Текст книги "Стучит, гремит, откроется (СИ)"

Автор книги: Марина Яновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Я не оспариваю этого, упаси Бог... – миролюбиво уверил Ворох. – Вполне доверяю твоему мнению. Но знаешь что? Вместо того чтобы сидеть и рассуждать, ты мог бы посетить племянника и вызнать у него суть. А то мы можем Бог весть чего надумать, отнюдь не верного.

Стольник хлопнул в ладоши, потер одну о другую.

– А что... дельная мысль! Пожалуй, мне придется не спать завтра и делать сегодняшнюю работу, ежели я отправлюсь к нему, с разрешения князя иль нет. Конечно, очень сомневаюсь, что Потех отпустит, надо сейчас же отправляться... С должности меня вряд ли уберут, ибо князь не раз говорил, что ценит меня, потому я могу себе позволить отлучиться до завтра... может, переночую у Васеля, чтоб не возвращаться по темени. Лепкар! Сходи на конюшню, скажи оседлать Ветрика!.. Хотя нет, стой, я сам сейчас спущусь...

Ворох залпом осушил оставшееся в чарке вино, отер усы тыльной стороной ладони.

– В таком случае, завтра я приеду за вестями.

– Кто знает, быть может, все разрешиться сегодня же.

Кумовья тепло распрощались. Ворох отправился в Яструмы, а Стольник, убедившись в отсутствии Васеля в лавке, – на его хутор. Племянник только-только вернулся, и они с матерью сели ужинать.

Стольника поразил вид молодого человека, столь измученный, будто он месяц тяжко работал, недосыпая и недоедая. "Что любовь с людьми делает", – подумал писарь, сразу вспомнивши свою печаль и вид после смерти жены. Поприветствовав сестру и вручив ей гостинец, он попросил Васеля отойти на несколько слов и, не затягивая, сразу обратился к сути вопроса:

– Васель, ездишь и ездишь ты в Яструмы... Отчего ж не сватаешься?

– Откуда вы... Э-э... – племянник сперва жутко растерялся, но вскоре оторопь на его лице сменилась неимоверным изумлением. – Почему я не сватаюсь? – раздельно произнес он. – Я не ослышался? Это вы у меня спрашиваете?

– Я. А что тебя так изумило? Разве я не могу поинтересоваться?

– Безжалостный вы человек, дядя! Вы же сами сказали мне, что крестница ваша просватана! Как я могу, если так... – Васель задохнулся от негодования.

– Я тебе такое сказал? – не меньше удивился Стольник. – Это когда?

– Когда мы ночевали в Яструмах. Я вас даже переспрашивал!

– Хоть убей – не помню! Как я мог такое сказать тебе?!

– Вспоминайте! Ночью, я разбудил вас...

– Ах, ночью! Боже, парень, что ж сонный человек не скажет тебе, еще выпивши перед тем! То-то я думаю: ну не мог сказать такого и точка! Я ж наоборот твой сводник, с Меланьиным отцом сговорился!

– И я... столько времени... – Васель как слепец отыскал стул и сел, ноги его не держали. – Господи!!! Я столь увлечен был сожалением, что и не мелькнуло в моей голове мысли о неправдивости ваших тогдашних слов!

– Что любовь с людьми делает, – уже вслух подумал Стольник, улыбаясь. – Разум напрочь тебе отшибло, словно от удара кувалдой... Погоди-ка... мать разве тебе не сказала? Я говорил ей.

– Нет, не сказала... По-видимому... Нет, не пойму!.. Э-э, ладно, с этим позже разберусь, я и так много времени потерял! Будете моим сватом, дядя?

– Не в силах отказать!

Тогда Васель подался к матери и с ходу выпалил:

– Матерь! Буду жениться!

– На ком, сыночек? – с тихой безнадежностью спросила Гелина, смекнувши уж, что раскрылось сыново заблуждение.

– На той панночке, Меланье. Она Яструмового пасечника дочь.

– Что сталось с женихом ее? Ты говорил, она, дескать, сосватана.

Опершись плечом о косяк, Стольник созерцал разворачивающуюся перед ним картину и не верил. Выходит, Гелина и вправду знала, что Меланья не сосватана, но, видя как мучается сын, не сказала ему. И, будто того мало, теперь так достоверно удивлялась!..

