Текст книги "Unknown"

Автор книги: Марина Алиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Шарль уже привык к мысли, что Господь на его стороне, и убедился, что мысль эта эффективнее прочих.

* * *

Было решено осадить крепость Ла-Шарите на Луаре, и послушный д'Альбре двинулся в поход незамедлительно. Жанна, ещё питавшая надежды на то, что в благом деле освобождения Франции все единомышленники, поехала с ним. Теперь на военные советы её приглашали весьма почтительно, но слова не давали. Если же она сама начинала что-то горячо предлагать, выслушивали невнимательно с явным нетерпением, давая понять, что её вмешательство лишь помеха в обсуждении собственных планов.

Однако, сторонники Жанны нашлись и в этом войске. С их помощью удалось уговорить д'Альбре начать осаду крепости Сен-Пьер-ле-Мутье, к которой французы подошли 4 ноября. Ходили, правда, слухи, что, дав согласие на штурм, д'Альбре грязно выругался и в узком кругу своих приближенных сказал: «Если эту чёртову девку сегодня подстрелят, я лично выпью за меткость бургундского стрелка». Но крепость, тем не менее, осадили и штурмовали.

Поначалу безуспешно. Крепкие стены, многочисленный, яростно сопротивляющийся гарнизон и активная помощь населения Сен-Пьер заставили французов отступить после первой атаки. Возле городских рвов задержалась только жалкая кучка солдат, среди которых д'Олон, легко раненный во время штурма, разглядел и Жанну. Совершенно вымотанная, расстроенная, она стянула с головы шлем и на все уговоры отступить отвечала упрямым отказом.

Оруженосец похолодел. За все прошедшие бои, д'Олон привык целиком отдаваться сражению, потому что знал – Жанну окружают неусыпной заботой высокородные господа – де Ре, Ла Ир, Алансон, или их рыцари. Но сейчас вокруг девушки он увидел так мало людей! И этот снятый шлем!.. Как только со стен Сен-Пьер рассмотрят, что это именно Жанна, её изрешетят стрелами – лучшей мишени не придумать! Какой-то рыцарь из оставшихся пытался её загородить. Но его доспехи, повреждённые, помятые и кое-как заклёпанные обозным кузнецом, были слабой защитой даже для него самого. Куда им до брони герцогов и баронов! От одной, ну, даже от двух стрел ещё уберегут, да и то, не рыцаря, а Жанну, которую он закрывает, а потом что?!

Соскочив с коня оруженосец подбежал к оставшемуся отряду.

– Жанна! Почему ты одна?! Уходи сейчас же, здесь нельзя!.. Если увидят со стен?!!! Где солдаты?! Кто дал приказ тебя оставить?!

Жанна, глядя в какую-то, видимую только ей, точку на земле нервно дёрнула головой. Губы её побелели, когда она, почти по слогам, медленно выговорила:

– Я не одна. Со мной пятьдесят тысяч моих солдат. Мы уйдём отсюда только туда.

Она махнула рукой в сторону городских ворот.

– Всё время это повторяет, – растеряно сказал д'Олону рыцарь в помятых доспехах. – Может, у неё видения?

Д'Олон потянул Жанну за руку.

– Нужно уходить… Тебя вот-вот заметят…

На стене перед ними уже замелькали остроконечные шлемы бургунцев. Понеслись команды по цепи, и тетивы на луках готовы были натянуться.

Откуда-то к оставшимся под стеной подбежал ещё один отряд французов.

– Что нам делать, Жанна?

– Отступать, – буркнул им д'Олон.

Но тут девушка словно очнулась.

– Нет! Хватайте вязанки, доски, всё, что найдете, чтобы навести мост через ров! Подойдём к стенам вплотную, доставим лестницы… Мы возьмём этот город, потому что с нами Бог! Жан, – крикнула она д'Олону, – скачи, верни остальных! Осталось всего одно усилие и мы победим! Я это обещаю, так и скажи!

