Текст книги "Unknown"

Автор книги: Марина Алиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

Ла Тремуй договорил и выжидательно уставился на Шарля. Тот смотрел в окно совершенно безучастно, как будто всё говорившееся его не касалось.

Весенний день был в самом разгаре. По тёмно-вишнёвому камзолу короля прыгали солнечные блики, выбивая ослепительные искры из граней вшитых в узоры драгоценных камней. Чирикали разбужённые теплом птицы, и весело смеялись гуляющие в небольшом садике под окнами фрейлины Изабеллы Лотарингской. Это лето юная герцогиня, недавно ставшая матерью, решила провести у своей свекрови – герцогини Анжуйской – и красавицы, прибывшие вместе с ней, произвели впечатление при дворе французского короля.

Стоя у окна, Шарль тоже прислушивался к их птичьему чириканью с нескрываемым интересом, и Ла Тремуй озабоченно потёр ладонью подбородок. С тех пор, как этот птичник здесь появился, мадам Катрин всё реже удостаивалась королевского внимания. И, хотя никаких явных предпочтений Шарль никому не выказывал, всё же чувствовалось по всему – интерес в нём зреет не шуточный, что Ла Тремуя, испугало тоже не на шутку. Политик с мужем боролись в нём не долго. «Я вряд ли продержусь в полноправных мужьях, если перестану влиять на дела в этом королевстве», – сказал опытный царедворец ревнивому супругу. После чего, с удвоенной энергией взялся за те дела, которые представляли сейчас для короля Франции вопросы первостепенной важности.

Давняя попытка Ла Тремуя установить взаимоотношения с Бургундией через посредство епископа Кошона когда-то преследовала всего лишь одну цель – мирное соглашение. Но приезд в Шинон этой чёртовой Девы спутал все планы и оставил на первых ролях непримиримую герцогиню Анжуйскую со всем её, так называемым, семейством, которое, как считал Ла Тремуй, готово было включить в свои ряды любого, ненавидящего лично его!

Теперь времена изменились. Мирное соглашение заключено в обход Девы, герцогиню держат в относительном отдалении, где она, по слухам и донесениям шпионов, пишет письма, перебирает какие-то бумаги и, кажется, не слишком довольна. А самое главное, недавно возобновились и тайные переговоры с Кошоном, причём, ради дела, которое, в случае успеха, окончательно избавит от Девы и может быть окончательно нейтрализует опасную герцогиню!

Началось всё с витиеватого письма, которое бовесский епископ переслал Ла Тремую с неким Будоном де Ла Фонтеном, бывшим нотаблем Компьеня, изгнанным за шпионаж в пользу бургундцев. Ко двору французского короля этот господин явился, якобы, в поисках справедливости и жалобой на ложные обвинения. Однако, прошение своё в канцелярии так и не оставил, зато сумел пробраться к секретарю Ла Тремуя…

Кошон любезно предлагал некий общий план по избавлению от Девы, непримиримость которой, по его словам, мешала грядущим соглашениям, как с английской, так и с французской стороны. Потому, дескать, что даже признать состоявшуюся коронацию мешает участие в ней откровенной еретички! Но о самом главном – об избавлении от девицы – он писал так туманно, так расплывчато и иносказательно, что только огромная личная заинтересованность позволила Ла Тремую понять, в чём же именно заключалось предложение епископа.

Ответил он так же заковыристо, справедливо полагая, что дела скажут сами за себя. И тут же отправил надёжных людей в Мелен к капитану де Гирезме. Одних, чтобы распускали среди горожан тревожные слухи о возможном скором нападении, скажем, со стороны бургундцев, а других, чтобы подсказали капитану поехать и попросить помощи у короля. А лучше всего, у Девы…

Встречный ход последовал незамедлительно. Слух о зверских набегах Франке Аррасского докатился даже до французского двора, и король при всех назвал его бандитом, достойным виселицы. Однако, когда стало известно о победе соединённых отрядов Жанны и гарнизонов де Гирезме и Кеннеди, а потом ещё и о том, что Жанна отдала Франке горожанам для расправы, никто почему-то не ликовал. Ла Тремуй сурово нахмурился, и все те, кто с самого начала был против появления Жанны при дворе дофина, и более всего их оказалось среди священников, наконец, открыто и безнаказанно начали негодовать. Дескать, подобная жестокость в Господней посланнице вещь, по меньшей мере, странная. Что с христианским милосердием она должна бы была взять с бургундской стороны выкуп, а не злить герцога Филиппа самоуправством…

А тут ещё, в самый разгар подобных разговоров, прошёл слух о том, что многочисленные и хорошо вооруженные английские отряды движутся в Бургундию, чтобы соединиться с войсками герцога. При этом открыто о возобновлении военных действий никто не заявлял, и перемирие, заключённое в августе, якобы, оставалось в силе. Но факты говорили сами за себя. Поэтому в конце апреля герцогиня Анжуйская предприняла попытку воздействовать на короля, как в старые добрые времена! Явилась на приём с целым ворохом тщательно продуманных умозаключений, потребовала немедленно вернуть Жанну ко двору, потому что с небольшими силами ей против англо-бургундского войска не выстоять, а терять Деву именно сейчас ни в коем случае нельзя, поскольку в Кале, по слухам, скоро должен прибыть малолетний английский король со сворой лордов и дядей Винчестером! Что всё это неспроста и, наверняка, преследует какую-то цель! Что нужно вместе с Жанной призвать обратно и всех военачальников, и быть готовыми ко всему!

Но красноречие мадам пропало впустую. Шарль только досадливо поморщился.

– Опять советы, матушка? Уж коль вы так любите их давать, посоветуйте лучше вашей невестке задержаться у нас до зимы. Её фрейлины так прелестны… А что до Жанны… Пускай себе воюет, она же так этого хотела. И так негодовала на меня за все заботы и просьбы нас не покидать…

Ла Тремуй был весьма доволен развитием дела А тут ещё и знакомый тайный посланник, доставил новую весточку от Кошона.

Теперь этот Ла Фонтен прибился к посольству герцога Филиппа, которое прибыло к французскому королю с чем-то вроде ноты протеста за самоуправные действия в Ланьи «девицы Жанны дю Лис, прозванной Девой». И пока бургундцы возмущались по поводу зверской расправы над Франке Аррасским, которого почитали как смелого воина, и за которого готовы были бы заплатить солидный выкуп, господин Ла Фонтен успел шепнуть Ла Тремую, что, кроме письма, имеет и устное послание от епископа.

– Я всё понял, сударь, – сказал Ла Тремуй, когда уединившись ото всех, выслушал торопливо шепчущего Ла Фонтена. – Можете передать епископу, что лично меня мнение его преподобия, как представителя церковной власти, равнодушным не оставило. Более того, поскольку разговор у нас приватный, я готов признать, что и при нашем дворе некоторые священнослужители высказывали уже опасения по поводу природы голосов, которые, якобы, слышала эта девица. Но… Вы же понимаете, король считает себя обязанным… Нужно время, чтобы он осознал тоже, и тогда… Тогда, да, конечно, всё, что вы предложили, окажется выполнимо…

– Разве зверская расправа над Франке не заставит его величество засомневаться? – спросил Ла Фонтен.

– Не думаю.

Ла Тремуй снисходительно улыбнулся.

– Этот ваш бандит возле Ланьи тоже не прогуливался, ведь верно? К тому же, тот факт, что Жанна выдала его на расправу жителям, которым он понаделал бед, к ереси и колдовству никак не привязать.

– Было бы желание… – начал было Ла Фонтен.

Но Ла Тремуй уже потерял интерес к беседе.

Он не собирался давать прямой ответ прямо сейчас – хотел ещё поторговаться. К тому же, не считал возможным обсуждать столь важный вопрос всего лишь с посланником, который вряд ли был этого достоин и, наверняка, не понимал всю глубину замысла. Замысла опасного, но очень привлекательного, и, что самое приятное, ставящего Ла Тремуя в положение человека, от которого зависит, КАК БУДЕТ ДАЛЬШЕ! Из-за этого он решил не ставить короля в известность о своих делах с Кошоном, хотя и пускал епископу пыль в глаза, давая понять, что действует с королевского, якобы, согласия.

Что делать, сердца монархов слишком изменчивы. И, кто знает, не решит ли вдруг Шарль, что его тёща, так ловко устраивавшая все дела в прошлом, распорядится и с будущим этого королевства куда лучше Ла Тремуя. А такое вполне могло случиться, учитывая слишком убедительную красоту и доброжелательность фрейлин молодой герцогини Лотарингской, так внезапно приехавшей ко двору… Поэтому сразу соглашаться с тем, что Ла Фонтен передал на словах, было рановато и, во многих смыслах, рискованно. Кошон открыто называл Компьен, тем местом, где удобнее всего пленить Деву, и даже советовал в будущем пообещать начальнику городского гарнизона де Флави полную власть над городом за ту услугу, которую он окажет в этом пленении. Но всё получалось слишком открыто, прямолинейно… Ла Тремуй даже чувствовал, что готов обидеться – не за дурачка ли его держит Кошон?

Но потом, по здравом рассуждении, честно себе признался, что в любом другом месте провернуть подобное было бы невозможно! Или крайне затруднительно, учитывая, скольких людей пришлось бы привлекать и подготавливать… Только Компьен! К сожалению, только Компьен!

Понятно, что в случае удачи герцогиня Анжуйская сразу же, первая, закричит о заговоре и начнёт тыкать пальцем в Ла Тремуя – его, дескать, вотчина! Но… будь, что будет! Выгорит дело, и он сумеет объясниться с любым, кто начнёт задавать вопросы и сыпать обвинениями. Благодарный король преданного слугу не оставит на растерзание. А не выгорит… Тоже, наверное, сумеет… Хотя, если Жанна и в этот раз вернётся с победой, объяснять никому ничего не придётся – герцогиня уничтожит его в считанные дни…

Ла Тремуй кашлянул, привлекая внимание короля. Тот всё ещё смотрел в окно, но руки, сложенные за спиной, еле заметно дрогнули.

– Жан Люксембургский? – переспросил Шарль таким тоном, словно не прислушивался к женскому смеху, а всё время только и думал о том, что сказал ему министр. – Это же бургундский капитан. Вы предлагаете мне ещё больше разозлить Филиппа, который из-за какого-то бандита уже прислал целую свору делегатов? Что же будет из-за Люксембургца? Война?

Король, наконец, подошел к Ла Тремую и посмотрел ему в лицо каким-то странным, почти ласковым взглядом.

– А вот я думаю, не предложить ли Филиппу новый мирный договор. Пускай приедет в Осер, и мы вместе ещё раз порешаем, как жить дальше.

Глаза Ла Тремуя забегали.

– Но… Ваше величество, один раз герцог уже нарушил все договорённости… Стоит ли снова?

– Вот и посмотрим, – мягко заметил Шарль, после чего улыбнулся Ла Тремую, как доброму другу. – Любому лжецу надо дать шанс одуматься…

Шаг назад (Бургундия)

– … Так вы полагаете, Ролен, что наш епископ обратится к Ла Тремую?

– Я не полагаю, я уверен, ваша светлость. Он сказал мне об этом почти напрямую.

– Не глупо ли это?

Де Ролен немного подумал.

– Кошон торопится, ваша светлость. Вряд ли ему удобно будет искать сейчас кого-то другого… И почему бы не Ла Тремуй? Он достаточно влиятелен. К тому же, под его рукой Компьен… Место удобное… Де Флави, который там комендантом, Ла Тремую всем обязан…

– Но влияние самого Ла Тремуя висит на волоске, – заметил Филипп.

Он ещё помнил странный взгляд французского короля, когда тот спрашивал, знал ли его министр о происхождении Жанны или нет, и давно ождал каких-нибудь неприятностей для ловкого царедворца. Но Шарль, похоже, вёл собственную игру и до сих пор держал Ла Тремуя при себе, несомненно, с какой-то целью. А, учитывая воспитание, которое он получил в Анжере у мадам… – о, чрезвычайно хитрой и умной мадам герцогини – бдительность в отношении его действий и намерений терять не следовало.

– Мне не нравится, как вы провели это дело, Ролен, – с недовольством в голосе сказал Филипп. – Господин Кошон теряет почву под ногами и, в отчаянии, чего доброго, может решить, что я уже согласен участвовать в его делишках, как послушный мальчик, готовый взять на себя всю ответственность! Зачем вы оставили ему надежду? Я ничего ещё не решил! И пока склоняюсь к тому, чтобы согласия своего не давать.

Де Ролен медленно облизнул нижнюю губу.

– Это дело имеет множество выгод для вас, – произнёс после паузы. – И вам не обязательно быть послушным мальчиком, потому что я готов предложить вам кое что… Собственный план, который обдумал, когда возвращался, и который, возможно, позволит вашей светлости определиться… Не буду скрывать, дело сомнительное с точки зрения вопросов чести, но допустимое, как политическая необходимость… и, как мера, которая обезопасит вас от любых случайных и не случайных неприятностей… Тогда, что бы ни затевалось за вашей спиной, вы легко можете повернуться ко всем, с открытым, так сказать, забралом, и никто – абсолютно никто – не сумеет потом упрекнуть вас в чём-либо, не повредив при этом собственной репутации.

– Как заманчиво, – вскинул брови Филипп. – До сих пор обесчестить себя с прямой выгодой удалось только Монмуту под Азенкуром

– Я не говорил о бесчестьи, сударь. Достаточно будет лишь написать письмо и предупредить французского короля о том, что затевается против его Девы. В известном смысле, это будет даже благородно.

Лицо Филиппа дрогнуло, но де Ролена он не прервал, только резко отвернулся. И канцлер, выждав немного, продолжил более уверенно.

– Это выгодно вам со всех сторон. В том случае, если всё происходит с молчаливого одобрения короля Шарля, подобное «дружеское» предупреждение заставит его задуматься и, может быть поменять, а то и отменить планы… Зато вы лишний раз докажете, что были искренни, когда сообщали его величеству о происхождении девицы и, когда заключали с ним мирное соглашение…

– С этим ясно. Дальше.

– Если же господин Ла Тремуй своего короля в известность о планах епископа Кошона не поставил, то, выдать его просто необходимо. Иначе, ситуация может обернуться не в вашу пользу, сударь. Кошону нужен суд над ведьмой и еретичкой, чтобы выслужиться перед его светлостью герцогом Бэдфордским. Тому требуется доказать, что коронация не могла быть священным действом, коль скоро устроена была колдовством. Сговариваясь, они построили расчёт на вас… точнее, на том, что Деву вы передадите только им в руки! Но, представьте, что будет, если король Шарль захочет свою Деву выкупить и припомнит вам мирное соглашение?

– Он не захочет её выкупить, – не слишком уверенно обронил Филипп.

– А вдруг! Не забывайте, ваша светлость, что при дворе французского короля есть ещё и герцогиня Анжуйская. Что если она сумеет убедить его величество? Одно дело ваша тайная договорённость о поражении Девы под Парижем, и совсем другое – открытый плен, суд, а возможно и казнь, королевской сестры! Мадам герцогиня слишком трепетна, когда дело касается королевской крови…

– В этом её можно понять, – буркнул Филипп. – Но Бэдфорд обещал, что казни не будет.

Де Ролен замотал головой.

– Для непосвящённых казнь состоится по всем правилам. Казнят кого-то другого, и это вряд ли помешает герцогине поднять шум, если она решит обвинить вас и герцога Бэдфордского в убийстве сестры французского короля! В этом случае, письмо станет вашей индульгенцией. Вы предупредили – он ничего не сделал, зато сделал Бэдфорд! А дело посредника всегда сторона… Пытался помочь – помощь не приняли – всё! Руки отмыты… Мне продолжать ещё?

– Не надо.

Филипп задумчиво побарабанил пальцами по нижней губе. Вздохнул…

– Я понял… Вы были убедительны, Ролен. Пожалуй, составьте письмо. Сами составьте, без секретаря… А я пока подумаю. В этом деле выгоды для нас может оказаться куда больше…

Снова Пуатье

«Лживая, подлая тварь!!!»

Шарль почти бежал в свои покои. Ласковость, адресованная Ла Тремую вызывала тошноту! Король давился ею и, одновременно, упивался, потому что чувствовал, наконец, власть над этим хитрым, столько времени довлеющим над ним человеком!

Ах, спасибо Филиппу! Сначала он избавил от тягостной опеки матушки, а теперь даёт возможность, при первом же случае, избавиться и от слишком предприимчивого министра, приговор которому в душе Шарля давно вынесен, но до сих пор не было достойного повода привести его в исполнение!

Да, конечно, нельзя сказать, чтобы Шарль совсем уж пребывал в неведении о том, что против Жанны Ла Тремуем что-то готовится. Но подозревал он что-то вроде мелкого отравления, или наёмного убийства исподтишка, во время какой-нибудь стычки с бандитами. Из-за чего, с полной приятностью для себя, решил – выгорит дело, и получится, одним махом, убить сразу двух, а то и трёх зайцев, так раздражавших своей неуловимостью! Во-первых, опасной девчонки больше не будет. Во-вторых, не останется причин для разногласий с матушкой. А это радовало Шарля, потому что, как бы ни утомляла её опека, но не признавать, что все дела герцогини были направлены только на его благо, было бы верхом несправедливости! Да и влияние её в Европе оставалось по-прежнему весомым. И, наконец, в-третьих, если бы матушка вздумала разгневаться сама – а она обязательно разгневается, потому что, судя по всему, Девой дорожит – можно было бы искренне поохать вместе с ней, посокрушаться, признать свою недальновидность и недостаточное внимание к сестре, а после всего, отдать ей Ла Тремуя, как единственно виновного, в знак примирения.

Но теперь не то!

Теперь картина другая, и больше всего Шарля в ней взбесило то, что проклятый министр старался и для англичан тоже! И за его спиной! И даже не пытаясь представить свои дела хоть какой-то выгодой для короля, которому лжёт прямо в глаза! А ведь Шарль дал ему шанс!..

«Ничего, ничего! – с ненавистью повторял про себя оскорблённый монарх, заглатывая шагами переходы замка. – Ты мне только Деву убери, а там поквитаемся! И, когда здесь завопят о предательстве, я всё равно буду первым, кто укажет матушке верную цель. Пусть порадуется! Пусть интригует, подставляет мне Ла Тремуя со всеми его происками… А он, в свою очередь, пусть ябедничает на матушку. Они оба это любят! Только тем и живут! Но до сих пор не поняли, насколько изменился я сам, и кого, и насколько внимательно готов теперь слушать! Поэтому, если любезной герцогине взбредёт в голову самой выкупить девицу, она будет поставлена перед выбором: или вечная опала, удаление от моего двора, или сладкая месть Ла Тремую, но девица, в этом случае, останется в плену!

Шарль злобно сплюнул, быстро обтёрся рукой и, свернув за угол едва не сбил с ног стражника перед своими покоями. Солдат с грохотом выронил алебарду, посмотрел виновато… «Сын алебарды», – пронеслось в голове короля его давнее, позорное прозвище. И, выпуская пар, он что есть силы двинул стражника кулаком в лицо. Тот пошатнулся, отступил.

– Ничего… – буркнул Шарль, чувствуя, что гнев отступает. – Но впредь у моих покоев с алебардами не стоять!

«Ничего, ничего, – мысленно повторил он, пока солдат поспешно убирал провинившееся оружие. – Пускай девчонка посидит в плену, остынет. Спеси поубавится… Филипп клянётся, что Бэдфорд создаст ей все условия. А если дело дойдёт до казни, казнит кого-то другого… А, кстати!..»

Шарль уже шагнул вперёд, но замер, как вкопанный, на самом пороге, снова напугав стражника, уже готового расслабленно выдохнуть.

«Что там её светлость говорила о какой-то другой девице? Вот бы кстати пришлась! Надеюсь, Ла Тремуй, занятый своими делами, до неё до сих пор не добрался… Впрочем, когда ему? За своими интригами про всё забыл… А было бы ловко – избавиться ото всех матушкиных девиц разом!».

