Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1924-1927"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Впервые – Души начинают видеть. С. 68–70. Печ. по тексту первой публикации. В HCT, С. 279 – черновой набросок этого письма (см. письмо За-24).
За-24. Б.Л. Пастернаку
<Январь 1924 г.>
(Карандашом, очень сокращенно)
Пастернак, полгода прошло, – нет, уже 8 месяцев! – я не сдвинулась с места, так пройдут и еще полгода, и еще год – если еще помните! Срывалась и отрывалась только для того, очевидно, чтобы больнее и явнее знать, что вне Вас мне ничего не найти и ничего не потерять. Вы, моя безнадежность, являетесь одновременно и всем моим будущим, т.е. надеждой. Наша встреча, как гора, сползает в море, я сначала приняла ее (в себе) за лавину. Нет, это надолго, на годы, увижусь или не увижусь. Во мне глубокий покой. В этой встрече весь смысл моей жизни, думаю иногда и Вашей. Просто: читаю Ваши книги и содрогаюсь от соответствия. Поэтому – ни одна строка, написанная с тех пор, Вас не миновала, я пишу и дышу – в Вас (место – куда дышишь. In Sie). Как это будет в этой жизни не знаю как-нибудь – это случится той силой юры.
Если сон снится всю жизнь – какое нам дело (да и как узнать?) что это – сон? ведь примета сна – преходящесть.
Восемь месяцев, подумайте, день за днем! Всякая лихорадка отпустит. Когда мне плохо, я думаю: Б.П., когда мне хорошо, я думаю: Б.П. (Б.П., мне не бывает «хорошо», – либо плохо, либо блаженно!) когда музыка: – Б.П., когда лист слетает на дорогу – это просто Вы, Вы мой спутник, моя цель и мой оплот, мой оборот на́. Я не выхожу из Вас, хотя и оборачиваюсь. Всё, и болевое, и блаженное с удесятеренной силой отшвыривает меня к Вам на грудь, в грудь, я не могу выйти из Вас даже когда <фраза не окончена>
О внешней жизни. Я так пыталась любить другого, всей волей люби<ть?> но тщетно, из рук другого я рвалась, оглядывалась на Вас, заглядывалась на Вас – как на поезд заглядываешься долженствующий появиться из тумана и который хочешь-не хочешь – увезет. Я не виновата в том, что <фраза не окончена>. Я всё делала чтобы не <фраза не окончена>
Так было, так есть, так будет.
_____
Я не жду Ваших писем, отпуская Вас тогда я отпускала Вас на два года, на все дни, на каждый день этих двух годов, на каждый час. Мне эти годы, часы, дни просто нужно проспать. Сон работа, сон – природа, сон – любовь к другому. Тревожиться и ждать Вас я начну – хотела сказать 31-го апреля, нет, честно: 30-го марта 1925 г.
Смешно мне, не отвечающей за час, загадывать на годы, но вот – полугодие уже есть. Так пройдут и остальные три.
_____
Впервые – НСТ, С. 279. Печ. по этому изданию.
4-24. К.Б. Родзевичу
<Прага, 15 января 1924 г.>
Мои родной.
Слышу, что Вы больны. Если будете лежать – позовите меня непременно. Решение не видеться не распространяется ни на Вашу болезнь, ни на мою. Вы больной и недосягаемый для меня, это больше, чем я могу вынести. Не бойтесь моей безмерности: побаюкаю, посижу, погляжу.
Живу снами о Вас и стихами к Вам, другой жизни нет. Снитесь мне каждую ночь, это сладкая пытка. Сон под Новый (24 г.) записан. Снился он мне, очевидно, в тот час, когда Вы еще не уходили с острова.
Но не хочу (не должна!) о себе, хочу о Вас и о Вашем здоровье. На днях направлю Вам немного денег. Эти деньги – мои, о них никто не знает, сознание, что я хоть чуточку облегчаю Вашу внешнюю жизнь (которая мне дороже всех внутренних, моей в том числе!) моя единственная радость. Вы ее у меня не отнимите.
Часто, проходя мимо какой-нибудь витрины – соблазн, который тотчас же перебарываю. В вещах, даже самых новых – всегда что-то личное: личность выбора, направленность вещи на Вас. Это бы Вас растравляло, и этого не надо.
Благодарна Вам каждый миг своей жизни. Вся любовь, вся душа, все мысли с Вами. Когда кто-нибудь передает от Вас привет, сердце останавливается.
М.
– Нашелся Чабров! [17] Завтра же пишу ему, чтобы разложил карты: на Вас и на меня (отдельно, не предупреждая). Гадания пришлю.
_____
16-го января.
Друг, простите мне эту слабость, слишком больно.
Ночью внезапно просыпаюсь: луна во всю комнату, в ушах слова: «Еще третьего дня он говорил мне, что я ему ближе отца и матери, ближе всех». И мое: «Ложь! Неправда! Милее, новее, желаннее, пусть! Но ближе – нет!»
(Это Б<улгако>ва [18] говорила в моем сне).
Кстати, отсутствие великодушия или чутья? Вчера я, не удержавшись, сдержанно: «Ну, как Р<адзевич>?»
Большая пауза, и ледяным тоном: «Он болен». Я, выдерживая паузу: – «Чем?» – «Невроз сердца». – «Лежит?» – «Нет, ходит».
И, не пережидая вопроса: «М<арина> И<вановна>, я бы очень хотела прочесть Вашу прозу», и т.д.
Ах, мою прозу хочешь прочесть, а ПОЭМУ моей жизни нет?!
О, Радзевич, клянусь, будь я на ее месте я бы так не поступала! Это то же самое, что запрещать нищему смотреть на дворец, которым он вчера еще владел. Во мне негодование встало. Ведь, если она что-нибудь понимает, она должна понять, что один вид ее для меня нож, что только мое исконное спартанство, а может быть и мысль, что обижая ее, я обижу Вас, заставляет меня не прекращать этого знакомства.
Потом среди совсем уже другого разговора, отчеканивая каждый слог: «Я забыла сказать, что Р<адзевич> просил передать Вам привет».
– Надо вытереть окно, сказала я, – ничего не видно! И, достав платок, долго-долго протирала все четыре стеклянных квадрата. – Слезы залили всё лицо. —
_____
Посмертная ревность? Но тогда не ходи на могилу к мертвецу и не проси у него песен.
_____
«Мо́лодца» я ей все-таки прочла, как всегда буду делать все, что она попросит – во имя и в память Вашу.
Но перебарывая одну за другой все «земные» страсти (точно есть – небесные!) я скоро переборю и самую землю. Это растет во мне с каждым днем. Мне здесь нечего делать без Вас, – Радзевич! Я недавно смотрела «Женщину с моря» [19] – слабая вещь и фальшивая игра – но я смотрела ее в абсолюте, помимо автора и исполнителей. Обычная семейная трагедия: женщина: справа – долг, слева – любовь. Любовь – моряк, а сама она «с моря».
Глядя на нее (я пьесы не знала) я все время, всем гипнозом желания своего, подсказывала: – «Ни с тем, ни с другим, – в море!».
Радзевич, не обвиняйте меня в низости и не судите раньше сроку.
_____
Надо кончать. Пишу Вам, как пью. Простите этот срыв. Я точно на час побыла в раю.
Что не пишете – хорошо. Всё хорошо – что делаете. Теперь, издалека, еще лучше вижу Вас. Вы были правы: всегда: во всем.
Итак, если заболеете (будете лежать) позовете? Не болейте, мое солнышко, будьте здоровы, веселы, знайте, что моя любовь всегда с Вами, что все Ваши радости – мои. На расстоянии это возможно.
М.
Просьба: не слушайте ничьих рассказов обо мне. Человек в разлуке мертвец: без ПРАВА ЗАЩИТЫ.
«А на его могилке растут цветы, значит ему хорошо», – вот всё, что в лучшем случае, Вы обо мне услышите. Не давайте встать между нами третьему: жизни. И еще просьба: не рассказывайте обо мне Б<улгако>вой, не хочу быть вашей совместной собственностью.
_____
Посылаю Вам посылочку. Не сердитесь. Больше писать не буду.
_____
<На полях:>
Единственное, чем я сейчас (во внешнем мире) дорожу, это мое пальто, которое люблю, как живого.
И еще – тот лев. Другой брошки у меня никогда не будет, надеюсь – что и пальто.
Впервые – Письма к Константину Родзевичу. С. 145–149. Печ. по тексту первой публикации. В HCT, С. 282–284 – вариант письма (см. 4а-24).
4а-24. К.Б. Родзевичу
<15 января 1924 г.>
Мой родной.
Слышала от Булгаковой, что Вы больны. Если будете лежать – позовите меня непременно. Решение не вид<е?>ться не распространя<лось?> ни на Вашу болезнь, ни на мою. Вы – больной, и под запретом для меня – это больше чем я могу вынести. Не бойтесь моей безмерности, буду с Вами, какой Вы захотите.
Живу снами о Вас и стихами к Вам, другой жизни нет. Снитесь мне каждую ночь. Сон под Новый (<19>24 г.) записан. Снился он мне, очевидно, в тот час, когда Вы с кем-то чем-то развлекались на острове (потом это зачеркнуто и взамен:) еще не уходили с острова.
Но не хочу (не до́лжно!) о себе, хочу о Вас и о Вашем здоровье. На днях пришлю Вам немного денег, Вы мне родной, эти деньги – мои, о них никто не знает, мысль о том, что я хоть чем-нибудь могу скрасить Вашу внешнюю жизнь моя единственная радость, Вы у меня ее не отнимайте, за нее Вам Бог – всё простит.
Благодарна Вам каждый миг моей жизни. Вся любовь, вся душа, все мысли – с Вами. Когда кто-нибудь передает от Вас привет закусываю себе губы в кровь. Не переставайте передавать приветов, это <фраза не окончена>
_____
P.S. Нашелся Чабров! Завтра же пишу ему чтобы разложил карты: на Вас и на меня (отдельно, не предупреждая). Гадание пришлю.
_____
Друг; простите эту слабость, слишком больно.
Ночью внезапно просыпаюсь: луна во всю комнату, в ушах слова: – «Еще третьего дня он говорил мне, что я ему ближе отца и матери, ближе всех». И первое: «Ложь! Неправда! Милее, дороже, желаннее пусть! Но ближе – нет!» (Это Булгакова говори<ла?> в моем сне.)
Кстати, отсутствие великодушия или чутья? Вчера я, не удержавшись, и очень сдержанно: – Ну как Р<одзевич>?
Большая пауза, и ледяным тоном:
– Он болен.
Я, выдерж<ивая?> паузу: – Чем?
– Невроз сердца.
– Лежит?
– Нет ходит.
И, не переждав моего следующего вопроса: – «М<арина> И<вановна>, я бы очень хотела прочесть Вашу прозу…» и т.д. Ах, ты мою прозу хочешь прочесть, а ПОЭМУ моей жизни – нет?!
О, Р<одзевич>, клянусь, будь я на ее месте я бы так непоступ<ала?>! Это то же самое, что запрещать нищему смотреть на дворец, который у него вчера продали с молотка. Нововладельчество во всей его грубости и мерзости. Право последнего. Право присутствия. Во мне негодование встало. Ведь, если она хоть что-нибудь понимает, она должна понимать, что каждое ее посещение – один вид ее! – для меня нож, что только мое исконное спартанство и – может б<ыть> мысль что обижая ее я обижаю Вас – заставляет меня не прекращать этого знакомства.
Потом, среди совеем уже другою разговора, отчеканивая каждый слог:
– Я забыла сказать, что Р<одзевич> просил передать Вам привет.
– Надо вытереть окно, сказала я, ничего не видно.
И достав носовой платок долго-долго протирала все четыре стеклянных квадрата.
_____
Посмертная ревность? Но тогда не ходи к <пропуск одного слова> на могилу и не проси у него песен.
Мо́лодца я ей все-таки прочла, как всегда буду делать всё, о чем Вы попросите – во имя Ваше и в память Вашу.
Но перебарывая одну за другой все «земные» страсти (точно есть – небесные!) я скоро переборю и самую землю. Это растет во мне с каждым днем. Мне здесь нечего делать без Вас. – Р<одзевич>! – Я недавно смотрела «Женщину с моря» – слабая пьеса и фальшивая игра – но я смотрела ее в абсолюте, помимо автора и исполнителей. Обычная семейная трагедия: справа – долг, слева – любовь. Любовь – моряк, а сама она «с моря». И вот, Р<одзевич>, она остается.
Глядя на нее (я пьесы не знала) я всё время, всем гипнозом своим подсказывала: – Ни с тем, ни с другим, – в море!
Р<одзевич>, не обвиняйте меня в низости и не судите до сроку.
_____
Итак, если заболеете (будете лежать) позовете? О, я ни в чем не нарушу покоя Вашей души. Кроме того, увидев Вас, просто увидев, услышав – нет, это такое счастье, к<оторо>го я даже не могу мыслить.
Не болейте, мое солнышко, будьте здоровы, веселы, знайте, что моя любовь всегда с Вами, что все Ваши радости – мои. На расстоянии это возможно.
Целую Вашу руку в ладонь.
М.
Просьба: не слушайте никаких рассказов обо мне. Я сейчас в Вашей жизни – мертвец: без ПРАВА ЗАЩИТЫ.
«А на его могилке растут цветы, значит ему хорошо» – это всё, что, в лучшем случае, Вы обо мне услышите. Не давайте вставать между нами (полнотою фактического незнания и полнотою внутреннего знания) третьему лицу: жизни. И еще просьба: не рассказывайте обо мне Б<улгако>вой: не хочу быть Вашей совместной собственностью.
_____
(«Et dites-vous parfois mon nom dans un baiser…» M
_____
Посылаю Вам посылочку. Не сердитесь. Больше писать не буду.
Впервые – HCT, С. 282 284. Печ. по указанному изданию.
5-24. В Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции [21]
Прага, 4-го марта 1924 г.
В Парижский Комитет помощи русским писателям и ученым:
Ссуду в размере 275 французских> фр<анков> (400 чешск<их> крон) с благодарностью получила.
Марина Цветаева
Впервые – СС-6, С. 662. Печ. по тексту первой публикации.
6-24. <А.А. Чаброву>
<Март 1924 г.>
(Не Р<одзевичу>)
Вы хотите перейти через жест, я хочу перейти через слово, – не хочу слов (обычной монеты), не хотите жеста (своей обычной) – из какой-то гордости. Слово со всеми, жест – со всеми, хотим говорить друг с другом на чужом (его) языке.
_____
Я нашла формулу: меня притягивает к Вам Ewig-Weibliche {12}.
_____
Мы с Вами заблудились в Pays du Tendre {14}, – видите – немалая страна! (Malá Strana! {15})
_____
et son amitié encore qui était plus grande que son amour {16}.
Впервые – HCT. С. 291. Печ. по тексту первой публикации.
7-24. К.Б. Родзевичу
Прага, 26-го марта 1924 г.
Дружочек дорогой,
Временный денежный затор, – не объясняйте забвением!
МЦ.
Впервые – Письма к Константину Родзевичу. С. 153. Печ. по тексту первой публикации.
8-24. Р.Б. Гулю
Прага, 30-го марта, воскресенье 1924 г.
Милый Гуль,
Какой у Вас милый, тихий голос в письме, все интонации слышны, – кроткие. Как я тронута, что Вы меня вспомнили – с весной, есть особая память: по временам года?
Помню один хороший вечер с Вами – в кафе. Вы всё гладили себя против шерсти, и я потом украла у Вас этот жест – в стихи [22]. Тому почти два года: из России я выехала 29-го апреля 1922 г. [23] Скучаю ли по ней? Нет. Совсем не хочу назад. Но Вас, мой безрадостный и кроткий Гуль, понимаю. Редактируете «Накануне»? [24] Не понимаю, но принимаю, потому что Вы хороший и дурного сделать не можете.
Вам, конечно, нужно в Россию, – жаль, что когда-то, в свое время, не попали в Прагу, здесь хорошо, я ее люблю.
У меня, Гуль, эту зиму было мною слез, а стихов – мало (сравнительно). Несколько раз совсем отчаивалась, стояла на мосту и заклинала реку, чтобы поднялась и взяла. Это было осенью, в туманные ноябрьские дни. Потом река замерзла, а я отошла… понемножку. Сейчас радуюсь весне, недавно сторожила ледоход, не усторожила, – лед тронулся ночью. И – ни одной просини, прозелени: у нас ледоход синь! [25] Здесь цвета пражского неба. Но все-таки хорошо, когда лед идет.
Странно, что в Россию поедете, Где будете жить? В Москве? Хочу подарить Вам своих друзей – Коганов, целую семью, все хорошие. Там блоковский мальчик растет – Саша, уже большой, три года [26]. Это очень хороший дом. Вам там будет уютно. Повезете мою книгу – поэму «Мо́лодец», через неделю начнет печататься в здешнем из<дательст>ве «Пламени». Надеюсь, что выйдет до Вашего отъезда, непременно Вам пришлю.
С прозой – ничего: лежит. Лежит и целая большая книгу стихов, после России, за два года. Много чего лежит, в Праге одно единственное из<дательств>о, и все хотят печататься. Предполагается целый ряд альманахов, в одном из них появится моя злополучная статья «Кедр» {17} [27]. У Волконского новая книга «Быт и бытие», ряд мимолетных вечностей, вечных мимолетностей. Хорошая книга [28].
А помните Сережину – «Записки добровольца»? (Не читали, но я Вам о ней писала.) [29] Огромная книга, сейчас переписывается, оттачивается. Есть издатель, удивитесь, когда узнаете кто, сейчас не скажу, – боюсь cглазить. Вы эту книгу будете любить, очень хотелось бы переслать ее Вам в Россию.
Когда собираетесь? Только что перечла Ваше письмо, думала осенью, оказывается – весной. Когда весной? Передам через Вас письма Пастернаку и Коганам, посмо́трите обоих мальчиков, блоковского и пастернаковского, напишете мне. Мне очень важен срок Вашего отъезда, и вот почему: месяца три назад послала Пастернаку стихи: много, большая работа. Не дошли. В почту не верю, ибо за 2 года ни на одно свое письмо в Россию не получила ответа. Сейчас посылаю те же стихи Любовь Михайловне [30], с мольбой об оказии, верной, личной, п<отому> ч<то> не только стихи, но письмо, очень важное, первое за год, ответ на его через нее полученное.
Невозможно же переписывать в третий раз!
Хорошо бы, если бы снеслись с Л<юбовью> М<ихайловной>. Она скоро уезжает из Берлина.
Стихов новых не посылаю, милый Гуль, п<отому> ч<то>, очень занята перепиской, но до Вашего отъезда непременно пришлю «Поэму горы», написанную этой зимою. Хорошо бы «Мо́лодец» вышел до Вашего отъезда.
_____
Гуль, дружу с эсерами, – с ними НЕ душно. Не преднамеренно с эсерами, но так почему-то выходит: широк, любит стихи, значит эсер. Есть еще что-то в них от старого (1905 г) героизма. Познакомилась с Керенским, – читал у нас два доклада [31]. Вручила ему стихи свои к нему (<19>17 г.) и пастернаковские [32]. Взволновался, дошло.
Мне он понравился: несомненность чистоты. Только жаль, жаль, жаль, что политик, а не скрипач. (NB! Играет на скрипке.)
С правыми у меня (как и у С<ережи>) – холод. Тупость, непростительнейший из грехов! Сережа во главе студенч<еского> демокр<атического> союза IV – хороший союз, если, вообще, есть хорошие. Из 1-го безвозвратно ушел. Дружу еще с сыном Шингарева [33] – есть такие святые дети. 29 л<ет>, с виду 18 л<ет>: – мальчик. Уединенный. Весь – в 4-ом измерении. Туберкулез. Сейчас в Давосе.
Да: Как вы думаете, купит ли Госиздат мою последнюю книгу стихов? Именно: купит, а не: возьмет. Меня там, два года назад, очень любили, больше, чем здесь. Но я, очевидно, не возобновив сов<етского> паспорта – эмигрантка? Как быть? Посоветуйте. Не хочется переписывать целой большой книги, да еще по-новому, на авось. И, вообще, корректно ли?
– Надоели деления!
В Госиздате (м<оско>вском) у меня большой друг П.C. Коган, по крайней мере – тогда́ был (в Госиздате – и другом).
Конечно, эта книга для России, а не для заграницы, в России, объевшись фальшью идей, ловят каждое новое слово (звук), – особенно бессмысленные! Здесь еще роман с содержанием: не отчаялись в логике!
Стихи, Гуль, третье царство, вне добра и зла, так же далеки от церкви, как от науки. Стихи, Гуль, это последний соблазн земли (вообще – искусства!), ее прелестнейшая плоть. Посему, все мы, поэты, будем осуждены.
_____
Пишите мне. Поэму Пастернака [34] очень хочу, но – откуда? Скоро пришлю свою.
МЦ.
Пражский адр<ес> на обороте. Действенен до конца мая.
<Приписки на полях:>
– О чем Ваши новые книги? Названия? —
– Эсеры, это – Жиронда [35], Гуль, – а?
Впервые – Новый журнал, 1986, № 165, С. 284–287. СС-6, С. 532–534. Печ. по СС-6.
9-24. Р.Б. Гулю
Прага, 6-го апреля 1924 г.
Дорогой Гуль,
Вот письмо Пастернаку [36]. Просьба о передаче лично, в руки, без свидетелей (женских), проще – без жены.
Иначе у П<астернака> жизнь будет испорчена на месяц, – зачем?
Если тот, кто поедет – настоящий человек, он поймет и без особого нажима. Некоторые вещи неприятно произносить.
Письмо – без единой строчки политики, – точно с того света. На Ваше большое милое письмо, только что полученное, отвечу на днях.
МЦ
Адр<ес> Пастернака:
Москва, Волхонка, 14, кв<артира> 9.
Тот знакомый (к<отор>ый поедет) м<ожет> б<ыть> просто назначит ему где-нибудь свидание?
Впервые – Новый журнал, 1959, № 58, С. 183. СС-6, С. 534. Печ. по СС-6.
10-24. К.Б. Родзевичу
Прага, 8-го апреля 1924 г., понедельник
Мой родной,
Встретимся с Вами не 29-го, а 15-го, после Вашего экзамена, в Русском Доме [37], где я Вас буду ждать до 3 ч<асов>.
Пойдем в какой-нибудь сад, или за́-город, – сейчас уже хорошо. Если бы Вы знали, как я вчера близко от Вас была!
МЦ.
Итак – до 15-го, – в понедельник, – ровно через неделю.
_____
Если никак не можете (чего не предполагаю) – черкните открыточку.
Впервые – Письма к Константину Родзевичу, С. 155. Печ. по тексту первой публикации.
11-24. К.Б. Родзевичу
Прага, 9-го апреля 1924 г., среда
Дружочек,
15-го – во вторник, а не в понедельник, как я Вам писала. Никогда не знаю чисел.
Радзевич, будет чудно! Непременно на пароходике. Хотелось бы в новое место куда-нибудь, Вам ваши уже надоели.
_____
Пленительное, с Вами, чувство: тогда как другим всего много (боятся), Вам, мой волчий голод – всего мало! С Вами никогда не «передашь».
_____
Глажу по головочке (бело-волчьей).
Радзевич, а ведь Вы со мной белый волк!
МЦ.
– Во вторник, к 2 ч<асам> – да? не позже! А то – сразу домой!
_____
Впервые – Письма к Константину Родзевичу, С. 159. Печ. по тексту первой публикации.
12-24. Р.Б. Гулю
Прага, 10 апр<еля> 1924 г.
Дорогой Гуль, Вы очень добры, спасибо. Письмо отсылайте почтой своему знакомому, если можно – заказным. Знакомому напишите, что нужно. Был у нас здесь Степун, – замечательное выступление [38]. Хочет сделать меня критиком, я артачусь, ибо не критик, а апологист. Деньги за письмо (заказное) перешлю 15-го, тогда же напишу и стихи пришлю. Еще раз спасибо за доброту, Вы хороший друг.
МЦ.
Хороша – набережная? [39]
Впервые – Новый журнал, 1959, № 58, С. 184. СС-6, С. 534–535. Печ. по СС-6.
13-24. Р.Б. Гулю
Прага, 11 апреля 1924 г.
Дорогой Гуль,
Просьба у меня к Вам следующая: переговорите с берлинским председателем Госиздата относительно моей новой книги стихов «Умыслы» [40].
Книга за́ два года (1922 г.-1924 г.), – все, написанное за границей. Политического стихотворения ни одного.
Пусть он, в возможно скором времени, запросит московский Госиздат (там у меня друг – П.С. Коган и, если не сменен, благожелатель – цензор Мещеряков [41], взявший мою Царь-Девицу, не читая, по доверию к имени (к<оммуни>ст!). По отношению к Госиздату я чиста: продавая им перед отъездом «Царь-Девицу» и «Версты» (I), – оговорилась, что за границей перепечатаю. (Что и сделала, с «Царь-Девицей».) [42]
Книга «Умыслы» здесь не только не запродана, но из всех составляющих ее стихов (большая книга!) навряд ли появилось в печати больше десяти [43].
Стало быть, могут рассчитывать и на заграничный рынок.
_____
Одновременно с ответом Госиздата пусть сообщит мне и условия: 1) гонорар 2) количество выпуск<аемых> экз<емпляров> 3) срок, на к<отор>ый покупается книга.
Деньги – мое условие! – при сдаче рукописи, все целиком.
_____
Есть, для Госиздата, еще другая книга: «Версты» (II) – стихи <19>17 г. – <19>21 г. (Первую они уже напечатали.) [44] М<ожет> б<ыть> и эту возьмут. Предложите обе.
_____
Теперь трудности: переписывать и ту и другую я могу только наверняка, – большая работа, тем более, что переписывать придется по новой орфографии, что́, в случае отказа для заграницы не пригодится, ибо здесь печатаюсь по-старому. Книги им придется взять по доверию. «Умыслы» Вы, по берлинским стихам, немножко знаете, остальные не хуже.
«Версты» (II) вполне безвредны, продолжение первых. «Политические» стихотворения все отмечу крестиками, захотят напечатают, захотят выпустят. Думаю, первое, – есть такое дуновение.
_____
Все дело в сроке. На лето очень нужны деньги. 2 года в Чехии и ничего, кроме окрестностей Праги, не знаю. В Праге я до конца мая, не дольше, и дело нужно закончить в мою бытность здесь. Не настаивайте на двух книгах, можно «Версты» (II), можно «Умыслы» – что́ захотят.
Желательна, просто скажу: необходима хотя бы одна авторская корректура и, в случае опечаток, лист с опечатками, указанными мною. Эти два условия должно включить в контракт. Пусть, на всякий случай, представ<итель> Госиздата в своем запросе в Москву обмолвится и об этом.
_____
Punktum {18}.
_____
Вы спрашивали о сыне Блока [45]. Есть. Родился в июне 1921 г., за два месяца до смерти Блока. Видела его годовалым ребенком: прекрасным, суровым, с блоковскими тяжелыми глазами (тяжесть в верхнем веке), с его изогнутым ртом. Похож – более нельзя. Читала письмо Блока к его матери, такое слово помню: – «Если это будет сын, пожелаю ему только одного – смелости». Видела подарки Блока этому мальчику: перламутровый фамильный крест, увитый розами (не отсюда ли «Роза и Крест» [46]), макет Арлекина из «Балаганчика» [47], – подношение какой-то поклонницы. (Пьеро остался у жены.) Видела любовь H.A. Коган к Блоку. Узнав о его смерти, она, кормя сына, вся зажалась внутренне, не дала воли слезам. А десять дней спустя ходила в марлевой маске ужасающая нервная экзема «от задержанного аффекта».
Мальчик растет красивый и счастливый, в П.С. Когане он нашел самого любящего отца. А тот папа так и остался там – «на портрете».
Будут говорить «не блоковский» – не верьте: это негодяи говорят.
_____
Прочтите, Гуль, в новом «Окне» мои стихи «Деревья» и «Листья» [48] (из новой книги «Умыслы»), и в «Современных Записках» – «Комедьянт» [49] (из «Верст» II) – можете и госиздатскому человеку указать. Были у меня и в «Студенческих годах» (пражских) в предпоследнем № – «Песенки» [50] (тоже «Версты» II).
К сожалению, милые редакции книг не присылают, знаю по съеденному гонорару и понаслышке.
_____
Была у меня и проза – в «Воле России» (рождественский №), по-моему, неудачно [51]. (Неуместно – верней.) В мае пойдет пьеса «Феникс». Есть ли у Вас, в Берлине, такая библиотека? (Новых период<ических> изданий.) Я бы очень хотела, чтобы Вы все это прочли, но прислать не могу, – у самой нет.
_____
Какая нудная и скудная весна! Середина апреля, пишу у (традиционно!) – открытого окна, зажавшись в зимний стариковский халат, – индейский. Гуль: синий, с рыже-огненными разводами. Не хватает только трубки и костра.
Вчера что-то слышала о надвигающемся новом ледниковом периоде, – профессора говорили всерьез. Но не очень-то скоро, – через несколько десятков тысяч лет! Оттого, будто, и весна холодная.
_____
Как с письмом П<астерна>ку? Вчера отослала Вам открытку с просьбой переслать Вашему знакомому заказным. Деньги за заказ вышлю 15-го, сейчас живу в кредит.
А вот жест – украденный. Только масть другая!
Вкрадчивостию волос:
В гладь и в лоск
Оторопию продольной —
Синь полу́ночную, масть
Воронову. – В гладь и в сласть
Оторопи вдоль – ладонью.
Неженка! – Не обманись!
Так заглаживают мысль
Злостную: разрыв – разлуку —
Лестницы последней скрип…
Так заглаживают шип
Розовый… – Поранишь руку!
Ведомо мне в жизни рук
Многое. – Из светлых дуг
Присталью неотторжимой
Весь противушерстый твой
Строй выслеживаю: смоль
Стонущую под нажимом.
Жалко мне твоей упор-
ствующей ладони: в лоск
Волосы! вот-вот уж через
Край – глаза! За́гнана внутрь
Мысль навязчивая; утр
Наваждение – под череп! [52]
Берлин, 17-го июля 1922 г.
МЦ
<Приписка на полях:>
Ползимы болела, и сейчас еще не в колее. Климат ужасный, второй год Праги дает себя чувствовать. Господи, как хочется жары! – А что Вы́ делаете летом?
МЦ.
Впервые – Новый журнал, 1959, № 58 (с сокращениями), С. 187–188. Полностью – Новый журнал, 1986, № 165, С. 287–290. СС-6, С. 535–538. Печ. по СС-6.
14-24. К.Б. Родзевичу
Прага, 30-го апреля 1924 г.
Дружочек,
Больна, не выхожу из дома, всё надеялась, что обойдется, не обошлось. Жду Вас у себя, приходите сразу, увидите Алю свободна до 4 ч<асов>.
Предупреждаю о своем уродстве: опухоль через все лицо, но мне все-таки хочется Вас видеть – и Вам меня.
Письмо Вам передаст Ольга Елисеевна Чернова [53], будьте с ней милы.
Жду.
МЦ.
– Так, волей судеб, Вам еще раз доведется побывать у меня на горе.
МЦ.
Впервые – Письма к Константину Родзевичу. С. 161. Печ. по тексту первой публикации.
15-24. Б.Л. Пастернаку
ПРОВОДА
– Борису Пастернаку.
– «И – мимо! Вы поздно поймете…» [54] Б. П.
1
Вереницею певчих свай.
Подпирающих Эмпиреи,
Посылаю тебе свой пай
Праха дольнего.
– По аллее
Вздохов – проволокой к столбу
Телеграфное: «лю-ю-блю…
Умоляю…» (печатный бланк
Не вместит! Проводами проще!)
Это – сваи, на них Атлант
Опустил скаковую площадь
Небожителей…
Вдоль свай
Телеграфное: про-о-щай…
– Слышишь? Это последний срыв
Глотки сорванной: про-о-стите…
Это – снасти над морем нив.
Атлантический путь тихий:
Выше, выше – и сли-лись
В Ариаднино: ве-ер-нись.
Обернись!.. Даровых больниц
Заунывное: не́ выйду!
Это – проводами стальных
Проводов – голоса Аида
Удаляющиеся… Даль
Заклинающее: жа-аль…
Пожалейте! (В сем хоре – сей
Различаешь?) В предсмертном крике
Упирающихся страстей —
Дуновение Эвридики:
Через на́сыпи и рвы́
Эвридикино: у-у-вы.
Не у —
17 марта 1923 г.
2
Чтоб высказать тебе… да нет, в ряды
И в рифмы сдавленные… Сердце шире!
Боюсь, что мало для такой беды
Всего Расина и всего Шекспира.
«…Все плакали, и если кровь болит…
Все плакали, и если в розах – змеи…»
Но был один – у Федры – Ипполит!
Плач Ариадны – об одном Тезее!
– Терзание! – Ни берегов, ни вех!
Да, ибо утверждаю, в счете сбившись.
Что я в тебе утрачиваю всех
Когда-либо и где-либо небывших.
Какие чаянья, когда насквозь
Тобой пропитанный – весь воздух свыкся?
Раз Наксосом мне – собственная кость!
Раз собственная кровь под кожей – Стиксом!
Тщета! во мне она! везде! закрыв
Глаза: без дна она! без дня! И дата
Лжет календарная…
Как ты – Разрыв,
Не Ариадна я и не…
– Утрата!
О по каким морям и городам
Тебя искать? (незримого – незрячей!)
Я про́воды вверяю провода́м,
И в телеграфный столб упершись – плачу.
18 марта 1923 г.
3
(Возможности)
Все перебрав – и все отбросив
(В особенности – семафор!)
Дичайшей из разноголосиц
Шпал, оттепелей (целый хор
На помощь!) Рукава как стяги
Выбрасывая…
– Без стыда! —
Гудят моей высокой тяги
Лирические провода.
Столб телеграфный! Можно ль кратче
Избрать? Доколе небо есть —
Дружб непреложный передатчик,
Уст осязаемая весть…
Знай! что доколе свод небесный,
Доколе зори к рубежу —
Столь явственно и повсеместно
И длительно тебя вяжу.
Чрез лихолетие эпохи,
Лжей насыпи – из снасти в снасть —
Мои неизданные вздохи,
Моя неистовая страсть…
Вне телеграмм (простых и срочных
Штампованностей постоянств!)
Весною стоков водосточных
И проволокою пространств.
19 марта 1923 г.
4
Самовластная слобода!
Телеграфные провода!
Вожделений моих выспренных
Крик – из чрева и на́ ветр!
Это сердце мое, искрою
Магнетической – рвет метр.
«Метр и меру?!» Но чет—вертое
Измерение мстит! – Мчись
Над метри́ческими́ мертвыми —
Лжесвидетельствами – свист!
Тссс… А ежели вдруг (всюду же
Провода и столбы?) лоб
Заломивши поймешь: трудные
Словеса сии – лишь вопль
Соловьиный, с пути сбившийся
– Без любимого мир пуст! —
В Лиру рук твоих влю—бившийся,
И в Леилу твоих уст!
20 марта 1923 г.
Эвридика – Орфею:
Для тех, отженивших последние клочья
Покрова (ни уст, ни ланит!..)
– О, не превышение ли полномочий,
Орфей, твоя оступь в Аид?
Для тех, отрешивших последние звенья
Земною… На ложе из лож
Сложившим великую ложь лицезренья,
Внутрь зрящим – свидание нож.
Уплочено же всеми розами крови
За этот просторный покрой
Бессмертья…
До самых летейских верховий
