимательно, изредка задавая удивительно дельные как для женщины вопросы. Сердце у нее разболелось от осознания тяжести положения, от явных признаков будущего проигрыша. Впрочем, никаких предчувствий, как плохих, так и хороших, не было, и это немного воодушевляло. Меланья помнила ту грозную, над всем живым нависшую тревогу, которую она чуяла перед войной, и теперь отсутствие предчувствий скорее радовало, чем беспокоило.

По опустевшим, брошенным деревням средь бела дня выли изголодавшиеся волки. Несколько серошкурых увязались за верховыми, и мрачную тишину ранее густонаселенных мест разбудили выстрелы.

К вечеру стали видны костры, кои жгли перед стенами лядагчане. Побитое воинство отошло недалече от места битвы, в средних размеров местечко-крепость Кориван. Сей городок некогда являлся резиденцией князя Ияковлика, деда Потеха. Он возвел небольшую крепостцу, и уже вокруг нее за многие годы обосновались обыватели, соорудившие стену. С виду на мирное время, отец Потеха, Еровон, по смерти старого князя порешил разобрать крепость и возвести на ее месте дворец. Однако разобрать-то разобрали, да не возвели, ибо новый князь владычествовал намного меньше предыдущего и не успел воплотить в жизнь многих планов. А Потеху не понравилось место для дворца, и он отрядил зодчих на запад, в Тироний, где случилась другая история, в пересказе которой нет надобности...

Покойный Ияковлик кое-что да смыслил в возведении строений. Выбирая местность для постройки замка, он учел множество моментов, выгодных для обороняющихся и более чем досадных для штурмующих. С севера и востока к стенам невозможно было подобраться в виду того, что они возвышались над склонами глубоких, длинных и болотистых яров, которые испещряли низину. С запада путь преграждала быстротечная глубокая Важка. Таким образом, не защищенной оставалась только одна сторона, на каковую при штурме обращали весь огонь артиллерии. Также несколько упрощало задачу осажденным и то, что городок построен был на невысоком холме, и взбираться на последний, особенно зимой по обледеневшему склону, было делом не из легких.

Расположение местечка было удачным донельзя: даже при многодневных штурмах городской гарнизон мог длительное время обороняться, пока не подоспеет помощь.

Человек пятьсот рыли ров и вкапывали за ним оструганные колья; для этих-то работников и засвечены были немногие костры. Земляные насыпи перед холмом, представляющие собой передовую линию обороны, медленно, но верно росли – Потех решил укрепиться на случай осады.

Разместить всех воинов в домах не представлялось возможным, потому солдаты располагались прямо на улицах. Первые же ряды палаток и лежаков за воротами говорили о страшной нищете и нуждах неутолимых. Сидящие на земле солдаты, исхудалые, почерневшие от пороховых дымов, часто голодные, провожали группу всадников полусознательными взглядами. Меланью от их вида в холод бросило.

Молодую женщину проводили к дому тутошнего войта, кой служил в военное время штаб-квартирой. Над крышей здания развевался ало-серебряный стяг с лядагским гербом – тремя саблями, двое из которых скрещивались, а третья лежала лезвием вниз на рукоятях первых двух.

– Пропустите меня, – жестко приказала Меланья стражникам, кои попытались было заступить ей дорогу. – Я одна из вещуний, собиравшихся в Жувече, весть привезла.

И такое властное повеление было сокрыто в голосе ее, что и не подумали усомниться в достоверности слов, сразу же пропустили в полутемный коридор. Молодка по наитию нашла среди многочисленных арочных проемов нужный и замерла, созерцая открывшуюся картину и ожидая, когда ее заметят.

В зале, освещенном пятериком ветвистых канделябров, за непокрытым столом восседали княжеские приближенные и пара-тройка высокопоставленных военных чиновников, обладателей отличительных булав. Какие точно должности занимают эти люди, Меланья сказать не могла, так как не шибко разбиралась в званиях. Потех, сложив руки на груди, каменным изваянием застыл у окна, спиной к остальным.

Резьбленный стол завален был различными бумагами; столешницу скрывала огромная карта Лядага. Та часть ее, на которой был отображен юг страны, свешивалась мало не до пола. Некоторые места на ней обозначили цветными флажками. Два военачальника склонились над еще одной картой, поменьше, с планом окрестностей Горграда и множеством надписей и свеженачертанных стрелок. Углы для удобства прижали чернильницами, видно, карта постоянно норовила свернуться. Приближенны шептались – трое, по всей видимости, спорили, четвертый пытался смирить их. Угрюмый Стольник оперся локтем о столешницу и закрыл глаза ладонью, изъявляя тем самым нежелание говорить с кем-либо.

Меланья кашлянула, и все находящиеся в зале будто по команде повернулись к ней. Приближенные замолкли, Стольник, вглядевшись в прибывшую и узнав ее, побледнел до серости губ, а князь отошел от окна. Меланье припомнилось, как она удивлялась поначалу, не нашедши в княжеских чертах властности и силы, присущих, по ее мнению, лядагскому правителю. Так вот теперь так же удивилась она, неожиданно обнаружив жесткие складки у рта, сдвинутые сурово брови, нахмуренное, испещренное морщинами чело. Насколько не похож был грозный сей муж на того, кого Меланья видела в замке, – веселого нравом, сияющего, точно красно солнце! Вторжение превосходящего силами противника, неудачи и поражения воспитали из молодого, неопытного и несведущего, в общем-то, правителя – настоящего властелина, который, в случае маловероятного выигрыша, уже не стал бы думать, как передать бразды деловодства в руки писаря.

– Слава Вилясу! – реверанс из-за неподходящего облачения отпадал сам собой, и Меланья поклонилась, как кланялись обычно воспитанные при дворе мужчины, – неторопливо и важно, подметши пол зажатою в руке шапкою.

– Во веки веков, – ответил за всех Потех, подходя ближе. – Не обманывают ли очи – вы, панна Меланья?

– Я, ясновельможный, – распрямившись, отвечала молодка. – Я участвовала в жувечском молении и привезла вам весть.

– Чем завершилось? – с плохо скрытым волнением вопросил князь.

– Моление длилось с утра до утра... и Виляс не явил себя нам. Не знаю, что бы это значило, но такового еще не бывало. Да простит сиятельный за такое известие. – Завидев потемневшее лицо Потеха, Меланья покорно склонила голову. В зале воцарилась гробовая тишина; все как один вознамерились посоревноваться со Стольником бледностью.

– Что думаете, пановие? – после тяжелого затяжного молчания обратился к собравшимся князь.

– Что тут думать: отвернулся от нас Господь, – севшим голосом прохрипел один из вояк, ранее склонявшихся над планом окрестностей.

Князь медленно подошел к столу, занял место во главе и сложил руки на столешнице, переводя взгляд с одного серого лица на другое. Про Меланью, как видно, и думать забыли.

– Мир заключать надобно, – неуверенно заикнулся молодой еще пан Ярах, занявший место казненного Лусковца и не обретший покамест знания, при котором настроении князя можно высказываться первым, а при котором лучше молчать.

Потех ударил по столу усыпанной рубинами княжьей булавой, приподнялся и вперил в приближенного горящий взор.

– Кабы так – Виляс указал бы на правильность сего решения!.. Да только и сам он, похоже, не ведает, что делать нам...

За окном внезапно вспыхнуло и грохотнуло, слюда жалостливо задребезжала в рамах.

– Искра в порох, – пробормотал Стольник, разом охарактеризовав и неожиданное происшествие, и реакцию князя на слова пана Яраха.

– Да помилует ясновельможный, но я... я как вещунья осмеливаюсь просить не богохульствовать в моем присутствии, – тихо, но четко проговорила Меланья, снова обратив на себя взгляды. – Господь знает все, но время ли открывать замыслы нам, жалким смертным? Никто, кроме самого Виляса, не вправе судить.

И вмиг так ей стало страшно, так ярко представилось, как она, слишком смелая вещунья, кончает жизнь на плахе за вольные речи... Но тут же Меланья будто излучающие тепло целительские руки на плечах ощутила и поняла: не даст Виляс в обиду любимиц своих, одаренных, и правильно она сделала, что вступилась за наибольшего своего благодетеля, который, забрав все в наказание за непослушание, и одарил многим, точно справедливый, но добрый отец.

Князь, по видимости, рассудил также и, употребив над собой усилие, опустился на стул.

– Мы благодарны вам, панна Меланья, за то, что вы участвовали в молении и привезли нам весть, – через силу улыбнулся Потех. – Что бы вы не решили, – остаться здесь или возвращаться в пущу, – пан Стольник проводит вас.

Писарю не терпелось отчитать крестницу за безрассудство, и он с живостью поднялся, мало не уронив стул.

– Выслушай, отец, прежде чем за розгу хвататься, – с лукавинкой начала Меланья, когда они вышли из залы и поднялись на второй этаж, где разместили приближенных и князя. Стольник укоризненно засопел, но ничего не сказал.