Эта мысль успокоила окончательно, и мозг, уже без гнева, расчётливо, начал складывать картину новых обстоятельств. «Надо узнать, где вторая девчонка теперь, и оказать ответную услугу Филиппу. А то он как-то слишком переживает за осквернение королевской крови… Пусть сразу предоставит Бэдфорду и Жанну и ту, которая её заменит на плахе. А заодно, надо посоветовать заломить за обеих такую цену, чтобы никто во Франции не смог бы её собрать! Сам я не раскошелюсь, а вот Бэдфорд – пусть… Пусть разорит свой чёртов парламент! И, пока они будут вершить праведный суд, довольные выгодной сделкой, я реорганизую армию, укреплю артиллерию, призову Ришемона, если понадобится… А что? Чем чёрт ни шутит! Военачальник он от Бога, и матушка мешаться не станет – всё по её воле! И потом пускай все лорды, со всеми братьями-Ланкастерами во главе, вопят о неправомочной коронации! Они думают, я боюсь этого суда. Глупцы! Пока папа не утвердит факт ереси, никто не осмелится сказать, что я – незаконный король Франции! А папа не подтвердит. Матушка не зря в своё время заваливала письмами и подарками и Рим, и Авиньон… То-то потеха начнётся, когда до Бэдфорда дойдёт, что, разорив парламент, он ещё и повесил на него расходы по содержанию моей, якобы, сестры!».

Шарль улыбнулся, довольный собой, и, заметив взгляд напрягшегося солдата, дружески потрепал его плечу.

Кале

(апрель 1430 года)

Шесть мощных гребцов легко толкали вперёд лодку, только что забравшую с английского корабля четырёх человек. Закутанные в тёплые плащи кардинал Винчестерский и герцог Норфолк с подчёркнутой заботливостью хлопотали возле бледного, вялого мальчика, который безучастно смотрел на приближающийся французский берег, лишь изредка протягивая руку, в которую милорд Арундел тут же вкладывал кубок с лёгким вином, чтобы помочь справиться с тошнотой. Мальчик делал пару судорожных глотков, давился рвотными судорогами, потом, свесившись за борт, со страданием изрыгал только что выпитое и, повисев без сил на руках дяди-кардинала, садился на обитую бархатом скамеечку, чтобы через пять минут снова протянуть руку за вином.

Этот мальчик был английским королём Генри Шестым. И за его узенькой детской спиной сейчас надменно покачивались на волнах пролива сорок семь военных кораблей с двумя тысячами хорошо вооружённых солдат, приплывших отстаивать право своего короля на французский трон.

– Кто нас встречает? – спросил мальчик, продышавшись после очередного приступа рвоты.

– Епископ Кошон, ваше величество. – Винчестер ласково стёр с плеча племянника неприглядные брызги. – Это преданный нам человек, ваш отец его очень ценил…

– А где дядя Бэдфорд?

– В Руане, ваше величество. Мы тоже туда поедем. Вы немного поживёте в этом прекрасном городе, отдохнёте. А потом туда же привезут французскую колдунью, чтобы судить её вашим именем.

– Я боюсь колдунью, – заныл мальчик, – её следовало саму привезти в Лондон! А лучше, выбросить в море прямо с корабля! Я видел, так казнили одну ведьму… Почему дядя Бэдфорд захотел, чтобы я ехал так далеко?!

– Видимо, герцог сам с ведьмой справится не может, – не удержался от сарказма Норфолк.

