Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1924-1927"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

_____

От О<льги> Е<лисеевны> уже месяц – ни строчки. И не напишу, пока не напишет, так и скажите. А м<ожет> б<ыть> – больше месяца, совсем забыла вид ее почерка на конверте. Передайте ей, что и моей вере в любовь на расстоянии есть предел (я, вообще, не из верующих, – изверилась!) – что я не сержусь, но настороже и что меньше как на 12-ти страницах (добросовестного: мелкого почерка: петита) не помирюсь.

_____

«Мо́лодец» уже 1½ месяца как отпечатан, – но – нет обложки. Ясно, что пролежит еще 1½ года и что обложка будет чудовищная ^[362]. Поставила крест, не спрашиваю и не угрожаю. «Дорогой» (М<арк> Л<ьвович> ^[363]) – как помер (по-чешски: «хцып»), не мне – воскрешать, но и не мне оплакивать. Случайно узнала от Лебедевых (Аля ездила к Ирусе), что был в Париже. Навестил ли вас? И на кого был похож?

М<аргарита> Н<иколаевна> ^[364] бесконечно-мила, подарила мне зеленое платье, мальчику – чудесное одеяльце, вязаный костюм (NB! первые штаны! так же знаменательно как первая любовь) и множество «белизн». Але сняла мерку и обещала ей к Пасхе розовое платье, из той же материи и того же покроя, что Ирусе. Влюбленность последней в Алю продолжается: всю зиму переписка и, изредка, свидания. Ждем их (все семейство) в следующий понедельник. Аля предлагает всем женщинам: М<аргарите> Н<иколаевне>, Ирусе, себе и мне – уйти гулять, а В<ладимира> И<вановича> ^[365] оставить с коляской, благо еще Барсик так мал, что не понимает (бороды и голоса).

Адя, непременно познакомьтесь с Бальмонтами, Мирра ^[366] была очень мила 13 лет, а сейчас она немножко старше Вас. Через 2 недели выйдет – а, впрочем – тайна: когда выйдет, пришлю. – Посмеетесь. —

Очень прошу Вас, познакомьтесь! Если Б<альмон>т захочет целоваться (с ним бывает!), скажите, что у Вас есть жених – в Марокко, на кофейных плантациях. Он это ценит и отстанет. Напишите про Елену ^[367], какое впечатление. В первый раз пойдите с Лисевной ^[368], сидите и наблюдайте. Чудная семья, непременно подружитесь. – Не откладывайте. —

_____

Пишу Вам в 5 ч<асов> утра. Оба С<ергея> Я<ковлевича> ^[369], Аля и Барсик спят. Птицы свистят. В комнате, кроме деревянного корыта (бассейна Барсика), еще три таза – и все с пеленками, Барсик вроде Версаля в le jour des Grandes eaux ^{80} (одна из причин любви к нему и неустанного повода к восхищению им – А.И. А<ндрее>вой).

Сижу в чешкином халате – с сиреневыми лилиями, сильно похорошевшем, ибо обкурен, как пенковый мундштук.

До свидания, милая Адя, пишите мне. Спасибо за сведения о Розентале (по-еврейски: «Аймек-гуарузим»):

Аймек-гуарузим – долина роз.

Еврейка. Испанский гранд…

Это у меня стих такой есть (1916 г.) ^[370] – пророчество, нет – предчувствие Розенталя. (Знает ли он, что он Аймек гуарузим?)

Целую Вас.

МЦ.

Аденька! пошло ли мое письмо к Б<орису> П<астернаку>? Не забудьте ответить. Про наш гейзер Вам пишет Аля, – кипяточный поток!

Впервые – НП. С. 150–154. СС-6. С. 670–672. Печ. по СС-6.

33-25. O.E. Колбасиной-Черновой

Париж – Господи! – Вшеноры, 4-го апреля 1925 г.

Дорогая Ольга Елисеевна,

Последнее, что я от Вас получила, было укрепление меня в Георгии месяца полтора назад, – я тогда только что встала. С тех пор – тишина, глухота, немота. С<ережа> удивлялся, (я – нет), потом беспокоился (я – нет), наконец написал, – я – нет, ибо наконец разозлилась. Недавно отправила письмо Аде (непременно Адя, а не Ади: «Ади» мне напоминает Колю Савинкова ^[371] и его о-мер-зи-тель-ную мать!) ^[372] – письмо Аде с твердым обещанием не писать Вам до письма – из чистой злости, п<отому> ч<то> писать Вам мне часто хотелось. В письме же к Аде спрашивала о судьбе пастернаковского, в нем же – о «дорогом», слышала слухом, что был в Париже. Как видите – полный и явный перерыв. Даже С<ережа>, со всей его кротостью, упрекал (такие тихие укоризны – «пени»…) – «Забвение? Занятость? Легкомыслие?», и я, злостно: «Ни то, ни другое, ни третье: четвертое». – Так и оказалось. И, знаете, не удивляюсь – как никогда ничему минусному – это в моей жизни закон. Скорей удивляюсь, когда письма (особенно заказные) доходят. Остаток Сов<етской> России и итог всей моей предыдущей жизни. Я сама – письмо, которое не дошло.

_____

Итак, ничего, до Адиного недавнего письма, ни о Р<озента>ле, ни о П<астерна>ке, ни о «дорогом» (он один – с маленькой буквы!) не знала. А обо всем этом – очень хочу. «Дорогого» не видала полгода, за все время – короткая записочка: «весь год не радовался, жил один, нечем жить». Мне жаль его (под влиянием национальности начала было жалеть ему) – мне жаль его, но ничем на расстоянии помочь не могу, да и тогда – не на расстоянии – не помогла. Но о судьбе его, вплоть до подробностей, очень хочу знать: м<ожет> б<ыть> нечего жалеть, м<ожет> б<ыть> – «один, нечем жить» – только для партера (меня).

_____

А чем – я живу? Во-первых – глубоко, до дна – одна. Целый год на необитаемом острове. Без единого, хотя бы приблизительного, собеседника. Без никого. Все эти месяцы – в комнате, погребенная заживо, замурованная, теперь, с весной – в клетке (в беседке), среди кур (курей) и в непосредственном соседстве целого ряда навозных куч (хозяин помешался на удобрениях). Пишу урывками – полчаса в день, почти не сплю: встаю в 6 ч<асов>, ложусь в 1 ч<ас>, в 2 ч<аса>, – читаю Диккенса. Это о себе самой, теперь о себе с Георгием.

_____

Он – чудесен. 2 месяца. Не красив (как Аля в детстве), а – особенен. Очень похож на меня, следовательно – на любителя. Ест все (кроме естественного младенческого корма): манную кашу, лимон (против рахита), чернослив (и то и др<угое>, конечно, в жидком виде и в умеренном количестве), пьет разбавленное молоко и другое, по системе Черни ^[373]. Mehl-Milch-Buttersistem ^{81}. Это и будет его главной пищей, постепенно переходит. Ведет его Альтшулер, каждое воскресенье навещает.

Морда прелестная: толстая, довольная (Степун, когда наконец окончит Переслегина) ^[374], нрав тихий, скромный, сон крепкий, – иногда по ночам приходится будить. При мне неотлучно. Гуляем без коляски – не осиливаю! – на руках. Когда подрастет, буду носить на горбу, как цыгане.

Бровей пока нет, т.е. ни приметы! ресницы выросли: редкие и длинные, русые. Глаза слегка монгольские, еще детские: сине-стальные. Будут зеленые:

…Привычные к степям – глаза,

Привычные к слезам – глаза,

Зеленые – соленые —

Крестьянские глаза…

(Стихи 18-го года) ^[375].

Спит, как сторожит: руки в белых нарукавниках по обеим сторонам, как стороны подсвечника: бра. (Алино сравнение.) Не пишу, что улыбается, ибо, улыбаясь, не сознает. Меня не знает, но, по-моему, знает салфетку, которую ему подвязываю в сладкие мгновения каши.

Очень большой, громадный. Чистый вес (родился 3-ех кило без чего-то) 4 кило 65 дек ^{82}.

Будет музыкантом.

_____

У нас приходящая прислуга – на два, три часа. Чешка, но германского толку (родилась в бетховенском Теплице) – говорит по-немецки – тихая, работящая, очень милая. Дарю ей что́ могу, и она к нам очень привязана. Делает основную черную работу, до Барсика не касается, я ревнива. (Барcик: хвостик Бориса – тайный.)

_____

Дружба с А.И. Андреевой. Какая-то грубая, толчками (дружба). Чем-то я ей нравлюсь, не всем, силой – должно быть. Вся из неожиданностей. Какие-то набеги и наскоки – друг другу в душу. Такой непосредственности: природности я в жизни не встречала. Я перед ней – произведение искусства. Внезапно, ночью: «М<арина> И<вановна>! Я ведь живу с курами». Я: «В одной комнате?! Ненавижу кур, наплевать на яйца». Она: «Какие яйца? Я о Наташе говорю и о детях». (Наташа – жена брата А<ндрее>ва, нечто вроде экономки ^[376].) Детей, кроме Саввы, не видела никого, знаю только, что свободные часы проводят на деревьях и что мать, чтобы их найти, должна глядеть вверх. И это мне нравится. Впрочем, еще Нину ^[377] знаю – старшую, ничем не похожую на мать, куколку.

Я понимаю А<ндрее>ва, что влюбился. Пуще всех цыганок. Жаль и странно, что не поет.

Барсика о-бо-жает. Пробным камнем нашей дикой (не силой, а качеством) дружбы будет известие о Вас – крестной. Пока не говорю.

_____

Крестного, Вы совершенно правы, нет. Ведь у меня нет друзей, я могу «гулять» с кем угодно, но крестить Барсика я любому не дам. Волконский стар и католик. И очень уж отрешен. Сегодня же поговорю с С<ережей> относительно Бальмонта. Я б рада, я Бальмонта люблю. (На днях в этом убедитесь, но только помните, что доказательство это – до Адиного письма о его помощи – чистая лирика!) Не знаю, подружится ли Адя с Миррой ^[378], Мирра, при всей прелести, очень поверхностна. Адя, ведь, под знаком: «Tout ce qui n'est pas triste est bête, et tout ce qui n'est pas bête – est triste» ^{83} (Башкирцева), в Мирре этот Tristia ^{84} – ни тени: как лицо на солнце.

_____

Деловое, чтобы не забыть: никакой доверенности (или расписки) на (или в) получение(нии) аванса от «Ковчега» ни С<ережа>, ни я не получали. Когда С<ережа> увидит Мансветова ^[379] – скажет, напомнит.

_____

С<ережу> мы видим только вечером. Большая роль в «Грозе» – партнер Коваленской ^[380] (Александрийский театр) на 2-ой день Пасхи премьера – en grand ^{85} – снят какой-то чешский театр, на несколько тысяч зрителей. Ролью (Вы м<ожет> б<ыть> помните Бориса – любовника в «Грозе»?) – не увлечен, и прав: все на личном обаянии, т.е. на его bon pouvoir ^{86} и vouloir ^{87}, сам герой – ничтожество, неприятно играть. «Свои Пути» процветают, выходят каждый месяц без задержки. Но летом кончается у С<ережи> иждивение (проклятое слово, единственное в российском словаре мне не дающееся!) – что тогда?

14-го читает в «Едноте» рассказ. Множество бесплатных обязанностей. Худее и зеленее чем когда-либо. Вас и Адю вспоминает с нежностью.

_____

Стихи есть, довольно много. Пишу вторую главу «Крысолова». Первая пойдет в В<оле> России. Лирическая сатира – на быт. Место действия в Германии. Старинная немецкая легенда такая – «Крысолов».

_____

Из сплетен:

С<ережа> Катю Р<ейтлингер> прогнал окончательно. С горя зарылась в чертежи. Была последнее время в своей любви – отталкивающа: просто на шею вешалась. И С<ережа> – КРОТКИЙ С<ережа>! – прогнал.

В. Ч<ирико>ва выходит замуж – за приземистого квадратного будущего инженера. А.И. А<ндрее>ва говорит, что хорошо. («Поуспокоится, пополнеет…» Кстати, никогда не замечала, чтобы после замужества полнели. Что́ это – детская мука́ Нестлэ ^[381], что ль?)

Ч<ирико>ва-мать играет в пьесе мужа 17-летнюю колдунью-молодку ^[382]. Вся семья переехала в Прагу, в Профессорский дом. Некоторые профессора, не получившие квартир, скрежещут.

Монах взял у С<ережи> пальто и поехал представляться К ^[383]. Ни монаха, ни пальто. (С<ережа> ходит в костюме вот уже полтора месяца.)

Другой собутыльник (помните, аккуратный немчик с тургеневской фамилией? – летний) ^[384] истратил крупную сумму из журнальных (Св<оими> П<утями>) денег и безвозвратно уехал в Ригу. С<ережа> и двое других выплачивают.

В.Н. Савинкова вышла замуж за чеха ученика и живет в Добриховицах.

Лелик учится на скрипке и по воскресеньям играет с Алей в «Машину времени».

Александра Захаровна, связав всем соседкам чешкам белые шерстяные шали, вяжет А.И. А<ндрее>вой черную шелковую шаль.

_____

Несколько стихов – наугад: (видали ли мою «Полотерскую» в № 1 «В<оли> Р<оссии>»? В следующих двух – юношеские стихи, пристрастие дорогого) ^[385].

Пела как стрелы и как моррэны,

Мчащие из-под ног

С звуком рвущегося атласа.

– Пела! – и целый стеной матрасной

Остановить не мог

Мир меня.

Ибо единый вырвала

Дар у богов: бег!

Пела как стрелы.

Тело?

Мне нету дела!

Ноябрь 1924 г.

_____

ПРИМЕТЫ

Точно гору несла в подоле

Всего тела боль!

Я любовь узнаю по боли

Всего тела вдоль.

Точно поле во мне разъяли

Для любой грозы.

Я любовь узнаю по дали

Всех и вся вблизи.

Точно но́ру во мне прорыли

До основ, где смоль.

Я любовь узнаю по жиле,

Всего тела вдоль

Стонущей. Свозняком как гривой

Овеваясь гунн:

Я любовь узнаю по срыву

Самых верных струн

Горловых, – горловых ущелий

Ржавь, живая соль.

Я любовь узнаю по щели,

Нет! – по трели

Всего тела вдоль!

Ноябрь 1924 г.

_____

ЖИЗНИ

Не возьмешь моего румянца —

Сильного – как разливы рек!

Ты охотник, но я не дамся,

Ты погоня, но я есмь бег.

Не возьмешь мою душу живу!

Так, на полном скаку погонь —

Пригибающийся – и жилу

Перекусывающий конь

Аравийский.

Декабрь 1924 г.

NB! (Этот стих – к жизни.)

_____

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится.

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на́ сердце…

Ты, в погудке дождей и бед

То ж, что Гомер в гекзаметре,

Дай мне руку – на весь тот свет!

Здесь – мои обе заняты.

Март 1925 г. ^[386]

_____

Выбирала самые короткие, – та́к, обзор, как это письмо. Пишу в беседке, на сильном ветру, ветер рвет бумагу, путает мысли и волосы. Сегодня ждем М<аргариту> Н<иколаевну> с Ирусей, а м<ожет> б<ыть> и – с Л<ебеде>вым! Аля в безумном волнении, штопает единственные приличные чулки.

Писала, не отрываясь, пользуясь Барсикиным сном. Спит тут же в коляске, под В<ашим> бел<ым> одеялом.

М<ожет> б<ыть> уже не придется писать, итак: 1) присылайте расписку на «Ковчег» 2) что с письмом П<астерна>ку? 3) что́ «дорогой»? (однако с порядочным обходом – ве́сти! Из Праги бы ближе!) До Пасхи еще напишу. Да! умоляю: не опускайте сами письмо, давайте Аде. (Знаю, что опускаете их в ящик, а не мимо, дело не в этом.)

Целую нежно Вас и Адю. Она удивительная девочка. Непременно будет писать. Пусть <часть текста отрезана> взять в «Свои Пути». Если не очень длинное. Пусть напишет и пришлет. Подписаться можно буквами.

Адя – пророчу! – к 20-ти годам будет, как я, лирическим циником.

МЦ

Впервые НП. С. 154–159. СС-6. С. 730–735. Печ. по СС-6.

34-25. O.E. Колбасиной-Черновой

Вшеноры, 12-го апреля 1925 г. Страстной понедельник

Дорогая Ольга Елисеевна,

Был у меня вчера Невинный с визитом. Выдал аттестацию в молодости и неизменности. Хвалил Георгия, сам обнаружил сходство. (Теперь его вся В<оля> Р<оссии> перевидала – кроме Дорогого! И Росселя ^[387].) Сидели в навозной беседке, Невинный не замечал (навоза), наслаждался природой. А рядом козий загон, и козы все время делали. Рассказывал о Париже – как всегда, сплошное общее место: автомобили, конные, десять правил езды. И нарядность («У всех башмаки чищенные, – высшая ступень культуры». И я, мысленно: «А Бетховен?») О вас (вкупе) – следующее: живут средне, нерасчетливы, в общем <тысячи?> полторы в месяц – главное – есть база (квартира). Захвачены общим парижским веянием (православием) – я, мысленно: «эку штуку выдумал Париж, – православие!» – впрочем не О<льга> Е<лисеевна>, – дочери. Гинденбург ^[388] и Эррио ^[389]. Сыновья, – один на лоне природы с утятами и поросятами, другой – на́ голову выше отца, «старший брат». Речь лилась, лилась, а я все бегала, бегала: с Барсиком – вверх и вниз (сад со ступеньками) – то молоко греть, то бутылочки полоскать, то сцены с переодеванием. Думаю, у Невинного в глазах рябило, как у меня – в ушах.

Потом ушел к Пешехоновым ^[390] (здесь живут), с обещанием, если найдет номер в гостинице, придти, если же не найдет, вновь приехать завтра. А завтра – сегодня, и я в задумчивости: гулять ведь нельзя, значит – сидеть: сидеть и слушать.

Да! для справедливости: умиленно и даже умно вспоминал ту весну: гору, Пасху, приходы и проводы, сумасшедшие рукописи и сумасшедших кукол (Кочаровского) ^[391], – все на фоне Вас, конечно. Единственный час в беседе, когда был человечен. «Любовь – слепа». Нет, – зряча и заставляет видеть. Он никогда не любил Вас, конечно, – не любовь, – фоксов обрубленный хвостик ее! – и уже общее место точнеет, общее становится местным, «ins Blaue hinein» ^{88} – точным, и уже мне, всю жизнь скучающей с людьми, с этим, скучнейшим из них – не скучно.

Бедный Невинный! Жалуется на свою волероссийскую клетку: «с весной – еще темней». И нет Ваших лисьих волос и львиных (определение Сережино: гениальное) глаз, чтоб осветить. У него отношение к Вам явно двоится: напетое в уши «товарищами» (непрактичность, неумение жить, неправильное воспитание Ади и т.п.) – в ушах – с той весны – оставшееся. И он путается, с одних рельс на другие. – Толчки —

_____

Это меня возвращает к Анд<рее>вой. Вы, пожалуй, во всем правы. Оценка, для нелюбови (ибо Вы ее не любите), даже великодушная. Она мне чужда, чувствую это всем существом: чуждостью женщины – мужчине. Притягательной чуждостью. Влюбиться я бы в нее могла, любить – нет ^[392]. С ней не взлетаешь, с ней – срываешься. (Помните у Гумилева):

И уста мои рады

Целовать лишь одну —

Ту, с которой не надо

Улетать в вышину!

(курсив мой – и в нем все дело) ^[393].

А о дарении ненужного – до смешного правы. Принесла нам с Алей целый узел нелюбимых вещей (как цыганка – краденое, к которому остыла) – нам очень, ей явно не нужных. Красная куртка для Али. Верина юбка (для меня), что-то Нинино, в к<отор>ое даже я не влезаю. Конечно, могла бы продать, и – конечно – благодарна, ннно…

Я ей нужна, потому что ей скучно, и потому что в меня, как в прорву – все прегрешения, особенно вольные. Я ей нужна такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, во Вшенорах, в таком-то часу. Я ей нужна временно, местно и срочно. Я ей нужна для себя. Иначе бы она меня в бытовой жизни вызволяла. (То, что всегда так героически делали Вы. Вообще, руку на сердце положа, так, как Вы – по силе и по умению – меня никто не любил, – только, шести лет, Аля.)

Для меня (советую и Вам, и Аде, и Оле, и Наташе) мерило в любви – помощь, и именно в быту: в деле швейном, квартирном, устройственном и пр. Ведь только (хорошо «только»!) с бытом мы не умеем справиться, он – Ахиллесова пята. Так займитесь им, а не моей душою, все эти «души» – лизание сливок или, хуже, упырство. Высосут, налакаются – и «домой», к женам, к детям, в свой (упорядоченный) быт. Черт с такими друзьями!

К чести женщин скажу, что такими друзьями бывают, обыкновенно, мужчины.

_____

Так Оля – Байрона? Нет, Шелли, утонувшего 23 лет в голубейшем из озер? ^[394] Или – еще лучше – Орфея? Что ж, рукоплещу. А Аля – Зигфрида. А Адя – кого?

Да и я не лучше – после всех живых евреев – Генриха Гейне – нежно люблю – насмешливо люблю – мой союзник во всех высотах и низинах, если таковые есть. Ему посвящаю то, что сейчас пишу (первая глава в следующем № «Воли России») – с прелестной надписью, которую в «В<оле> Р<оссии>» опускаю ^[395].

_____

Продолжаю 14-го. Вчера в 5 ч<асов> вечера, явление Невинного. Ночевал на диванчике у Пешехоновых. Пришел, несколько жеманный и жантильный ^{89}, – пили кофе – (он у меня ничего не ест, но не знает, что пьем из медного, годы не луженного – кофейника!) – так и просидели, за кофе, дотемна. (Барсик на этот раз спал.) Уехал с головной болью, думал – от вольного воздуха, думаю – от быстроты моей мысли и речи. Обещал навещать все лето, – м<ожет> б<ыть> исправляет грехи дорогого? Тот – как помер. До странности. (Ах, пора на другие рельсы! Знаю ведь – сразу – как рукой снимет!)

_____

На днях С<ережа> вышлет Вам новый № «Своих Путей» (выходит в пятницу). В следующей книге «На Чужой Стороне» – его «Октябрь» ^[396]. Mякотин пригласил, до-олго глядел (С<ережа> истолковал: «врет или не врет?») и попросил продолжения. Я очень рада, – оправдательный документ добровольчества.

Сейчас в Праге ген<ерал> Брусилов ^[397] – говеет. Глубокий старик. Едет, а м<ожет> б<ыть> уже проехал, в Карлсбад. Единственный сын расстрелян добровольцами. Закатывал панихиду. С<ережа> видел его в церкви, чудно рассказывал, пусть сам напишет.

_____

На 2-ой день русской Пасхи – Сережина «Гроза» в «Мещанской Беседе». Играет Бориса (любовника). М<ожет> б<ыть> Адя помнит «Грозу»? (Вы, наверное, нет.) Катерина – Коваленская (из Александрийского театра). В первый раз за три месяца увижу Вшенорский вокзал – и деревья в окне поезда – и людей.

_____

Нежное спасибо за бумагу, – очарована. Але о ждущем ее подарке ничего не сказала, но предупредила, что в письме – тайна, и нарочно кладу его на виду – для соблазна. (Адя! вроде «Rosalie et la souris grese» ^{90}.)

Просьбу с тетрадкой, по возможности, исполню, хотя времени нет совсем. (Как понравились стихи в последнем письме? Ответ, по-моему, на мое письмо к Аде. NB! Не забудьте про дорогого, всё, что знаете.)

С<ережа> сейчас едет. Письмо Вы получите накануне Пасхи. Итак – Христос Воскресе!

МЦ.

Впервые – НП. С. 160–164. СС-6. С. 735–738. Печ. по СС-6.

35-25. A.B. Оболенскому

Вшеноры 16-го апреля 1925 г., Страстной четверг

Христос Воскресе, дорогой Андреюшка!

Ваше письмецо получила – хорошо живете и хорошо пишете ^[398]. А на Пасху собака придет? И, придя, поймет – что Пасха? Непременно побывайте у Ч<ерно>вых и потом напишите, как было. Это как праздник – вечного возрождения.

Георгий растет, хорош, похож на меня. Катаем его с Алей по трем вшенорским шоссе, предпочитала бы – по Версалю.

Так как Пасха, Андреюшка, давай похристосуемся. Если бы Вы были здесь, я бы сделала Вам отдельный <кулич…> ^[399]

МЦ

Впервые – Русская мысль. 1992, 16 окт., спец. прилож. Публ. Л. А. Мнухина. СС-6. С. 656. Печ. по СС-6.

36-25. A.A. Тесковой

Вшеноры, 20-го апреля 1925 г.,

Второй День Пасхи

Воистину Воскресе, дорогая Анна Антоновна!

Мое Христос Воскресе до Вас не дошло, – думая, что Вы будете в Едноте, передала через С<ергея> Я<ковлевича>, а Вас не было.

Писала Вам о нынешней (в 7 ч<асов> в<ечера>, в Мещанской беседе) «Грозе», где С<ергей> Я<ковлевич> играет Бориса и куда я Вас приглашала ^[400].

– Жаль. – Впрочем, за смертью родственницы ^[401], Вы навряд ли бы пошли.

С<ергей> Я<ковлевич> сейчас в городе, поэтому не могу сказать точно, в какой из дней он будет у Вас. Только прошу – письма через него не передавайте, боюсь повторения чириковского случая с пеленками, тем более, что он окончательно замотан «Прозой» и Пасхой и еле волочит ноги.

Приедете – привезете. Лучше так.

Очень жду Вас, у нас весна, гуляем с коляской.

Нынче мой первый выезд в Прагу за 3 месяца, – жаль, что не увидимся.

Целую Вас.

М.Ц.

В том письме была первая фиалка – от Али. Сейчас их – россыпи!

Впервые – Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 20. Печ. по указанному изданию с уточнением по: Письма к Анне Тесковой, 2009. С. 31.

37-25. A.B. Черновой

Вшеноры, 25-го апреля 1925 г.

Дорогая Адя,

Ваши оба письма дошли. Теперь давайте о главном: «Записки девочки», так надо назвать ^[402]. Предисловие, если хотите, напишу я – несколько слов в связи с другой книгой – «Une enfant sous la Terreur» ^{91} – кажется, так называется ^[403]. Тоже аресты, мытарства, издевки – только героиня была старше Вас – тогда, и писала уже взрослой. Отмечу и это.

Писать я бы Вам советовала, не называя родителей, и подписываться буквами – secret de Polichinelle ^{{92} [404]}, но так, по-моему, для первого раза в печати – скромнее. (Ничего не потеряете, только выиграете.) Отрывка будет два: Арест (и все, что с ним связано) и – Колония ^[405]. Пока пишите первый. Начните с чего хотите, но только не слишком задерживайтесь на предыдущем, – важно выяснить общее положение: слежку, скрывание и т.д. Арест, Чека, Стекловых ^[406], Кремль – возможно точнее и подробнее, с фамилиями, не упуская внешностей, повадок, голосов, по возможности восстанавливая свое тогдашнее впечатление. Вид комнаты – меню обеда (NB! особенно в Чека!), не упуская ничего. Ваша запись будет единственной. М<ожет> б<ыть> и много было детей арестованных, но таких как Вы – «дитяти» – ни одного. Помните, что у Вас в руках – клад. Не испортьте поспешностью – ленью – небрежностью, не бойтесь длиннот, не смешивайте их с длиной вещи: в содержательной вещи, растекись она хоть на 100 печатных верст, их не бывает. (Лучший пример – Достоевский.)

Адя, и – не мудрствуя: просто, как рассказ и как письмо. Напрягите внимание и память (внимание памяти!), о «стиле» не думайте, «faites de la prose sans le savoir» ^{93}. Здесь в Праге Mякотин («На Чужой Стороне») ^[407], если решите писать, прельщу его заранее. Возьмите со стороны: девочка 9-ти (?) лет в такой передряге и 15-ти (на год «омолодим») ее записывающая. Не только документ истории, еще и document humain ^{94}. В «Колонии» не забудьте историю с собакой, но пока о «Колонии» не думайте, сосредоточьтесь вся – на Чека. Делайте так: заведите блокнот, чуть что – где бы то ни было (хоть в «Заход'е» ^{95}). вспомните – заносите. Так несколько дней, пока не вспомните всего. Но ужас первого дня опишите. Потом будут вставки. И пишите каждый день, с утра, пока голова свежа. Вечернее писание – на нервах, т.е. не надежное, не привыкайте. Когда кончите (не позже, как через месяц, – я говорю о 1-ой части за глаза хватит!), присылайте. Если хотите, где нужно будет – выправлю, чуть-чуть, какое-нибудь слово, знак, т.п. Иногда обидно: на букву меньше или больше – и вся фраза иная.

Итак, я жду от Вас «Чека» (или иначе, не знаю, где центр тяжести: Чека? Кремль?) через месяц, к концу мая. Ручаюсь, что поместят. Не в «Чужой Стороне» – так в «Современных <3аписках>», только – умоляю – никому, кроме своих, ни слова (верю в сглаз). Глубоко верю, что каждое настоящее писание – из опыта, vie vécue ^{96}, Gelegenheitsgedicht ^{97}. Поэтому никогда не приветствую, особенно в ранних писаниях, чистого вымысла, который отождествляю с Крачковским ^[408]. Если бы Вы сейчас взялись писать роман – он вышел бы определенно плох. Рассказы же – полуправда, полувымысел – это Зайцев. Я за жизнь, за то, что было. Что́ было – жизнь, ка́к было – автор. Я за этот союз.

_____

Напрасно посрамляли С<ергея> Я<ковлевича>, он уже давно отправил Вам поздравление и, недавно, роясь в сорном ящике, я нашла длиннейшее, мельчайшим почерком его письмо к О<льге> Е<лисеевне>, «отправленное» им – свято был уверен! месяца два назад. Честное слово.

Вчера доели, остаток пасхи, кулич (вроде плюшкинского сухаря) еще жив. Гостей, кроме местных вшенорских, было мало. На следующей неделе будут Л<ебеде>вы, мать и дочь (он, кажется, уезжает в Париж), делящие «вылет» между Пешехоновыми ^[409] (бе-зумная скука!) и нами. Ируся пишет Але раза два в неделю, Аля сообщит Вам ее сегодняшнее приветствие.

_____

Да! самое главное: 20-го, на 2-ой день Пасхи, было Сережино выступление в «Грозе» ^[410]. Играл очень хорошо: благородно, мягко, – себя. Роль безнадежная (герой – слюня и макарона!), а он сделал ее обаятельной.

За одно место я трепетала: «…загнан, забит, да еще сдуру влюбиться вздумал»… и вот, каждый раз, без промаху: «загнан, забит, да еще в дуру влюбиться вздумал!» ^[411] Это в Катерину-то! В Коваленскую-то! ^[412] (prima Александрийского театра, очень даровитая.) И вот – подходит место. Трепещу. Наконец, роковое: «загнан, забит, да еще…» (пауза)… Пауза, ясно, для того, чтобы проглотить дуру. Зал не знал, знали Аля и я. И Коваленская (!)

Был он в иждивенческом костюме ^[413], в русской рубашке и сапогах, т.e. крагах поверх (иждивенческих же) башмаков. Фуражку все время держал в руке, – вроде как от почтительности, на самом деле – оттого, что не налезала. (Гардероб и декорации из чешского театра.) Да! Волга, над, которой я так умилялась, оказалась – Нилом. (Пальмы – вербы и т.д.) Жаль, что не было пирамид, я бы приняла их за style russe ^{98} – хаты.

Адя, непременно перечтите «Грозу».

_____

Георгию скоро три месяца. Востро– и сине-глазый, горбоносый, ресницы выросли, но белые, от бровей – одни дуги. Тих, мил и необыкновенно прожорлив. Пьет сразу по стакану черной смеси, спасшей в Германии во время войны десятки, а м<ожет> б<ыть> сотни тысяч детей: пережаренная мука на масле, разведенная водой и молоком. Я вся в бутылочках, пробках, спиртовках, воронках и пеленках. Гуляем, когда солнце, целый день. Почти не пишу. (Вечером себе не верю.) Когда Вы его увидите, он будет уже «большим».

Целую Вас и О<льгу> Е<лиссевну> – Куда Вы так таинственно ездили? Как в романах!

МЦ

Башкирцева – прекрасная книга, одна из моих любимейших ^[414]. Я в 1912 г. долго переписывалась с ее матерью ^[415] и у меня в России несколько ее детских карточек, в Полтаве: с собакой, с братом. Теперь мать ее, наверное, умерла (в Ницце).

P.S. И – раздумье: а может быть, Вы и вовсе не были в Чека? Только сестры? Но в Кремле были – ясно помню. Как жена Ленина хотела Вас посмотреть, а ее не пустили ^[416].

II P.S. Мне очень нравится – что Вы говели. Вам (дочери революционера) говеть то же самое, что мне (внучке священника) 16-ти л<ет> заставлять Николая Чудотворца на иконе – Бонапартом ^[417]. Честное слово. Так было.

Впервые – НП. С. 165–169. СС-6. С. 673–675. Печ. по СС-6.

38-25. O.E. Колбасиной-Черновой

Вшеноры, 27-го апреля 1925 г.

Дорогая Ольга Елисеевна,

Нынче утром – мы гуляли, и почтальон приходил без нас – три письма: элегантным почерком Волконского, скромным – Оболенского (оцените этот «цветник князей»!) и – что-то совсем безграмотное, ибо я там даже не Марина, а Мария. (Штемпеля: Прага, Рим, Париж.) Начинаю, конечно, с последнего. Штамп Пламени – на машинке:

«Редакция журнала „Воля России“ настоящим просит Вас пожаловать на чашку чая, устраиваемую ею в помещении Редакции для друзей и сотрудников во вторник, 28-го с<его> м<есяца>, в 7 часов вечера.

С совершенным почтением»

и – от руки – подпись дорогого. Сверху, не его рукой (на ) – мое имя.

Первое движение: не ехать! Мне – не своей рукой! – меня на чашку чая! мне – с совершенным уважением! Как Папоушке или еще кому-(какой-нибудь!..)

И эта свалка, жара, все эти чужие, – М<ансве>товы, Я<ковле>вы, все эти чужие. Не лучше ли домой, с Барсом? (Пре-лестен!) Но – любопытство побеждает. Не любопытство, страсть к растраве, – tant pis tant mieux ^{99} – Поеду! Помучусь. Посмеюсь. Зная его слабое сердце, знаю, что упадет – (NB! не он, а сердце!) при виде меня. И, зная свое сильное, знаю, что мое от этого – не разорвется!

Не виделись с ним полгода, последний раз мельком, три минуты в «В<оле> Р<оссии>» – и вот, через полгода, «на чашке чая», – элегантно, если бы не – не очень многое!

Самое забавное, что он м<ожет> б<ыть> вовсе и не ждет моего приезда, подписал 50 бланков сразу, потом кто-то надписал имена.

– Что Леонард? ^[418] Ибо близится лето, следовательно и осень, следовательно – опять Вшеноры. Боюсь для Барсика Чехии: слякоти наружи, сырости в комнатах, то раскаляющихся, то леденеющих печей. Не уберечь. С ним мне будет везде хорошо (абсолютно люблю), в нем моя жизнь, но важно возможно лучше обставить – его жизнь. В Праге копоть, дороговизна, хозяйки, здесь – сырость, неустройство, тоже хозяйки. И не хочу на его устах чешского, пусть будет русским – вполне. Чтобы доказать всем этим хныкальщикам, что дело не где родиться, а кем.

_____

Не встречаетесь ли с Ариадной Скрябиной ^[419] (в замужестве Lazarus). Недавно получила от нее faire part ^{100} о рождении дочери (3-го февр<аля>, двумя днями моложе Георгия) и розовую для него кофточку – (шепотом: «шершть!») Вот мы и сравнялись – она, в 1922 г. девочка (16 л<ет>, и я, такая же, как сейчас. У меня сын, у нее дочь. Возрасты стерты.