Текст книги "Unknown"

Автор книги: Марина Алиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

Пересохшее он крика горло снова скрутил спазм, и Бэдфорд закашлялся уже надолго.

Саффолк повернулся к дверям.

– Эй, кто-нибудь! Принесите его светлости воды!

Через мгновение секретарь де Ринель, словно дожидавшийся этого сигнала, вошёл в сопровождении слуги с новым кувшином в руках. Помятый при падении кубок хотели заменить, но, всё ещё кашляющий герцог замахал руками, вырвал кубок, сам себе налил трясущимися руками и жадно выпил.

– Ваша светлость, – робко проговорил де Ринель, – прибыл гонец от Филиппа Бургундского… Я бы не осмелился беспокоить, но он говорит что дело срочное…

Бэдфорд грохнул многострадальным кубком о стол и сплюнул.

– Ну вот… началось… Теперь, по вашей милости, Саффолк, я буду вынужден принимать лживые соболезнования от Филиппа – ещё одного любителя уводить свои войска!.. Давайте сюда гонца, Ринель – мой день сегодня и без того испорчен.

– Гонец лишь передал это, ваша светлость.

Секретарь, с поклоном, протянул письмо.

– Что там?

– Я не осмелился вскрыть – оно адресовано лично вам.

Бэдфорд, сердито засопев, сломал печать и отошёл к окну. Де Ринель тут же воспользовался этим, чтобы послать Саффолку сочувствующий взгляд. Тот в ответ еле заметно пожал плечами, словно говоря: «А что я мог поделать?». Как вдруг оба они услышали, что Бэдфорд тихо смеётся. Согнувшись над письмом, он весь трясся, а дочитав до конца, уже хохотал – зло, досадливо, но явно не помня о своём недавнем гневе.

Де Ринель и Саффолк снова переглянулись. Виноватость одного и почтительность другого не позволяли им задавать вопросы, но герцог сам повернулся к ним и, помахав письмом, выдавил сквозь смех:

– А знаете, Саффолк, я вас, пожалуй, прощу. Но вовсе не потому, что принял ваши объяснения, скорее, наоборот… Пускай французы думают, что мы поверили в это их, якобы, Чудо…

– Вы получили хорошие новости, милорд? – решился спросить командующий.

– Куда уж лучше… – снова помрачнел герцог. – Нас пытались одурачить, как детей! Филипп пишет о целом заговоре при дворе дофина, но уверяет, что знает так же, как обернуть этот заговор против самих заговорщиков… Он много знает, этот Филипп… И, как водится, много не договаривает. Я сердился, было, на него за уход от осады, но, если он выполнит то, о чём пишет, для нас далеко не всё потеряно… Присядьте, господа, сейчас я расскажу вам кое-что новое о Божьей воле…

Тур

(10 мая 1429 года)

Мадам Иоланда готовилась к приёму.

Утром она cо всем тщанием вымылась и теперь уже больше часа терпеливо стояла на постаменте посреди комнаты, дожидаясь, когда фрейлины завершат подгонку нового, отягощённого золотым шитьём и драгоценностями, парадного платья густого синего цвета.

Ждать оставалось немного – уже были подвязаны длинные рукава, охваченные мехом, который две служанки обдували со всех сторон минут двадцать; разложена по плечам невесомая вуаль, спускающаяся с высокой шапки, и оставалось только застегнуть драгоценную пряжку на вороте, немыслимо красивой и столь же немыслимо дорогой мантии.

Эту мантию герцогиня заказала давно – ещё к той коронации Шарля, которая совершилась в Бурже – но тогда так и не одела.

– Не хочу, чтобы меня сочли расточительной в тяжёлые для государства времена, – сказала она, без особого сожаления приказывая убрать наряд подальше. – Надену, когда это будет более уместно и достойно…

И вот, день настал!

И душа мадам Иоланды ликовала, расслабленно и восторженно, с юным замиранием сердца, словно расточающим вокруг себя весеннее настроение. От этого и воздух вокруг казался каким-то цветочным, и улыбки фрейлин, поминутно вспыхивающие то тут, то там, походили на солнечные блики среди молодой зелёной поросли, да и сама герцогиня, кажется, впервые в жизни, смотрела на себя в зеркало с удовольствием!

Сегодня в Тур возвращалась победоносная Дева!

По такому случаю дофин распорядился устроить пышный приём, не стесняясь в средствах. И, конечно же, провести по всем правилам рыцарский турнир, которые со времен победы при Бурже вообще не проводились, а до этого, из-за жалкого положения дофина – как финансового, так и морального, устраивались кое-как. Теперь же турнир обещал быть роскошнее тех, что помнились со времен покойного короля, потому что стольких славных имён, собравшихся в одном месте, не только Тур – вся Франция не помнила со времён Азенкура. Подросли сыновья павших в том сражении рыцарей, и им победа под Орлеаном словно подсказала – надо сплотиться и в едином порыве и отомстить за честь отцов! Появилась надежда в лице чудесной Девы, и теперь даже колеблющиеся и не верящие в дофина дворяне стали спешно собирать отряды в своих поместьях, чтобы примкнуть к армии законного французского короля.

Да и самого Шарля мало кто помнил таким радостным и оживлённым, как в дни после снятия осады.

– Я хочу праздника и хочу этот турнир! – возбуждённо говорил он каждому, кто имел хоть какое-то отношение к устройству встречи Девы и войска. – Хочу увидеть славнейшие гербы Франции на СВОЁМ ристалище! И хочу, чтобы Жанна тоже могла принять участие!

Дофин даже собирался организовать её посвящение в рыцари, чем вынудил мадам Иоланду рассказать, что Карл Лотарингский уже сделал это в своём замке.

– Почему же он не сообщил об этом? – удивился Шарль.

– Потому что это было всего лишь мнение Карла о никому не известной девушке. Оно не должно было повлиять на ваше, сын мой, – ответила герцогиня. – Он сообщил о её рыцарстве мне, предлагая самой решить, что с этим делать, и я рассудила, что вашему величеству никто не указ. Зато, с другой стороны, великодушный поступок герцога нам очень помог. Разве могли ВЫ произвести Жанну в рыцари до того, как она одержала такую славную победу?

– Нет, конечно!

– И правильно! Над вами смеялась бы вся Европа, окажись она самозванкой. Но великодушный поступок герцога позволил вашим военачальникам считать девушку в чём-то равной себе и, не теряя чести, следовать за ней…

– Я отправлю герцогу подарок! – воскликнул Шарль и шутливо погрозил герцогине пальцем: – Всё-таки вы большая интриганка, матушка – всегда всё знаете, а говорите мало!

– Вам достаточно только спросить, сын мой, и я готова рассказать всё, что и вам угодно будет знать.

– Кое-что угодно, – улыбнулся Шарль. Сегодня выражение «матушкиных» глаз его не раздражало. – Я никак не могу придумать, чем наградить Жанну. Подскажите, мадам, сделайте милость, вы ведь достаточно долго общались со всякими пророчицами и знаете, что они ценят более всего.

Мадам Иоланда неопределённо пожала плечами.

– Жанна – воин. Для неё, как мне кажется, посвящение в рыцари и было бы достойной наградой. Но, коль скоро это уже случилось, вы можете пожаловать ей серебряные шпоры…

Шарль задумчиво смотрел в окно.

– Золотые, – пробормотал он, словно пробуя слово на вкус. – Золотые шпоры, матушка… Я король, и имею право…

– Бесспорно.

Глаза дофина и герцогини встретились.

– Что вы имели в виду под этим «бесспорно»?

– Только то, что вы действительно король, мой дорогой.

– А вы, мадам, по-прежнему, моя драгоценная матушка…

* * *

Однако, ни вернувшееся расположение дофина, ни празднества, да и, что греха таить, ни проснувшееся в ней, чисто женское желание блеснуть новым – таким символическим – нарядом, не радовали герцогиню так, как радовало ощущение СВЕРШИВШЕГОСЯ!

Накануне приезда Девы, в Тур вернулись некоторые военачальники с отчётами, в том числе и де Ре, который, сославшись на то, что к дофину теперь нелегко попасть, первым делом пришёл к мадам Иоланде и попросил о встрече с глазу на глаз. Мадам не отказала, и де Ре, вкратце поведав о ранении Жанны и про её подмену, сразу перешёл к главному.

– Прошу простить мою дерзость, мадам… Прекрасно знаю, как опасно с вами хитрить, поэтому спрошу прямо – кто та девушка, которая приехала с Жанной из Лотарингии, и которую прячут сейчас под видом её пажа?

На бесстрастном лице герцогини не отразилось ничего. Или почти ничего… Разве только самую малость – от неожиданности, что барон догадался – но в целом мадам Иоланда ничем не выдала ни растерянности, ни испуга, ни чего-либо другого, что де Ре так жаждал увидеть.

– Я вас не понимаю, мессир.

– Увы, ваша светлость, я уверен, что о второй девушке вы прекрасно осведомлены, и мне приходится быть дерзким и просить у вас объяснений, потому что… не знаю… я случайно догадался, и теперь не могу не думать… А думая, я делаю выводы, которые могут оказаться ошибочными… или верными, но всё равно, это будут лишь догадки, тогда как мне необходимо знать то, что есть на самом деле!

Герцогиня минуту колебалась, потом какая-то – то ли снисходительная, то ли настороженная – улыбка пробежала по её губам.

– Скажите мне о своих догадках, сударь, и вы получите ответ.

– О них довольно сложно сказать, – покачал головой де Ре, – мне лишь показалось… хотя, кто знает… Эта девушка… – он мялся, подыскивая нужные слова, но, видимо, так и не найдя их, по-детски беспомощно взглянул на герцогиню. – Она настоящая Дева, да? Та, которая должна явиться по пророчеству?

Вот теперь лицо мадам Иоланды дрогнуло, не скрываясь!

С волнением, таким для неё непривычным, по крайней мере, при посторонних, она подалась к де Ре и ласково тронула его за руку.

– Как вы догадались, мессир?

– О… Так это правда?!

Глаза барона округлились, как у ребёнка.

– Мадам… но как?!.. Я лишь случайно разговорился с ней, думая, что это мальчишка-паж, который просто трусит… А потом… то, что она говорила было так непривычно…

– Расскажите мне, сударь – ЧТО? Теперь я должна знать…

Но де Ре, как ни старался, так и не смог ничего объяснить – он был слишком взволнован. Кое-как, сбиваясь на ненужные подробности, которые вдруг стали казаться чрезвычайно важными, барон рассказал о происшествии возле церкви у Сен-Лу, но, закончив, выглядел так, словно не верил сам себе.

– Простите, мадам, – выдохнул он, – мои мысли стали тяжелее моих доспехов.

Однако герцогиня, как ни странно, осталась очень довольной.

Заверив де Ре, что всё прекрасно поняла, она взяла с него слово – молчать, но присматривать за Клод до срока, приход которого известен теперь, кажется, только Господу.

– Так её зовут Клод? – спросил рыцарь.

– Нет, люди её назвали Жанной. Но имя Клод … О, мессир, когда-нибудь я расскажу вам историю этого имени, и вы будете поражены Господней мудростью, подарившей нам не очередную пророчицу, а подлинное дитя Бога!

«Я всё сделала правильно! Я не ошиблась! Я выполнила своё предназначение!».

С этим припевом мадам Иоланда теперь вставала, ложилась и занималась неотложными делами. Уж если такой циник, как де Ре – такой вояка, которому задумываться приходилось, разве что, о выборе оружия – сумел не только распознать Клод в паже, но и УВИДЕТЬ её саму в ряженой крестьянской девушке, значит, сомневаться не в чем!!!

«Я всё сделала правильно! Я не ошиблась! И теперь, Господи, передаю сделанное в руки твои…»

Поэтому сегодня, в день приезда ЕЁ Девы, герцогиня с удовольствием смотрелась в зеркало, находя отражение в нём беспечно прекрасным. Она даже позволила себе кокетливо повертеть плечами, чем вызвала неудовольствие старухи-швеи, служившей при ней ещё, кажется, со времен девичества. Старуха как раз прикрепляла пряжку к вороту мантии и без конца цокала языком.

– Боюсь, слишком туго возле горла-то, – ворчала она, пытаясь стянуть края тяжёлой мантии пониже. – До зала паж донесёт, а там-то как? Пойдёте к трону, да в толчее – а ну, как наступит кто! ПридУшитесь, ваша светлость, вот помяните моё слово…

– Всё хорошо, – беспечно отмахнулась герцогиня. – Расшивать времени нет. Подайте мне веер и поверните зеркало к свету… Так… Хорошо! Я готова!

* * *

Жанну встречали с почестями, поистине королевскими. Продумано было всё вплоть до маршрута, по которому она должна была проехать к замку дофина, останавливаясь возле платформ с аллегориями Справедливости, Храбрости, Благородства и Целомудрия, чтобы принять от них венки и знаки отличия. Старшины городских цехов предложили свои услуги по оформлению улиц и тех домов, мимо которых Дева будет проезжать, и, за немыслимо короткий срок, соорудили некое подобие триумфальной арки из раскрашенного холста на центральной площади.

Всё должно было быть нарядно и празднично. Поэтому, накануне приезда работа нашлась для всех – трудились портные, ткачи, кондитеры, башмачники и прочие другие, чьим ремеслом за последние годы интересовались только в той степени, которая соответствовала нуждам военного времени. Теперь же каждому хотелось блеснуть нарядной одеждой, новыми башмаками и украсить свои окна, если и не коврами, которые далеко не у всех остались, то, хотя бы, полотнищами, на которых было бы выткано что-то, соответствующее случаю.

Но никакие работы, украшения и официально подготовленные ритуалы не смогли в полной мере отразить ту подлинную радость, что выплеснулась на улицы города, едва победоносная армия проехала через ворота. Лучники оцепления ничего не могли поделать и ехавшую впереди Деву, ещё бледную после ранения, облепили со всех сторон так плотно, что конь под ней, не столько шёл, сколько плыл в ликующем людском потоке. Слова несчастных аллегорий, тянущих свои венки, терялись в приветственных криках толпы, платформы под ними кренились и грозили рухнуть под напором желающих рассмотреть Деву. И, чем ближе приближались к замку, тем сильнее становилась давка, так что пришлось нескольким капитанам обнажить мечи, чтобы отпугнуть хотя бы тех, кто хотел непременно коснуться Девы, а то и проделать весь путь, уцепившись за её сапог.

Это ликование улиц словно просочилось сквозь толстые башенные стены и заполнило замок, где ожидал встречи дофин со своим двором. Здесь, конечно, вели себя сдержанней, но многие улыбались без обычной любезной натянутости. И даже представители наиболее дальновидных королевских дворов Европы выглядели взволнованными, а не беспристрастно надменными, как им предписывал статус наблюдателей. Все они низко поклонились, когда Жанна вошла, и все заметили, как почтительно согнулся и осенил себя крестным знамением неофициальный посланец папы.

– Как я рад!!!.. Я так рад видеть тебя!

Дофин стремительно подскочил со своего кресла и настолько порывисто бросился к Жанне, что всем показалось, будто сейчас он заключит девушку в объятия, (что будет, конечно же, по-человечески, понятно, но не совсем прилично для короля). Однако, Жанна успела опуститься на одно колено и низко опустить голову, как и положено подданной.

– Милый дофин, я выполнила часть того, что обещала, – произнесла она с почтительным достоинством, которое вызвало в зале лёгкую волну перешептываний. – Теперь смиренно жду, что вы позволите мне очистить дорогу до Реймса и короновать вас там, как положено.

Дофину, с великим трудом, удалось скрыть своё замешательство.

– О… да, да… мы обязательно поговорим об этом…

Поддавшись внутреннему порыву, он действительно хотел обнять Жанну, и теперь досадовал на себя за то, что до величия снова не дотянул. Нужно было просто подняться ей навстречу… тем более, в присутствии всех этих посланников и представителей… Просто подняться и протянуть руку для поцелуя… Хорошо, хоть сама эта крестьянка помнит своё место, и не дала ему опуститься до объятий с ней. Но это обращение – «дофин»… Оно коробило напоминанием о том, что, спустя столько лет после смерти отца, он всё ещё не король… Не настоящий король… И напоминало об этом не только Шарлю, но и остальным, среди которых хватало тех, кто наверняка усмехнулся в душе…

Приосанившись, дофин, пусть и запоздало, принял, наконец, подобающую королевскую позу, знаком велел девушке подняться и обвёл взглядом присутствующих.

– Сегодня великий день – мы будем только праздновать, Жанна! – возвестил он, цепко присматриваясь к лицам вокруг. – И ты обязана принять все те почести, которых достойна.

Тут же от королевской свиты отделился один из пажей с бархатной подушкой на руках. На подушке лежали золотые шпоры. И личный камергер дофина, подоспевший следом, опустился на колени, чтобы одеть их на Жанну.

В зале притихли.

Недавний радостный восторг начал медленно таять в привычном дворцовом воздухе. Золотыми шпорами отличали только посвященных в рыцари, и только особ королевской крови… Девушка, конечно, совершила немыслимое, но… но… всё-таки, она не дворянского рода, не посвящена… и вообще – не слишком ли всё это для простолюдинки?

Лица посланников напряглись. Их государи рассчитывали, в будущем, на союз с этим, вполне возможным королём – союз, который накинул бы узду на военные аппетиты англичан. Но, если он опять начнёт увлекаться и делать глупости, вроде той, что совершилась на мосту в Монтеро, или унижать себя непонятными решениями, любой союз с ним будет выглядеть такой же глупостью….

– Какое величественное зрелище! – раздался вдруг голос герцогини Анжуйской.

Она говорила, обращаясь, вроде бы, к Танги дю Шастелю и старательно понижала голос, но так, чтобы посланникам, да и остальным, стоящим неподалёку, было хорошо слышно.

– Уж если Государь небесный произвёл эту девушку в свои рыцари, государю земному следует со всем почтением утвердить волю Господа.

Мадам даже слезу утёрла, чтобы иметь возможность повернуть голову и, невзначай, взглянуть на слушателей. Напряжённые лица заметно расслабились, а кое-кто даже посмотрел в ответ с благодарностью. Такое обоснование устраивало всех, и с подобного ракурса широкий жест дофина, действительно, выглядел по-королевски величаво. А следовательно, и отчёты своим государям будут звучать теперь вполне достойно и утешительно.

– Его величество только что всем нам преподал урок высочайшего смирения, – назидательно произнес папский посланник, не желая оставаться в стороне там, где дело касалось Божьего волеизъявления.

Окружающие его согласно закивали, и мадам Иоланда поспешила воспользоваться случаем.

– Надеюсь, ваша милость, в Риме хорошо понимают всю значимость появления Девы именно на стороне законного короля Франции?

Посланник папы осторожно кивнул. Но, чтобы этот кивок не был принят за абсолютное согласие, прибавил, скрывая за медлительностью речи тщательный подбор слов:

– Мы готовы признать, что чудесное явление способствовало победе его величества под Орлеаном. Но во всём, что касается чудес Господних, следует быть очень осторожным. Планы Его всегда многогранны, множественное их толкование и есть то поле жизни, которое возделывает святая Церковь, отделяя зёрна от плевел. А посему всё должно происходить в своё время…

– То есть, чудо вы готовы признать только после окончательной победы Франции? – уточнила герцогиня.

– А разве, на нашем месте, вы, мадам поступили бы иначе?

– Пожалуй, нет. Однако, возделывая поле жизни, я бы всегда помнила о том, что пространство его ограничено всего лишь выбором между двумя мнениями – что считать зерном, а что плевелом. И, возделывающий поле, не может ступить на него, не определившись, хотя бы, с этим.

Прелат улыбнулся.

– Бесспорно. Но только в том случае, если возделывающий сам же и сеятель. Однако, поле нашей жизни засеивает Господь, а Церковь лишь принимает урожай. Пока всходы не дали плодов, трудно понять, какое именно зерно посеяно. Но, уверяю вас, ни один росток не остаётся без внимания, а тот, что растёт на благо, получит ещё и особую заботу и покровительство.

– Ну, что ж, аминь, – вернула улыбку герцогиня.

А про себя подумала: «Значит, мешать они не собираются».

И, в очередной раз почувствовала себя довольной.

Вопрос с Церковью – о том, какую точку зрения на Деву примет папа – был достаточно волнительным и отнял уйму денег, времени и чернил, истраченных на письма. «От этих церковников всего можно ожидать, – жаловалась мадам Иоланда мессиру Танги. – Сегодня они говорят тебе: „Да, да, конечно!“, а завтра делают удивлённое лицо и начинают заверять, что это их „да, конечно“, вовсе не означало то согласие, на которое ты рассчитывал! И разъяснят, как нужно было понимать на самом деле; и вывернут всё наизнанку так, что ты и сам себе уже не веришь. А потом ещё и виноватым тебя сделают, потому что глуп оказался и сразу, как надо не понял… В их руках вера, и они всегда правы. Поэтому я волнуюсь, Танги, несмотря на принятые меры».

Впрочем, меры, принятые герцогиней вовсе не были так уж шатки. Давнее дело, связанное с Филаргосом, хоть и не увенчалось полным успехом, всё же позволило герцогине создать нужную репутацию в широком кругу влиятельных лиц, без поддержки которых не обходился и нынешний папский престол. Обвинения в ереси и колдовстве – а в том, что они будут, мадам Иоланда не сомневалась – должны были встретить в Риме мощное противодействие со стороны этих лиц. И то, что папа недвусмысленно давал понять: «Поживём – увидим, а пока мешать не буду», уже было хорошо.

Между тем, церемония надевания шпор закончилась. Объявив о начале празднований, дофин покинул зал, чтобы подготовиться к турниру, а придворным позволили поздравить Жанну, и теперь все они теснились возле девушки, создавая толчею, не хуже горожан на улицах. Герцогиня тоже двинулась было туда, за Дю Шастелем, расчищающим ей проход. Но, величаво пройдя несколько шагов, вдруг почувствовала как мантия за спиной натянулась, у ворота что-то затрещало, а драгоценная пряжка больно вдавилась в горло. Видимо кто-то наступил на подол… Следующий шаг грозил конфузом, поэтому, герцогиня, не оборачиваясь, подняла руки и, не замедляя хода, расстегнула мантию, которая тут же сползла за ней на пол.

Сзади кто-то охнул. Дю Шастель обернулся, и под его взглядом несколько человек бросились мантию поднимать. Но мадам Иоланда даже бровью не повела. Улыбаясь так, словно всё происходящее её не касалось, она сердечно обняла Жанну, говоря, что благодарна ей, как мать за спасённое дитя. Потом справилась о её самочувствии и спросила, не потеряла ли Дева в боях кого-нибудь из свиты?

– Господь сохранил меня и моих людей, – ответила Жанна, прекрасно понимая, чем вызван последний вопрос. – Мой оруженосец и оба пажа сейчас в замке, мадам – все живы и здоровы.

Герцогиня сдержанно улыбнулась.

– Я бы хотела услышать из первых рук о том, как Саффолк увёл свою армию, – сказала она, прежде чем отойти. – Навестите меня после праздника, дорогая. И можете взять с собой одного из пажей…

Ответив на низкий поклон Жанны наклоном головы, мадам Иоланда прошла к дверям в покои дофина и только тут позволила себе обернуться.

Позади, на почтительном расстоянии, стоял, опираясь на палку, сильно постаревший мессир Ги де Руа – давний соратник дядюшки де Бара, давно отошедший от дел при дворе, но немало полезного сделавший когда-то в деле Луи Орлеанского – и, рядом с ним, молодой рыцарь с мантией герцогини на руках. На надорванном меховом оплечье покачивалась отстёгнутая пряжка.

– Мой племянник почтительно просит вашу светлость его простить, – дребезжащим голосом проговорил де Руа. – Он совсем недавно при дворе и пока неловок.

– Для ловкости многого не требуется, сударь, достаточно хорошо видеть тех, кого следует замечать всегда и везде, – выговорил стоящий за ними Дю Шастель.

Де Руа вздохнул.

– Если мадам герцогиня позволит, я велю отдать эту мантию в починку, и сейчас же закажу новую, такую же.

Глядя на его сконфуженное лицо, а более всего, на лицо молодого рыцаря, мадам Иоланда не смогла удержаться и засмеялась, беззлобно и тихо, закрывая веером внезапно загоревшееся лицо.

– Зачем же мне две, сударь? Разве что, носить их вместе, чтобы, когда упадёт одна, другая оставалась…, – смех, почему-то не проходил, и герцогиня, с удивлением осознала, что ей от этого хорошо. – Передайте моим слугам эту, и забудем… Пустое.

Но молодой человек неожиданно шагнул вперед. Заливаясь румянцем прямо на глазах, он пылко возвестил:

– Я осквернил вашу мантию, мадам! По моей вине она упала и более вас не достойна. Но позвольте мне хранить её, как святыню и подарите нам с дядей честь заказать для вас новую!

Мадам Иоланде показалось, что в зале раздался какой-то звон…

Или это у неё внутри?… Незнакомый голос поёт, словно натянутая тонкая струна, волнуя непонятностью, такой странной, непривычной, такой властной, что не отгонишь… не забудешь… не воспротивишься… Да и надо ли?…

Какие красивые глаза у этого мальчика…

– Моя мантия не может быть святыней.

– Когда кому-то поклоняешься, всё, чего он касался, святыня…

Ах, какие глупые речи! Как хочется сказать: «Не сотвори кумира в сердце своём»… Кумира… В сердце… в сердце… в сердце…

Внезапно весна, так приятно напоминавшая о себе всё утро, ворвалась в зал весёлой, беззаботной хозяйкой, и закружила вокруг головы весь мир! Танцуя и резвясь, размазала все лица, звуки, заботы. Осталось только мельтешение разноцветных пятен и, среди этого фейерверка, единственное, видимое отчетливо – прекрасное лицо ангела, сошедшего на землю в обличье молодого рыцаря…

– Как вас зовут, сударь?

– Филипп де Руа, к услугам вашей светлости.

«Филипп», – мечтательно пропел незнакомый голос внутри. – «Фи-ли-п-п…»

Труа

(май-июнь 1429 года)

Всякий интриган подобен акуле, гибнущей без активных действий. Однако, если бы в дни, последовавшие за снятием осады с Орлеана, у господина Ла Тремуя спросили, что он чувствует и что собирается предпринять в ближайшие дни, с ответом ему пришлось бы долго определяться.

Да, с одной стороны, несомненно, досада. И даже не на мадам Иоланду. Она, что? Она всего лишь удачно провернула собственную интригу, и, не будь так опасна лично Ла Тремую, вызвала бы, пожалуй, восхищение. Бесило то, как послушно и глупо все стали преклоняться перед этой Жанной с её случайной победой! И то, как верили, или делали вид, что верят, в свершившееся Чудо, связывая самого Ла Тремуя по рукам и ногам! Что он мог, практически в одиночку, против этого всеобщего сумасшествия?!

Но, с другой стороны, сведения, переданные через де Вийо герцогом Бургундским, неожиданно принесли радость. Ту радость, которая свойственна всем интриганам, почуявшим «свежую кровь». Тут для действий открывался, простор. Правда был он такой неоднозначный, что заставлял не столько радоваться, сколько осторожничать и ломать голову, зачем же всё-таки Филипп Бургундский этим поделился, и почему доверил передачу подобного секрета личности столь незначительной, как де Вийо, к тому же, имеющей в этом деле, пусть и такой же незначительный, но личный интерес?..

Впрочем, тут у Филиппа других вариантов могло и не быть…

– Вы хоть понимаете, какого рода доверием вас почтили? – спросил Ла Тремуй у де Вийо, пряча под вопросом и радость, и озабоченность.

– Разве я его не достоин? – усмехнулся конюший.

Ла Тремуй взглянул почти с жалостью.

Как изменился этот господин! Развязный тон, поза, совсем не подобострастная, совсем не та, с какой он явился в первый раз… Болван кажется думает, что владение общей тайной их как-то уравнивает. А между тем, происхождение Жанны – секрет такого рода, который не каждому по зубам. Тем более, де Вийо. Для него это, скорее удавка, уже наброшенная и готовая затянуться при первом же неверном движении.

– Вы многого достойны, – ответил Ла Тремуй, держа в уме эту удавку. – Но я спросил не случайно, и, говоря о доверии, имел в виду далеко не награду.

Де Вийо напрягся. Его расслабленное от сознания собственной значимости тело мгновенно подобралось.

– Я не понимаю, ваша милость.

– Вот поэтому я и спросил… Вы оказали мне большую услугу, а я не из тех, кто забывает, поэтому предупреждаю… Разумеется, вы не станете рассказывать каждому встречному о том, что узнали, но о том, что ЭТО вам известно, к сожалению, знаю не только я. Герцог Филипп видимо не подумал, насколько его тайна смертоносна для тех, кто не имеет счастье быть герцогом королевской крови. Зато я это хорошо представляю и беспокоюсь… я дорожу вами, де Вийо, хочу уберечь от любой непредвиденной… м-м, скажем так – оплошности. Нет, нет, повторяю, я вовсе не имею в виду вашу несдержанность! Но обстоятельства могут сложиться по-всякому – в политике ветра так переменчивы. А герцог Филипп, случись что, с высоты своего положения, вряд ли отнесётся к вам так же…, м-м, бережно.

Ла Тремуй удовлетворенно отметил про себя, что развязности в его посетителе поубавилось. Сообразительный конюший снова стал похож на того, прежнего, настороженного, словно зверь. И хорошо. Как раз теперь в деле с Жанной этот господин с его рвением, если забудется, станет только помехой, потому что отныне просто подслушивать под дверью не получится. Теперь ковыряться тут надо как ювелиру, с иголкой, самому нашёптывая то, что возможно потребуется нашептать, и со знанием дела куда большим, нежели простое желание отомстить или выслужиться. «А этот везде лезет с наглостью, как с дубиной, – подумал Ла Тремуй. – Думает, всё так просто… Впрочем, до сих пор, для него оно так и было – терять ему особенно нечего. Но теперь пускай задумается. Пусть осознает предел, за которым его ничтожные помыслы могут обернуться против него же. Сейчас я предостерёг, сбил спесь, а теперь посажу на цепь там, где мне нужно».

– Я не могу больше рисковать вами в этом деле, но не хочу и терять, – позволил себе мягкую улыбку министр. – Сведения, которые вы привезли, настолько оглушительны, что даже мне, узнавшему их, требуется теперь обеспечить себя хоть какой-то безопасностью. Вы ведь понимаете, о чём я?

Де Вийо настороженно кивнул.

– А что может дать такую безопасность? Как вы думаете?

– Что?

– Другие сведения, дорогой Вийо. Те, о которых Филипп понятия не имеет. Сведения об этой таинственной Клод, которая важна мадам герцогине даже более, чем Жанна.

В глазах конюшего повис новый вопрос.

– Вы не понимаете? – снисходительно спросил Ла Тремуй.

Де Вийо сглотнул.

«Я и сам ещё не понимаю. – подумал министр, – но чувствую… да, всей кожей ощущаю, что здесь самое уязвимое место! Узнай мы, кто такая Клод, и зачем она привезена – весь план герцогини Анжуйской сразу станет ясен до конца. А поскольку безупречных планов не бывает даже у самых изощрённых умов, при полной ясности, найдётся и способ его разрушить…»

– Против Жанны мы сейчас хорошо вооружены, – сказал он вслух. – Само собой, дело о мошенничестве с её стороны, теперь не раздуешь, и слава Богу! Тем и хороши полные сведения, Вийо – они не дают попасть впросак. Но знания об этой Клод вооружат нас ещё больше и, разумеется, обезопасят, потому что, как я понимаю, о ней не знает никто, кроме нашей герцогини и, может быть, нескольких преданных ей людей. Но они не в счёт. Главное, что не знает никто со стороны. Поэтому торг с герцогиней, не ожидающей здесь никакого подвоха, может оказаться очень интересным.

– А если знает герцог Филипп? – робко спросил де Вийо, вспомнивший вдруг беззаботность Бургундского двора.