Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1924-1927"
Автор книги: Марина Цветаева
Жанр:
Эпистолярная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Париж! – Как далеко! – Другая жизнь. (Нашу Вы знаете.) И сейчас не мыслю себя в ней. А прелестная была та весна на Смихове! Наша гора, прогулки под луной, Пасха (помните мою злость'?!). Эту гору и весну я чувствую, как свою последнюю молодость, последнюю себя: «Denn dort bin ich gelogen, wo ich gebogen bin!» {68}. И – точно десять лет назад. Невозвратно.
_____
Ах, деньги! Были бы, приехали бы, – я не для того, чтобы ухаживать, обойдусь – для того, чтобы напомнить мне о том, кто я, просто посмеяться вместе! Начинаю убеждаться, что подходящая женщина такая же, если не большая, редкость, чем подходящий мужчина. – Сколько их вокруг меня и никого!
Мечтаю о Карловом Тыне [305], но и он недоступен: кормлю через 2 часа (мало молока и дольше мальчик не выдерживает) – не обернешься.
_____
Но, в общем, очевидно, я счастлива. Все это дело дней. И всегда передо мной Соломонов перстень: «И это пройдет» [306].
Целую нежно Вас и Адю. Сердечный привет Оле и Наташе. Пишите, но не приезжайте в Прагу ни из-за Самойловны, ни из-за меня.
МЦ.
Впервые – НП. С. 130–136. СС-6. С. 719–723. Печ. по СС-6
20-25. A.A. Тесковой
Вшеноры, 15-го февраля 1925 г., воскресенье
Милая Анна Антоновна,
Посылаю Вам для женского журнала свой «Вольный проезд» [307]. Прочтите и подумайте, подойдет ли для женского журнала. Если да и найдется переводчик, очень хотела бы хотя бы письменно с ним сообщиться. Пусть бы мне прислал список не совсем ясных слов и выражений (язык народный) – я бы пояснила.
А не взялись ли Вы сами перевести? С Вами бы наверное столковались. Сейчас, после лежания, очень ослабли глаза, поэтому посылаю уже напечатанное. – Не играет роли?
_____
Сегодня целый день в Вашем халате. Приятное ощущение простоты, чистоты и теплоты. Поблагодарите от меня еще раз Вашу милую маму и пожелайте ей здоровья и хорошего лета.
Детские вещи очаровательны, особенно рубашечки. Теперь нужен рост, чтобы их заполнить.
А пирожные – напрасное баловство, никогда не привозите, пусть это будет в последний раз, в честь Георгия.
Целую Вас нежно.
М.Ц.
P.S. Как Вам понравилась статья С<ергея> Я<ковлевича> «Церковные люди и современность»? [308]
А чехи тоже забывают! В этом я убедилась тотчас после Вашего ухода: в углу на ящике серый чемодан. Или только побывавшие в России?
Впервые – Československá rusistika. Praha. 1962. № 1. С. 49 (публ. В. Морковина) (с купюрами); Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 30 (с купюрами). СС-6. с. 337 (с купюрами). Печ. полностью по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 18–19.
21-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 19-го февраля 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вот письмо для Б<ориса> П<астернака>. Положите его, пожалуйста, в конверт, с надписью:
Борису Пастернаку, без свидетелей.
Человеку, который повезет, сообщите, на всякий случай, его домашний адрес:
Москва, Волхонка 14
(Тотчас же перепишите его себе на стенку, а то листочек легко затерять.) Лучше всего было бы передать на каком-нибудь литературном вечере, вообще, узнать, где он бывает. М<ожет> б<ыть> он служит, – тогда на службу. Все это можно узнать в Союзе писателей или поэтов.
_____
17-го ночью, от разрыва сердца, умер Кондаков. А сегодня, 19-го, С<ережа> должен был держать у него экзамен.
Ближайшие ученики в страшном горе. Вчера С<ережа> с еще одним через весь город тащили огромный венок. Недавно был его юбилей – настоящее торжество. При жизни его ценили, как – обыкновенно – только после смерти. Черствый, в тысячелетиях живущий старик был растроган. Умер 80-ти лет. Русские могилы в Праге растут. Это славная могила.