Стольник подумал, что, вероятно, он совсем не знает сестру. Будто прочитав мысли, Гелина кинула на него холодный взгляд – точно нож метнула.

– Представляешь, матушка, ничего подобного! Дядя со сна сказал мне, а я, дурень... – и Васель, не договоривши, рассмеялся безумным, счастливым смехом. Мать в ошеломлении глядела на него. "Пускай жениться. Раз не удалось отвадить его, будем подстраивать под себя невестку, а что делать..." – решила она.

Смех Васеля резко оборвался.

– Ты не будешь против, надеюсь? Мнение твое, матушка, важно для меня, я не хочу распри, но, против ты или нет, я все равно женюсь на ней.

– Конечно, я не буду перечить! Разве есть прок становиться на пути к твоему счастью, сыночек?

Она улыбалась искренне и добро, так что сын не мог не поверить. Он поклонился и, сказавши, что не может боле терять время, выбежал в сени. Стольник задержался в дверях.

– Скажи, почему?..

Гелина отвернулась.

– Я хотела достойную невестку, а не какую-то там селючку.

– Не важнее ли, что он любит ее, что потерял сон и покой?.. Сестра-сестра...

Он вышел и не слышал, как она пробормотала: "Своих детей нет – и лезет. Чего, спрашивается? Разве просил кто?"

Спустя пять колодежек два всадника помчались в зимнюю ночь.

Ворота яструмчане закрыли, Стольнику пришлось долго и упорно стучать и звать сторожевого.

– Кого тама Рысковец принес? – нелюбезно осведомился пропитый голос.

– Я кум пасечника, отвори!

– Ишь ты, тоже мне – важный человек, – хамовато откликнулись из-за ворот, не спеша впускать гостей.

– И княжий писарь! – добавил с ухмылкой Стольник. Васель гарцевал перед ним, поворачивая лошадь то в одну, то в другую сторону, и едва мог усидеть в седле от нетерпения.

Послышались ругательства, створка ворот распахнулась вовнутрь. Держащий ее селянин замер в земном поклоне.

– Расположения Виляса панам! – пристыжено бормотал он. – Расположения Виляса! Добро пожаловать! Не серчайте уж!.. Расположения...

Будь на месте писаря Ворох, он бы не упустил возможности пригрозить сторожу заплечных дел мастером, но Стольник только развеселился.

– Разогни спину, добрый человек, я зла не держу, – бросил он на ходу и тихо заметил, к племяннику обращаясь: – Видишь, должность открывает любые ворота!

Васелю было не до того.

– Скорее! – поторопил он да подогнал лошадь. – Ничего, что я вот так, не спросивши за сватов?..

– Думаю, ничего. Вряд ли тебе откажут.

Васель только вздохнул. Лихорадить от волнения после дядиных слов не перестало, хоть в оных и сквозила непоколебимая уверенность.

***

Был последний перед Мировещением вечер, считавшийся из-за преддверия праздника также святым. Сегодня девушкам уже разрешалось баловаться несерьезными гаданиями, и к Меланье забегала подруга, чтобы поворожить по обыкновению. Но уходила Хорыся она расстроенной – у Вороховой дочки не было желания поддерживать обычай, она узнала все интересующее от вещуньи.

Одно только сделала Меланья из всего, что делалось обыкновенно в преддверии Мировещения – вышла на крыльцо и загадала тихонько:

– Пусть Васель посватается!

Тут-то как раз и подъехали ко двору двое всадников. Девушка, не вглядываясь особо в темноту, кое-где рассекаемую полосами света из окон, вернулась в дом и спросила отца, не ждет ли он кого, ибо приехали какие-то люди, да еще так поздно. Ворох пожал плечами и, запоздало сообразивши, кто это мог быть, вышел встречать. Меланья замерла, выглядывая из-за полуотворенной двери.

– Не разбудили? – спросил кто-то за затянутым узорчатой сетью окном.

– Нет-нет, мы не ложились, – отвечал Ворох. Вскоре из сеней повеяло холодом, и голос отца отчетливей послышался в передней: – Заська, свет!

Прибежавшая найманка разворошила уголья в камине, стало посветлей, и Меланья отошла от двери, дабы ее не поймали за неугодным приличной девушке подсматриванием.

– Вы простите, что без предупреждения, не спросивши, с бухты-барахты... – оправдывался кто-то. Меланья с замиранием сердца узнала Васеля.

– Это ничего, ничего! – добродушно отвечал Ворох.

Осоня потянула озадаченную Меланью, которая хотела и не могла верить в то, что желание сейчас может сбыться, за руку.

– Пойдем, поприветствовать надо!

В то время как Осоня расцеловывалась с кумом, тихонько просившим прощения у нее за отсутствие гостинца, Васель кланялся Меланье, вручая ей припасенный задолго узелок, каковой он постоянно носил с собою, боясь забыть.

– Не буду тянуть кота за хвост, приступлю сразу к цели позднего визита, за который, кстати сказать, извиняюсь премного! – начал Стольник, вышедши на середину комнаты. Васель стал за его спиной.

– Есть у меня на примете один купец, а у него – сундук с добром...

"О Господи!!! Крестный – сват!" – мелькнуло у Меланьи на задворках сознания. Она выронила дареный узелок, брякнувший при ударе об пол, даже не заметив этого.

– ...Чего только в том сундуке нет! – продолжал разливаться соловьем Стольник. – Все есть, нет только цвета руты*. И так купцу плохо без него, так плохо! Есть не может, спать не может, все горюет да горюет! Если б вы, добрые люди, сжалились над молодцем, поручив ему ваш цветок, – счастливцем бы его сделали!.. Обещается ухаживать, говорит, скорее сам умрет, а ему не даст завянуть.

– Что ж... – протянул Ворох, с трудом удерживая на лице серьезное выражение. – Как поступим, жена?

Четыре пары очей выжидающе воззрились на Осоню.

– Тебе решать. Я не против.

– Но жалко ведь. Вдруг наша кветка завянет? Сколько любви, сил, заботы на нее ушло, пока вырастили...

– Посланец говорит, что она будет в сохранности.

– Ну, если так.... Ладно уж, поверю на слово. Отдаем!

Но добыть согласие родителей – только полдела.

Васель выступил вперед, опустился на колено и приложил руку к груди.

– Пойдешь ли за меня, панна Меланья, сердца моего хозяйка?

Девушка засияла улыбкой и твердо ответила:

– Пойду!

Тогда Васель поднялся, протянул руки, и Меланья вложила в его горячие ладони свои. С колодежку счастливые согласованные** стояли так, а потом одновременно сделали шаг друг к другу. Меланья прильнула к его груди, Васель крепко ее обнял, одной рукой за плечи, другой за стан.

Глядя на красивую пару, Осоня возрыдала, уткнувшись лицом в плечо Вороху, тоже недалече бывшему от слез. Заслышавшие сватовство бабка с дедом вышли поглядеть и теперь одинаково умильно улыбались. Ивась жался к крестному и спрашивал, почему мама расстроена.

– Ты плачешь? – отстранив немного Меланью от себя, шепнул Васель. По щекам девушки действительно котились крупные чистые слезы, хоть она и улыбалась. – Не плач, душа моя, сердце мое! Все ведь хорошо! – не помня себя, он принялся утирать ее щеки от слез, при этом повторяя: "Не плачь, не плачь, Бога ради!"

– Это слезы хорошие...

Больше того Васель ничего не дал сказать ей в свое оправдание. Уста слились с устами, и долго целовал он Меланью, с необыкновенной нежностью да трепетом.

Шею жениха Меланья перевязала шелковым платком, а сватовскую – рушником. По обыкновению, любящие попировать Лядагчане любую удачную ступень сватовства отмечали застольем, и едва ли не грехом считалось от сего обычая уклоняться. Договорились, что вскоре Васель привезет мать на смотрины.

***

Бытие пасечниковой семьи Гелину не впечатлило, но притворялась довольной она весьма искусно. Улыбка не сходила с ее губ, жесткие складки на лице разгладились, недовольного выражения как не бывало. Произвела она впечатление уступчивой и доброй женщины; из всех одна только Меланья заподозрила неладное, но не придала этому особого значения, напрочь забыв о предсказанном бабой Хвеськой. Происходящее вскружило голову, от любви и радости темнело в глазах, куда там вспоминать про слова вещуньи!..

Ежели смотрины жениха заключались в основном в осмотре хозяйства, то невестины имели таковые цели: знакомство свекрови с будущей невесткой и убеждение в своем выборе жениха.

Гелина задавала Меланье вроде простые вопросы, с помощью которых надеялась получить представление о характере сыновней избранницы. Но девушка, лукавя и шутя, давала неоднозначные ответы, потому толком выведать желаемое не удалось; одно Гелина поняла – Меланья отнюдь не глупышка.

– Как думаешь, справишься ли как хозяйка на новом месте? – спрашивает Гелина.

– Посмотрим, угодит ли место невесте! – лукавит Меланья с самым послушным и праведным видом, потупившись да перебирая пальцами оборку на платье. Тем невеста только добавляет потешности собственным словам.

– А косы без найманки заплести – заплетешь?

– Не дадите найманки – Васель плести будет!

– Ото я наплету, так наплету!.. – смеется сидящий рядом жених, подкидывая на ладони конец толстой косы. – Запутаюсь так, что вовек не отвяжешься!..

Меланья из кожи вон не лезла в желании понравиться, спокойно вела себя. Пускать пыль в глаза и пытаться показать себя с лучших сторон не хотелось. Зачем? Старайся сейчас хорошей выглядеть, не старайся – все равно недостатки, проявятся, как в той поговорке – весна придет и все всплывет.... Девушка столь уверовала в неизменность Васелевого решения, что могла быть самой собой и при этом не бояться срыва свадьбы.

Невеста подарила Гелине рулон дорогой тафты, а жениху – вышитую алым рубашку. Затем Осоня вынесла медовуху, и Меланья налила кубок Васелю. Все взгляды обратились на него – ежели жених выпивал не до дна, то говорил тем самым о перемене решения, отказе от невесты. Васель, не задумываясь, запрокинул голову и в два глотка осушил кубок. Мелькнувшая на лице Гелины тень представляла собою крах ее слабой надежды.

– А мы-то надеялись, что он откажется! – шутливо пробурчал Ворох. – Ишь, какой скорый!

– Никому уж ее не отдам! – усмехался Васель, обнимая невесту.

Гелина скрипя сердце поблагодарила за хлеб-соль и зазвала к себе на смотрины. Тотчас собираться начали.

– Васель, – шепнула Меланья на прощание, – ты приедешь завтра? Пойдем святые песни вечером петь...

– Приеду, сердце, ежели только доживу до завтра, тебя не видя.

Кусая губы в попытке сдержать рвущийся смех, девушка воскликнула:

– Ты уж постарайся, Бога ради!

– Смеешься надо мною, шельмочка? – с напускным возмущением упрекнул Васель.

– Скажите, пожалуйста, как с тебя не смеяться? Сколько меня не видал – и жив, значит, и до завтра как-нибудь протянешь!

– Ох, горе мне, горе! – Васель обратил к небу очи. – Каменное у тебя сердце, не дождаться от него жалости!

– Смотря чем ее вызывать, – сменив тон на серьезный, заметила девушка.

Оставшись дома, Меланья промаялась с полдня и, когда в доме начало темнеть, не пошла коротать вечер в кухню иль на гуляние в честь первого дня праздника, а зажгла у себя свечку и села на кровать, покрытую сшитым из беличьих шкурок одеялом.

Чудной и страшной мнилась сама мысль о том, что вскоре она покинет обжитую, привычную, родную светлицу, батюшку да матушку, братишку, бабку с дедом, весь, в каковой родилась и выросла... И не ходить больше по любимым местам: отцовской пасеке, земляничнике в лесу и кладке на речке, где так приятно сидеть летним днем, омывая босые ноги в прохладной воде...

– Может, там тоже есть кладка, надо ж где-то стирать тамошним женщинам, – постаралась немного приободрить себя Меланья. – А пусть даже и нет... – она снова сникла, тяжело вздохнув.

Одновременно с нежеланием расстаться со своим обыденным, пусть скучноватым, но милым сердцу бытием девушка чувствовала, что готова поехать за Васелем прочь из Лядага, в какую бы то ни было заморскую страну... Да что там – за море! – хоть на край света.

Меланья вспомнила вещунью. Она остерегала сейчас выходить замуж, обождать говорила. Однако тут и представить сложно годовалую отсрочку, не то чтобы исполнить...

Баба Хвеська видела черную птицу, которая вполне могла обозначать собою свекровь. Меланья насторожилась-таки: что-то неправильное замечалось в доброжелательности Гелины, смутно угадывался подвох.

– Васель не даст меня в обиду, – вслух подумала девушка.

Один лишь нехороший момент, портящий в целом благополучное предзнаменование, никак не выглядел убедительным поводом для отсрочки свадьбы.

– Можно к тебе, Мелка? – вопросил за дверью детский голос.

– Входи, братец.

Ивась зашел в комнату, сел рядом, повозился, устраиваясь поудобнее. Меланья грустно смотрела на него. Не выдержала, сделала то, чего брат больше всего не любил: притянула к себе и взлохматила волосы. Морда резного конька, любимой игрушки Ивася, колко ткнулась ей в бок.

Брат, на удивление, не стал вырываться, а пристроил голову на сестринских коленях и спросил, упорно не отрывая взгляда от игрушки:

– Ты скоро замуж выйдешь, да?

– Да.

– И уедешь?

– Да.

– А почему?

– Потому что негодно замужней с родителями жить, только у мужа, – печально отвечала девушка. В носу предательски защипало, в горле стал колючий комок.

– Кто же со мной играть будет?.. Не выходи замуж, Мелка, – жалобно просил Ивась. – Не выходи, не выходи! Нам плохо без тебя будет!

Отвернувшись, Меланья некоторое время молчала, прикусив губу и сдерживая слезы.

– Не могу.

– Любишь? Как батюшка матушку?

– Какой ты умник у меня, – сестра с умилением поцеловала его в лоб.

– И за что только любишь своего Васеля? – продолжал брат с искренним непониманием. – Волосы у него, как у нашего кобеля шерсть, курчавятся, и усы не ахти какие...

Меланья улыбнулась.

– Когда вырастешь, я тебя тоже спрошу, за что ты свою жену полюбил.

– Э-э, я никогда не женюсь! – замотал головой Ивась. – Зачем мне какая-то жена? Буду как дядя Стольник!

– Ну конечно.

– Не веришь? Он сам говорит, что бобылям лучше, нежели женатым.

– А как же...

Девушка ущипнула братишку за щеку и неожиданно принялась щекотать. Ивась, не ожидавший подлости, опешил и не вырвался сразу, а после не смог, хохоча безудержно. Впервые со времен знакомства с Васелем светлицу Меланьи наполнил веселый смех.

***

Оглядывая Васелеву господу, за каковой в его отсутствие следило аж десятеро слуг, Ворох не мог нарадоваться удачному замужеству дочери. Была еще возможность отказаться от него, не приняв застольное приглашение Гелины, но пасечник первый бы назвал себя дурнем на все село, если бы отказался.

Отмечая, родители заодно обсуждали предстоящую свадьбу – дату, приданное, гостей и траты. Гелина участвовала в обсуждениях без особого рвения, практически со всем соглашаясь и тем самым несказанно радуя Васеля.

Свадьбу назначили почти сразу после праздника, на четвертый день нового года. На более позднюю дату Васель никак не соглашался, грозясь зачахнуть с тоски, а пред тем окончательно предать пыли и паутине купеческие дела. Ворох с Осоней, люди понимающие и помнящие о времени бушевавших меж ними чувств, не стали ему перечить, ибо за четыре дня вполне можно было подготовиться. В конце концов, решивши все, скрепили уговор рукобитием.

*Цветок руты – исконный символ любви

**Так в Лядаге называли жениха и невесту, то бишь получивших родительское согласие на свадьбу

IV

Хорошо зимней ночью ходить по селу, особливо в Мировещение. И молодежь, и степенные взрослые, ежели не заняты они застольем, сходятся на общую гульбу, веселятся, танцуют, взявшись под руки, поют давних песен. Визгливо и беспорядочно играет кто-то на простецкой сопилке, скрипач аж струны рвет – так старается. Густые парубочьи голоса стелятся по земле, в то время как звонкие девичьи, переливаясь да журча, как вода в ручейке, возносят песнь в самое небо, к серпу молодого месяца, что присматривает за искрящимися звездами, будто пастырь за овечками.

Как звездочка на небосклоне,

Блещет лик на иконе.

Убежит от нас горе

Аж за синее море —

Божественный лик на иконе!..

Сама погода дышит праздником, все проникнуто духом торжества и радости. С церковной звонницы время от времени доносится звон колокола, и заглушает он уличный шум. Люди тогда снимают шапки и кланяются в сторону храма. Но стоит утихнуть колоколу, как снова начинается веселое гульбище, снова песнь заводят, речитативом:

Виляс с Рысковцем мир заключил,

В кои-то веки с ним мирно зажил,

Людям всем говорил Бог мириться,

Слушать сердце, на любке жениться,

Поменьше гневиться, поменьше скупиться,

В вине не топиться, глядеть, чтоб не спиться,

В эти три дня святых!

Каждый хозяин норовит дать поющим угощение или мелкую бляшку, чтоб в вознаграждение получить от Господа какую-то приятную мелочь – сие всегда оправдывает себя. Неприятели, каковыми бы гордыми они ни были, заключают временный мир и пируют за одним столом. Не слышно ни ругательств, ни ссор – грех распри водить в такой праздник, можно неудачи накликать. Тишь да благодать, что и говорить!

Издревле толкуют, будто Виляс, обыкновенно невидимый дух, средь людей находящийся, одевает в эти дни отталкивающую личину – когда старца больного, когда калеки – и ходит по домам, просясь на ночлег. Не отказавшим, ежели поверью верить, Бог весь год благоволить будет. Только вот, ясное дело, вероятность посещения вас вороватым нищим много большая, чем Господом под личиной...

Меланья с Васелем чувствовали себя счастливыми до безумия. Их словно кто тянул друг к другу, не давая ни на колодежку разойтись. Создалось стойкое впечатление, что они всю жизнь друг друга знали, ибо каждый понимал другого даже не с полуслова – со взгляда, с малейшего движения бровей. Васель то и дело веселил невесту, рассказывая про не раз случавшиеся во время путешествий забавные случаи и тем самым заставляя Меланью смеяться до колик и хрипоты. Девушка в долгу не оставалась, на каждом шагу с иронией припоминая купцу верование в Стольниковы слова и весьма удачно прожитий без нее месяц. Васель при этом донельзя забавно обращал очи горе, складывал ладони перед грудью и шептал не то молитву, не то упреки.

– Что ты шепчешь? Не проклены, случаем?

– Благодарности, – смиренно отвечал Васель.

– Так я и поверила! – подразнивала Меланья. – Если и вправду благодарности, то не шептал бы.

Нежданно жених закричал во все горло:

– Благодарю тебя, Господи...

– Да что ты, перестань! – смеясь, одернула его девушка.

– ...За то, что ты так наградил меня!!!

Прыткая найманка молниеносно пронесла по селу весть об удачном сватанье к Вороховой дочке, и теперь каждый норовил поздравить молодых людей. Меланья в свою очередь зазывала на свадьбу, вследствие чего быстро потеряли счет гостям.

***

По Яструмах носился слух, дескать, тройка незнакомых парубков, каковые то в одном конце села, то в другом поодиночке появляются, просит танцевать с ними девушек, а потом исчезает внезапно, как не бывало. Ни у кого удивление сие не вызвало: то показывали себя бесы – Рысковцевы помощники по сбиванию людей на путь грешный, дабы потом души не к Вилясу в рукава отходили, а к брату его в подземелья холодные, на истязание и глумление.

Когда-никогда невидимая рука шапку над чьей-то головой приподнимет на локоть, иль за ворот свитки невесть кто снегом сыпнет. Человек крестится, защищая себя, и слышно тогда хохот уносящегося проказника-бесенка. Но в Мировещение священный крест не может далеко отогнать нечистую силу, она в эти дни сильней обычного. Оттого бесы не бегут без оглядки, а продолжают околачиваться поблизости с людьми, только приближаться страшась, покуда сила защиты не рассеется...

– Хорошо ли тебе, сердце? – спрашивал Меланью Васель.

– Как никогда!

– Чего хочется?

– Ничего, – выпалила девушка. – Все у меня есть.

– Хочешь, в салазках по всему селу тебя провезу? Да что там – в салазках, можешь хоть в сани запрячь!

Васелю охота была похорохориться, но кто сказал, что он не выполнил бы своего бахвальства?

– Не хочу.

Он подхватил тогда невесту на руки.

– Неужто ноги не устали?

– Не устали, но на руках тоже не плохо, – невозмутимо отвечала девушка.

– Ах ты, лукавая! – воскликнул купец и, приблизив свое лицо к невестиному, прошептал: – Бесов цвет достану, хочешь?

Васель говорил об алых цветах, что время от времени творили бесы. Роскошные лепестки стлались по снегу, приковывая взгляд, но цветок исчезал, как только кто-то пытался сорвать. Существовавшее поверье гласило: ежели изловчиться и таки заполучить бесов цвет до того как нечистая сила оставит тебя с носом, то в дальнейшем можно будет перехитрить самого Рысковца. Васель как раз приметил сверкающий между хатами цветок, и уж очень ему захотелось порадовать невесту столь необычным даром; проследив за жениховым взглядом, Меланья тоже увидела чудо, многажды воспетое и в сказках описанное.

– А сорвать-то сможешь? – протянула девушка вроде шутливо, но одновременно и с сомнением, и с надеждой, и с любопытством.

Та смесь чувств в ее голосе подстегнула Васеля, точно коня -хозяйская плеть. Ничего не ответивши, он опустил Меланью и медленно двинулся к пламенеющему цветку. Когда расстояние сократилось до десяти локтей, купец прыгнул и... ладони его зарылись в снег – бесов цвет исчез в последнее мгновение.

Раздосадованный Васель поднялся и виновато развел руками. Но Меланья совсем не выглядела расстроенной и шутить, вопреки ожиданиям, не стала. Улыбаясь, она подошла и стала помогать жениху отряхиваться.

– Прости, что не вышло... – несколько сконфуженно пробормотал Васель.

– Да ладно, – мурлыкнула девушка, приникая к нему, – сущая мелочь.

***

На хуторе Гелина заперлась в комнате, чтоб, не дай Боже, ее никто не увидел за ведьмовским делом, и, катая яблоко по серебряному блюду, наблюдала за парой. Во время смотрин в женщине пробудилась ревность, нежелание делить сыночка с кем бы то ни было, тем более с девкой, каковая ей не нравилась еще до знакомства. Гелина смотрела на сына и все больше убеждалась, что он быстро разочаруется в девке...

Васель ни разу не вспомнил о матери с тех пор как уехал, Гелина это чувствовала или, во всяком случае, ярко казалось ей, что чувствует. Первое Мировещение она встречала одна, и было ей до того тоскно, что места себе найти не могла в собственном доме; а сердце между тем весьма неприятно кололи иголочки материнской ревности... С каждой колодежкой неприязнь к Меланье росла – так снежный ком, скатываясь с горы, увеличивается в размере.

Гелина сразу бы отвернула сына от неугодной ей "селючки", избавила от страданий, ежели б то было возможно – но, увы, искренне любящего никакими чарами не спасти...

Могла б она, чего греха таить, свести сынову избранницу со свету, но не хотела идти на убийство, когда была возможность приучить девушку к своим правилам или выжить ее, рассорив молодую семью... За каждое убийство Рысковец отнимал несколько лет жизни, чем сильнее ведьма – тем дешевле плата. Гелина, к ее сожалению, значительными умениями похвастать не могла и не хотела уменьшать свою жизнь, а потому сведение со свету было крайней мерой.

***

До самого рассвета не рассеивалась веселая толпа. Не уходили даже те, кому днем грядущим нужно было работать, то бишь батраки и слуги, а прочие, сами себе хозяева, тем более, ибо могли позволить себе отоспаться.

Запылала, точно зарево, яркая зимняя заря. В который раз зазвонил колокол, и люди потянулись к церкви, послушать второе святочное чтение Вилясовой книги, помолиться пред большим образом. По пути народ снова дружно затянул "Божественный лик на иконе".

Набилось людей в небольшой зал, что огурцов в бочку; не все, ясное дело, поместились, и тем пришлось мерзнуть на улице. Впрочем, у многих от холода было припасено верное средство, разгоняющее кровь и еще более веселящее душу.

От мягкого рассветного света, струящегося сквозь небольшие замысловатые оконца, на душу снисходили покой и умиротворение. Большой образ прямо напротив окон сиял от косых лучей показавшегося над полем солнца. Виляс на иконе был изображен живописцем традиционно: добрейшего вида мужчиной в рассвете сил. Божий служитель Фетор читал себе пятую главу священной книги, и под его монотонный голос Меланья задремала, опершись о Васеля, склонив голову ему на плечо. Купец шевельнуться боялся, дабы до поры до времени не спугнуть ее сон.

Не передать, как спокойно и хороше было тогда у него на душе. Молодым купцом овладело нерушимое счастье, то истинное, не имевшее особых причин счастье, какового он за всю жизнь ни разу дотоле не испытывал. Совершенно не верилось, что пару дней назад он мучился, тщетно пытаясь отвлечь себя от горьких мыслей, но все же невольно возвращаясь к ним; а теперь вот Меланья рядом, заснула с кротким и милым лицом на его плече. И люди вокруг необычайно радостные, и церковь все больше заливает мало-помалу теплый свет... Трудно представить даже, что где-то день начинается иначе, со слезами, причитаниями, криком, потерей близкого...

Происходящее казалось Васелю сладким сном.

Из церкви народ разошелся по домам; село успокоилось да затихло. Васель не отказывался от приглашения гостеприимной Осони, решив не разъезжать туда-сюда, отгулять последнюю ночь.

***

Пробудившись, он долго не хотел открывать глаза, как обычно в последние дни, – из-за боязни, что события ему только приснились. Но пред очами предстала скромно отделанная гостевая светлица, и Васель в который раз облегченно вздохнул оттого, что страшное опасение не оправдалось.

Не пивши, не евши, купец с невестой да ее родителями снова отправился на площадь к церквушке – там на высокой жерди установили чучело зимы. После Мировещения поворачивало на весну – два зимних месяца оставались позади, а нагрянуть обещался последний, самый короткий. Пугало сделали из соломы, связанной наподобие детской куклы; на голове выделялся неведомо как прилаженный пятак, тоже соломенный, а на шее – плетёнка чеснока, борца с болезнями, наиболее свирепствующими в холодную пору. Облачили "зиму" в самые непригляднnbsp;– Ты уж постарайся, Бога ради!

&ые одежды, каковые только можно собрать на селе. Бытовала такая поговорка про плохо одетого человека: «Лохмотьями его впору зиму наряжать».

Невдалеке от пугала тетка Захорка, корчмарева жена и известная на все село стряпуха, в большущем котле помешивала кмышку – пшенную кашу с пряностями и мясом. Ради того яства и нужно было приходить голодным – люди верили, что сваренная в последний день года кмышка может излечить внутренние болезни и в дальнейшем охранить от них на некоторое время.

Каждый житель обязательно должен был положить к жерди с чучелом сухую ветку или щепочку -nbsp; таким образом выражалось недовольство зимой, а неприязнь людская понуждала уйти холодную в иные края. Васель и Меланья не пошли против обычая, внесли свою лепту в приличную уже горку, после чего отошли в сторонку и стали наблюдаьб за приготовлениями, тихо разговаривая.

Вскорости сумерки сменились темнотой, и сельской голова дядька Свирад обратился к народу:

– Вот и дожили мы до конца очередного года! Жаловаться на него грех, да и не за что. Хлеба хорошо уродили, засухи не было, мора – тож. Только зима затянулась, не пора ли напомнить, что выметаться ей надобно?

– Пора, пора! – загудели селяне. – Поджигай!

Пан голова обошел вокруг пугала с факелом, и дерево занялось. Недолго после того высокий костер осветил полсела. Молодежь с песней потянулась водить хоровод.

– Подходите, люди добрые, берите кмышку! – зычно звала стряпуха. Она, к слову сказать, мастерицей слыла по готовке важного блюда, и оно у нее выходило и вправду очень вкусным. Каждый получал глиняной полумисок с кашей да спешил есть горячим, чтоб самому согреться. Меланья с Васелём кормили друг друга, что в обычае было у сосватанных влюбленных.