Солдаты засуетились, видя такое воодушевление. Кое-кто уже подтаскивал доски от телег, привезённых под стены с началом штурма, другие бросились помогать. Рыцарю в битых доспехах протянули подобранный кем-то большой щит, чтобы надёжнее прикрыть Деву. Оруженосец тоже не стал мешкать. Бегом возвращаясь к брошенному коню, он закричал что есть мочи, чтобы слышно было даже на городских стенах:

– Видение! У Девы было видение! Мы победим сегодня!!!

Отступающие остановились. Несколько рыцарей, не вложивших ещё мечи в ножны, вскинули их над головой, созывая своих людей. Разгоряченные недавним штурмом солдаты, озлобленные неудачей и понукаемые желанием всё-таки взять своё, охотно кинулись назад, хватая по пути всё, что могло пригодиться при строительстве моста. Со стен посыпались стрелы, но те, кто уже роился во рву и около него прикрылись щитами и ещё не пущенными в дело досками. Каким-то чудом, словно удвоив силы, они навели мост очень скоро, и вот уже первые осадные лестницы, пружиня, уперлись в стену под просветом между зубцами крепостной стены. Два бургундских лучника, будто сросшиеся спинами, тут же высунулись, пустили по стреле и отпрянули. На их месте немедленно появились новые. Ещё несколько стрелков рассредоточились по бойницам воротной башни. И хотя стрелять оттуда по ползущим по лестнице французам было не слишком эффективно, они старались поразить тех, кто достраивал наведённый мост.

Жанну на сей раз прикрыли щитами настолько основательно, что она не могла даже отдавать команды. Да и взобраться на стену по первой осадной лестнице ей не дали. Однако, уже на второй девушка оказалась в числе первых. Трое солдат залезли перед ней, раскидали бургундских лучников, и, когда Жанна оказалась на стене, а следом за ней и другие, с громкими криками «Победа! С нами Бог!» бросились к башням у первых ворот, где уже рубились возле подъёмных колёс и теснили бургундцев дальше от решётки, которая вот-вот должна была подняться.

Город как-то сразу почти перестал сопротивляться.

По осадным лестницам не залезла ещё и половина атакующих, а поднятый мост уже опускался – нехотя, с усилием, словно понимал, что он последний кто ещё противится напору захватчиков.

– Все на мост! – заорал кто-то.

И оставшиеся отряды французов полезли прочь изо рва. Мост ещё висел в воздухе, а самые нетерпеливые прыгали на него, подтягивались локтями, коленями, чуть ли не зубами, и перехватив удобнее меч, топор, булаву – у кого что было – неслись к поднимающейся перед уже раскрытыми воротами решетке.

– Победа! Победа! – кричали на башнях.

А Жанна, снова всеми оставленная, вдруг осознала, что впервые над её головой в момент торжества не реяло её знамя.

«Мне больше не победить», – почему-то подумала она с тоской.

* * *

5 ноября запылённый гонец привёз Филиппу Бургундскому известие о том, что Сен-Пьер пал, и французское воинство движется на крепость Ла-Шарите. Несмотря на нахмуренные брови, герцог позволил себе рассмеяться. И канцлеру де Ролену, когда остались наедине, заметил:

– Смотрю, наш королёк быстро учится быть умным. Стань он лакеем, цены бы ему не было – одним махом всем угодил. Бэдфорду тем, что не пошёл на Нормандию, где, без сомнения, победил бы окончательно. Деве своей тем, что дал ей всё-таки повоевать. Ла Тремую тем, что отстранил всех его недругов от управления войском, а мне тем, что послал на Бургундию усталого д'Альбре, вместо военачальников толковых. Да и захватить они намереваются не что-нибудь, а Ла-Шарите, который я и сам бы желал отобрать у этого бандита де Грессара^{40. Как думаете, Ролен, французский король просто хочет таким образом подтолкнуть меня к открытому союзу с собой, или имеет в виду нечто большее? Де Ролен поводил бровями, но ничего не ответил. Давно зная своего господина, он по тону уловил, что ответа пока не требуется.}

– Его армия откровенно слаба несмотря на захват Сен-Пьер, – продолжал, между тем, Филипп, словно объясняя всё самому себе. – Не так давно крепости просто раскрывали ворота перед французской девицей, а теперь ей пришлось дважды атаковать, хотя, Сен-Пьер совсем не Париж… Не кажется ли вам, господин канцлер, что наш дорогой кузен перед нами расшаркался более, нежели перед остальными? Судя по всему, он предоставляет мне возможность избавить французский трон от его божественной спасительницы. Или я не прав? Стены Шарите толсты и высоки, а холода всё ближе. Мало кто отважится на осаду… Что же посоветуете повелеть моему бандиту де Грессару? Просто отсидеться, или первейшей целью поставить пленение девицы, а то и…

Герцог выразительно махнул в воздухе рукой, как будто что-то отсекал.

– Король Франции пока мало чем доказал свою состоятельность, чтобы вашей светлости следовать его побуждениям, – покачал головой канцлер – А по поводу девицы… Папский капитул о ней молчит, так что и нам спешить не надо. Пускай господин де Грессар просто сидит в крепости. Погода и маршал д'Альбре всё сделают сами. С девицей же своей его величество пускай тоже разбирается самостоятельно. При всём уважении, вы, сударь, не столь ловки, чтобы всем угождать.

Филипп с притворным огорчением вздохнул.

– И правда.

* * *

Осада Ла-Шарите провалилась.

Замерзающие солдаты ползли на штурм с явным принуждением. На советах в палатке д'Альбре уже не раз поминали короля Генри, увязшего под Мо примерно при тех же погодных условиях. Жанну приготовились не слушать вообще, но она молчала, осознав, наконец, всю нелепость похода, в который ей позволили отправиться.

Кое-как продержались с месяц на вялых атаках и отправились восвояси.

Шарль был доволен. Популярность военных действий таяла на глазах, и никто уже не замирал благоговейно при появлении Жанны. Простолюдины на улицах ещё могли покричать, заметив её выезд, но при дворе, в лучшем случае, ограничивались дежурными улыбками. Герцогиня Анжуйская притихла, а её Рене, крайне раздражавший Шарля своими разочарованными взглядами якобы старшего братца, вообще скоро должен был покинуть двор.

Вот уж за что спасибо герцогу Филиппу! Никто не сомневался – именно с его подачи осмелел вдруг граф де Водемон, который потребовал права на герцогство Лотарингское. Учитывая, что Карлу Смелому править осталось недолго, притязания были вполне обоснованы – по женской линии Водемоны являлись потомками Фридриха IV, сто лет назад правившего Лотарингией. Однако, граф, даже при всех обоснованных правах, ни за что не отважился бы на это, не стой у него за спиной Бургундия. Так что, после Рождества Рене поедет утрясать личные дела, и разочаровываться в короле станет уже некогда. Алансон дуется в Анжере, бастард вернулся в Орлеан, а без них прочие военачальники Жанны были уже не так активны.

Вот теперь девушка могла видеть своего короля и говорить с ним сколько угодно, жаль, правда, что сказать ему уже было нечего. Вчерашние соратники, с которыми она могла бы обсудить своё нынешнее положение, были удалены, кто куда. Хотя, и те, кто остался при армии, не столько воевали, сколько задирались с кочующими отрядами наёмников и бургильонов, продолжавшими обшаривать страну, словно карманные воры. Д'Олон слишком смущался неприязнью двора, особенно заметной для любого, искренне любящего Жанну, но, вместе с тем, всё ещё чувствовал священный трепет перед этим двором. Раймон же, напротив, заскучал настолько, что взялся вдруг изучать грамоту и, высунув язык, каждую свободную минуту, скрипел пером. А Клод…

Жанна ничего о ней не знала, кроме того, что жива и того, что её где-то прячут до полного выздоровления. Выяснять где именно она не решалась после того, как барон де Ре, отводя глаза, путано дал понять, что «для Клод будет лучше пока исчезнуть», и что он обо всём позаботится. Это странное поведение и нежелание открыто смотреть ей в глаза Жанна отнесла за счёт слухов о, якобы внезапном сближении де Ре и Ла Тремуя. Говорили, что барон, слишком заигравшийся в преданность Деве, желает таким образом восстановить прежнее положение при дворе и ищет покровительства министра. И без того подавленная, Жанна приняла и это, как принимают невзгоды люди, потерявшиеся под их обвалом. В конце концов, всякий устраивается в этой жизни, как умеет, лишь бы на Клод это не сказалось. Впрочем, де Ре всегда был к ней добр…

– Вы поможете ей вернуться домой? – только и спросила Жанна у барона.

– Без тебя она всё равно не вернётся…

Жанне показалось, что прозвучало это, как намёк. Но сама она, даже если бы и захотела, уйти не могла. После неудачной осады Ла-Шарите заикнулась было перед королём, спросила, нельзя ли ей вернуться к деревенской жизни, и увидела на лице Шарля полнейшее недоумение.

– Ты хочешь нас оставить?! Бросить на произвол судьбы после того, как все мы, и я первый, не мыслим Францию без её Девы?!

– Я могу поселиться где-нибудь в Шампани, если ваше величество не хочет отпустить меня в Лотарингию.

– Я не хочу отпускать тебя вообще, – заявил Шарль. – Господь велел тебе придти сюда, но уходить назад или оставаться, предоставил решать мне. Или с тобой здесь плохо обращаются? Мало почитают?

– Нет.

– Значит, больше об уходе не говори.

Не придумав, чем ещё отличить Жанну, но желая показать всем, насколько благодарным он умеет быть, король осыпал благодеяниями её братьев. Теперь вся семья носила титул «дю Лис», и произведённый в оруженосцы Жан не знал куда себя девать от распиравшего его счастья.

На рождественском приеме, слушая от них слова благодарности, Шарль был особенно любезен и весел.

– Правда я хороший король? – спрашивал он, наклоняясь интимно к ушку мадам де Ла Тремуй, за которой весь вечер слишком открыто волочился.

– Лучший в Европе, – страстным шепотом отвечала мадам.

Ничуть не смущаясь присутствием супруга, она так же открыто короля поощряла.

– Вы тоже считаете, что я лучший? – поворачивался Шарль к Ла Тремую.

– О, сир… – бормотал тот и натянуто улыбался.

Ему трудно было бы сказать что либо другое. Одаривая, щедро, но избирательно, король назначил его губернатором Компьеня, а мессира де Флави – человека Ла Тремую весьма преданного – капитаном тамошнего гарнизона. Само собой, это последнее назначение было своеобразным комплиментом министру, который покровительствовал де Флави. Но почему-то триумфатором себя Ла Тремуй не ощущал. Губернаторство предполагало частые отлучки от двора и ответственность такого рода, которая может помешать уследить за всем сразу… И дело даже не в жене – её расчётливость не позволит ей сделать глупость – но угнетала, как ни странно, именно невозможность понять, что же угнетает? В воздухе вокруг словно веяло отголоском неясной, непонятной пока тревоги, и даже вид каменно застывшей герцогини Анжуйской Ла Тремуя не радовал. Опалы для неё не последовало, значит… О, Ла Тремуй отлично знал, что значит присутствие герцогини при дворе, пусть даже и без прежнего влияния. Эта ловкая бестия оправится от чего угодно! За целый вечер она не кинула ни одного, даже косого взгляда в ту сторону, где маялся, пожирая её глазами смазливый де Руа, зато имела продолжительную беседу с господином Монстреле, этим писакой, служащим бургундскому дому. Монстреле ещё летом приехал вместе с герцогом Филиппом на переговоры, и французский король крайне заинтересовался его подробными и беспристрастными описаниями прошедших сражений и прочих событий, включая и коронацию самого Шарля. «Я бы доверил вам летопись своего правления, – сказал король, – кабы знал, что оно будет достаточно славным». «Ваше правление, сир, обречено на славу», – поклонился Монстреле. И вот, пожалуйста, теперь он разгуливает на рождественском приёме, разодетый в пух и прах на бургундские деньги, всё осматривает и что-то там пописывает! Его величество пожелал иметь подробное описание празднеств своего первого КОРОЛЕВСКОГО рождества, и не нашёл никого лучше проклятого пикардийца! Когда Ла Тремуй заговорил с ним, чтобы узнать, в каком свете хронист намерен осветить неудачу французских войск под Ла-Шарите, в ответ он услышал: «Неудача есть неудача, сударь. Но, поверьте человеку, который сделал наблюдательность почти ремеслом, честность и в наши дни всё ещё добродетель. Истинно великим она не вредит». И при этом ничтожный Монстреле улыбался так, словно имел в виду много больше того, что сказал…

Честность… Да что он понимает?! Спроси его сейчас, какие дела связывают их с Анжуйской мадам, куда денется честность самого господина Монстреле?!

Ла Тремуй злобно осмотрелся.

В какой-то момент глаза герцогини и министра встретились. И ответная откровенная ненависть во взгляде мадам Иоланды совсем испортила ему настроение. Хорошего этот взгляд не сулил, особенно учитывая тот факт, что девчонка, приберегаемая для чего-то неведомого, так и не найдена до сих пор. А что если королю придёт на ум спросить о ней?!

Ла Тремуй глянул в сторону Шарля. Его величество, изрядно захмелев, почти упал лицом в изгиб шеи мадам Катрин. А та, смеясь грудным волнующим голосом, стрельнула глазами в мужа, будто говорила: «Не смейте ревновать, сударь, я терплю это ради вас!».

К Ла Тремую подошёл Гийом де Флави.

– Безмерно благодарен вам, мессир, – поклонился он. – В ответ вы всегда можете рассчитывать на мою преданность.

– Буду иметь это в виду, – пробормотал Ла Тремуй, еле заставив себя повернуться к де Флави. – Свою должность вы заслужили по праву. Его величество не сомневается, что Компьень отныне в преданных руках. Как, впрочем, и я не сомневаюсь в этом нисколько…

Ненавидящий взгляд герцогини Анжуйской ещё висел перед глазами, как чёрное пятно после долгого глядения на яркий свет, и голос министра внезапно обрёл строгость.

– Однако, эти слова говорятся всем при подобных обстоятельствах. Вас же. Флави, я выделяю особо, потому что по-настоящему преданных куда меньше, чем надежд на них. Вам воздух Компьеня не повредит, скорее, вы сделаете его чище. И, когда возникнет нужда…

Ла Тремуй запнулся, но по глазам де Флави было видно – он понял.

– Я уверен, вы не подведёте, – закончил министр.

Мадам Иоланда тяготилась приёмом.

Только что, выполняя волю короля, герцогиня наговорила кучу нелепиц о Жанне этому Монстреле. Хотя, он хитрый, всему не поверил, но напишет, как надо. Напишет, потому что понял – ждут только этого: лжи, замешанной на тонком слое правды, чтобы так и не так, вроде бы похоже, вроде бы совсем, как было, но странно, противоречиво и путано. Наверное думает, что французскому двору угодно таким образом воссоздать в летописи подлинное чудо… Да и пусть думает.

Сама герцогиня весь последний месяц старательно уничтожала всё, что могло связать её и Жанну. Огромное, писавшееся несколько дней, письмо было отправлено отцу Мигелю, пара десятков писем разослано от Барруа до Италии. Во Фьербуа и Вокулёр отправлены люди, получившие от мадам инструкции наедине и при закрытых дверях. Особый гонец с коротким письмом, более касающимся государственных дел, был послан к Ришемону с поручением тайно передать другое, более длинное письмо мессиру Дю Шастель. Но вся эта деятельность заметно отличалась от прежней. Что-то лихорадочное, нервное сквозило сквозь отдаваемые приказы, придирки к фрейлинам и прочим слугам и, наконец, даже сквозь молчание, когда герцогиня надолго застывала перед высокими окнами замка и смотрела куда-то вдаль пустым, отсутствующим взглядом…

Она пыталась собраться. Она ещё надеялась.

Судьба Жанны мадам Иоланду больше не волновала. Лишь однажды всесильная герцогиня почувствовала укол совести, когда, попросив аудиенции, девушка пришла напомнить о данном когда-то обещании: «Скажите же, наконец, кем я была рождена?». Но даже этот укол вызвала не столько совесть, сколько досада на то, как несвоевременно всё происходит. Менее всего требовалось сейчас сообщать о происхождении Жанны кому-либо ещё, а уж ей самой – в последнюю очередь.