Умер почти мгновенно: «Задыхаюсь!» – и прислушавшись: «Нет, – умираю». Последняя точность ученого, не терпевшего лирики в деле.
Узнав, – слезы хлынули градом: не о его душе (была ли?), о его черепной коробке с драгоценным, невозвратимым мозгом. Ибо этого ни в какой религии нет: бессмертия мозга.
С<ережа> уже видел его: прекрасен. Строгий, чистый лик. Такие мертвые не страшны, страшна только мертвая плоть, а здесь ее совсем не было.
Я рада за него: не Берлин, не Париж – славянская Прага. И сразу: умираю. С этим словом умер и Блок.
_____
Я рада, что вы с Адей его слышали. Он останется в веках. О себе: чувствую себя средне. Мало сплю – ночью не всегда удается, днем не умею, не гуляю – мальчик еще мал, и нет коляски – и, вообще, некоторая разбитость, более душевная, чем внешняя. Прислуги нет: предлагали даму из Константинополя, но я сейчас слишком издергана, чтобы выносить присутствие чужого человека в таких тесных пределах. А приходящей на утренние часы не найти. Вечером же – С<ережа>, уют, Диккенс, не хочу, чтобы мыли пол. Пока обхожусь. Будет коляска будем уходить гулять, мальчик будет расти, все обойдется.
И – тяжесть так тяжесть! А то: прислуга, относительная свобода, я не вправе буду быть несчастной. Право на негодование не этого ли я в жизни, втайне, добивалась?
_____
Вчера С<ережа> отослал Вам деньги. Ради Бога, напишите, дошли ли те, через оказию Кати Р<ейтлин>гер? Мне это необходимо знать. – И сколько. Если что-нибудь будут предлагать для мальчика, берите только платьица (ни одного) и штаны (ни одних). Разумеется – для младенческого возраста. (Есть такие штаны конвертиком, углом.) Кофточек и пеленочек у него достаточно. Есть даже вязаная куртка, прекрасная, года на три, и башмачки.
Мне подарили чешский халат (по чести – капот, расскажите Аде – оценит!) «бумазейковый» – кирпичный, с сиреневыми лилиями. В нем и сплю. И несколько рубашек, – тонких, как вздох, и как он же недолговечных. А Ваша желтая всё служит!
_____
Целую нежно. Не забудьте ответить по поводу тех денег, с оказией. Ведь необходимо выяснить.
Огромное спасибо за Б<ориса> П<астернака>.
МЦ.
Впервые – НП. С. 136–139. СС-6. С. 723–724. Печ. по СС-6.
22-25. Е.А. Ляцкому
Вшеноры. 23-го февраля 1925 г.
Дорогой Евгений Александрович,
– Выручайте! —
17-го февраля, во вторник, умер Никодим Павлович Кондаков (смерть замечательная, при встрече расскажу) [309], а 18-го в среду С<ергей> Я<ковлевич> должен был держать у него экзамен [310]. Узнав, я, несмотря на горе по Кондакову, сразу учла трудность положения и посоветовала С<ереже> обратиться к Вам. Он же, по свойственному ему донкихотству, стал горячо возражать против устройства своих личных дел в такую минуту («что значат мои экзамены рядом со смертью Кондакова» и т.п.).
Поэтому, беря на себя неблагодарную роль Санчо-Пансы [311], действую самостоятельно и сердечно прошу Вас подписать ему экзаменационный лист, который прилагаю. Остальной минимум (греческий, Нидерлэ [312]) сдан блестяще.
– Суждено Вам быть благодетелем моего семейства! —
Не удивляйтесь незаполненности экзам<енационного> листа, – боюсь напутать с точным названием Вашего курса [313] и чешской орфографией.
Сердечный привет и – заранее – благодарность.
МЦ.
Адр<ес>: Všenory, č
Впервые – Моя Москва (1991, авг.). Публ. Е. Ванечковой. СС-6. С. 782–783. Печ. по СС-6.
23-25. A.B. Черновой
Вшеноры, 24-го февраля 1925 г.