Его, как и Хамфри Стэффорда приставил к малолетнему королю парламент чтобы не дать Бэдфорду возможность слишком повлиять на племянника. Арундел же, поплывший со всеми по настоянию герцога Глостерского, хоть и был из Говардов, как и сам Норфолк, явно держал сторону кардинала Винчестера, что уравновешивало силы вокруг юного короля. Пока плыли, пикировались, без особой злобы, скорее ради развлечения. Однако, и Винчестер, и Норфолк прекрасно понимали – если пребывание короля во Франции слишком затянется, озлобленности от них потребуют нешуточной. Поэтому, все лорды в лодке, (кроме Стэффорда, неприлично пившего всю дорогу и не сумевшего спуститься с корабля), с нетерпением всматривались в низенькую фигуру Кошона на берегу. Что он скажет? Удался ли его план? Как скоро поймают девку и доставят в Руан? Или это утомительное путешествие грозит обернуться нелепостью, фарсом, за который по ту сторону пролива спросят со всех!

Кошон холодного ветра словно не замечал. Стоял на берегу, не отрывая глаз от подплывающей лодки и не оборачиваясь на посиневшую от холода свиту за спиной. Поёживался только слегка. Но, что такое озноб тела в сравнении с теплом души, которую грел вид целой флотилии, а более всего, вид одной маленькой лодочки, везущей его триумф – английского короля, обещанного им Бэдфорду!

Свита, правда, оставляла желать лучшего. Его светлость мог бы отправить для встречи племянника людей познатнее той отары клириков, которых Кошон собрал по сусекам королевства. Но… «Мне некогда заниматься такой ерундой, как встреча! Дела в Нормандии всё хуже… Организуйте сами!». Вот и всё, что было сказано!

И слава Господу!

Только сейчас, ожидая этих английских лордов, от которых так и жди открытой свары, Кошон понял, что присутствие в момент встречи представителей французской знати было бы лишним. Они, хоть и присягали некогда Монмуту с полной готовностью, теперь стали какими-то скользкими, скрытными, мутно смотрящими при встрече поверх плеча… Эти, не дай Господь, почуют что-нибудь, поймут про разногласия, и продадут, не задумываясь!

Да и чёрт с ними! Обыденная встреча на продуваемом всеми ветрами берегу не приём послов, в конце концов! Король слишком мал, чтобы понимать, а лордам, как и самому Кошону – чем меньше сторонних людей вокруг, тем лучше…

Из-за спины епископа побежали слуги со сходнями. Гребцы на воде подняли вёсла и лодка глухо ткнулась в брёвна причала

Первым, презирая сходни, выскочил Арундел и, словно не заметил Кошона, деловито помог спуститься величавому кардиналу. Потом появился слегка раздражённый Норфолк, и только после этого Кошон позволил себе подойти, чтобы поприветствовать английского короля.

Бледный мальчик, нетвёрдо ступая, почти упал на руки своим лордам. Пышные приветственные фразы епископа пропустил мимо ушей, и по всему было видно, что хочет он сейчас только одного – поскорее забраться в тёплый возок, да убраться подальше от этой лодки и от проклятого пролива.

– Что с нашим делом? – тихо спросил Винчестер у Кошона, пока хмурый Норфолк поддерживал шатающегося короля.

– Всё хорошо, – умильно прикрыл глазки Кошон.

– Это вы так считаете, или дело уже сделано? – прошипел Винчестер. – Меня волнует реакция Филиппа Бургундского. Будет ли он твёрд до конца, если французский король захочет всё-таки девчонку выкупить?

– Не захочет, – любезно осклабился Кошон. – То есть, за герцога Филиппа я ручаться не могу, но в окружении, так называемого, французского короля есть люди, которые, в нужный момент, подскажут, как ему лучше поступить.

Винчестер недоверчиво покосился, но говорить ничего не стал. Норфолк уже оглядывается, да и проделанный путь к долгим беседам не располагал – добраться бы уже до дома какого-нибудь…

– Но ведьму-то точно поймают? – только и спросил устало.

– Ловушка уже подготовлена, милорд.

Ланьи – Компьен

(май 1430 года)

Две девушки стояли на краю широкого, ровного, как водная гладь, поля. Позади них раскинул свои шатры военный лагерь, но впереди всё было ещё настолько мирным и тихим, что казалось даже птицы, чтобы не спугнуть тишину, не доводили до конца робкие, недоверчивые трели.

Весна наполнила собой весь мир. Рассветный туман над полем казался хрустальном стеклом, сквозь который просвечивала первая зелень и сиреневые головки ранних полевых цветов. Тонкие прохладные запахи, идущие от просыпающейся земли, дарили надежду и мечту. Надежду на то, что всё будет хорошо и мечту о лучшем. Даже военный лагерь за спиной девушек более походил на турнирное стойбище, чем на походный бивак. Сонный, размякший ото всех этих невольных надежд на лучшее будущее, он ворочался, как ленивый, сытый кот, которому сейчас не до мышей.

И девушки стояли и молчали сколько было возможно, потому что всё самое главное между ними давно рвалось быть высказано, но не хотелось именно сейчас пугать мирную тишину словами ненужными и стыдными из-за откровенного неверия в то, что эта общая надежда на лучшее когда-нибудь оправдается. Во всяком случае, для них.

Ещё в Ланьи Клод рассказала Жанне о том, как узнала о её новом походе. И, как сразу же, не откладывая на потом, начала собираться в дорогу, пользуясь отсутствием господина де Ре, срочно уехавшего в Бретань. Про своё намерение уйти она тайком сообщила только причётнику и лекарю, её лечившему.

Оба, естественно, всполошились и даже хотели посылать нарочного к барону. Но Клод оказалась настолько непреклонной, как в отношении своего желания уйти, так и в нежелании сообщать об этом барону, что обоим пришлось отступить.

– Без тебя, что ли, не обойдутся? – пробурчал, смиряясь, причётник. – Пойдёшь-то как? Одну не пущу, так и знай!

– Одна и не пойду, – согласилась Клод. – Но из замка, как я слышала, скоро обоз пойдёт в Пуатье. С ним и отправлюсь.

Лекарь, со своей стороны тоже попытался на неё воздействовать. Потребовал осмотреть рану и, как умел, старательно делал вид, что дело плохо. Но Клод долго хмурить брови ему не дала. Они достаточно общались, и в долгом пути из Парижа, и в первые дни пребывания в замке, чтобы можно было теперь друг перед другом притворяться. Лекарь был ещё достаточно молод, и, как всякий молодой человек, пытался произвести впечатление на девушку, которая, по воле обстоятельств, других собеседников кроме него не имела. Поэтому, не зная иного способа, он по дороге поражал Клод своими лекарскими знаниями и подробно рассказывал о ранах, способах излечения и симптомах излечивания. Так что теперь она и сама могла понять, что рана в предстоящем пути помехой быть не может.

– Я тебе сказала, что ухожу только затем, чтобы ты успокоил господина барона, – обрубила девушка всякие попытки запугать её возможными осложнениями. – Скажи, что я за всё ему благодарна. Что всё понимаю… Но… Пусть он тоже поймёт, что иначе поступить я не могла.

До Ланьи Клод добралась на удивление спокойно и даже быстрее, чем ожидала, поэтому сочла своё везение добрым знаком. Или благословением, потому что поступала правильно. Особых происшествий по дороге не случилось. А когда пришла пора расставаться с обозом, и возникла нужда в новых попутчиках, девушке и вовсе повезло. Несколько рыцарей гарнизона господина де Гирезме как раз возвращались из Пуатье и заночевали в том же придорожном трактире, возле которого стал на ночлег и обоз из Сабли.

Утром, увидев, как эти рыцари, в полном вооружении усаживаются на коней, Клод подошла к ним, распахнув плащ, чтобы её пажеский камзол был хорошо виден, и спросила, не к армии ли они направляются. На грубовато заданный вопрос, зачем ей, рассказала, что состояла пажем в свите Девы, была ранена, но теперь, излечившись, спешит обратно и просит взять её с собой, если господа едут в Мелен, к войску. Рыцари в ответ как-то странно хмыкнули – не зло, не обидно, скорее непонимающе – а один, который, видимо, участвовал в прежних походах Жанны, подъехал к девушке, наклонился с седла и откинул полу её плаща, чтобы лучше рассмотреть камзол. Потом глянул Клод в лицо.

– Лошадь есть?

– Есть, – сказала Клод, у которой стояла при обозе смирная лошадка из баронской конюшни.

Рыцарь коротко кивнул. А остальным бросил: