Текст книги "Стучит, гремит, откроется (СИ)"

Автор книги: Марина Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Много чего рассказывала вещунья ученице новоявленной, говорила, к примеру, что толкование должно само собой получаться, не зависимо от вида гадания. Действительно, стоило Меланье взять колоду в руки и задаться каким-либо вопросом, безошибочная трактовка вытянутых карт тут же приходила в голову. Но Юмина предупредила, что увлекаться, мол, не следует, нужно обращаться к дару только за надобностью.

Конечно, Меланья первые дни не выпускала карт из рук, во время каждого гадания внутренне замирая, сжимаясь в комок, как щенок, привыкши к плети, ожидает наказания ею. А потом, в один миг, будто струна лопнула – Виляс дал немного времени наиграться, теперь нужно было отнестись ко всему с полной серьезностью...

Красно солнышко выглянуло из-за окоема, поразило сумрак первыми косыми лучами, прогнало сестру луну в слепой подземный грот. Зажужжали первые мухи, оживились птицы. За спиной раздалось ржание, и Меланья обернулась. Зоек в сияющем золот̀ом ореоле поджидал у края поля, аккурат напротив восходящего светила. В кольцо при седле был продет повод второго коня, ее Ермолка. Молодая женщина улыбнулась и повернула назад. Разбойнически свистеть, подзывая хорта, не пришлось, – он уже сидел у ног Зоекового коня.

Пару ждала охота, степная охота в высоких травах, так мало схожая с лесной. Пока Меланья лишь старалась не упустить жениха из виду, когда он гнался за зверем, но Зоек уже начал обучать ее обращению с пистолетом и ружьем. Теперь он только посмеивался, вспоминая, как некогда задавался вопросом: сможет ли женщина эта выстрелить в человека?..

...Он никого не известил заранее, ни родителей, ни братьев, даже голубка не послал. Так и привез Меланью в Волковы и заявил, едва отцу поклонившись, что надумал жениться и вот она, невеста. Ничего удивительного, что весть весь городок на уши подняла.

Отцом Зоека являлся, как уже упоминалось, войт Волков – Славор, немолодой, украшенный глубокими шрамами и выбеленный летами муж. По словам жителей, сколь мудр был он, столь и спокоен; по сравнению с батюшкой сын казался мало не порывистым. Выслушав цель приезда и познакомившись с Меланьей, смущенной несказанно, думавшей, что Зоек известил родню, Славор переглянулся с женой и пригласил Стольника за наскоро собранный стол – для обсуждения деталей. Отец по себе знал: решения Зоека ничто не поколеблет.

Писарь погостевал в Волковах неполных два дня, ибо прибыл как раз для того, чтобы договориться обо всем и, закрепив уговор рукобитием, снова отбыть к Потеху. Крестный клялся всем святым, что обязательно будет на свадьбе. По его отбытию Меланья внимательнее присмотрелась к жениховой родне. Наученная горьким опытом, наиболее внимания она обратила на будущую свекровь. Но тут и малейшего сомнения в благочестии не возникло, ибо черноглазая смуглая Ярила, отдаленно и на цыганку, и на жительницу заморского Заева похожая, лучилась добротой и искренностью, была ласкова и жалостлива с челядью, не говоря уж о Меланье. Ярилу удивляло поначалу, как держится с ней сыновняя избранница, как насторожена, – это подсказывало женское чутье, внешне же ожидание подвоха ничем не проявлялось.

Славор был ровен со всеми, этим немного напоминая Стольника; к Меланье относился он не лучше и не хуже, чем к родным сыновьям. Одначе, если приглядишься, уловишь скрытую гордость при взгляде на старшего сына и избранницу его. Кто знает, было бы так, если б Меланья простой вдовой являлась, не гадалкой? Даровитые ценились в любом селении, и войт не хуже Юмины знал, что рано или поздно придется искать общий язык с новой, пришлой ворожеей. Конечно, удобнее, когда она под кровом твоим обитать будет да еще и родней.

А еще у Зоека был меньшой брат Артам. Если старший у Ярилы и Славора выдался как дуб в поле, то младший пошел больше в мать – такому впору ножи метать-баловаться, а не с мечом управляться (хотя, конечно, второе уметь обязывало положение). Артам не намного уступал Зоеку в летах, но был совершенно не похож на него ни внешне, ни характером. Истинно ловкий цыган с ярмарки!.. Не заметно в нем было угрозы, крывшейся глубоко в глазах старшего, – место ее занимала шалость, заключавшаяся в потакании мгновенным хотениям и прихотям. Мнилось, стоит ему захотеть чего-то, будь то поцелуй смазливой девчонки иль вышитый кисет, принадлежащий другому, – возьмет, не задумываясь, на кражу пойдет и убийство, возможно, свершит... Рядом с Зоеком Меланья ничего не боялась, разве смертной разлуки, но проснувшийся дар вещуньи раз или два кольнул в центр лба крошечной иголочкой, остерегая. Не укрылось от молодой женщины, как поглядывал на нее Артам, не укрылось и от матери его, которая, едва заметив, тут же остеречь младшего поторопилась:

– Не вздумай затевать соперничество с Зоеком. Он три шкуры с любого, кто прикоснется к ней, спустит, не вздумай!

Артам, перекатывая с пальца на палец взблескивающую платянку, презрительно фыркнул:

– Нужна она мне.

Как ни хотелось Яриле уберечь меньшего сына, он, увы, принадлежал к тем людям, которых предупреждения и запреты сильней раззадоривают. Мать знала об этом, но не могла не упредить его, надеясь на сознательность сынову, долженствующую же когда-то пробудиться.

– Прислушайся, ради Бога, прояви в кои-то веки здравомыслие, – сказала она напоследок.

...Охота выдалась неудачной. Зоек истратил почти весь порох в попытке подстрелить необычайно упитанного зайца, безрассудно выскочившего из зарослей, а в конце молодые люди так увлеклись погоней за лисой, что спохватились, что надо бы, пожалуй, возвращаться, когда светило взобралось высоко.

На полпути солнце стало припекать вовсе как огонь сковородку. Все живое попряталось от лившегося сверху жара, с верховых пот лил в три ручья.

– Воды не осталось? – спросила Меланья, оттягивая ворот прилипшей к телу рубашки.

– Ни капли, – жених встряхнул перевернутую флягу.

– Не доедем по такой жаре.

Зоек согласился и указал вперед, приложив ладонь к глазам и вглядываясь в колышущееся знойное марево:

– А вон, кажется, дубнячок, переждем.

Они подогнали коней и вскоре въехали в благодатную тень. Под деревьями в обложенной камнями ямке виднелся кусочек неба, и едва заметная тоненькая струйка журчала по руслу обмелевшего родника. Зоек перебросил Меланье флягу, а сам взялся расседлывать коней. Когда с этим было покончено и оба умылись и напились вдоволь, Зоек растянулся на траве, уложив голову на седло, что не в новинку было воякам.

– Иди сюда. – Он вытянул руку, и Меланья устроилась рядом, блаженно потянулась и промурлыкала, перегнав былинку в правый угол рта:

– Хорошо...

Кронистые дубы шептались таинственно, а в просветах листвы проплывали белесые облачка.

Зоек потянул носом запах невестиных волос, пряный и сладкий, ягодный, и, враз охмелев, прижал вещунью к себе, жадно впился в губы, стал осыпать поцелуями шею, спускаясь к плечу и от близости любимой пьянея все больше. Меланья очнулась, когда ощутила, что не сдавливает уже талию поясок.

– Зоек, – молодая женщина попыталась отпихнуть его ослабевшими руками, – ты что... у нас же свадьба через...

Он снова поцеловал ее, с такой страстью, что и помышления о сопротивлении не осталось.

***

Когда-то Волковы представляли собой небольшую деревушку "беженцев от налогов" – так называли тех, кто, не убоявшись хмарских разъездов и прельстившись зело пониженными налогами, селились на юге, малозаселенном тогда и считавшимся глушью. Так как разбойники стали донимать, жители, порешив, что без укрепления им жизни не будет, окружили деревню высоким тыном из дубовых бревен и прокопали ров. За войта избрали Можека, отца Славора, ибо он был сведущ в военном деле и первым подал идею.

И стал Можек верховодить строго и справедливо, собрал сколько-то парней, начал их ратному делу обучать – положил начало гарнизону. Укрепленная деревня росла с каждым годом, люди охотнее перебирались на юг, кольцо стен несколько раз разбирали и делали шире, ибо старое уже не вмещало всех построек. А там князь прислал пять дюжин солдат в новую станицу. Вскорости Можек сам наводил страх на разбойников.

Теперь Волковы представляли собой невеликий приграничный городишко, окруженный рвом и деревянной стеной с двускатной крышей. Центром городка был круглый майдан, у которого расположились церквушка, казармы, единственная лавка, недавно выстроенные общие закрома и войтовский дом. Деревянный, в два этажа, последний изгибался подковой и огражден был ото всех забором с резъбленными воротами.

Простой люд жил в основном в хатках-мазанках, за большинством коих были разбиты огородики. Мало кто утруждал себя даже плетнем, разве те, у кого домашняя птица бродила свободно по подворью. Люди тут не чинились, как столичные, не пытались перещеголять ближнего. Словом, в дивном согласии жили. Недавно отважились впервые засеять поле и собирать урожай хотели вместе, чтобы зерно было общим владением и каждому безоплатно выдавалась доля, достаточная для прокорма его семьи.

Меланью поселили в войтововском доме, на самом верху невысокой башенки с покатой крышей. Окно уютной опочивальни, из которого по причине жары вынули бычий пузырь, выходило в поле. Вечерами, когда молодая женщина возвращалась в предсвадебную обитель, из него открывался замечательный вид на залитую мягким светом равнину. Рядом с окном рос каштан, по ветвям скакала пугливая огнешерстная белочка, а самобытная дворовая кошка лазила караулить птиц.

Так как требования к вдовам были значительно ниже, нежели к девицам, Меланье разрешалось остаться в доме жениха вместе с кем-то из родни или, в ее случае, наставницей. Ежка с радостью согласилась еще в Горграде, Стольник погрустил, что расстанется с крестницей даже раньше свадьбы, но тоже не стал перечить.

Однажды Ежка не вытерпела, пришла к Меланье и с ходу выдала возмущенно:

– Что ж вы творите! Видано ли, чтоб невеста с женихом столько времени наедине проводили!

– Я уже не девочка. Сама разберусь.

– Как после овдовения оправляться – не разобралась сама, – резко бросила наставница.

Меланья сверкнула глазами.

– Побольней ударить хотела? Получилось.

Ежка спохватилась, что сказала не просто лишнее, а еще и обидное. Скрывая неудобство и раскаянье за сварливостью, она попросила прощения. Вздохнув, Меланья подрагивающим голосом ответила:

– Я-то прощу, но, чур, чтоб больше такого не слышала.

***

Про то, что невеста пана Зоека – вещунья, в кратчайшие сроки прознало мало не все население Волков. Некоторые служанки повадились бегать к ней наверх за гаданиями, и каждой Меланья не уставала повторять: Виляс не любит, когда одаренных беспокоят по мелочам, и не к лучшему меняет незначительные события в будущности. Так что гадания вредят и краше пускать все своим чередом.

Но некоторым она все же помогала, выслушав, в чем заключается причина обращения к ней и рассудив, что стояща. Одна девушка, чернавка, у которой болела мать, призналась, что была несколько недель назад у Юмины, однако, как ни хотелось, не поверила в правдивость слов о выздоровлении матушки: старая гадалка, по слухам, давно была не в себе. Девушки – да разве только они? – всегда склонны больше всего доверять худому, дурному, всему тому, что бесы нашептывают, стараясь поколебать надежду. Меланья успокоила чернавку, повторив едва ли не в точности слова Юмины, и девчонка залилась слезами облегчения.

Незадолго после того, поздней ночью, к молодой вещунье постучались робко и неуверенно.

– Это Ярила, – донесся из-за двери приглушенный женский голос. – Ты не спишь, душечка?

Она постоянно называла Меланью "душечкой", несмотря на короткий срок знакомства и одаренность сыновней избранницы.

– Нет... – Чесавшая косы Меланья торопливо сдернула полупрозрачную накидку со спинки кровати, набросила ее поверх рубашки и разрешила входить. Язычок свечи колыхнул сквозняк, Ярила, извинившись за поздний визит, зашла и по приглашающему взмаху руки села на оббитый бархатом стул, не хуже придворной дамы подобрав длинную юбку кончиками пальцев. Некоторое время смотрела на Меланью, которая с вежливым вниманием на лице восседала напротив, поджав ноги. Ее длинные, густые и блестящие волосы струились по спине и плечам, казались темней на фоне белоснежных кружев.

– У тебя восхитительные волосы, душечка, – сказала наконец Ярила. – Когда-то я тоже гордилась такими, да муж на свадьбе отрубил косу топором. Так у нас было заведено.

И вправду, испокон веков, сколько помнили люди, муж на свадьбе обрезал или отрубал косы своей молодой жене, прежде чем покрыть главу ее чепцом. Другое дело, если коса обрезалась до замужества, на людях, – так делали с отяжелевшими. Участь их хуже собачей: никто куска хлеба не имеет права – да и желания – подать, зато едва ли не каждый норовит плюнуть и пнуть, проходя мимо...

– Мой покойный муж, да жалует его Виляс, пожалел мои косы, думаю, и Зоек не срежет.

– С каждым годом все мельчает и изменяется. Сейчас простительно прятать волосы, а ранее, бывало... Но не будем. Не за тем пришла я.

– За чем же?

– Спросить кой о чем... Точнее, о судьбе младшего моего.

– Я ничего не буду вам говорить, – медленно покачала головой молодая вещунья. – Открывать судьбу можно лишь ее владельцу, в крайнем случае, если, скажем, он болен, кому-то, от кого зависит жизнь или смерть. Артам, упаси его Бог, в состоянии сам прийти и узнать...

Ярила слушала, вперив очи в пол. Меланья прозорливо вопросила:

– То же сказала вам и Юмина, верно?

– Да. И не она одна.

– Таковы извечные правила. Если сам он не хочет знать, я не в силах его заставить.

Мать облизнула губы и, видимо, поколебавшись, стоит ли говорить, молвила:

– Я боюсь за него. Дома он рискует больше, нежели занимающийся ратным делом Зоек. Если старшего с ранних лет научили рассудительности схватки с разбойничьим отродьем из Хмары, то младшего не смогли научить ни розга отцовская, ни материны пряники. Ума не приложу, что делать с ним.

– Я ничего не могу открыть вам, правда.

– Скажи хоть: изменится ли к лучшему? – вздохнула будущая свекровь.

Меланья на колодежку закрыла глаза, сосредотачиваясь на будущности, которая с измальства представлялась ей необычно – бурлящим речным потоком.

– Должен... – И так как Ярила, грустно покивав, встала уходить, молодая женщина добавила: – Спите спокойно.

***

Юмина сказывала, что предвидела знакомство с Меланьей, еще когда к ней привели маленького Зоека, страх снимать. Предвидела и знала, что нельзя умирать, не оставив по себе смены... И вот, когда нашлась замена, Юмина захворала тяжко.

Подбадривающая старуху Меланья отлично понимала, что не прожить ей долго, ибо уже на смертный одр возлегла. Целыми днями молодая женщина ходила за вещуньей, заваривала ей различные травы, служила чернавкой. Может, и было кому окроме нее заниматься этим, да не брезговала Меланья тяжелой работой, чуяла себя обязанной знаниям и помощи, которые предоставила ей старуха. Когда рассудок возвращался к ней, вещунья спешила рассказать ученице то, что не успела в здравости. Фразы часто прерывались, не окончившись, и женщина опять принималась бессвязно лепетать.

Грех молвить, болезнь старой вещуньи на руку припала Меланье: она сама настояла, дабы соблюли хоть один обычай, и до свадьбы им с Зоеком возбранялось видеться. Они вынуждены были всячески избегать друг друга, а ежели и встречались ненароком, то прикидывались едва знакомыми. Зоеку позволялось лишь поцеловать руку в знак приветствия, и он до хруста сжимал ее, сходя с ума от желанной близости. Потому-то Меланья, ухаживая за больной, постоянно сидя у нее и возвращаясь вечерами, мучилась страшно, скучая и сомневаясь, нужно ли было это ограничение, и не прав ли Зоек, утверждая, что если пренебрегать обычаями, так всеми.

Длилось так дня с два, а там Юмина тихо скончалась во сне. Гадалка не ведьма, не нужно разбивать потолок и проламывать крышу, чтобы душа отлетела. Последние свадебные готовности совпали с похоронами, Меланья подумала еще, что не к добру. Но отличить надуманную тревогу от настоящей, предвещающей недоброе, было просто, и молодая женщина определила свое беспокойство именно как надуманное.

Через сутки после похорон Зоек решил устроить посиделки в кругу старых знакомых, коих вместе с братом насчитывалось пятеро. Мужчины не пошли в корчму, не захотели перекрикивать пьяное сборище. Холостяцкий вечер провели весело, за выпивкой да баснями различными. Временами приятели принимались дразнить жениха, шутливо горевать по поводу того, что нет боле старого вольного Зоека, вместо него сокол, которому веревка не дает слететь с обруча сокольничего.

Полукружье лунного сыра ни много ни мало, а полпути преодолело, когда мужчины разошлись.

***

Дивная ночь настраивала на романтичный лад, и Меланье не спалось. Сидела она у окна, представляя их с Зоеком совместную жизнь, медленно чесала косы и слушала шелест каштановых ветвей. Когда жениховы приятели, пошатываясь, вышли во двор, она любопытно высунулась из окна, стараясь разглядеть среди них Зоека. Не разглядев, разочарованно вздохнула и ненароком смахнула с подоконника мягкую щетку для волос.

Покудова Меланья набрасывала накидку, двор опустел. Молодая женщина бесплотным призраком сбежала по темному всходу, выскочила на улицу. Щетка, благодаря пробившемуся сквозь листву лунному лучу, нашлась быстро. Подобрав, молодая женщина собралась было возвращаться... и остановилась. Лоб предупреждающе кольнула иголочка интуиции.

Двор пересекал Артам. Видно, не успел договорить с кем-то и провел собеседника. Меланья не успела скользнуть обратно, в спасительный мрак дверного проема, – женихов брат преградил путь. Мгновение молодая женщина колебалась. Затем пожала плечами, подумала, что нечего пугаться и делать тоже нечего. Не кричать же, в самом деле, – не насильник пред нею, а хозяйский сын... По крайней мере, в правдивость первого хотелось верить.

От Артама за упряжку несло винным духом, и пугаться таки было чего, но поздно.

– Пропущу за поцелуй, – шагнув вперед, нагло заявил он и схватил запястья вещуньи, едва она вскинула руки, защищаясь.

– Пусти! – взвизгнула Меланья, отворачиваясь от хмельного дыхания в тщетных попытках отбиться. – Пусти немедля!!!

– Я должен испытать... братово приобретение... да что ж ты, красавица...

Внезапно их обоих дернуло назад. Мгновение спустя разжались сжимавшие запястья цепкие пальцы, и Меланья налетела щекой на обнаженную грудь. Понимание случившегося пришло не сразу: это Зоек, полураздетый, босой, рывком оторвал брата от невесты и что было силы отшвырнул его к стене, а теперь глядел на него, сжав кулаки. Мышцы на сильных руках напряглись и выделялись особенно четко, ноздри гневно раздувались, глаза сверкали. Он дышал тяжело, то ли от гнева, то ли в попытке успокоиться; второе с виду на обстоятельства мнилось мало вероятным.

По-видимому, не успел лечь, услышал шум и звук невестиного голоса и решил глянуть, что происходит.

Недвижный гнев испугал Меланью больше, чем если бы Зоек с рычанием рвался к обессилившему беззащитному брату, добавлять. "Он же убьет его!" – шустро шмыгнула в голову мысль, и Меланья, схватив Зоека за напряженные плечи, попыталась повернуть его к двери.

– Не надо... брат он тебе, оставь...

Будто одурманенный, Зоек дал себя увести, ступая так тяжело, что все доски под босыми ступнями вопили не своим голосом. В коридоре хозяйского этажа они натолкнулись на Ярилу, выскочившую из-за двери, как пугалка из коробочки.

– Что там за шум? – моргая, как только разбуженный человек, спросила будущая свекровь. Зоеков покой расположен был напротив родительского, и лучинка освещала часть коридора через распахнутую дверь.

– На крыльце Артам, помогите ему, – на ходу бросила Меланья, заводя жениха в комнату. Ярила испуганно вскрикнула и кинулась вниз по лестнице. На первом этаже она мало не потеряла сознание: едва живой Артам полз к порогу, и лицо его было замарано кровью. Голошение матери подняло Славора и всех слуг, за исключением храпевшего на всю конюшню ключника. Коего и хватились, посколь кроме него никто не помнил, где в последний раз видели заживляющий раны настой. Сыскавши да не добудившись заядлого трезвенника, именно сегодня на горе себе приложившегося к бутылке по смерти тещи, разбитую голову Артама полили быстро найденным у кого-то за пазухой самогоном. Посылать за лекарем не пришлось, смекалистая челядинка побежала без повеления.

Покудова все это происходило, Меланья сидела с Зоеком, забыв обо всяких обычаях, понимая, что нельзя сейчас оставлять его одного. Окно было распахнуто, и молодая женщина, входя, мимоходом удивилась, как это жених не выпрыгнул во двор из него.

После длительного молчания Зоек обратил к невесте бледный лик, оглядел ее с ног до головы и снова затрепетал ноздрями.

– Что ты там делала в таком виде?

Неслышимая дотоле угроза крылась в этих словах.

– Будь добр, не срывай на мне гнев, – так же спокойно отвечала Меланья, гладя его по голове. – Щетку для волос с подоконника смахнула, думала, что все легли, и спустилась забрать.

– Извини, – неожиданно устало выдохнул Зоек, обнимая ее за талию и притягивая к себе. – Я как увидел... гнев вмиг весь хмель из крови вышиб.

– Брат он тебе, – повторила Меланья сочувственно. – Напился, не держи зла.

Не гордость иль радость чувствовала она, а страх, что из-за нее брат мог пришибить брата. Или пришиб-таки, ринув со всей силы о камень стены...

– Напился, как же. Он и в трезвости на тебя заглядывался. Ежель еще раз ближе чем на шаг подойдет к тебе...

– Да что ж это такое! – не выдержала Меланья, с досады хлопнув рукой по коленям. – Перестань, не изводи меня! И так последние полгода рядом со мной смерть околачивается!

– Глупостей не говори. Он сам виновен. – Зоек хотел было поцеловать ее, но невеста, понимая, что за этим может последовать, вывернулась из объятий.

– Никак злоба свекрови покойной не рассеется.

– Верно, Вилясу так угодно...

Меланья, раздумывая, прошлась по комнате, сняла со стены грозный с виду лук. Население Лядага давно оценило порох и сравнительную легкость управления с ним, потому ничего удивительного, что такого рода оружие Меланья видела ранее только у лесных жителей и детей: у первых были охотничьи, у вторых – игрушечные. Пистолет не такой вот лук. Если женщина и сумеет каким чудом натянуть тугую тетиву, так пупок развяжется. Какую бы сковороду не гнула о мужнину голову...

– Дедовский. Любой доспех пробивает, но не всякому в натяг, – подтвердил догадку Зоек. Все время он сидел, опершись локтями о колени и следя за невестой исподлобья.

– А тебе?..

– Могу, да предпочитаю саблю.

Невеста осторожно вернула оружие на крючки. Вздохнула.

– Скорее бы открылось, для чего Вилясу испытывать меня. А всего краше – чтоб смерть перестала наконец ходить за моим плечом. Я тебя прошу в который раз: будь осторожен и здравомыслящ... Спокойной ночи, – Меланья едва коснулась холодными губами его лба и закрыла за собой дверь.

Не сказала, но на лице отразилось: "Твоей смерти не переживу".

***

В столовом камине пылал огонь. На длинном столе, не одно празднество видавшем, лежал Артам, и только свечки ему в сложенных руках не хватало. Одначе Меланья и без нее испугалась – белой, точно мертвецкой, кожи. Перевязанная голова и лекарь, слушающий что-то через приложенную одним концом к груди Артама трубочку, вселяли слабую надежду.

Славор сидел тут же на лавке и медленно, со всем присущим ему спокойствием поднялся, едва Меланья свернула в залу. Ярила бросилась к одаренной, словно одичавшая псица на оборону щенков.

– Что стряслось? – впившись ногтями в руку Меланьи, спросила она.

Молодая вещунья сбивчиво пересказала.

– Ведь предупреждала!.. – не сдержалась мать, всхлипывая. – Горе нам с ним!

Славор промолчал, обнимая горюющую. Он всегда предпочитал не размыкать уст, если в том не было особой потребности.

Тут подошел лекарь и сказал, что за жизнь Артама можно не волноваться, по крайней мере, в данной переделке ему ничего страшного не приключилось. А если вспомнить, как на нем все заживало в прошлые разы, то можно смело утверждать, что вскоре молодец снова будет искать приключений.

– Было-было, но такого еще не было. Чтоб брат на брата да руку поднял... – сказал один из слуг, когда Славор с сыном конюха вынес бесчувственное тело. Ярила шла рядом, и, поддерживая сыновью голову, не успевала смаргивать слезы с ресниц.

***

В предсвадебный день Меланье вдруг сделалось до того тревожно, что едва рассудок не утратила. Она чувствовала: надвигается что-то несравнимо страшное, что-то, сродни чему она еще не переживала. Как ни старалась заглянуть в будущее, узнать, что же это такое впереди, что за туча, темней грозовой, – не выходило. Рысковец не давал ей подсмотреть свои намеренья, порывал их непроницаемым для вещунских очей мраком. Окончательно плюнув на обычай, Меланья в страхе перед днем грядущим торопилась как можно больше времени провести с Зоеком. Стольник и Ежка прибыли, как и было обещано, за сутки до торжества и до ночи видели вещунью только раз, да и то издалека, мчащей с женихом в степи. В Волковах уж и на поиски собрались посылать, благо, молодые люди вернулись.

До поры до времени все шло без сучка и задоринки. Ни одна шпилька или украшение из наряда невесты не потерялись, когда пришла пора наряжаться, Зоек как нельзя стойко выдержал все приготовленные панной Ежкой испытания, а разношерстная толпа гостей, большинство из которых Меланья не знала по именам, гуляла так отчаянно и лихо, как будто это последняя свадьба на их веку. Стольник пил жадно и не хмелел, постоянно говорил тосты и здравницы, демонстрируя красноречие, каковому научился при дворе.

Вот все поднялись идти на венчание, и Зоека вдруг осенило: он же забыл у себя в опочивальне ларчик с перстнями! Мужчина метнулся наверх, окинул комнату взглядом, лихорадочной ощупью принялся обыскивать постель. Проклятого ларца нигде не было видно, а жених не помнил, куда положил его утром.

Наконец ладонь наткнулась на что-то твердое под одеялом, и тут же раздался громкий сухой хлопок и звук падения. Зоек на миг оцепенел, затем медленно обернулся. На дедовском луке, десятый год спокойно висевшем на стене, лопнула тетива, а сам он сорвался с крючков и упал на пол.

Жениху сделалось не по себе, морозец прогулялся по телу. Однако нужно было торопиться, и Зоек, достав ларец и бросив лук с ошметками тетивы обратно на крючки, выскочил в коридор.

– Где ты ходишь? – прошипела Меланья. До его прихода она взволнованно прохаживалась у распахнутых дверей церковки. Время близилось к вечеру, жара достигла высшего рубежа, поэтому в закрытом душном помещении, да еще и с витавшими в нем ароматами ладана, пота и цветов, не мудрено было сомлеть.

Вместо ответа Зоек победно встряхнул ларчиком и, взяв невесту под руку, ввел ее в церковку. За ними последовали притихшие в благоговении (а некоторые, может, и в изрядном охмелении) гости.

Священник Евдикай, коему полагалось ожидать молодых в ризнице, был молод, неопытен и достаточно богобоязнен, что и мешало ему выйти через заднюю дверь и подождать на воздухе – пусть накаленном и знойном, зато свежем. Евдикай появился пред молодыми на нетвердых ногах и одурманенный с виду, что тотчас вызвало несколько смешков и предположений на тему, что за напиток и в каком количестве употребляют священнослужители. Никто не подумал, что у несчастного, который дрожащими пальцами листал Вилясову книгу в тщетных поисках главы о брачном союзе, темнеет в глазах.

Зоек не выдержал, совершил невиданную вольность, вызвавшую несколько пораженных восклиnbsp;Мать облизнула губы и, видимо, поколебавшись, стоит ли говорить, молвила:

цаний, – аккуратно потянул книгу из рук священника и сам принялся листать. Сегодня он был нервным и лишился изрядной доли спокойствия

Отыскав наконец нужную страницу, жених протянул книгу Евдикаю. Одновременно с площади послышался какой-то крик, и меж гостями повисла густая, хоть ложкой черпай, испуганная тишина. Зоек, застыв с протянутой рукой, оглянулся.

– Война, люди!!! – крик худосочного паренька, вбежавшего в церковь, громовым раскатом отдался от сводов. – Война! Голубя из столицы получили! Велят всем от старого до малого сию же годину собираться, каждый человек на счету!

Тонко завопила какая-то женщина, послышались рыдания. Люд будто очнулся ото сна и зашумел – как река, прорвавшая хрупкий весенний лед. Меланья оперлась о Зоека, тяжело дыша. Вот оно, то событие, туча темная...

– Венчай! – спокойно приказал жених Евдикаю. Во время обряда руки и голос священника дрожмя дрожали, язык заплетался и не слушался. Перстни надевались под набат. Наскоро поцеловав Меланью, Зоек нырнул в толпу испуганных гостей, крича:

– Трубить тревогу и всеобщий сбор! Трубить сбор!!!

Кто-то услышал-таки приказание, и на площади тягуче запели трубы, похожие на исполненные тоски волчьи голоса в далекой ночи. Солнце как по колдовству заслонили невесть откуда взявшиеся тучи, небо недобро, трескуче засмеялось. Меланья последней вышла на улицу и так бы и простояла, непонимающе глядя на мечущихся в дикой спешке женщин и мужчин, если бы не Ярила. Свекровь дернула невестку за рукав и поволокла куда-то. Голос донесся, как сквозь подушку:

– Поможешь харч собирать! Каждая пара рук важна!

В кладовых Меланья получила короткий инструктаж и взялась за работу: наполняла котомки немудреной снедью и подавала собравшимся солдатам или складывала горкой у входа – кому надо, возьмет.

За какую-то печину на дороге за волковскими стенами собралось изрядное как для Меланьи воинство, кажущееся тем больше, что женщины, старики и дети прощались с отъезжающими. Беспокойство людей передалось и животным – кони ржали, вставали на дыбы и не слушались поводьев, собаки выли, как по покойникам. В городе оставались лишь пятьдесят солдат гарнизонной стражи, прочие уходили.

Настала пора трогаться, и Зоек с ежеколодежно усиливающимся нетерпением вглядывался в толпу, ища глазами ту единственную, ради которой готов был беречь себя. Она не шла прощаться.

– Строиться! – с тяжелым сердцем приказал Зоек. Трубач подкрепил команду соответствующим сигналом, и женщины, сыновья и мужья которых стали вырываться из объятий, заголосили пуще прежнего.

К командиру подъехал какой-то всадник, Зоек с промедлением опознал в нем брата. Голова его была перевязана, но силы Славора и его сыновей восстанавливались удивительно быстро – Артам уже мог держаться в седле.

– Возьми с собой, брат! Прости за все...

После колодежного колебания командир пожал протянутую руку и хлопнул младшего по спине.

– Зоек!

Показалось, или вправду пробился сквозь гул голосов и рыданий ее крик? Зоек неверяще поворотил коня...