– Ты дитя Божье, – твёрдо сказала мадам Иоланда. – Этого желает король, и пусть так и будет.

Другая, как казалось, более высокая цель занимала сейчас все её мысли.

Шарль не захотел слушать о Клод – это его право. Но если девушка послана Господом, она должна совершить предначертанное. Поэтому, с такой готовностью уничтожала мадам Иоланда все связи с Жанной. Как бы ни был труслив Шарль, он дал слово обращаться с Девой Франции достойно, и герцогиня не сомневалась – король своё слово сдержит. А вот Клод… Для неё следовало создать все условия – усыпить бдительность недругов и ретивость друзей, оставить в покое, под защитой де Ре и не вмешиваться, не вмешиваться, не вмешиваться больше ни во что! Своё дело мадам Иоланда сделала. И пророчество слепого Телло, в который уже раз, обрело для неё новое толкование.

Две реки… Две реки текут возле неё, давно уже по собственной воле, предоставляя выбор: дать им и дальше самим прокладывать русло, или вмешиваться вслепую наперекор, полагаясь только на собственные тревожные предчувствия?

А предчувствия были.

Объяснить их мадам Иоланда не могла. Успокоить тоже. Но и отдаваться им не желала. Её деятельной натуре требовалось хоть какое-то действие, и единственное, что вдохновляло в последние дни, было желание наказать тех, кто пытался ей мешать. Включая сюда и короля, легко предавшего и её многолетнее воспитание, и преданность, и заботу. Давний страх ничтожного мальчика так и не выветрился из мужчины, получившего власть, а этого мадам Иоланда простить не могла.

Как сквозь увеличительное стекло смотрела она теперь на Шарля, и мозг герцогини лихорадочно соображал…

Катрин де Ла Тремуй в очередной раз громко рассмеялась.

Её супруг обводил зал взглядом, от которого старались спрятаться. И только герцогиня Анжуйская, опустив веер и демонстрируя показное равнодушие, свои глаза не отвела, но стиснула ладони так, чтобы стало больно.

– О Боже, у вас кровь, мадам! – всполошилась дама де Прейль.

– Это от веера. Видите, ручка сломалась…

– Вам нужно немедленно уйти!

Вот теперь можно расслабить лицо. Теперь напряженную безразличную маску на нём может сменить так долго сдерживаемое страдание, и оно не вызовет злорадство Ла Тремуя, потому что будет сейчас вполне объяснимо.

Мадам Иоланда устало оперлась на руку де Прейль.

– Вы правы, уйдём, здесь очень душно.

Она поискала глазами короля.

– Его величество беспокоить прощанием не будем.

В жёлтом мареве светильников было видно как глубоко утонула рука короля в складках платья мадам Катрин.

Откуда-то подскочил Филипп де Руа.

– Могу я проводить вашу светлость?

Мадам Иоланда его едва заметила. Мелькнувшая только что мысль, заставила поискать глазами Рене, который присутствовал на приёме, мрачный и погружённый в свои мысли настолько, что даже матери поклонился издалека. Однако теперь его нигде не было видно, и мадам Иоланда, озабоченно озираясь, прошла мимо Филиппа.

– Какое утомительное празднество, – сказала она даме де Прейль, когда обе очутились в холодном тёмном коридоре.

Два пажа факелами освещали дорогу, распугивая уединившихся по углам распутников, и герцогиня вдруг тихо рассмеялась.

– Безумие… Двор копирует своего короля, а король стал истинным Валуа…

Из-за угла выскочила, закрываясь от света молоденькая фрейлина королевы. Следом за ней, оправляя штаны, вышел и степенно поклонился дворянин из свиты короля.

– А скажите, де Прейль, – задумчиво проговорила мадам Иоланда, – та девушка… Помните? Сорель, кажется… Аньез^{41. Она ведь была фрейлиной?}

– Мадам Изабеллы, супруги вашего Рене.

– А… да. Красивая такая… Что-то вспомнилась вдруг…

Шаги мадам Иоланды ускорились.

– Хорошо, что мы ушли, – пробормотала она, воодушевляясь. – Я забыла о своей невестке, а ведь Рене сейчас будет слишком занят, чтобы заботиться о ней. Нужно немедленно написать Изабелле и, как можно скорее, пригласить ко двору. Моя бедная дочь-королева совсем заскучала без подруг…

Замок Сабль. Бретань

(зима 1430 года)

– Так вы уже маршал?

– Да. За Патэ. Жезл получил перед коронацией, если помните.

– Нет. Я помню только то, что получил сам – пинок под зад!

Артюр де Ришемон сердито постучал пальцами по колену и расстегнул пряжку на вороте.

Он только что приехал в замок к де Ре, и ему не нравилась чрезмерная предусмотрительность, которой окружил барон своё пребывание здесь. Всюду посты, заслоны, по три караульных на каждой башне, поднятый, как при осаде, мост, хотя ни о какой реальной опасности речи пока не шло…

Не нравились, впрочем, и многие другие вещи. В частности, письмо от герцогини Анжуйской, из которого стало ясно, что король узнал о происхождении Жанны, и узнал это от Филиппа Бургундского. Тут Ришемон откровенно струхнул, ожидая, что в разглашении этой тайны его сразу и обвинят, что было бы справедливо, но очень уж некстати. Не хватало потерять последних союзников! Однако, обвинений не последовало. Зато герцогиня очень просила оказать помощь барону де Ре в его тяжбе за Сабль с неким господином Бюелем, и держать войска, на всякий случай, наготове.

Об этой тяжбе, возникшей так же внезапно, как и тяжба Рене с Водемоном, Ришемон уже слышал. Но просьба герцогини оказать барону помощь войсками насторожила. Дело представлялось слишком мелким для военного вмешательства извне. Зато донесения собственных шпионов и слухи, роящиеся по Бретани слишком часто содержали сведения о де Ре, связанные с делами странными и непонятными. То барон страстный сторонник Девы, то ищет покровительства Ла Тремуя и покидает двор накануне военной кампании… Потом вдруг тяжба эта за Сабль, совершенно неуместная, не ко времени и мало обоснованная даже с юридической точки зрения, но развязанная слишком нагло, беря во внимание, что де Ре не последнее лицо в королевстве…

Танги дю Шастель, всё ещё преданный сторонник герцогини, поддержал её просьбу о помощи де Ре и предположил, что тяжба была подстроена. «Но зачем?», – всё время спрашивал себя Ришемон. Чтобы окончательно отдалить де Ре от Жанны? Тогда совсем непонятно, ведь маршал уехал сам, ещё до того, как д'Альбре повел войска на Бургундию… Поговаривали, правда, что уехал он не один. Что пуще глаза бережет барон некоего пажа, раненного под Парижем, и, что паж этот, вроде, один из тех людей, что прибыли с Девой, и сам более похож на девушку… В этом, конечно, могло что-то крыться, но что?!

Попытки разговорить Танги не привели ни к чему, если, конечно, не брать в расчёт гнев, охвативший Ришемона. Пришлось довольствоваться слухами, благо недостатка в них не было, и отставной коннетабль, словно слепец, ощупывал каждую новость, приносимую шпионами. Вертел и так, и этак, прикидывал возможное развитие, рассчитывал, как шахматную партию, но при этом прекрасно понимал, что полного представления о делах не получит. Поэтому, сколь бы ни настораживала его просьба герцогини оказать де Ре помощь в его мутной тяжбе, интерес к её собственным делам оказывался сильнее. Интерес, подогретый острым желанием узнать, что же это за новая девица появляется в тухлом вареве политических интриг?

О девице этой, несомненно тй самой, что жила теперь у де Ре под видом пажа, Ришемон всерьёз задумался после того, как один бретонский дворянин, чей родственник служил при короле, рассказал о странном случае. По его словам, в одно из дежурств этого родственника, король был не в духе, и за обедом, где, кроме королевы присутствовали только герцогиня Анжуйская и граф Менский, раздражённо спросил герцогиню: «У вашего Рене недавно родилась дочь, не так ли? Надеюсь, матушка, вы не представите её ко двору, как ТРЕТЬЮ Деву Лотарингии?». Граф Менский удивился: «Почему третью?». На что король ответил крайне язвительно: «О-о, её светлость, желая нам угодить, но, полагая видимо, что сами мы ни с чем не в состоянии справиться, словно кудесник, вытаскивает из рукава Деву за Девой. От очередной я недавно еле открестился, но, если появится третья, то даже себе я не смогу объяснить это, как желание всего лишь угодить…»… Королева и граф, по словам придворного, выглядели ничего не понимающими. Зато герцогиня страшно побледнела и не проронила ни слова.

Ришемон тоже сделал вид, что мало понял. Дворянину велел помалкивать на всякий случай, но в уме быстро сложил всё, что складывалось в общую картину.

Вторая Дева! Паж, прибывший с Жанной и раненный под Парижем, где, по разошедшимся разговорам, она над кем-то страшно убивалась и плакала… Де Ре, бросивший всё, ради раненного, то ли мальчика, то ли девушки, очень похожего на того пажа… Герцогиня, откровенно советующая в своём письме забыть всё о Жанне и держать войска наготове… Раз, два, три! У неё определённо есть какой-то план про запас!

Что ж, в таком случае стоит призадуматься об оказании помощи. Анжуйской мадам в уме не откажешь. После коронации показалось, было, что от дел она отошла, но, слава Господу, это только показалось. Лишь бы новую девчонку снова не объявили чьим-либо бастардом. Ришемон не любил повторяться, и своими войсками жертвовать в этом случае не собирался совсем. В любом другом, почему бы и не помочь, если дело того стоит…

Поэтому он быстро собрал отряд самых преданных вассалов и поехал в Сабль, намереваясь разговорить де Ре, во что бы то ни стало.

– Что же нового при французском дворе, барон? Ла Тремуй ещё в силе?

Де Ре, который совсем не был удивлён прибытием внушительного отряда вооружённых гостей, любезно сделал вид, что верит неосведомлённости Ришемона.

– Пока да.

– Пока? – хмыкнул Ришемон. – Что же означает это ваше «пока»?

– Надежду, сударь. С некоторых пор король позволяет себе слишком открытые ухаживания за супругой господина Ла Тремуя.

Бывший коннетабль перевёл кислый взгляд на каминную решетку, за которой, треща, прогорало распиленное дерево.

– И что? Как фаворитка мадам Катрин только упрочит положение супруга.

– Но герцогиня Анжуйская думает по-другому.

На лице Ришемона румянцем проступила досада.

– Не больно-то я доверяю теперь Анжуйскому семейству. Танги дю Шастель от них сбежал, да и мне сколько было обещано в своё время, а сколько дано на деле? Вряд ли отлучение от двора может сойти за звание командующего… Впрочем, по слухам, и сама герцогиня теперь прежнего влияния не имеет. Похоже, в её планах что-то не заладилось, так?

Он с надеждой взглянул на барона – клюнет, или нет? Но де Ре невозмутимо лишь приподнял бровь.

– Герцогиня так же может ответить вам недоверием, сударь. Нашу встречу она словно предвидела и просила выяснить, каким образом Бургундец мог оказаться так осведомлён о происхождении Жанны? Король не отрицал, что узнал всё от герцога Филиппа, поэтому её светлости стало очень интересно, не у вас ли, или у вашей супруги следует спросить, откуда узнал сам герцог?

– Понятия не имею, – пробурчал Ришемон, отводя глаза.

Но тут же он снова вскинул их на де Ре.

– Между прочим, благодаря этой осведомлённости, Филипп увёл свои войска из-под Орлеана! Как человек военный вы не сможете принизить всю значимость этого шага!

– Конечно, – легко согласился де Ре. – И мадам герцогиня это тоже понимает, поэтому вопрос о недоверии между нами сейчас не стоит. Скорее наоборот, через меня её светлость предлагает вам новый союз против Ла Тремуя, положение которого только кажется прочным. Все эти ухаживания короля слишком напоказ, и герцогиня, хорошо зная его величество, уверена – король сознательно выводит Ла Тремуя из себя, чтобы вызвать его на открытый конфликт.