Текст книги "Unknown"

Автор книги: Марина Алиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

– Эй, стража! – тут же крикнул король. – Опустите пологи у шатра, её светлость замёрзла!

Пока это приказание выполнялось, оба сидели молча, глядя друг другу в глаза. «Да, – призналась себе мадам Иоланда, – я не была готова к тому, что он спросит об этом так прямо».

– А как бы иначе все ваши рыцари дали согласие за ней пойти? – сказала она, как можно будничней.

Шарль коротко и нервно рассмеялся.

– О, да!.. Мои рыцари… А меня, матушка, вы оставили тем идиотом, который должен был только слепо верить!

– Вам не надо было знать об этом до поры, Шарль. Вы были слишком не уверены в себе… Вера спасала вас во многих отношениях… И эта девушка, родственная вам по крови, но воспитанная вдали от двора, стала спасением во многих смыслах! Какая, в сущности, разница – кем она была рождена, если воля Господа в отношении вас была исполнена? Мне не хотелось разрушать вашу уверенность, поэтому тайна свято охранялась… Но скажите, какой злодей рассказал вам?

– До поры?! – Словно не слыша ничего другого, Шарль ухватился за то единственное, что отвечало его настроению. – До какой же?! Уж не до того ли дня, когда Алансон, войдя в Париж, объявил бы всем, что у французской короны есть наследница более достойная?!

– Глупости! Салический закон этого бы не допустил!³⁷

– О, мадам, вам ли говорить это! Закон был составлен, когда того требовали интересы людей, всем известных – для них и старались! Будь в том нужда, целая свора юристов и сейчас вытащит на свет благодетельные дела Бланш Кастильской^{38, чей сын, кстати, обеспечил вашему незабвенному супругу титул короля Сицилийского!39 То-то начнутся восхваления благостного правления женщины! Я просто слышу, как по всем площадям орут о Богом посланной наследнице!..}

– Вы слишком мнительны, Шарль.

– НИСКОЛЬКО!!!

Шарль перегнулся через стол и, роняя наполненные кубки, лихорадочно зашептал:

– Зная вас, матушка, я даже сейчас чувствую себя болваном!

Растекающееся вино, кровавым ручьём потекло ему под ладони, и он распрямился, брезгливо обтирая руку о камзол.

Герцогиня следила за ним, не отрывая глаз.

– Вас когда-нибудь предавали, мадам?

– Да.

– Тогда вам должно быть знакомо то безумное желание отомстить, от которого просто челюсти сводит!

– Не каждое предательство требует мести. В ином не худо бы разобраться, и, может быть…

– НЕ МОЖЕТ!!!

Что есть силы король хлопнул ладонью по столу, попал в винную лужицу, отдёрнул, снова опустил, и хлюпающий звук получился такой, словно меч выдернули из раны.

– А-а, ч-чёрт! – прикрикнул он, обтряхивая руку. – Мне надоело играть в эти ваши игры, матушка! Слишком долго я был полунаследником, полукоролём. Теперь полусестра, а точнее, полная моя противоположность и соперница, мне не требуется!

– Она не знает! – поспешила перебить мадам Иоланда. – Для себя, как и для всех, она Божья посланница, Дева Франции!..

– Вот так… – Шарль, дёрнувшись всем телом, ребром ладони перечертил себе горло. – Вот так вот надоела мне ваша Дева! И ваш Алансон, живущий подачками от Анжу! Чего он хотел добиться, бегая за ней, как привязанный?! Или, точнее было бы спросить – чего вы, мадам, велели ему добиваться?

Герцогиня медленно поднялась.

Её величественный вид подействовал на короля отрезвляюще. Но прежней робости не вызвал.

– Извольте, сударыня, – сказал он, шумно выдохнув, – я готов признать, что появление этой Девы было своевременным и действительно чудесным. Готов признать ваше несомненное мастерство – это «чудо» вы подготовили блистательно! Но теперь, позвольте узнать – цель, ради которой всё затевалось, достигнута?

– Да. Но…

– Да, – перебил Шарль. – Ограничьтесь этим «да», сударыня. Вы – мать моей жены-королевы. Вы – та, которую я сам всегда называл матерью. Обвинить вас в измене невозможно. Европе незачем знать, каким ничтожеством меня считали в собственной семье. И кто?! Та, которая год за годом учила меня быть королём! Не знаю, порадую, или огорчу вас, мадам, но королём я всё-таки стал. И, как король, теперь приказываю: хватит! Выходите из этого дела, но так, чтобы никто и никогда не докопался, ни до вашего участия, ни до ЕЁ происхождения! Ломайте всё, что построили, меняйте даты в метриках, убирайте людей, которые могут проболтаться. Если не сможете сами, назовите мне имена, и я даже не спрошу, в чём они провинились… Но, повторяю, никто и никогда! Вы меня поняли… мадам?

Герцогиня еле удерживала себя, чтобы бессильно не опуститься обратно на стул – ослабевшие ноги её едва держали.

– Что ждёт Жанну? – еле выдавила она.

– Послушание вашей светлости станет ей защитой. Если она действительно ничего не знает, это только улучшит её судьбу. Пока же, обещаю, что буду почтителен и благодарен, учитывая услуги, которые эта девица нам оказала. Но только до первой самоуправной выходки, вроде той, с Парижем. Если же она всё-таки знает… если вы снова обманули меня, то, клянусь, я от неё избавлюсь, и способ сделать это найдётся, уж поверьте!

– Я никогда не обманывала вас, Шарль. Но не могу поручиться, что ей не рассказал, к примеру, тот же Алансон…

– Я поручусь – не рассказал.

Губы короля презрительно искривились. Он взял со стола свой кинжал, которым резал яблоко, и, со щелчком, вбросил его в ножны.

– Прекрасный герцог… Как выяснилось, он ею тоже, вроде бы, дорожит… И теперь уже не расскажет. Сейчас, вполне возможно, Алансон на полпути к Анжу, куда я его любезно отпустил. – Шарль тихо, с угрозой, засмеялся. – Герцог изволил обидеться. Не так давно клялся, что больше с вашей девицей никаких дел затевать не будет, а вчера приполз с нижайшей просьбой позволить им вместе начать поход, хотя бы на Нормандию. Я, разумеется, отказал, и он, разумеется, вспылил… Не так ли всегда и бывает, сударыня? За всяким добром тянется зло и наоборот. То молчание, которое подразумевалось во благо, оборачивается долгими разговорами о предательстве, а от них до дела так же недалеко, как от Компьеня до Парижа. И где граница перехода одного в другое знает лишь Господь, который, когда надо запечатывает уста говорящих, и так же, ко времени, их отверзает.

– Выходит, и мои уста были запечатаны по Его воле.

– Ну, нет! Зная вас, мадам, я уверен, что даже Божья воля не даст вам сделать то, что не хотите делать вы сами!

– Тогда скажите, чьи же отверстые уста открыли вам тайну Жанны? – спросила герцогиня.

– Злодея, как вы верно заметили, – дёрнул плечом Шарль. – И, заметьте, это тоже была, своего рода месть за предательство.

Мадам Иоланда внезапно догадалась.

– Бургундец? – прошептала она.

– Теперь это уже не имеет значения.

– О, не скажите! То, что исходит от недруга…

– Мадам, – устало перебил Шарль, – я снова вынужден напомнить, что ваши уроки не прошли даром, и я давно не ребёнок. Какие бы причины ни побуждали людей говорить мне вещи приятные, или неприятные, разобраться в них я могу и без чужой помощи.

– Но Бургундец наверняка рассказал вам не ВСЁ!

Шарль усмехнулся.

– Куда уж больше?

– Есть обстоятельства, известные мне, Карлу Лотарингскому и…

Мадам Иоланда осеклась. Что-то во взгляде короля её насторожило, и называть имена Рене, Танги и Мигеля не хотелось.

– И?.. – произнёс Шарль.

– И, может быть, господину Ла Тремую, учитывая интерес его шпионов.

Шарль побарабанил пальцами по столу, словно прикидывая, нужна ли ему ещё какая-то правда, и, с явным неудовольствием произнёс:

– Говорите.

Мадам Иоланда перевела дух. Подбирать слова уже было некогда.

– Сир, – произнесла она, торжественно, – при Жанне, под видом пажа состоит девушка… Если чудо Жанны подготовила я – ради ваших интересов и во имя Франции – то эта другая девушка и есть подлинное чудо Господне… Тому было множество подтверждений, и свидетельство Карла Лотарингского…

Договорить она не успела.

Шарль громко прыснул, а потом расхохотался, как безумный.

– Вы уморить меня решили, мадам, – донеслось сквозь королевский смех. – Желаете подсунуть ещё одну Деву, когда я от первой не знаю куда деваться?! Нет уж, увольте!

Шарль оборвал смех и зло посмотрел на герцогиню.

– Хватит, ваша светлость. Я уже сказал вам – ХВАТИТ! Ответьте на единственный вопрос, который меня действительно интересует, и закончим на этом.

Он сделал к ней шаг, но тут же и остановился, отчуждённый и холодно-спокойный.

– Существуют ли доказательства, что ваша девица бастард моей матери-королевы?

– Я сожгла их, – пробормотала мадам Иоланда, всё ещё не понимая, что её многолетние надежды, вот так – коротко и просто, но, судя по всему, окончательно, обратились в прах.

Шарль мгновение смотрел на неё, борясь с недоверием, потом отвернул голову.

– Мудро, как всегда, мадам… И куда мудрее выдумки про новую девицу. Больше я ничего не хочу слышать об этом деле.

Он ещё постоял, рассматривая стол, потом развернулся и пошел к выходу.

– Шарль!.. – вырвалось у мадам Иоланды.

Король на мгновение замер.

– Знаю, я невежлив. – выговорил с досадой. – Но, учитывая, что мы всё сказали друг другу, могу позволить себе уйти. Стража позаботится о том, чтобы вам никто не досаждал, и проводит в замок, как только пожелаете… К тому же, вы почти ничего не съели, а я, как было уже сказано, сыт по горло.

Полог шатра опустился за ним, и мадам Иоланда осталась с таким чувством, будто получила пощёчину.

* * *

– Что там за ряженая девица при нашей Деве? – тем же вечером спросил Шарль у Ла Тремуя. – Вы знали о ней?

Министр растерялся.

– Я?.. Почему вдруг? Нет, я ничего не знал… Но, если ваше величество приказывает, мои люди всё узнают.

Шарль сел, закинул ногу на ногу и, пристально глядя на Ла Тремуя, потёр ладонью подбородок.

– Я не желаю узнавать о ней, – сказал он, после того, как вдоволь насмотрелся на замешательство в бегающих глазах министра. – Я ВООБЩЕ не желаю о ней знать. Никогда… И, если вы меня поняли, говорить больше не о чем.

Жьен

(вечер 21 сентября)

Мадам Иоланда шла к своим покоям, ничего не видя перед собой. В голове, то и дело разбиваясь о глухую стену отчаяния, вспышками метались обрывки фраз, мысли о каких-то шагах, которые следует предпринять, слова и доводы, совершенно необходимые в письмах, которые нужно написать… Но кому и куда чётко сформулировать не удавалось…

– Мадам, – робко позвал её кто-то. – Мадам, простите… я лекарь барона де Ре, и здесь по его поручению… поэтому осмелился… Мы не успели приехать до возвращения войска – пришлось долго блуждать по окрестностям, по дороге идти я не решилcя… А теперь надо где-то обосноваться, но господин барон сказал, что только ваша светлость…

– Кто вы? – ничего не понимая спросила мадам Иоланда.

Остановивший её человек покосился на двух стражников, за спиной герцогини и понизил голос.

– Я лекарь барона де Ре, – повторил он. – Мне поручено было привезти к вам раненного пажа…

* * *

На закате Жанна поднялась в башню на городской стене. Стоявший там караульный солдат, увидев её, широко улыбнулся. Но, когда она сказала, что хочет побыть одна, а ему можно пока отдохнуть, с места не двинулся и продолжал улыбаться гнилым ртом, рассматривая её, как диковину. Жанна немного подождала, потом отвернулась к бойнице и жадно глотнула холодный вечерний воздух.

В Сен-Дени, в местной церкви, девушка оставила свои белые доспехи и меч, сказав, что больше не имеет права их носить. И тогда казалось, что это самый тяжелый момент в её жизни. Но сегодня на душе было ещё тяжелей…

Далеко в поле горели костры между шатрами, в которых разместилось войско – её войско, совсем недавно готовое идти за ней по первому зову. Интересно, теперь бы они пошли? Жанна чувствовала, что уверенности в этом в ней не осталось. Из лагеря долетали хмельные песни и развязный женский смех. Судя по запаху, жарили мясо… Один раз девушке показалось, что она заметила сутану священника. Но скоро глаза, привыкающие к сумеркам, рассмотрели, что это просто чей-то тёмный плащ, наброшенный на свежеоструганную и воткнутую в землю доску.

«Они больше не верят…», – с горечью подумала она. – «Говорят между собой, что я больше не Дева. Что ослушалась не только короля, но и Господа, который, якобы, велел мне остановиться… Интересно, откуда всем им знать, что велит мне Господь?.. А может Он и велел? Через Клод! Звала же она уйти – вернуться к прежней жизни, да только я не послушала!»

Жанна низко опустила голову. Сожалеть об этом? Нет, не стоит. Она и сейчас не уйдёт. Отпустит Клод, если та будет настаивать, но сама останется! И не потому, что привыкла носить доспехи и воевать – ей просто необходимо разобраться, почему и для чего всё это случилось в её жизни?! Ведь не может быть, чтобы Создатель, чью волю она не просто услышала, а прочувствовала всем своим существом, заставил её, из простой своей прихоти, пройти через эту войну! Пускай пути Его неисповедимы, она имеет право узнать, хотя бы о том коротком отрезке своего собственного, который прошла, и к концу которого, кажется, подходит! Господь должен объяснить! Научить, как быть дальше! Наставить! Помочь…

Ветер дунул Жанне в лицо, остужая…

Что это?! Неужели она богохульствует?!

Осторожно повернув голову, она взглянула на солдата за спиной и увидела, что тот жадно смотрит на солому у неё под ногами. В соломе бегали мыши. И, судя по лицу караульного, ничто в мире не занимало его больше, чем желание прибить одну из них алебардой.

– Я мешаю тебе? – спросила Жанна.

Солдат нехотя оторвал глаза от занимавшего его зрелища, поморгал куцыми ресницами и снова раздвинул рот в улыбке.

– Хочешь, покараулю за тебя? – желая услышать от него хоть что-то, снова спросила Жанна.

– Не, – подвигал головой солдат и замер, улыбаясь по-прежнему бессмысленно.

«Прости, Господь! – мысленно покаялась Жанна. – Уж не воплотился ли ты в этом солдате, чтобы ответить мне на моё богохульство?»

* * *

Смертельно уставший де Ре сидел на низком неудобном стуле и держал свой меч, словно посох. Только что, спешно вызванный, он рассказал мадам Иоланде обо всём, что случилось под Парижем, и теперь ждал ответа. Но молчание длилось и длилось, становясь всё более оглушительным. Герцогиня смотрела в пол перед собой, вероятно боялась, что не сможет скрыть отчаяние в глазах. Но отчаяние выдавала вся её поза. Да и само это безмолвие было достаточно красноречивым.

Де Ре ждал.

Ночь за окном совсем сгустилась. Ещё немного и всё живое и неживое потянется к рассвету. Но пока собравшийся в углах комнаты мрак убивал всякую надежду на то, что будет день и будет хорошо.

– Я ничем не смогу помочь вам, – выдохнула, наконец, мадам Иоланда.

Голос был еле слышен, но твёрд.

– ПОКА не смогу, барон… Глупость, как чума – на ней, язвами, гнездятся всяческие пороки, в том числе и трусость… Вашего человека я вынуждена была отправить… Это звучит невероятно, но возле меня Клод оставаться особенно небезопасно! Как впрочем и возле Жанны. Я сама рассказала королю, в надежде… – Голос прервался, но в долгой паузе снова обрёл твёрдость. – Думала, он просто боится. Но это уже не страх, сударь… Мы получили короля, который выгонит взашей всех святых и апостолов, если ему покажется… только покажется, что они явились ущемить его в правах! И сейчас ему кажется таковым всё, что исходит от Жанны и её сторонников…

Герцогиня сердито тряхнула головой.

– Нет! Какой-то выход обязательно найдётся! Не может быть, чтобы Господь допустил… Я дала денег вашему человеку, чтобы Клод была надёжно спрятана и ни в чём не нуждалась А вам… Вас попрошу передать ей… Порой многое в нашей жизни идёт не так, и кажется, что мы сами и те, кем дорожим, дошли до края пропасти, за которой больше ничего… Но даже там, на самом краю, существует надежда увидеть тропинку… Пускай вниз! Как было сказано, что внизу, то и вверху! И, если спускается чистая душа, небо ляжет на землю, чтобы обратить спуск в восхождение…

Герцогиня решилась, наконец, поднять глаза, и боль, которую де Ре в них увидел, действительно была такой, которую следовало ото всех скрывать.

– Я знаю, она и сама понимает всё лучше меня. Но вы всё же, передайте – я хочу, чтобы она не разуверилась в нашем участии…

Де Ре устало опустил голову. Говорить ничего не хотелось. Утром он так же промолчал, когда покидающий двор Алансон спросил в сердцах: «Как можно служить такому королю?!». Промолчал, даже не пытаясь ответить самому себе на это, потому что занимало барона совсем другое…

В Сен-Дени, при последней встрече с Клод, он, как и мадам герцогиня, пытался втолковать девушке, что по непостижимому Божьему замыслу предательство, которое она предвидит, может стать всего лишь Его испытанием им всем! Дескать, отнимая Жанну, Всевышний хочет убедиться, что все мы достойны её свершений и, теряя, осознаем, наконец, прозреем, забудем о тщеславии и зависти… А в ответ услышал:

– Не равняйте Господа с людьми, сударь – это люди с первого раза не могут поверить в то, что их любят и о них радеют, и, что любящий и радеющий достоин их веры. Предательство, которое я чувствую, если и испытание, то не Божье, а людское, и не для нас, а для Жанны. Чтобы уверовать до конца, её непременно нужно распять. И только через предательство! А потом… Потом, как уже и было – оправдания сделанному всегда найдутся, и есть ведь покаяние, которое все грехи снимет! И снова покой, снова удобно, потому что на деле ВЕРИТЬ уже никому не надо… И не говорите мне, что всё это происходит по воле Божьей! Его, и тех, кого Он посылает нам, стоит пожалеть, потому что людские пороки всегда сильнее…

– Что же вы молчите, сударь? – пробился сквозь воспоминания голос герцогини.

– Я передам, ваша светлость, – машинально пробормотал де Ре. – Передам, даже если увижу, что в нашем участии она больше не нуждается.

* * *

Судьба смеялась над господином де Вийо.

Только-только душа его готова была начать принимать жизнь без досадно ноющей обиды на прошлые несправедливости, как вдруг, новая беда! Опять всплыла эта странная девица, привезённая с Жанной!

А ведь какие благостные перспективы открывались! После поражения под Парижем король совсем перестал скрывать своё отношение к Деве и тем глупцам, которые всё ещё прославляли её миссию. Ла Тремуй снова был в силе, и, возможно, сила эта была куда весомее прежней, потому что уравновешивающее её влияние герцогини Анжуйской сходило, кажется на нет. Как кстати, и влияние других заносчивых вельмож! По дороге в Жьен, повинуясь скорее привычке, де Вийо подобрался к Алансону, когда тот разговаривал с Жанной, и подслушал. То, как мямлил герцог слова покаянного прощения, с какой настороженной готовностью ответил Жанне вялым согласием на её уговоры пойти воевать, хотя бы в Нормандию и там продолжить разгром англичан, окончательно убедили шпиона в том, что дни этой девицы, как Божьей Девы, сочтены. На всякий случай, он донёс господину Ла Тремую об услышанном и тогда-то впервые возликовал душой в предвидении грядущих благ, потому что Ла Тремуй только отмахнулся: «Не важно, больше они ничего не могут…». Значит, всё! Значит, недалёк день, когда так же станут говорить и о всесильной герцогине, так пренебрежительно когда-то наступившей на его, де Вийо, судьбу!

Он совсем уж было приготовился к тому, что теперь-то господин Ла Тремуй милостями его не обойдёт. И, когда поздним вечером, после приезда в Жьен, караульный разбудил его и повёл к министру, нисколько не сомневался в том, что вот оно! Вот то вожделенное, что, наконец, уравновесит все прошлые несправедливости и даст его жизни новый ход! Но, нет… Чуть не с порога Ла Тремуй устроил ему настоящий допрос о той, другой девице, про которую так ничего толком и не прояснилось, а теперь и вовсе запуталось, потому что её особой заинтересовался сам король! И хотя интерес его, по словам Ла Тремуя, в том только и состоял, чтобы ничего и никогда о ней больше не услышать, легче от этого не было. Ведь, чтобы королю о чём-то никогда больше не услышать, это «что-то» должно исчезнуть раз и навсегда, а это значит, приговор девице вынесен – она должна умереть. Но, вот беда, де Вийо сделать этого уже не мог! Более того, он не желал быть к этому даже причастным, потому что доставить неприятности мадам герцогине – это одно, а вот лишить жизни эту – чёрт бы её побрал – мадемуазель Не Знаю Кто, совсем другое!

К тому же, он уже пытался…

Да, с того самого дня, когда некто… назовём его так, передал с маркитанкой яд пажу Девы, странная девица не выходила у де Вийо из головы. Неужели так страшна, что высокородный министр пожелал от неё избавиться? Он, конечно, был чрезвычайно осторожен, пожелание своё высказал более чем туманно, но де Вийо понял и поспешил выслужиться.

Тогда, впрочем, избавиться от неё не удалось.

Хуже того, девицу потом хорошо спрятали. Но де Вийо не переставал её искать. И теперь уже не потому, что стремился довершить начатое, нет! Не довершённое убийство – его непонятная необходимость и кое-какие другие обстоятельства, вроде пьяных откровений «пророчицы» Катрин, в которые он, что греха таить, в своё время не поверил и которые вдруг припомнились – подействовали странным образом на дальнейшие поступки господина де Вийо. Он внезапно посмотрел на происходящее не через свою обиду на герцогиню, а просто взял и посмотрел. Отстранённо, насколько смог. А потом и задумался…

Высказывая своё пожелание отравить ряженого пажа Ла Тремуй потрудился его даже объяснить. Завуалировано, но вполне понятно – напугать зарвавшуюся Жанну, досадить ей. И в этом де Вийо не увидел ничего странного. Но, вот вопрос, что такого ценного может девчонка представлять для Жанны, что через неё можно и напугать, и досадить? Хорошая подруга из Домреми? Вряд ли. Жанна в своей славе братьев едва замечает, а тут всего лишь подруга… С другой стороны Анжуйское семейство! Чего вдруг им так носиться с деревенщиной? С Жанной понятно – там расчёт, но здесь-то какая выгода кроется, если и герцогиня, и её непростой, ох, совсем непростой сынок Рене пекутся об этой девице? А если вспомнить, как Рене смотрел на неё на турнире, так чуть ли не молятся?..

А может, и молятся?

И, как только он так подумал, интуиция мгновенно подсказала де Вийо, в каком направлении надо мыслить!

Взять, хотя бы сильнейший яд, подсунутый через запуганную им насмерть маркитанку. Простая девчонка умерла бы и всё. А эта спаслась просто чудом! И не просто спаслась. К этой сам барон де Ре притащил своего лекаря, да ещё с таким лицом, будто из него самого жизнь вынимали!.. Можно было бы, конечно, подумать, что он сделал это ради Жанны, из преданности Божьей посланнице. Но де Вийо не хуже других умел складывать факты, на первый взгляд ничем друг с другом не связанные. Де Ре старался не просто так, а ради кого-то настолько важного, что и лицо можно потерять! А кто может быть настолько важен всем этим высокородным господам? Кто, в присутствии Жанны – куда уж важнее – Посланницы Божьей, которую они сами королю и подсунули, может оказаться более дорогим? КТО?!

Только настоящая Лотарингская Дева, которую привезли с этой, поддельной и теперь берегут и прячут, чтобы в нужный момент явить миру!

Неужели права была пьяная «пророчица»?

Этот вывод де Вийо напугал, озадачил. И, разумеется, первое, что он начал делать после того, как прошёл мгновенный мистический страх перед карой небесной, это выискивать доводы против своих же догадок. «Не может быть, – бормотал он сам себе. – Будь она посланницей, Господь сразу отвёл бы руку с ядом и не допустил с ней никакой беды». Но душа, кажется впервые в жизни осознавшая серьёзность греха, успокаиваться этим не хотела.

Де Вийо решил наблюдать дальше. Однако, тут девица как раз и пропала. Как он ни старался, узнать удалось только то, что её вылечили и оставили на попечение какой-то доброй женщины в Компьене. А потом завертелось это дело с осадой Парижа, пришлось следовать за армией. А потом знаменосец этот… Ходили разговоры, что в бою, перед самым ранением, Жанна, будто-бы, так причитала и кричала над убитым знаменосцем, словно из неё душу вынули. Де Вийо знал, что знаменосца на самом деле убили – видел его тело – но не над ним Жанна так убивалась. Говорили, будто кто-то другой знамя перехватил, потом тоже пал, а потом и Деву ранили… И, если это та, другая девица добралась сюда и погибла, значит… О, Господи! То ли радоваться, то ли… Может, и хорошо, что он ошибся? Никакая она не Дева, а коли так и душе незачем тревожиться. И забыть, и не смотреть на каждое распятие со страхом…

И он почти успокоил себя… Даже посмеялся как-то над собственной глупостью, не стал ничего уточнять, разнюхивать… Зачем? Чтобы снова осознать, что грех – это всё-таки грех, за который придётся ответить? Но покой куда лучше.

Увы! Как теперь оказалось, успокоился он зря, потому что сейчас, сверля его взглядом, Ла Тремуй требовал обоснованно ответить – погибла или нет?!

– Не знаю, – выдавил, наконец, де Вийо.

– Так узнайте! – прошипел Ла Тремуй. – Вы не смогли выяснить, кто она такая, но теперь задача упростилась – девчонка просто должна исчезнуть! Найтись и тут же пропасть снова! Вам понятно?

Де Вийо помедлил. За спиной Ла Тремуя висело распятие, от вида которого его душа заметалась.

– Понятно?! – уже с угрозой переспросил Ла Тремуй.

– А если она… – де Вийо нервно сглотнул.

– ПОНЯТНО?!!!

– Да.

Франция. Бурж

(Конец 1429 – начало 1430 годов)

Рождество при французском дворе встречали пышно и весело. Шарль, весьма довольный своими делами, выполнял данное мадам Иоланде обещание и осыпал Жанну милостями и показной заботой. Ему это ничего не стоило, особенно после ноябрьских событий, окончательно сломивших волю девушки, зато сам себе Шарль нравился чрезвычайно, что только усиливало его щедрость на знаки внимания и пустые восхваления. Вот теперь он чувствовал, что победил!

Тогда, в самом конце октября, удивляя многих, король вдруг дал милостивое разрешение «бесценной Деве» принять участие в военной кампании на границах Бургундии. Дева обрадовалась хоть какому-то делу, начала собирать своих прежних военачальников, но не тут-то было! Король позволил воевать только ей. Всем же её сторонникам предписано было оставаться при дворе, или при своих гарнизонах «в резерве», а командовать обновлённым французским войском направили господина д'Альбре – большого друга, родственника и единомышленника господина де Ла Тремуя. На вопрос Жанны, почему нельзя вернуть из Анжера прежнего командующего, король с притворным сожалением ответил: «Наш Алансон так устал ото всего. Надо дать ему время отдохнуть… одуматься. Было всё-таки очень неосмотрительно вести Божью посланницу на Париж вопреки воле Господней». А потом, глядя в расстроенное лицо девушки, любезно добавил: «Зато наш новый командующий вполне себе уяснил, что воля короля – это как раз то, чего и хочет Господь».

И теперь, в канун Рождества, Шарль имел все основания полагать, что сделал весьма ловкий политический ход.

Да, несмотря на поражение под Парижем, осень 1429 года принесла немало утешительных сведений. Взбудораженные победами французского воинства города и крепости, павшие в своё время под натиском англичан, восставали, поднимали бунт за бунтом, разоружали оккупационные гарнизоны и жестоко расправлялись с теми, кто запятнал себя службой англо-бургундскому союзу. В деревнях не отставали крестьяне. То и дело сообщалось о нападениях на англо-бургундские продовольственные обозы и на мелкие отряды, дрейфующие по оккупированным территориям в поисках наживы. Особенно яростным сопротивление стало в Нормандии и Пикардии, где Бедфорд буквально увязал в ворохе проблем. Одной рукой он давил вздымающиеся то там, то сям бунты, другой пытался собрать свежую армию, которую следовало выставить против французов, и не хватало ещё пары рук, чтобы одну из них, собранную в кулак, сунуть под нос своему же парламенту, а другой, такой же, погрозить Филиппу Бургундскому.

С точки зрения английского регента, этот прохвост герцог, выпросивший, фактически шантажом, наместничество во Франции, теперь, когда всё стало так шатко и ненадёжно, занял вдруг позицию стороннего наблюдателя. Бэдфорд отправил ему довольно резкое письмо, в котором напоминал о союзническом долге, а в ответ получил пустую отписку – дескать, ничего пока не надо предпринимать. Улаживайте, мол, дела в Нормандии, а во Франции всё само собой сложится, как надо.

Это письмо, а точнее, его список, также оказался и в руках французского короля, и самодовольный тон герцога, которым была проникнута каждая строка, оставил в душе Шарля неприятный осадок. Филипп мог бы более решительно отписать англичанину, что подумывает о заключении нового союза – союза с Францией, для Бургундии более пристойного. Особенно после того, как сам Шарль, на все лады каялся и казнился, и заверял все европейские дворы, то в полной непричастности к убийству Жана Бургундского, то в причастности частичной, вызванной его молодостью и неопытностью, и выражал готовность раскрыть объятия дорогому бургундскому кузену.

Взбешённый Бэдфорд прекрасно понял всю подноготную этих заверений и тут же принялся расшаркиваться с шотландцами, много лет последовательно и верно соблюдавшими союзный договор с «дофинистами». Вероятно, желал при развале одного союза тут же развалить и другой. Но с этой стороны Шарль подвоха не ждал. Чтобы уговорить шотландцев забыть прошлые обиды, понадобится не один год. У этих крестьян, не умеющих носить штаны, зато отменно стреляющих из луков, слишком раздутые и закостенелые представления о собственном достоинстве, из-за чего быть им в вечном подчинении у других – у тех, кто своё достоинство умеет обернуть себе же на пользу. Таких, к примеру, как Филипп. Этого надо лишь подтолкнуть, чтобы достоинство оскорблённого тут же сменилось достоинством великодушного. Он политик. Для него понятия «прошлые обиды» не существует, и то самое пресловутое достоинство напрямую зависит от того, насколько ловко устроены дела. Но сейчас толкать его надо не дрожащей дланью «Вьеннского дофина», который «без причины назвался королём», как называл его во всех письмах Бэдфорд, а рукой, тоже способной собраться в кулак.

Вот поэтому присутствие Жанны в войске, посланном к границам Бургундии, было особенно кстати, учитывая то, что страх перед ней у противника ещё не выветрился. «Если она снова начнёт побеждать, – размышлял Шарль, – Филиппу придётся идти на открытый союз со мной. Это будет компромисс, а нет ничего губительнее для такой натуры, чем вынужденное следование компромиссам. И, что самое смешное, в этом случае он не сможет даже пригрозить разоблачением Жанны, как самозванки, потому что слова побеждённых – это всего лишь слова побеждённых. Разве слушала Европа, когда англичане кричали всем, что она ведьма?..

Если же наша Дева снова, как всегда, полезет на рожон и в этот раз оплошает, тоже будет неплохо! Все лишний раз убедятся, что моя осторожность… моя КОРОЛЕВСКАЯ осторожность – это не пустая прихоть, а тонкий политический расчёт… Или нет! Пускай, всё-таки, это будет Божья воля».