355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марина Кретова » Баронесса Вревская: Роман-альбом » Текст книги (страница 8)
Баронесса Вревская: Роман-альбом
  • Текст добавлен: 11 апреля 2018, 22:00

Текст книги "Баронесса Вревская: Роман-альбом"


Автор книги: Марина Кретова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Тургенев не против, он только боится, что такое перемирие будет «предсмертным вестником» и Некрасов это почувствует.

По письмам видно, как колеблется популярность идеи русско-турецкой войны в обществе. То «ни правительство, ни народ не хотят этой войны», то «войны не миновать, и она продлится долго», а через некоторое время снова: «Стало быть, войны не будет – и Вы останетесь в Петербурге».

«Славянский пыл испарился? Это меня не удивляет, потому что он всегда держался на одной поверхности...» – язвит Тургенев и по странной параллели почти то же самое говорит о себе в отношении к Юлии Петровне. Отчасти Вревская сама спровоцировала его на эту «исповедь». Чувствуя, что письма его стали спокойнее и любовная нервность и напряжение спало, она, по старой привычке, решила немного подразнить и назвала его «скрытным». В ответ же получила: «Ну слушайте же – я буду с Вами откровенен так, что Вы, пожалуй, раскаетесь в Вашем эпитете. С тех пор как я Вас встретил, я полюбил Вас дружески – и в то же время имел неотступное желание обладать Вами; оно было, однако, не настолько необузданно (да уж и немолод я был) – чтобы попросить Вашей руки – к тому же другие причины препятствовали; а с другой стороны я знал очень хорошо, что Вы не согласитесь на то, что французы называют une passade...» Её испугала откровенность, и чисто по-женски она растерялась, начала оправдываться и уверять, что никогда «не писала «никаких задних мыслей», что женский век её давно прошёл – кисловатые, конечно, оправдания для человека, которому становилось «тепло и жутко» от одной только мысли, что она «прижмёт его к сердцу не по-братски».


Правда, здесь же она говорит о том, что чувствует, что ей осталось немного, но Тургенев, возможно сам уязвлённый серьёзностью собственного признания, не обращает на её слова большого внимания и со светским холодком уверяет, что «это ложная тревога – и Вы будете жить долго». Трудно сказать, насколько на самом деле Юлию Петровну испугало признание, возможно, что, сама не отдавая себе в том отчёта, она хотела, чтобы под конец он всё назвал своими именами; сквозь пелену мрачных предчувствий услышать его признание и жить дальше – сколько отпущено.

Признание Тургенева заставило и Юлию Петровну произнести несколько «неосторожных» слов. Но Тургенев верен себе в этой «любовной» игре: делай не как скажет женщина, а наоборот, и твёрдо констатирует, что «нет сомнения, что несколько времени тому назад – если бы Вы захотели... Теперь – увы! время прошло – и надо только поскорей пережить междуумочное время, чтобы спокойно вплыть в пристань старости». И горько добавляет, что ему довольно при встрече целовать её руки, которые она всегда «с каким-то ужасом принимает».

И дальше, чтобы снять неловкое напряжение от откровенности, дружески сплетничает об общих знакомых в Париже, называет её «прелестью», «милейшей», благодарит за заметки о молодых нигилистах (всё-таки Юлию Петровну интересовали эти «пошлые школьники», раз она отправилась посмотреть на них в окружной суд, ей и здесь хотелось составить своё мнение), а также, покорно ставя себя в общий ряд её поклонников, восхищается ею и отдаёт предпочтение перед всеми другими светскими барынями. Он предвидит, что русское правительство выигрывает время, чтобы весной начать войну, и добавляет, что «на свете всё бывает... за исключением одной вещи, где замешаны Вы... и которая, конечно, никогда не сбудется». Он говорит правду о двойственном роде своей любви, которая делится на дружескую привязанность и желание «обладать». Горечь отвергнутого да ещё и признающего это мужчины не мешает ему подписывать письма «душевно Вас любящий Иван Тургенев». И нет оснований сомневаться, что это так.

Вновь возвращается восточная гема. Он надеется застать её в Петербурге и наговориться с ней, сидя в её восточном кабинете, – «в этом большом тоже восточном доме». Её тянет на Восток, она без памяти любит Кавказ, природу, море, даже горская речь приятна для её слуха. Наверное, в этой склонности немного логики, наверное, не всё там, в том мире, она понимала, скорее любовь к ясному и безоблачному времени в своей жизни оформилась у неё в эту страсть к Востоку. Она была молода, свободна, любима, всё было впереди – всё это органично переплеталось с миром «странной горской речи», пышной растительностью, громадами гор, лазурью моря, криком альбатросов и чаек. Не оттого ли она и на войну отправилась, чтобы напоследок, из этого «климата морального разложения», окунуться в лазурь и горы, окунуться в детство – война тоже входила в её детский и девический мир?!

Неисповедимы пути Господни, но неисповедимы отчасти и пути человеческие, которыми ведает Господь.

В последнем письме Тургенев обращается к ней как к сестре Юлии, желает, чтобы подвиг, который она взяла на себя, не оказался непосильным, растроганно интересуется, какой её костюм, и уверяет, что «её рукам предстоит много добрых дел». Он не надеется на встречу перед её отъездом в армию, да и ему туда не очень хочется: «...там для меня пахнет литературой – а я получил к ней достаточное омерзение в последнее время; да и она меня извергает; так что нам лучше всего разойтись подобру-поздорову».

И всё-таки они встретились ещё раз. По письмам этого не следует, но вот К. П. Ободовский в «Рассказах о Тургеневе» пишет: «Летом 1877 года на даче в Павловске я познакомился с известным поэтом Я. П. Полонским. Раз, после обеда, часу в седьмом, ко мне является прислуга Я. П. и передаёт его приглашение прийти... Тургенев прибыл не один. С ним вместе приехала дама в костюме сестры милосердия. Необыкновенно симпатичная, чисто русского типа, черты её лица как-то гармонировали с её костюмом. В тот вечер, накануне отъезда, она была очень оживлена и, разумеется, не предчувствовала того, что, уехав в Болгарию, уже больше не вернётся на родину...»

Не предчувствовала?

В своём последнем письме Тургеневу с фронта в ноябре 1877 года Вревская написала: «Прощайте, дорогой Иван Сергеевич, – и как Вы можете прожить всю жизнь на одном месте? Во всяком случае, дай Вам Бог спокойствия и счастья...»

Был ли он потом покоен и счастлив?

«Так мы и не увидимся с Вами, любезная! Жаль. Хотя и говорят, что даже гора с горою сходится, но бывают случаи, что человек с человеком так и не сойдётся никогда!» Он написал это летом в семьдесят четвёртом году. И оказался прав.

Но они достойно выдержали более трудное испытание, которое выпадает на долю мужчины и женщины, чем испытание любовью. Они выдержали испытание влюблённых друзей или дружбой влюблённых, – называйте как угодно.

Юлия Вревская – самая загадочная героиня ненаписанного романа Тургенева.

ПИСЬМА И. С. ТУРГЕНЕВА
К Ю. П. ВРЕВСКОЙ

(1873 1877 гг.)

Париж.

48, Rue de Douai.

Вторник, 2-го дек. 73.

Оказывается, что Вы правы, любезнейшая Юлия Петровна, – и я пишу Вам записку, в которой изъявляю моё сожаление о невозможности обедать с Вами!! А именно – вместо завтрашнего дня – я сегодня уезжаю на охоту – иначе я должен был бы совсем отказаться от этой поездки. По возвращении я явлюсь к Вам, и тогда, надеюсь, нам удастся пообедать вместе. Примите великодушно выражение моих искренних чувств.

Преданный Вам

Ив. Тургенев.

Пятница веч.

Гостиница Демута.

Любезная Юлия Петровна, я потому только ещё здесь, что не получил ответа на посланную мною в Париж телеграмму – а то бы я уже сегодня вечером должен был уехать, но завтра в 2 часа меня, вероятно, уже не будет в Петербурге. Очень сожалею, что не могу принять Вашего любезного предложения и что не застал Вас вчера дома; впрочем, при теперешнем моём настроении я был бы плохой собеседник. Дружески жму Вам руку, благодарю за привет и приём и прошу верить искренности чувств

преданного Вам

Ив. Тургенева.


Париж.

48, Rue de Douai.

Суббота, 10/6-го апр. 74.

Любезнейшая Юлия Петровна, спасибо Вам за Ваше письмецо; в Светлое Воскресение вспомнили о таком старом грешнике: это по-христиански. Мне очень бы хотелось застать Вас ещё в Петербурге, куда я непременно прибуду к нашему 1-го мая; не уезжайте до того времени. Я остановлюсь в гостинице Демута и буду Вам соседом. Мне не нужно распространяться о том чувстве, несколько странном, но искреннем и хорошем, которое я питаю к Вам; Вы это всё лучше меня знаете.

Радуюсь, что мой рассказец и Вам и публике нравится – вот, уж точно, не думал не гадал, а писал в жилку. Брат Ваш также пишет мне об этом. Я ему завтра отвечать буду.

Итак, до свидания – слышите? – крепко жму Вашу руку и остаюсь

преданный Вам

Ив. Тургенев.

Р. S. В «Вестнике Европы» помещена моя повестушка: «Пунин и Бабурин». Прочтите и скажите Ваше мнение искренне.

Москва.

В доме Удельной Конторы,

на Пречистенском бульваре.

Воскресение, 2-го июня 1874.

Действительно очень жаль, что вы не дождались меня в Петербурге, любезная Юлия Петровна. А то теперь как увидеться? Я послезавтра еду в деревню, но я так замешкался по дороге – что мне там вместо месяца придётся пробыть всего с неделю или дней 10 tout au plus – и едва ли дела позволят мне урваться на время, достаточное для того, чтобы сделать хотя небольшое, но всё-таки путешествие к Вам. Я крепко не теряю надежды – и во всяком случае извещу Вас заранее. Но думаю, что мы не увидимся раньше Парижа, если Вы завернёте туда.

Желаю Вам всего хорошего – а самому себе удовольствия увидаться с Вами. Жму Вам дружески руку и остаюсь

преданный Вам

Ив. Тургенев.

С. Спасское

Орловской губ.

Мценского уезда.

Середа, 5-го июня 1874.

Любезнейшая Юлия Петровна, я сегодня приехал сюда – но так как я останусь здесь гораздо меньше времени, чем я предполагал, и дела у меня довольно – то я едва ли попаду к Вам, хотя и хотелось бы мне воспользоваться Вашим радушным приглашением. На всякий случай скажу Вам, что на Орловско-Курской железной дороге между Мценском и Чернью есть полустанок: Бастыево – и моё Спасское-Луговиново от него в 4-х вёрстах... но в Бастыеве лошадей нет, и надо знать, когда гости приезжают, и высылает к ним лошадей; ото Мценска же Лутовиново в 10 вёрстах – в 5 вёрстах от старой Белёвской дороги, и во Мценске и лошади всегда есть – и Спасское-Лутовиново еst connu comme le loup blane.

He смею ничего больше прибавлять и говорю Вам: до вероятного свидания в Париже. Крепко жму Вашу руку и остаюсь

преданный Вам

Ив. Тургенев.

С. Спасское-Лутовиново.

Орловской, губ. Мценск.

Четверг, 13-го июня 74.

Так мы и не увидимся с Вами, любезная Юлия Петровна! Жаль. Хотя и говорят, что даже гора с горою сходится, но бывают случаи, что человек с человеком так и не сойдётся никогда. Моё письмо ехало к Вам 5 дней, Ваше ко мне 3, это к Вам, пожалуй, опять пропутешествует 5 – и всё это в двух шагах друг от друга – при таковом состоянии почтовых сообщений ни на что точно рассчитывать нельзя. А если бы Вам вздумалось, вместо письма, проехаться собственной особой – мы бы успели наговориться и я выслушал бы Вас – потому что уезжаю отсюда только в понедельник. Ну что уехать! Утешаюсь мыслью, что в самом деле где-нибудь мы неожиданно встретимся, и могу прибавить – «как старые друзья». За что бы я на Вас сердился, помилуйте? – Я почувствовал живую симпатию к Вам, как только в первый раз Вас увидел – и она с тех пор не умалялась.

«Trotz alledem», как говорят немцы, говорю Вам: до свидания – и крепко жму Вашу руку и желаю Вам всего хорошего.

Преданный Вам

Ив. Тургенев.

С. Спасское-Лутовиново.

Воскресение, 28/16 июня 74.

Милая Юлия Петровна, я хотел завтра уехать, – а вместо того со вчерашнего дня лежу в постели; у меня припадок подагры в колене – и сколько я пролежу – Бог весть. Это в третий раз сряду родина моя меня так награждает. Вот и люби её после этого!

Я счёл нужным Вас об этом известить – а впрочем, желаю Вам всего хорошего, начиная с здоровья. Жму Вам руку.

Душевно Вам преданный

Ив. Тургенев.

С. Спасское-Лутовиново.

Среда, 20-го июня 1874.

1/2 1-го.

Милая Юлия Петровна, когда Вы сегодня утром прощались со мною – я – так, по крайней мере, мне кажется – не довольно поблагодарил Вас за Ваше посещение. Оно оставило глубокий след в моей душе – и я чувствую, что в моей жизни, с нынешнего дня, одним существом больше, к которому я искренне привязался, дружбой которого я всегда буду дорожить, судьбами которого я всегда буду интересоваться.

Ещё раз душевное спасибо! Я всё надеюсь выехать завтра и, по обещанию, напишу Вам из Москвы – а потом из Карлсбада. Мне приятно было бы думать, что мы встретимся зимою. Во всяком случае, мне теперь всегда будет нужно знать, где Вы и что с Вами.

От души желаю Вам всего хорошего, целую Ваши милые руки и остаюсь

искренне Вас полюбивший

Ив. Тургенев.

Bougival (pres Paris).

Maison Halgan.

Понедельник, 21/9 сент. 74.

He гладить Вас по головке, как Вы пишете, милая Юлия Петровна, – а целовать у Вас руки и прощения просить о том, что давно не отвечал Вам – вот что хочу я. Я много раз собирался и часто об Вас думал и всё-таки не написал. Повинную голову меч не сечёт.

Три недели тому назад я прибыл сюда после моей неудачной поездки. Я в Петербурге был болен, потом в Карлсбаде, так что бросил лечение и в Бадене; и теперь подагра меня не совсем покинула. «Jesuis un infirme» надо с этой мыслью примириться. Через две недели переезжаю в Париж, rue de Douai, 50 – и останусь там зиму. А Вы где будете? Неужто впрямь на Востоке? Впрочем, я должен сознаться, что Вам почему-то идёт быть в таких полутаинственных странах. Только жаль, что это Вас удаляет.

Мне всё кажется, что если бы мы оба встретились молодыми, неискушёнными – а главное, свободными людьми —

Докончите фразу сами.

Зачем вы мне не прислали то большое письмо, которое Вы начали?

Вы не скучаете в деревне – это хорошо. Но молодые «Базаровы» перевелись; да их никогда много не было. Теперешние новые люди не умны и бесстрастны: довольно пресная порода.

Я всё ещё не принялся за работу и вряд ли примусь. Кое-что предстоит, вертится в голове, но лень... лень... лень!

Все мои здешние живы и здоровы; моей молодой приятельнице предстоит кризис в половине декабря. Я сильно буду трусить.

Я часто думаю о Вашем посещении в Спасском. Как Вы были милы! Я искренне полюбил Вас с тех пор.

Можете Вы мне прислать хорошую Вашу фотографию?

Будьте здоровы и счастливы. Пишите мне от времени до времени. Ручаюсь Вам, что никогда более Ваше письмо не останется без ответа.

Я сердечно к Вам привязан, и мне приятно даже заочно целовать Ваши руки, что я и делаю теперь. Желаю Вам всего хорошего.

Ваш

Иван Тургенев.

Париж.

50, Rue de Douai.

Суббота, 26-го окт./7-го нояб. 1874.

Это очень мило с Вашей стороны, любезнейшая Юлия Петровна, что Вы вспомнили обо мне и прислали свою весьма похожую карточку (я принимаю её как подарок ко дню моего рождения – он наступает послезавтра, 28-го окт. – мне 56 лет!) – но зачем же вы не прибавили хотя двух слов о том, как Ваше здоровье, что Вы делаете, как Вам живётся в деревне – и какие Ваши намерения на зиму: Вы по-прежнему располагаете провести её в Петербурге? Мне было бы приятно узнать что-нибудь об Вас от Вас самих. Я всегда чувствовал большое влечение к Вам – но со времени Вашего посещения в деревне полюбил Вас искренно. Надеюсь, что мы ещё столкнёмся где-нибудь, и не слишком поздно.

О себе я Вам скажу, что моё здоровье поправляется – но медленно: всё ещё мои ноги не как у всех людей – и за работу я не принялся. Посмотрим, что скажет мой 57-й год. Многого не жду.

Все мои здесь здоровы и бодры. Моя любимица должна разрешиться от бремени около 15-го декабря – и это меня несколько пугает и волнует.

Дайте мне весточку о себе – а то я даже не уверен, застанет ли это письмо Вас ещё в деревне. Я жму и целую Вашу руку и остаюсь

душевно Вам преданный

Ив. Тургенев.

Париж.

50, Rue de Douai.

Пятница, 27-го окт./15 нояб. 74.

Вы мне написали чудесное письмо, милая Юлия Петровна, оно весьма живо перенесло меня в ту деревенскую, зимнюю глушь, с которой Вы, по-видимому, так отлично свыклись. Не сомневаюсь в том, что Вам теперь пока там очень хорошо; многое в жизни представилось бы человеку тяжким испытанием, если бы не мысль об этом «пока», которое сливается с ожиданием другого, более светлого или просто неопределённого будущего... На этом «пока» можно прокатиться полусознательно, полузадумчиво – до самого конца существования. Притом то Ваше прошедшее, которого я не знаю, но которое, наверное, до сих пор занимает важное место в Вашей духовной жизни – наполняет некоторым образом Ваше настоящее, отнимая у Вас даже желание чего-нибудь нового и навевая на Вас чувство резиньяции и смирения. Всё это прекрасно, но Вы ещё настолько молоды, что не можете серьёзно думать об устройстве себе гнезда – где бы «состариться и умереть». Во всяком случае, мне (я теперь говорю с эгоистической точки зрения), мне бы хотелось встретиться с Вами до подобного окончательного устройства Вашей судьбы и до окончательного моего превращения в старики (о моей молодости речи быть не может). Пять дней, проведённых нами вместе в деревне, показали мне, что между нами много симпатии – хотелось бы возобновить это сближение без нелепого и досадного аккомпанемента болезни. А потому мне было очень приятно узнать, что Вы весной собираетесь в Мариенбад и в Париж. Надо только устроить так, чтобы не «разминуться», как говорят малороссы. Я в начале будущего мая уезжаю на шесть недель в Карлсбад – Вы знаете, что это обок с Мариенбадом – вот бы Вам также в ту пору туда приехать! Отлично было бы – как Вы полагаете? Напишите мне, что Вы об этом думаете.

А мне здесь в Париже всё ещё не совсем хорошо. Подагра, под той или другой формой, не выпускает меня из когтей и мешает мне работать.

Вы говорите о снежных метелях и степях (помните у Пушкина: «как дева русская свежа в пыли снегов». Предыдущий стих отыщите сами). А у нас хотя холодновато – зато солнце ещё светит – только я им мало пользуюсь – из дома не выхожу.

Спасибо за совет насчёт «аконита», я им непременно воспользуюсь. Событие всё ближе да ближе... и мне жутко. Я вам напишу результат.

Вы жмёте мои руки – а я целую Ваши дружески, долго и нежно. Будьте здоровы.

Ваш

Ив. Тургенев.

Париж.

Среда, 6-го янв. 1875./25-го дек.

1874.

Милая Юлия Петровна, вчера пришло Ваше письмо – и я начинаю с того, что во-1-х, поздравляю Вас с Новым годом и от души желаю, чтобы он был для Вас счастливее прошлого (говорю это на основании Ваших слов, ибо, собственно, ничего не знаю) – а, во-2-х, уведомляю Вас о благополучном разрешении вопроса, который, как дамоклов меч, висел над моей головой. Моя милая Диди родила 20-го/8-го декабря дочь, которую прозвали Jenne Edmee, – роды были страшно трудные, жизнь висела на волоске – но с тех пор прошло 19 дней – и хотя она всё ещё лежит в постели – но опасности уже никакой нет – а ребёнок удивительно красивый, большой и здоровый. Теперь как гора с плеч – а были страшные минуты и часы, о которых лучше не вспоминать.

Вы пишете, что очень ко мне привязались – но и я Вас очень люблю – и много ли, мало ли между нами общего – это, в сущности, не важно. Jl yann atterait mutiel – вот что важно. Мне очень бы хотелось свидеться с Вами – и я надеюсь, что это моё желание весной – im wunderschonen Monat Mai. Правда, мы оба будем тогда пить богемские воды, что менее поэтично – но что же делать? – Если вам 33 года – мне целых 55 – вот что не следует упускать из вида.

Так как Ваша хандра и приходит и уходит вместе с оттепелью, то желаю Вам снега, холода и тех вьюг, что, по словам Полонского, «растят по стёклам окон» – белые розы. Но и замораживать себя не следует. На свете действительно есть нечто получше «предсмертной икоты», и хотя уже нельзя ожидать, что радость польётся полной чашей – но она может ещё окропить последние жизненные цветы. Смысл всех этих аллегорий очень хорошо выражен в известной русской поговорке – «живи, пока живётся».

Я совершенно искренне верю Вашему влечению на Кавказ – вообще Вашему сочувствию с восточной жизнью... в Вас самих есть что-то восточное. Кстати, одна моя знакомая дама месяца два тому назад обедала с Вашим знакомцем, сирийским пашою – и была очарована его умом и любезностью.

Подагра меня почти совсем покинула – и я не имею уже предлогов, чтобы не работать – что не мешает мне, однако, предаваться бездействию. Если Вы «отпетый» человек (чему я, в скобках, не верю) – я уже, конечно, отпетый литератор.

А засим прощайте – или нет: до свидания, непременно до свидания. Целую Ваши обе руки (целовать их даже заочно доставляет мне большое удовольствие) и остаюсь

душевно Вам преданный

Ив. Тургенев.

Париж.

50, Rue de Douai.

Суббота, 13-го/1-го февр. 75.

Какие Вы хорошие письма пишете, милая Юлия Петровна, – и с каким удовольствием я их читаю! Ваши письма мне теперь тем дороже, что, кажется, подагра после двухмесячного отдыха снова собирается приняться за меня: колено распухло, и я уже хожу с трудом. «Эдакая» старость – уж точно не радость! Зато все наши молодые процветают: и мать, и прелестнейший её ребёнок. Я убеждён, что и Ваш должен быть чрезвычайно мил – только и оживаешь, глядя на эти молодые отпрыски.

Ваши похвалы Кавказу, тамошним видам и тамошней жизни, бесспорно, заслуженные похвалы: только они немножко меня беспокоят. Уж не задумали ли Вы махнуть туда весною вместо того, чтобы, по обещанию, приехать в Богемию – в Мариенбад или Карлсбад? Это было бы очень нехорошо с Вашей стороны – потому что я уже свыкся с мыслью, что увижу Вас и даже поживу с Вами вместе в мае. Потом, если хотите, уезжайте на Ваш Восток к Вашим пашам или к кавказцам. Жизнь проходит; нельзя рассчитывать на много лет вперёд – по крайней мере, я не могу этого делать – потому и откладывать ничего нельзя. Я продолжаю льстить себя надеждою, что месяца через три Вас увижу.

Уж как там ни вертись, а должно сознаться, что если и не верёвочкой и не черт – а кто-то связал нас. Вы мне ужасно понравились, как только я с Вами познакомился; потом мы как будто несколько разошлись; но со времени посещения в деревне узелок опять затянулся – и на этот раз довольно плотно. Смотрите, не вздумайте ни перерубать, ни развязывать этот узелок. И к чему? Кому от него вред будет? Увы! никому – ни даже мне... ни даже Вам!!

Вы ещё не прочли начало романа Л. Н. Толстого, который должен явиться в «Русском вестнике»? Как только прочтёте – сообщите мне своё впечатление. Я убеждён, что Ваш литературный вкус должен быть и гонок и верен. Ваше описание соседей, зимней поездки и т. д. – живо перенесло меня в родную Русь. Сознайтесь, Вы не пококетничали немного с «непонятным» певцом в голубом галстухе? Водочку он попивает – это плохо; при таких условиях даже кокетничать нельзя.

Очень бы мне хотелось провести несколько часов с Вами, в Вашей комнате, попивая чай и поглядывая на морозные узоры стёкол... нет, что за вздор – глядя Вам в глаза, которые у Вас очень красивы, и изредка целуя Ваши руки, которые тоже очень красивы, хотя велики... но я такие люблю.

Однако довольно болтать. Пора, как говорит кн. Мещёрский, поставить точку. От души желаю Вам всего хорошего и говорю: до свидания.

Искренне Вас любящий

Ив. Тургенев.

Париж.

50, Rue de Douai.

Понедельник, 22-го/10-го марта

1875.

Это очень любезно с Вашей стороны, милая Юлия Петровна, что Вы не оставляете меня своими письмами; но нехорошо то, что Ваше путешествие весною в Мариенбад всё ещё под сомнением. И Вы напрасно хитрите, говорите, что я посылаю Вас ко всем «пашам»; Вы очень хорошо знаете, куда я Вас посылаю и где бы хотел Вас видеть. Из этого всего я заключаю, что, несмотря на Ваши заверения, Вы всё ещё не прочь пококетничать – если не с голубым соседом, то с беловолосым приятелем. То, что Вы говорите о золотой волюшке и о том, как страшно скоро уходит жизнь, – всё очень верно и справедливо: да ведь клад в руки не даётся, оттого что это не от нас зависит; а собственной личностью распоряжаться – до некоторой степени – (заметьте эту поговорку) – зависит от нас. Вот я и посмотрю – до какой степени простирается... Ваша дружба ко мне – и в состоянии ли она привести Вас из Орловской губернии в Богемию – что и для Вашего здоровья будет очень полезно.

Так порвалась верёвочка на Ваших лапках? И крепка была верёвочка? – Моя не порвалась и не порвётся – а только растягивается. Говоря без аллегорий, я чувствую, что мне очень будет приятно Вас увидеть; чувствую также, что если мы теперь не встретимся – то уже никогда не встретимся, или если встретимся – то в «новом мире» – т. е. в старости – и «друг друга не узнаем» (как у Лермонтова). Вы всё это сообразите хорошенько – да и распорядитесь насчёт дел Вашей сестры, которые, полагаю, могут и без Вас обойтись, так как у ней есть муж.

А обо мне пока не сожалейте: приступ подагры был незначителен – и я хожу на обеих ногах, как все люди. Ничего при этом не делаю – что истинно постыдно. Мне всё кажется, что я ещё могу кое-что сделать – да, вероятно, так до конца дней только будет казаться.

Я здесь остаюсь всего два месяца. 15-го мая я непременно выезжаю в Карлсбад.

Читали ли Вы «Анну Каренину» Л. Н. Толстого? Скажите мне Ваше мнение. Я Вам пока не скажу своего. Посмотрим, будет ли оно согласно с Вашим.

У меня нет той карточки Бергамаско, которую я дал Шереметеву: а то бы я Вам её наверное выслал. С меня пишет портрет наш известный живописец Харламов: выходит удивительно. Когда он будет кончен, я с него велю снять фотографию – и... вышлю её Вам? нет, привезу её с собою в Карлсбад.

Все мои здесь здоровы; надеюсь, что и Ваши там поправились и хворость их прошла.

Будьте здоровы и Вы: не говорю Вам: прощайте – а до свидания. Целую нежно Ваши хорошие руки и остаюсь

душевно Вам преданный

Ив. Тургенев.

Париж.

Среда, 19-го/7-го мая 75.

На днях виделся с В. В. Шереметевым, милая Юлия Петровна. Он был здесь проездом и говорил мне о Вас. Он, вероятно, скоро увидит Вас и привезёт мой поклон. На личное свидание в Карлсбаде я уже не надеюсь; Ваше последнее письмо рассеяло мои ожидания. Не сомневаюсь в том, что Вы охотно бы туда приехали – и за то, что Вы мне это говорите, я благодарю Вас; но не сомневаюсь также и в том, что Вам не удастся освободиться от Ваших дел и обязанностей. Хотя мне это очень грустно – однако приходится примириться с необходимостью: быть может, я Вас увижу зимою в Петербурге, куда я приеду, если к тому времени окончу свою работу. Теперь я собираюсь в Карлсбад: через неделю выезжаю. Здоровье – пока ничего; подагра молчит. Авось она и там не заговорит. Мысль, что я Вас не увижу в Карлсбаде – мне неприятна, но кто знает, может быть, это и к лучшему. В гигиеническом отношении наверное к лучшему: скука, говорят, отличное подспорье водам и всяческому леченью.

Напишите мне слова два в Карлсбад, poste restante: я там останусь 6 недель. Желаю Вам от души всего хорошего; Вы мне жмёте руки – а я их целую у Вас с великой нежностью и не без грусти.

Ваш

Ив. Тургенев.

Париж.

50, Rue de Douai.

Вторник, 25-го/12-го мая 75.

Два слова, сегодня, милая Юлия Петровна, – сегодня 25-е нов. ст., а Вы выезжаете 25-го старого, т. е. через 12 дней, – письмо это может ещё застать Вас – я выезжаю отсюда послезавтра и через неделю буду в Карлсбаде в Konig v. England, – где буду ждать от Вас весточки – с нетерпением.

А пока целую Ваши руки и остаюсь

искренне Вам преданный

Ив. Тургенев.

Bougival (pres Paris).

Les Frenes.

16, Rue de Mesmes.

Понедельник, 19-го июля 75.

Спасибо, милая Юлия Петровна, за то, что Вы не усомнились послать мне Вашу тоскливую записочку. Я умею ценить подобную откровенность и дорожу ею. Ваше уныние просветлеет – «il n’y a pas d’hommes irrempelasables» – как говорили во времена Революции, – и я уже, конечно, не принадлежу к ним. На первых порах не хочется отстать от привычки; но Вы ясно глядите на вещи, здраво судите о самой себе и о других: всё придёт в свою колею.

Я приехал сюда благополучно – и нашёл всех своих владетельниц в лучшем виде.

Остаюсь я здесь до конца октября – постараюсь работать.

Надеюсь увидать Вас в Париже – перед Сингапуром. Я рекомендую Вас Мещёрскому – а его Вам: он малый, кажется, умный и добрый. От души желаю Вам всего хорошего и целую Ваши руки.

Преданный Вам

Ив. Тургенев.

Буживаль. Bougival (pres Paris).

Les Frenes.

Пятница, 6-го авг. 75.

Мне здесь хорошо – только уж очень лениво и смирно – и погода сквернейшая. (В эту самую минуту над нашим садом проходит гроза вроде карлсбадской, помните?) Воображаю, как Вы кутили в обществе Лихновского и как кружили головы всем этим великосветским аббатам и прочим дипломатам! Но за бешенство, возбуждённое в «террасе с балконом» и других соотечественниках, – примите искреннейшее спасибо. (Кстати, Вы мне ничего не пишете об Алексее Толстом – что, он тотчас после меня уехал?) – Кстати ещё: сами Вы слышали Скобелеву, дурно отзывающуюся об г-же Виардо – или только другие Вам это передавали? Это мне очень нужно знать – и я бы весьма просил Вас не забыть известить меня об этом. Вы в Мариенбаде живете в Klinger’s Hotel – в 40 году, т. е. 35 лет тому назад!! я ходил туда обедать. Не тот я был тогда, что теперь! И для чего я жил в Мариенбаде – от чего лечился – Господь ведает – я был тогда болен одним: неумело воспользованной молодостью. Кажется – и Вам эта болезнь знакома?

Вам так хочется в Индию, что людям, которые Вас любят – а я считаю себя в первых рядах этих людей, – остаётся только желать, чтобы Вы как можно скорее туда попали, хотя исполнение этого желания не может не быть неприятно для Ваших европейских друзей. С другой стороны, во мне таится тайное чувство – что, раз столкнувшись лицом к лицу с этой пресловутой Индией – и насладившись ею, – Вы, пожалуй, подумаете: «только-то?!» – и возвратитесь в наши прозаические страны, в нашу серенькую жизнь. Вы узнаете шубертовскую мелодию:


 
Da no du nicht bist ist das Gluck.
 

Если брат Ваш Владимир тот самый, который посетил меня в Петербурге, поклонитесь ему дружески. Надеюсь, что его здоровье скоро поправится.

«Trotz alleadem», как говорят немцы, говорю Вам: до свидания! Когда, где – не знаю – но, вероятно, скоро – и быть может, в Париже. А пока с дружеской нежностью целую Ваши руки и остаюсь

искренне Вас любящий

Ив. Тургенев.

Р. S. Я остаюсь в Буживале до половины ноября нов. ст. Сейчас услыхал о смерти княгини Орловой, жены нашего посланника. Мне очень её жаль. Хорошая была женщина. Я был её шафером в 1858-м году.


Bougival (pres Paris).

Les Frenes.

Четверг, 9-го сент. 75.

Милая Юлия Петровна, Вы начинаете Ваше гамбургское письмо упрёком, которого я не заслуживаю, потому что всегда аккуратно Вам отвечаю; но этот раз мне даже особенно неприятно думать, что мой ответ, адресованный в Мариенбад, Klinger’s Hotel – Вам не попал в руки, потому что там было несколько слов, которые были предназначены исключительно Вам. Не будучи уверен, что и настоящее письмо, адресуемое по Вашему указанию в Ялту, – достигнет своей цели, я ограничусь пожеланием Вам всего хорошего, начиная с путешествия в Индию – а самому себе – Вашего приезда зимою в Париж, так как мне очень было любопытно узнать и увидеть – каким образом Вы понимаете слова: «решительность в разных видах», – на которую Вы будто собираетесь быть способной. Так как Вам угодно выразить своё сочувствие ко мне, то позволю себе прибавить – что я здоров, бездействую – но что-то ужасно скоро стал стариться; так, что если это будет продолжаться в подобных размерах, то через год непременно превращусь в нравственный гриб. Физическим грибом я уже давно. А легкомысленности престарелого лакея, кн. Вяземского, мне природа, к сожалению, не дала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю