Текст книги "Unknown"

Автор книги: Марина Алиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Как всякий человек, одержимый какой-то идеей, Жанна тут же сделала нужный ей вывод – всё так происходит только потому, что миссия её не выполнена до конца. «Я дала дофину всего лишь корону, а должна дать столицу и всю страну!». Поэтому, когда Клод снова заговорила о возвращении в Домреми, она ответила отказом более решительным, чем в первый раз.

– Королевский двор не вся Франция. Нельзя обманывать ожидания тех, кто ещё верит в меня, – твёрдо сказала она, имея в виду армию и тех горожан, что приветствовали её на всём пути до Суассона.

Верящих, действительно, были толпы. Где бы ни проходило победоносное французское воинство, везде находились добровольцы, горящие желанием встать под знамя Божьей посланницы. А комендант Суассона Гишар Бурнель, приветствуя её, даже встал на колено и попросил благословить.

– Если я попрошу вас, вы пойдёте со мной на Париж? – спросила его Жанна.

– Хоть в пекло! – воскликнул растроганный комендант.

– Я не веду в пекло, – нахмурилась Жанна, – я спасаю страну и ваши души…

– Как они все не понимают?! – негодовала она позже, сидя с Клод в отведённых для Девы комнатах. – Это не просто моя блажь! Я не хочу новых смертей, поэтому так настаиваю! Если мы выступим на Париж сейчас, поход может оказаться бескровным! Но каждый день промедления даёт преимущество нашим врагам, а каждый день увеселений снижает боевой дух солдат! Ещё немного, и даже Глас Божий не сумеет поднять это войско!

Клод ничего не ответила.

Она смотрела из приоткрытого окошка на небольшой отряд, во главе которого король и Ла Тремуй куда-то направлялись, и вдруг поняла так ясно, что стало даже не по себе – Жанна никому здесь уже не нужна. Ей ничего не дадут сделать, чтобы она стала не нужна вообще никому и нигде. Но и не отпустят, потому что единственное, чего от неё сейчас хотят, это её гибель.

* * *

Зал, где происходил приём герцога Бургундского словно напрягся всеми стенами и арками, в изгибах которых чувствовалось такое же ожидание, как и в людях, стоящих под ними.

– Я привёз вашему величеству подарки, – сказал Филипп после того, как церемония приветствий закончилась. – Трёх жеребцов и восемь кобыл. Ещё целый выводок щенков от лучшей охотничьей суки из моей псарни и обученного сокола. Сокольничего тоже подарю. – Герцог засмеялся, призывая посмеяться и всех присутствующих, но на призыв бодро откликнулись только бургундцы. – Если ваше величество желает на всё это взглянуть, нам достаточно подойти к окну.

Шарль замялся. Он ждал этой встречи с Филиппом и подготавливал себя к тому, чтобы быть перед ним королём – серьёзным и решительным. Однако, герцог сразу задал встрече какой-то легкомысленно-шутливый тон, так нелюбимый Шарлем с детства. Филипп стоял сейчас с той же ухмылкой на лице, с которой когда-то придворные Изабо обращались к её младшему сыну, не считая необходимым выказывать хоть немного того почтения, которого заслуживает сын короля.

Шарль готов был растеряться. Но злость на судьбу, на всех и вся за то, что довелось родиться под звездой бесконечных испытаний, придала сил, и он снова ощутил то давнее спокойствие, испытанное уже когда-то, в день первого приезда в Анжер. С одной лишь разницей. Тогда он впервые понял, своим детским сердцем, что может к кому-то привязаться и опереться на эту привязанность, а теперь, оборвав все связи, словно взлетел, как освободившаяся от пут птица, и увидел, до чего шатки опоры вокруг.

– Я посмотрю ваши подарки позже, герцог, – сказал он без улыбки. – Сначала дело, а уж потом решим, есть ли у нас повод радоваться.

– Было бы желание, а повод для маленьких радостей всегда найдётся, – попробовал удержать прежний тон Филипп.

Но король, стоящий перед ним, как будто наглухо закрылся и заранее пресёк все возможности задеть в нём живого человека.