– Не было мне житья в пуще – так истосковалась по вам, так изнудилась, – продолжала Меланья. – С каждым днем все тяжче становилось, вот и порешила, что тут всяко лучше будет, пусть и не в безопасности. Ближайшее будущее открыто мне, и ничего страшного в нем нет.

– Ума у тебя, дочка, как у малого ребеночка!.. – Войдя в отведенную ему комнату и еще немного покорив крестницу, Стольник отбросил строгую личину и распахнул объятия. – Дай же хоть обниму тебя, Мелюшка, тоже ведь скучал... Устала с дороги? Садись, сейчас все расскажешь... – Писарь засуетился, выставляя снедь. Старика Лепкара он отправил на юг в одну из крепостей, не разрешил гробить остатки сил в поездках и путевых тяготах, потому справлялся без челядинца.

– Где Зоек?

– Ох, ну да. Дурень я, не смекнул сразу, что тебе важней... В разъезде он. Эрак решил, что нечего стоять под столицей полными силами и разослал отряды во все концы. Зоек вместе со своими партизанит, задерживает продвижение врага на юг... Его хоругвь наименее пострадала, поэтому князь услал его. Вот-вот вернуться должен.

– А его хорунжим назначили? – с потаенной гордостью поинтересовалась Меланья.

– Сразу же и ни колодежки не жалели.

Пока молодка утоляла голод, крестный в подробностях рассказал ей все. Как выяснилось, Эрак, вместо того чтобы добить обессилевшего врага, все больше слал гонцов с мирными предложениями. Поначалу, после боя, даже укорял Потеха через посольства, дескать, что же ты, как пес неразумный, в протягивающую кость руку вцепляешься? После казни злополучных гонцов подобные укоры прекратились, и Эрак начал грозиться, а не "дружески" сулить всякие выгоды.

– А Потех-то изменился, – услышав, что Стольник тоже за заключение мира, заметила Меланья. – Ранее и рад был на вас правление спихнуть, а теперь и слушать не хочет.

– Увы, сколь поздно, столь и не благовременно Виляс занялся воспитанием его – в печину, когда не мешало бы прислушаться к приближенным, укротить гордость и подписать-таки мир, он противится и готов скорей вести войско на погибель, чем признавать чужую власть над собой и сдаваться.

– Я вот одного не пойму: если враг продвинулся на юг, как это Жувеч еще не захвачен?

– Тому несколько причин – во-первых, гореллы суеверно бояться пущи, думают, там сами деревья за нас. А во-вторых – муж твой тоже что-то да смыслит, сказано задерживать – он и задерживает.

Помолчав, Меланья снова задала вопрос:

– Что же будет дальше? Горград вскоре падет, мне дар подсказывает.

– Ох, не спрашивай... – со вздохом отмолвил Стольник. – Если Потех не образумится, они захватят Горград и будут штурмовать этот городок.

– Есть ведь хмаряне, они могут помочь.

– У них самих забот полон рот. Эти стервецы, гореллы, собрали себе армию за годы затишья – мама не горюй... Шутка ли – на двух фронтах войну вести, это ж сколько людей надобно... Мы-то думали: раз тихо сидят, так мирные... Соседи Рысковцевы, чтоб им.

– Из-за моря помощи просили?

– То-то ты не знаешь, каковы они, заморские. Да и пока доплывешь в этот Заев, пока подмогу снарядят, если вообще снарядят, – все сто раз переменится.

Меланью порядком разморило после трапезы, и веки начали смыкаться сами собой. Стольник заметил это и махнул рукой на кровать.

– Ложись, отдохни. Я все равно бессонницей мучим в последнее время, за ночь и глаз не сомкну.

– Нет. Я к Зоеку пойду... Ты ведь знаешь, где он расположился, отведи.

– Оставайся, – убеждал Стольник. – Утром пойдем.

Но Меланья настаивала, и опекун в конечном итоге покорился и повел ее к Зоеку. Как хорунжему, человеку не последнему, но и не сильно значительному, тому досталась комнатка в корчме – небольшая, с обшарпанными стенами, паутиной по углам и грубо сколоченным топчаном, крытым бараньими шкурами.

– Хоть не лежак на улице – и на том спасибо, – проворчала Меланья.

Стольник оставил ей фонарь, пожелал спокойной ночи, еще раз спросил, не хочет ли она переночевать у него, и ушел. Молодая вещунья легла и мгновенно заснула; но сон ее был чуток и прерывался от малейшего скрипа коридорных половиц.