– Думаю, пора приступить к делу, – холодно сказал он.

И вопросительно взглянул на Ла Тремуя. Тот мгновенно подался вперёд.

– В кабинете всё готово, ваше величество. Угощение, вино…

– Секретарь на месте? – оборвал король.

– Конечно, сир.

Шарль расправил плечи, слегка взмахнул рукой и сказал Филиппу:

– Прошу вас, герцог.

В зале притихли ещё больше, словно умерли. Это «прошу» прозвучало, как приказ. Все ждали, как отреагирует Филипп, который, хоть и сумел удержать невозмутимость на лице, но явно был обескуражен. И единственный, кто, казалось, ничего не ждал, был сам Шарль. Он, со странным для самого себя спокойствием, наблюдал, как в глазах герцога таяла насмешка, уступая место тому удивлению, после которого приходит, или уважение, или ненависть. «Надеялся сломать меня, рассказом о девчонке?» – подумал Шарль, чувствуя, что ему захотелось, наконец, посмеяться. – «Нет, Филипп! В Шиноне я бы, может, и сломался, но только не теперь! Там, в лесу, ты последний раз был хозяином положения… Во всяком случае, передо мной».

Брови Бургундца сошлись на переносице. Судя по всему, он понял. Но, не теряя лица, вполне величественно поклонился.

– Благодарю, дорогой кузен.

«Надо запомнить, как он это делает, – сказал себе Шарль, следя, за непринуждённостью, с которой Филипп выходил из ситуации и из зала. – И лицо. Мне тоже нужно научиться делать такое лицо, когда кто-нибудь попытается снова загнать меня в угол… Впрочем, лицо у меня отныне своё. И обходиться со мной, как раньше, ни у кого больше не получится!».

– А где же герцогиня Анжуйская? – слегка обернулся Филипп. – Я не увижу её сегодня?

– Нет, – спокойно ответил Шарль.

– Жаль, жаль. Я так надеялся поглядеть на знаменитых анжуйских фрейлин. Говорят, перед ними не может устоять ни один мужчина. Это правда? Может, её светлость приедет чуть позже? Я готов подождать ради такого случая.

Шарль как раз остановился перед нужной дверью и, дожидался, когда слуга её раскроет.

– Матушке нездоровилось последние дни, – сказал он невозмутимо, словно не понял скрытого в словах герцога намёка. – Она осталась в Реймсе, и я распорядился, чтобы младший сын о ней позаботился. Но, если вам, кузен, так не терпится взглянуть на фрейлин герцогини, есть очень простой способ сделать это с полной приятностью для всех. Откройте мне ворота Парижа, и её светлость со всем своим двором будет в числе первых, кто въедет туда вслед за мной.

Повисла пауза, во время которой король и герцог смотрели друг на друга, прикрыв любезными улыбками то, что осталось невысказанным. «Ты опоздал, ты снова опоздал, Филипп, – словно говорил Шарль. – Да, когда-то дофин, которого больше нет, был обложен подручными матушки, как олень егерями. И соблазнительные фрейлины, попадавшие в его постель, наверняка, отбирались ею лично. Но это прошлое отрублено и забыто, и никакие намёки на него не способны меня задеть…».

Филипп же в это время прикидывал в уме, оговорился ли Шарль, когда сказал, что матушка въедет с ним в Париж одной из первых, или давал таким образом понять, что оставит герцогиню на политической доске фигурой, по-прежнему весомой. «Плохо, конечно, – размышлял он. – Хотелось бы для неё открытой опалы. Мадам, в качестве врага, будет крайне неудобна. Но, положа руку на сердце, на месте Шарля я бы тоже её оставил».

– Вы загоняете меня в угол, сир, – улыбнулся он, как можно беспечнее. – Такая заманчивая перспектива… Боюсь, правда, что мне, как молодожёну, чтобы сдать столицу, потребуется повод менее компрометирующий. Давайте подумаем, что ещё вы можете предложить.

С этими словами Филипп слегка поклонился и прошёл в раскрытую дверь.

Реймс

В другое время и при других обстоятельствах Шарло сразу бы сказал матери, что отчаянно скучает, слушая этого сладкоголосого менестреля. Но сейчас, сидя в мрачноватом каминном зале, где, по утверждению мадам Иоланды, голос певца звучал особенно выразительно, он был даже рад, что имеет возможность спокойно размышлять.

Судя по всему, подходил конец беспечной жизни при дворе, когда с одной стороны его прикрывал авторитет матери, а с другой – дружеское расположение короля. Этот малопонятный приказ остаться с герцогиней в Реймсе опалой, конечно, ещё не считался, но Шарло не был бы достойным сыном своей матери, если б не чувствовал, что пахнет здесь не столько сыновьей заботой, сколько удалением от двора. Странно только, что сама герцогиня ничего этого, словно не замечает. После коронации она вообще стала на себя не похожа. Количество недомоганий, которыми матушка объясняла своё отсутствие почти на всех королевских мероприятиях, похоже превзошло, общее число хворей за всю её жизнь! И эта опасная беспечность… Её как будто обрадовало распоряжение короля оставаться вместе с сыном в Реймсе и поправлять здоровье, а между тем, в любое другое время, герцогиня обязательно насторожилась бы! И сделала бы всё возможное, чтобы отправить вместо себя, хотя бы, Шарло.

Хуже всего во всём этом то, что не с кем даже поговорить. Рене, который при последней встрече тоже вёл себя странновато, внезапно сорвался с места и уехал в Лотарингию, к жене, которой именно сейчас приспичило рожать! А ведь он всегда знал почти всё о матушкиных делах. И, как показалось Шарло, о её недугах тоже. И, раз он злился – а он злился, это было ясно – значит, матушка делает что-то не то!

Или она устала и решила, что коронацией подвела черту подо всеми делами? Но это глупо… Или, скажем иначе, она-то пусть себе отдыхает, но почему должен страдать Шарло?! Он только-только стал в полной мере ощущать, что государственные дела крутятся вокруг, словно гигантская воронка, внутри которой он сам почти повелитель. Он чувствовал себя в безопасности, находясь в центре этого водоворота. Кто-то другой мог отлетать на обочину и тонуть, балансировать на краю с риском провалиться в небытие или быть сметённым потоком, который с каждым днём набирал силу и скорость. Кто-то другой, но только не сам Шарло! И матушка не должна была допускать, чтобы они вдруг оказались выброшенными на берег!

Перед самым отъездом войска, он пробовал поговорить с ней о странности решения Шарля. Попытался напомнить, что шпионы Ла Тремуя завелись даже среди его собственных слуг, и надеялся расшевелить самолюбие герцогини предположением, что гнусный министр ухитрился уже напеть королю какие-нибудь гадости, потому их и оставляют. Но матушка, сначала посмотрела так, будто ничего не поняла, а потом и вовсе отмахнулась. «Этого выскочку Ла Тремуя я всегда сумею поставить на место».

Опять же, в другое время, Шарло в словах матери не усомнился бы. Он привык, что она всегда знает и то, чего хочет, и то, как этого добиться. Однако теперь, когда при одном взгляде на лицо Ла Тремуя становилось ясно, что он весь переполнен торжеством, отмахиваться и оставлять короля без присмотра было верхом беспечности!..

В этот момент менестрель взял особо высокую ноту, словно напоминая о тщетности недавних усилий, и Шарло с отвращением посмотрел в его разверстый рот.

Рене тоже хорош! Мог бы хоть что-то объяснить, прежде чем уехал. Впрочем, чего от него ожидать? Младшего брата он никогда всерьёз не воспринимал. А если и вспомнил в последние дни, так только потому, что заметил этого… как там его… который шпионил для Ла Тремуя!

Хотя, если разобраться, что тут такого страшного? Уж кому-кому, а Рене грешно не знать – чем ближе к власти, тем больше вокруг шпионов, как своих, так и чужих. Нет никаких сомнений, что даже сейчас, у постели его Изабеллы, толчётся среди повитух какая-нибудь служанка, которая исчезнет сразу после родов, чтобы сообщить тому, кто её послал – а таких может оказаться великое множество – мальчик родился, или девочка! Это информация, за которую платят. А, что ценного можно узнать возле Шарло? Беспечный молодой человек, достаточно знатный, чтобы совершать глупости и оставаться безнаказанным. Не политик, не полководец, а всего лишь младший сын, весьма охотно принявший положение «всегда младшего». Первенцу Луи, по праву наследования, следовало продолжать дело отца и отвоёвывать корону Сицилии. Делить с матерью её государственные секреты вполне подходило умненькому Рене. А Шарло, что? Шарло прекрасно жил при дворе под двойной защитой самых могущественных людей в государстве, развлекая короля, когда тому было скучно, и, не мешаясь под ногами, когда следовало заняться государственным делом. За это после коронации ему, как и было обещано, пожаловали графство Мен, и король первым назвал его «Шарло Менский». Так что, шпионы могли сутками ходить за ним по пятам, сидеть под кроватью и наблюдать, как и чем он наполняет ночной горшок, но ничего предосудительного не обнаружить. Он так и собирался сказать об этом Рене там, на королевском приёме в первый день турнира, куда братец заявился с таким хмурым видом, что распугал всех хорошеньких девиц.

Кстати, о девицах… На днях одна из служанок матери, утешавшая Шарло в этой его отставке, рассказала занятную историю. Пару дней назад, когда мадам герцогиня послала её к Деве Жанне со всякими лакомствами, она случайно увидела, как братец Рене разговаривал с пажем по имени Луи. «Знаете, такой молоденький и робкий, ужасно похожий на девушку…». Якобы, братец сердился и требовал, чтобы паж с ним немедленно уехал назад, в Лотарингию. «А тот, не поверите, сударь, стоял и будто бы плакал, точь-в-точь, как девушка! А господин Рене ему и говорит: «Ты себя погубишь» и за руку вот так вот взял. И тут паж этот руку вырвал, да как крикнет: «Я её не брошу!» Как равный его светлости, ей Богу! А потом и вовсе ушёл. Я, сударь, чуть было дурное не подумала. Господин Рене потом к стенке прислонился, рукой глаза прикрыл и так вот головой покачал!»….

В зале захлопали, и Шарло, очнувшись, захлопал тоже. «Вы второй Фруадмон!^{26», – крикнул певцу чей-то голос. Слащавый менестрель с явным удовольствием принял сравнение. Любезно склонился перед мадам Иоландой, спросил, что ещё она хочет услышать, потом затянул новую балладу. А Шарло вернулся к своим размышлениям.}

Служанка, конечно, дура. То, что увидела, восприняла буквально и теперь, наверняка, рассказывает подружкам небылицы о противоестественных наклонностях Рене. Но сам Шарло не дурак. Его книгочей-братец слишком расчётлив и умен, чтобы идти на поводу у страстей. Да и страсти у него выше понимания глупой служанки. Пажу мало быть похожим на девочку, чтобы привлечь внимание Рене – скорей всего, это и есть девочка, которую приставили к Деве, то ли матушка, то ли сам братец, то ли оба, вместе. Но, даже в этом случае, надо быть чем-то большим, чем просто девочкой, чтобы заставить его светлость так открыто выражать свои чувства…

Может, тут и кроется причина их опалы? Дела герцогини и Рене вполне могут отдавать ересью. Они у них всегда какие-то мудрёные. Особенно в том, что связано с этой чудесной Божьей посланницей. Шарло иногда казалось, что даже её появление дело матушкиных рук. А почему нет? Она так печётся о благополучии Анжу, что сама взяла бы меч и возглавила войско, дай ей только волю! И Рене во всём этом ужасно на неё похож. Но в подобные дела Шарло никогда не встревал. Матушка сама всегда учила – полагаться нужно только на собственный ум. И этим умом Шарло давно понял – хочешь стоять у трона, не вникай особенно в то, что лично тебе не выгодно. Зато любую опасность изволь почуять ещё в зародыше! И он чует… давно чует… Времена меняются так быстро, что только успевай осматриваться! Еще пару месяцев назад дофин готов был при всех расцеловать Жанну, а сегодня? Сегодня ни для кого уже не секрет – король от чудес устал…

Шарло поёрзал на стуле и с неудовольствием осмотрелся.

На его памяти король Шарль никогда не мог похвастать постоянством в привязанностях. Но всегда внимательная ко всему происходящему матушка собственное чутьё как будто совсем потеряла! Открыто, при всех, поддержала Деву, когда та, в своей обычной манере, взялась заступаться за Ришемона, улыбается ей, как в те времена после снятия осады, когда улыбался каждый, кому не лень, позволяет себе пренебрегать обязанностями первой дамы государства… Не удивительно, что они теперь сидят здесь!

А благоразумный Рене уехал в Лотарингию…

Вот он понимает, кажется, всё! Наверняка спасает свою шкуру. И, может быть, перед тем, как уговаривать этого, или эту девчонку-пажа, он так же уговаривал уехать с ним и Жанну, чтобы увезти подальше от разоблачения?

Шарло взглянул на помост, где его мать расслабленно наслаждалась любовной песней. В балладе, как водится, все страдали, клялись в верности и изысканно умирали во имя любви, и в какой-то момент ему показалось, что герцогиня притворяется. Нарочно упивается всякой ерундой, чтобы скрыть какие-то свои мысли, или новую интригу, которая поставит на место «этого выскочку Ла Тремуя»! Такое поведение, по крайней мере, можно было увязать с прежней герцогиней Анжуйской.

Но мгновение, блеснув короткой надеждой, прошло. На помосте, под вишнёвым балдахином, по-прежнему сидела, изменившаяся до неузнаваемости мадам Иоланда, которая, действительно, слушала приторно-сладкую балладку и сопереживала ей со всей искренностью.

«Ей Богу, не знал бы так хорошо свою мать, решил бы, что она…»

Шарло осекся. Несерьёзная, почти смешная мысль вдруг заставила его увидеть всё по-новому.

Конечно! Она влюблена!

И этим… Нет, не может быть! Но этим объясняется всё! И суетная озабоченность Рене, который, видимо, понял это раньше, и её собственная задумчивость, рассеянность, беспечность, смена настроений, вроде погоды за окном – то слёзы, то улыбки… Хотя, нет, матушка никогда не плакала, потому что любая неприятность побуждала её к новым действиям, но никак не к слезам. Но всё равно, объяснить влюблённостью можно было всё! Всё, кроме одного – как такое вообще могло случиться?! Или нынешний год какой-то особенный – неприступные крепости, падают, одна за другой? В таком случае, кто завоеватель?

Шарло принялся лихорадочно прокручивать в уме все события последних дней, недель, месяцев, и пришел к выводу, что беда с матушкой случилась, скорей всего, на турнире. А там, кроме Алансона и братца Рене никто особенно не блистал. Разве что, герцогиня Анжуйская обратила свой взор на личность непримечательную? В таком случае, это была уже не беда, а настоящая катастрофа, потому что расчетливый роман, или временная интрижка, либо принесут пользу, либо быстро закончатся, тогда как неконтролируемая страсть может завести невесть куда…

Но кто же, кто?! Шарло терялся в догадках! Танги дю Шастель? Нет. О рыцаре даже не думалось, поскольку, в юношеском своём понимании, Шарло считал, что влюбиться можно только сразу, под воздействием первых минут узнавания, когда всё ново и всё поражает, но никак не после долгих лет тесного общения. Однако, сколько он ни перебирал в уме личностей, достойных матушкиного внимания, ни на ком так и не смог остановиться.

Оставалось перебрать недостойных…

Тут, наконец, слащавая баллада закончилась. Все стали требовать «шансон де жест»^{27, но мадам Иоланда вдруг часто замахала венецианским веером и встала…}

– Вам письмо, сударь, – услышал Шарло голос Филиппа де Руа над самым ухом.

Он не успел ещё обернуться, как заметил взгляд матери.

В первый момент показалось, что вся эта нежность обращена к нему. Но взгляд скользил мимо, и, обернувшись на де Руа, Шарло сначала замер, а потом почувствовал, как внутри закипает бешенство.

Так вот он – покоритель неприступной твердыни!

Как легко всё определилось, стоило напасть на верный путь!

Так это ОН?! Этот ничтожный красавчик, умеющий ловко сострить и выскочить в подходящую минуту с каким-нибудь уместным замечанием, нужной вещью, или просто с улыбочкой, от которой млеют все и вся – от кухарки до… О, Господи! А его новые доспехи! И перстень на пальце! И радость матери при известии, что в Реймсе с ней останется именно Шарло со всеми своими дворянами – или, говоря иначе, красавчик Филипп!

Обида была так же сильна, как и негодование! Шарло почти вырвал письмо из пальцев де Руа, не отводя от красивого лица белых от злости глаз.

– Это от его светлости, герцога Рене, – улыбнулся тот и стрельнул глазами в сторону герцогини.

– Давайте устроим танцы! – тут же полетел по залу её звонкий голос.

Шарло он показался отвратительным. Захотелось сказать или сделать что-то грубое. Но, вместо этого, трясущиеся от злости пальцы развернули письмо.

«Любезный брат, – размашисто, наспех, писал Рене, – в Шато-Тьери наш Шарль договорился с Бургундцем о сдаче Парижа не позднее начала августа с прекращением до исполнения сего срока всех военных действий! Трудно поверить, что договор вступит когда-нибудь в силу, но он заключен, тем не менее. Если у вас ещё не было гонца с известием, постарайся убедить матушку вернуться ко двору. Судя по письму нашего преданного мессира Лю Шастель, там творятся нехорошие дела! Я тоже приеду, как только супруга разродится. А коли случится такое, что матушка снова начнёт ссылаться на хвори, поезжай сам и, слушая во всём мессира Дю Шастель, дожидайся меня…»

Рука с треском смяла письмо.

Чёрта с два тут были какие-нибудь гонцы! Любезный друг и почти брат Шарль договаривается с кем угодно, только уже не с ними! Да и зачем королю анжуйское семейство, если та, которую он считал матерью и первой советчицей, сама устранилась ото всех дел?!

Тяжёлым взором Шарло обвел зал, в центре которого несколько пар уже кланялись друг другу под игривые переборы лютни.

– Вы позволите, сударь, составить пару её светлости?

Де Руа всё ещё улыбался, ничуть не сомневаясь в согласии Шарло.

«Вот она – причина всех бед! – молотом застучала в голове обида. – Сегодня же отошлю его прочь, а вдогонку отправлю пару наёмных убийц, чтобы избавиться наверняка! Хотя, с де Руа какой спрос? Не прояви сама герцогиня этой постыдной слабости, красавчик Филипп мог до крови расшибить себе лоб, кланяясь ей, но ничего бы не добился! Зачем же брать на свою душу грех ради полного ничтожества и оставлять безнаказанным подлинного виновника всех наших бедствий?! Нет! Если уж кого и наказывать, то только её! Ту, которая всё моё будущее поставила под удар ради своей любовной прихоти! Ей хочется танцевать? Ради Бога! Мешать не стану. Но и себе мешать не дам… Как там пишет Рене? Постараться вернуть матушку ко двору? О, да! Я постараюсь! Но, прежде всего, верну себе собственное положение!..»

– Её светлость найдёт другую пару, – сиплым от негодования голосом процедил Шарло. – А вам, де Руа следует немедленно собирать вещи.

– Ваша милость меня куда-то отсылает?

– Моя милость едет сама. И вы со мной.

– Но приказ его величества… забота о здоровье её светлости…

Шарло резко обернулся.

– Вы разве не видите, сударь? Герцогиня танцует! Значит, она здорова… А я свободен! И я еду к королю!

«А вы извольте бежать за своей хворью, матушка! – подумал он, выходя из зала. – Так наверняка вернётесь… Ах, если бы вы оставались такой же разумной, как прежде! Я бы тогда ни за что не сделал того, что собираюсь. Но, увы, мадам, вы сами не оставили мне выбора!»

Монтеро

(7 августа 1429 года)

«Шарлю Валуа, дофину Вьенскому, в настоящее время беспричинно называющему себя королём^{28…… Вы делаете попытки против короны и правления очень высокого, наиболее превосходного и известного принца Генриха, милостью Бога истинного и естественного сюзерена королевств Франции и Англии, обманывая простых людей сообщением, что вы прибываете, дабы дать мир и безопасность, которая – не факт, и при этом сие не может быть сделано средствами, каковые вы использовали, и теперь ещё пользуете, дабы совратить и оскорбить неосведомлённый народ, при помощи суеверных и омерзительных людей, типа женщины распутной и позорной жизни, и развратных манер, одетую в одежду мужчины, вместе с отступническим мятежным монахом, насколько мы были информированы, оба из которых, согласно святому Священному писанию, отвратительны Господу… Выберите поэтому, в означенной стране Бри, где мы находимся, и не очень далеко друг от друга, любое угодное место, дабы встретиться, и в установленный день, появитесь там с сей женщиной, отступническим монахом и всеми вашими клятвопреступными союзниками, и с такой силой, каковую вы сможете собрать, тогда мы будем, к удовольствию Господа, лично встречать Вас на названном месте, как представители моего сюзерена короля…»}

Бэдфорд, сердито засопев, глянул через голову секретаря Ринеля на письмо, которое диктовал, и раздражённо передёрнул плечами. Накануне, с помощью супруги, весь этот текст он составил начерно, тщательно взвесив все оскорбления, чтобы не переборщить, но и не выглядеть смиренным. Однако, конечный результат всё равно не производил должного эффекта.

– Такое впечатление, что я его уговариваю… И это упоминание о монахе… Вы уверены, мадам, что оно необходимо?

Леди Анна, сидевшая возле окна с книгой, неторопливо подняла голову.

– То, что мы уравниваем их чудесную Деву с отступником отцом Ричардом, должно показать, не столько Шарлю, сколько его окружению и народу, что для нас в этой девице нет ничего исключительного. Чем меньше будем её выделять, чем низменнее будут те, с кем мы поставим её в один ряд, тем ничтожнее она сама станет казаться.

Бэдфорд поморщился.

– Ладно… Пусть.

Де Ринель поднял голову от письма.

– Если позволите, милорд… из Реймса утром пришло известие о том, что девица написала его жителям о своём непреклонном решении идти на Париж войском. Дескать, перемирие с герцогом Бургундским ей не нравится, и она просит не удивляться, если будет в столице ранее оговорённого срока.

Секретарь подтянул к себе мелко исписанную бумагу и прочитал:

– «… И я не знаю ещё буду ли соблюдать это перемирие, а если и буду, то только из-за чести Короля» – это из её письма.

Бэдфорд задумчиво потёр подбородок.

– Где сейчас этот её король?

– В Крепи, ваша светлость. Но, судя по тому, что сообщает нам герцог Филипп, поворачивать войско на Париж французы пока не собираются.

Бэдфорд шумно выдохнул.

«Пока… – подумалось ему. – Насколько хватит этого „пока“?»

– Думаю, нам следует подойти к Санлису, – вслух сказал он. – На тот случай, если их девка снова решит поступить по-своему. Эти французские победы должны прекратиться, иначе пошатнётся не только наша власть, но и наша вера. Заканчивайте письмо сами, Ринель. Но без особых любезностей. Я и так отписался слишком сдержанно.

Бэдфорд отошел к окну, возле которого сидела леди Анна, и, заложив руки за спину, долго смотрел на поля, расстилающиеся до леса на горизонте.

– Что вы читаете, миледи? – спросил, наконец, окидывая книгу беглым взглядом.

– «Роман о Мерлине» господина де Барона. Это из той библиотеки, что вы купили, Джон^{29 … Я позволила себе оставить несколько томов.}

Бэдфорд задумчиво вытянул губы.

– Мерлин… М-да. Чёртов предсказатель! Там, случайно, нет ничего о том, в какую преисподнюю провалится эта девица после, спасения своего короля? Может, вывезти против неё ещё и Изабо – судя по всему, королеву-губительницу – и протрубить на весь свет, кто и кем кому приходится?

Леди Анна выразительно повела глазами в сторону де Ринеля, но герцог только отмахнулся.

– Он не слышит. А вот мне, миледи, скоро можно будет самому объявить себя Божьим глашатаем, потому что голова, того и гляди, лопнет от голосов! Одни советуют не доверять вашему братцу ни в чём, другие, напротив, убеждают во всём ему довериться, а есть и такие, которые нашёптывают отойти в Нормандию, умыть там руки и посмотреть, чем закончится это их перемирие… Но хуже всего те, что почти не слышны, а своё твердят и твердят! Ослушался, дескать, брата Гарри^{30, сделал всё по-своему – и Ришемона, фактически, прогнал, не дал ему пост командующего, и регентство вашему братцу не уступил. Но, знаете, мадам, повторись всё снова, я поступил бы так же!}

– И это хорошо, друг мой, – мягко проговорила леди Анна. – Твёрдость в решениях ещё никому не мешала. Гоните свои голоса прочь. Мой брат на вашем месте поступил бы так же. И ваш, как мне думается, тоже.

Герцог снова уставился в окно.

Прогнать голоса, о которых он сказал, не трудно. Но, как быть с теми, в которых даже самому себе признаться страшно? Потому что, нет, нет, а появлялись вдруг сомнения – что если правда? Что если пророчество на самом деле вершится? Ведь о происхождении чудесной Девы ничего не было сказано, и разве не логично было бы именно королевскому чреву произвести на свет Божью посланницу?..

– Сражение будет некстати… Совсем некстати, – пробормотал Бэдфорд, – Мы не готовы. А их Жанна всё ещё в силе. Она победит… Сейчас – обязательно победит. Как и в том случае, если что-то из задуманного пойдёт не так… Интересно, миледи, ваш брат уже всё рассказал Шарлю?

– О девушке?

Лицо герцога скривилось.

– Девушке? – фыркнул он. – Говорят, с Алансоном у неё какие-то особые отношения, которые ни он, ни она не скрывают. Уверен, о девушке речь давно не идёт.

– В таком случае, герцог дальновиден. Сестра короля неплохая партия…

– Он просто любыми способами хочет вернуть Алансон. А в остальном, глуп и самонадеян, как и всегда! Французский дофин не потерпит такого союза ни за что!

– Выходит, нам их отношения только на руку?

– С какой стороны на это смотреть. Пока за их спиной стоит армия, нам этот союз так же страшен, как и Шарлю. Но, если ваш брат уже отчистил от лжи другую сторону… Боюсь, миледи, в этом случае союз Алансона с бастардом Изабо станет страшен им самим.

Крепи

(13 августа 1429 года)

Новоиспечённый граф Менский приехал в Крепи 12 августа, чтобы узнать, что Шарль со своим воинством выступил к Даммартену.

– Он что, идёт на Париж? – изумился Шарло.

Но ясного ответа так и не получил. Все, к кому бы он ни обратился, лишь высказывали свои предположения и, судя по всему, понятия не имели об истинных намерениях короля.

– Они там, сударь, сами, похоже, никак не разберутся, – отводя глаза, ворчливо сообщил командир местного гарнизона. – В одну телегу крестьянскую лошадку и породистого скакуна не запрягают…

Чтобы не терять времени, Шарло приказал было готовить его доспехи, и назавтра выехать догонять войско. Но вечером того же дня прискакал гонец с известием о том, что король и вся его армия возвращаются обратно, в Крепи. Дескать, разведчики, высланные вперед, сообщили, что по направлению к Санлису движутся крупные силы неприятеля, и внезапно начатый поход был тут же приостановлен.

– Мы не готовы к сражению, – заявил король.

После чего и отдал приказ вернуться.

Шарло счёл это хорошим знаком для себя. По пути он получил посланное вдогонку письмо о том, что матушка едет следом. И раз король вернётся, значит, встретится с ней, а это было как раз то, что нужно! Главное, успеть поговорить с Шарлем до этой встречи…

Короля в Крепи ждали 13-го. Чтобы не попасть впросак и не ухудшить своё положение непродуманным шагом, Шарло решил пока осмотреться и собрать кое-какие сведения, в чём весьма преуспел. В городе только ленивый не желал обсудить договор с Бургундцем, а заодно и всё то, что завертелось вокруг.