Дорогая Адя,
Тщетно стараюсь узнать у О<льги> Е<лисеевны>, получили ли вы доплату за январское иждивение. Деньги были посланы через знакомую Кати Р<ейтлин>гер, она должна была не то передать, не то переслать их. Цифра, помнится, 70, сейчас не помню, крон или франков. (Можно установить. Думаю – франков.) Пишу об этом О<льге> Е<лисеевне> уже третий раз – и безответно. Если деньги не дошли, взыщу с Кати, или с дамы, – пусть О<льга> Е<лисеевна> не думает, что пропажа отзовется на мне: из-под земли достану!
Второе: безотлагательно – открыткой – сообщите мне имя-отчество Розенталя [314]. Не могу (неприлично!) просить о помощи, не зная, как зовут. Я бы не дала, к чертям послала.
Прочли ли мою «Полотёрскую» в В<оле>Р<оссии>? «Мо́лодец» выходит «на днях». Пришлю Вам Вашего собственного [315]. У Али к нему – чудесные иллюстрации, вообще начинает рисовать хорошо.
«Мальчик Георгий» [316] похож на того, спящего, – помните в Кинской заграде [317] в этнограф<ическом> отделении, где набитые лошади? Тоже спит в корзинке. Коляска, обещанная волероссийцами, что-то не едет и «мальчик Георгий» (помните Шебеку? [318] если не читали, О<льга> Е<лисеевна> пояснит) похож на Моисея [319].
_____
О смерти Кондакова я уже писала. Совпадение: в вечер дня его смерти (умер ночью) к нему пришли родственники {69} покойного проф<ессора> Андрусова [320] с просьбой выбрать для памятника крест. Старик долго выбирал и наконец остановился на восхитительном византийском. – «Вот – крест! Когда я умру, поставьте мне такой же».
Умер через несколько часов.
Теперь дело за деньгами. Ученики (небольшая группа верных, в том числе и С<ережа>) сами хотят ставить. Несли его гроб на плечах через весь город, С<ережа> впереди – хоругвь, такую тяжелую, что пришлось нести на плече, как винтовку. Одному, очень сдержанному, на кладбище сделалось дурно. Увезли.
_____
Помните лекцию на франц<узском> языке? Медлительность и точность речи? Странное слово «скарамангий»? (визант<ийская> одежда). Дрожащие руки его ученика Беляева [321], зажигавшего волшебный фонарь? Скачущие картины?
И – потом или до? – еврейское кладбище, на котором мы – были или не были? И весь тот туманный день?
Где сейчас Кондаков? Его мозг. (О бессмертии мозга никто не заботится: мозг – грех, от Дьявола. А может быть мозгом заведует Дог?)
Иногда вижу чертей во сне, и первое ласкательное Георгия – чертенок.
Целую Вас, милая Адя, не забудьте ответить на мои вопросы. С<ережа> затонул в экзаменах, всплывет – напишет.
МЦ.
Впервые – НП. С. 145–147. СС-6. С. 668–669. Печ. по СС-6.
24-25. A.A. Тесковой
Вшеноры, 26-го февраля 1925 г.
Дорогая Анна Антоновна,
Пе-лёнки на-шлись!!! (Извещение из Пильзена). Но я их еще не видела, – потребовали опись, никто не знал, M
Теперь я смогу ответить доктору. Больше всего меня угнетало во всем этом злоключении – что я выгляжу невежей. Но, помимо лирического удовлетворения, очень радуюсь вещам, верней: вещественности.
Спасибо за заботу о моей рукописи, но к этому № женского журнала я уже все равно опоздала [323]. – Вы говорили, к 8-му, нужно выбрать, переписать, перевести. Пришлю, или – надеюсь – передам Вам для следующего №, может быть вместе выберем.
А если устроите «Вольный проезд» в Cest'y [324] – большое спасибо, я знаю этот журнал, – производит прекрасное впечатление.
_____
Георгий растет. Ведем с ним длительные беседы, причем говорю и за себя и за него, – и уверяю Вас – не худший метод беседы! (Приучена к нему своими мужскими собеседниками.)
«Воля России» поднесла ему чудесную коляску – царскую! – (в моих устах наибо́льшая похвала, – не в их!). Если увидите Слонима [325], передайте ему (сторонне, не от меня) мое восхищение: я не умею благодарить в упор, так же, как не умею, чтобы меня благодарили, – боюсь, что они все сочтут меня бесчувственной.
_____
До свидания, надеюсь – до скорого. Приезжайте, – я всегда дома.
М.Ц.
P.S. Главное забыла: есть прислуга – приходящая – родом из Теплитца. Приходит ежедневно на три часа. Говорим с ней про Бетховена (Toeplitz, Beethovenhaus {70}) [326].
Впервые – Československá rusistika. Praha. 1962. № 1. С. 49 (публ. В. Морковина) (с купюрой): СС-6. С. 338 (с купюрой). Печ по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 19–20.
25-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 29-го февраля 1925 г. [327]
Дорогая Ольга Елисеевна.
Мое письмо с письмом П<астерна>ку Вы уже получили и уже знаете, что мальчик – Георгий. Ваши доводы – мои, и мои Ваши: дословно. Есть у Волконского точная формула (говорит о упраздненном пространстве в музыке и, сам не зная, о несравненно большем): «Победа путем отказа» [328], – Так вот. – Мальчик – Георгий (NB! Это Вам ничего не напоминает? Маль-чик Ге-ор-гий? [329] Шебеку [330], которая водила царских псов гулять, не она водила, автор записок, нянька, а «злая Шебека» была ее врагиней и потому участвовала в 1-ом марте [331]. «Государынина Ральфа и государева Ральфа» – в день убийства – помните?)
Итак, мальчик – Георгий, а не Борис, Борис так и остался во мне, при мне, в нигде, как все мои мечты и страсти. Жаль, если не прочли моего письма к Б<орису> П<астернаку> (забыла напомнить) – вроде кристаллизированного дневника – одни острия – о Лилит [332] (до – первой и нечислящейся, пра-первой: мне!) и Еве (его жене и всех женах тех, кого я «люблю», – NB! никого не любила кроме Б<ориса> П<астернака> и того дога) – и моей ненависти и, чаще, снисходительной жалости к Еве, – еще о Борисе и Георгии, что Борис: разглашение тайны, приручать дикого зверя – Любовь (Барсик, так было, было бы уменьшительное), вводить Любовь в семью, – о ревности к звуку, который будут произносить равнодушные… И еще – главное – что, назовя этого Георгием, я тем самым сохраняю право на его Бориса, него Бориса, от него – Бориса – безумие? – нет, мечты на Будущее.
И еще просила любить этого, как своего (больше, если можно!), потому что я не виновата, что это не его сын. И не ревность, ибо это не дитя услады.
И, в конце, жестом двух вздетых рук:
«Посвящаю его Вам, как божеству».
_____
С Б<орисом> П<астернаком> мне вместе не жить. Знаю. По той же причине, по тем же обеим причинам (С<ережа> и я), почему Борис не Борис, а Георгий: трагическая невозможность оставить С<ережу> и вторая, не менее трагическая, из любви устроить жизнь, из вечности – дробление суток. С Б<орисом> П<астернаком> мне не жить, но сына от него я хочу, чтобы он в нем через меня жил. Если это не сбудется, не сбылась моя жизнь, замысел ее. С Б<орисом> П<астернаком> я говорила раза три (жуткое слово, сейчас, Али: «Ешьте сердце!» Дает шоколадку, уцелевшую еще с Рождества) – помню наклон головы, некую мулатскую лошадиность – конскость лица, глухость голоса. – Георгий проснулся и пока прерываю. —
_____
Мальчику три недели. Хорошо прибавляет, тих, очень милое личико, с правильными чертами, только подбородок в Катю Р<ейтлин>гер – вострый. Пока не прикармливаю. Окружена хором женщин, неустанно вопящих: «Кормите! кормите! кормите!» Будь я на 10, а м<ожет> б<ыть> и на 5 л<ет> моложе, я бы послала их всех к чертям (моими усилиями уже заселена немалая часть ада!) и назло прекратила бы кормежку. Но мальчик не виноват – и так хорошо ведет себя. Впечатление, что старается сделать мне честь.
Дорогая Ольга Елисеевна, умоляю, ничего ему не покупайте, его младенчество всецело обеспечено, никогда ни у Али, ни у Ирины не было такого приданого. Подождите год, – платьиц. И еще года два – штанов. А то все эти мелочи так преходящи, все равно придется передаривать, – жаль.
_____
О своей жизни: мало сплю – когда-нибудь напишу об этом стихи – не умею ни ложиться рано, ни спать днем, а мальчик нет-нет да проснется, пропоется, – заснет – я разгулялась, читаю, курю. От этого днем повышенная чувствительность, от всего – и слезы, сразу переходящие в тигровую ярость. Мальчик очень благороден, что с такого молока прибавляет. Чистейшая добрая воля.
Но еще зимы во Вшенорах не хочу, не могу, при одной мысли – холодная ярость в хребте. Не могу этого ущелья, этой сдавленности, закупоренности, собачьего одиночества (в будке!). Все тех же (равнодушных) лиц, все тех же (осторожных) тем. Летом – ничего, будем уезжать с Георгием в лес, Аля будет стеречь коляску, а я буду лазить. А на зиму – решительно – вон: слишком трудна, нудна и черна здесь жизнь. Либо в Прагу, либо в Париж. Но в Прагу, по чести, не хотелось бы: хозяйки, копоть – и дорогой [333], который несомненно заявится на третий день после переезда и которому я, по малодушию, «прощу». И французского хотелось бы – для Али. А главное, в Париже мы жили бы, если не вместе, то близко. Вы так хорошо на меня действуете: подымающе, я окружена жерновами и якорями.
«J'etais faite pour être très heureuse, – mais
Pourquoi dans ton oeuvre terrestre
Tant d'élénments – si peu d'accord?..» {71}
(У Ламартина – céleste {72}, a весь вопль – башкирцевский) [334].
_____
Почему никогда не упоминаете о Невинном? Неужели не видитесь? (Удивляюсь ему, а не Вам.) Знает ли, что у меня сын и как встретил? Наверное: «А у меня тоже сын, даже – два, – и знаете – (с гордостью) – не в пеленках, а в университете». (Расскажите Аде.)
_____
Из волероесийцев никого, кроме М<аргариты> Н<иколаевны>, не видела. Л<ебеде>в в Париже. «Дорогой», поздравив заочно элегантной коробкой конфет (Але везет!), немотствует. Да, все мужчины (если они не герои, не поэты, не духи – и не друзья!) вокруг колыбели новорожденного в роли Иосифа [335]. Прекрасная роль, не хуже архангельской, но люди низки и боятся смешного. Роль, с которой так благородно справился Блок.
_____
Прошение Р<озен>талю. Приложу. М<ожет> б<ыть> прошение, м<ожет> б<ыть> просто письмо. Не зная человека, трудно. (Убеждена, что знаю все слова, на всякого – слово!) Не хотелось бы петь Лазаря, он ведь все знает наперед, хорошая у него, должно быть, коллекция автографов! Если бы Р<озен>таль дал, переехала бы в Париж к 1-ому октября, – Георгию было бы 8 мес<яцев>, не так трудно. Постаралась бы (между нами) сохранить и чешскую стипендию.
Думаю о Вашем хроническом безденежьи и терзаюсь теми несчастными ста кронами. Столько раз обещала и все еще не шлю. Совсем было уже отложила, но мне за время моего лежанья надавали множество простынь, встала – ни следу, должно быть угольщица унесла в леса, теперь нужно возмещать. Больше о них (ста) писать не буду, – стыдно, вспомните мальчика и волка:
Wer einmal lügt, dem giauot man nicht
End wenn er auch die Wahrheit spricht. {73} [336]
Писать не буду, но знайте, что помню и что с первой возможностью вышлю.
Бальмонт. – Бедный Бальмонт! Как Вы его прекрасно поняли! Самоупивающаяся, самоопьяняющая птица. Нищая птица, невинная птица и – бессмысленная птица. Стихи точно обязывают его к бессмыслию, в стихах он продышивается. От безмыслия к бессмыслию, вот поэтический путь Б<альмон>та и прекрасное название для статьи, которой я, увы, не смогу написать, ибо связана с ним почти родственными узами.
Итак – новое увлечение? Рада, что еврейка. Не из московской ли Габимы? [337] И, попутная мысль: будь Дон-Жуан глубок, мог ли бы он любить всех? Не сеть ли это «всех» неизменное следствие поверхностности? Короче: можно ли любить всех трагически? (Ведь Дон-Жуан смешон! писала об этом Б<орису> П<астернаку> [338], говоря об его вечности.) Казанова? Задумываюсь. Но тут три четверти чувственности, не любопытно, не в счет – я о душевной ненасытности говорю.
Или это трагическое всех, трагедия вселюбия исключительное преимущество женщин? (Знаю по себе.)
Хороший возглас, недавно, Али: «Он мужчина, и потому неправ». (Перекличка с брюсовским: «Ты женщина – и этим ты права» [339], – которого она не знает.)
_____
Деловое: сообщите мне тот час же открыткой имя-отчество Розенталя. Просить, не зная, как зовут – на это я неспособна. Напишу и письмо и прошение, прочтете – выберете. Только, ради Бога, ответьте тот час же, сегодня запрашиваю об этом же С<ло>нима.
МЦ.
<Приписка на полях:>
Получили ли деньги через Катину оказию? Доплату за янв<арское> иждивение? Что-то вроде 70-ти.
Впервые – НП. С. 139–144. СС-6. С. 724–728. Печ. по СС-6.
26-25. Л.М. Розенталю
<До 7-го марта 1925 г.>
Попытка письма к Розенталю (по совету О.Е.Черновой) [340]
Многоуважаемый Леонид Михайлович,
Я ничего не знаю о Вас, кроме Вашего имени и Вашей доброты. Вы же обо мне еще меньше: только имя.
Если бы я по крайней мере знала, что Вы любите стихи – моя просьба о помощи была бы более оправдана: так трудна жизнь, что не могу писать, помогите. Но если Вы стихов – не любите?
Тем не менее, вот моя просьба: нуждаюсь более чем кто-либо, двое детей (11 л<ет> и 6 недель), писать в настоящих условиях совершенно не могу, не писать – не жить.
Если можно, назначьте мне ежемесячную ссуду, ссуду – если когда-нибудь вернется в России прежнее, и субсидию – если не вернется.
(Про себя: знаю, что не вернется!)
Деньги эти мне нужны не на комфорт, а на собственную душу: возможность писать, то есть – быть.
Могла бы ограничиться официальным прошением, но Вы не государство, а человек <фраза не окончена>
_____
Руки – чтоб гривну взымать с гроша… [341]
(Очевидно, ассоциация с Розенталем – кстати, ловцом жемчуга (NB! чужими руками) и, кстати, естественно мне никогда ничего не ответившим.)
Впервые – HCT. С. 345. Печ. по тексту первой публикации.
27-25. O.E. Колбасиной-Черновой
Вшеноры, 7-го марта 1925 г.
Дорогая Ольга Елисеевна,
Вот письмо к Р<озен>талю. Прочтите и дайте прочесть Карбасниковой (второй Самойловне). И решите вместе. Могу, конечно, написать и прошение (Вы же знаете, как я их мастерски пишу!), но очень противно, – не настолько, однако, чтобы из-за благородства провалить все дело. Если письмо сомнительно, не давайте. (Жив и свеж еще в моей памяти пример кн<язя> В<олкон>ского! [342])
Если Р<озенталь> человек – он поймет, если он государство (т.е. машина) – нужно прошение. Пусть Адя тотчас же черкнет открыточку.
Если (сплошное сослагательное!) письмо будет передавать К<арбаснико>ва, попросите ее, пусть красноречиво расскажет о моем земном быту: грязи, невылазности, скверном климате, Алиной недавней болезни, – о всех чернотах. Это не будет стоить ей ни копейки, а мне может принести многое. Пусть она поет Лазаря, – я не хочу.
(Ах, если бы Р<озенталь> в меня влюбился! – Он, наверное, страшно толстый. – После всех танцовщиц – платонической любовью – в меня! Я бы написала чудесный роман: о любви богатого и бедной (обратное не страшно: богатая ради или из-за бедного сама станет бедной, мужчины легко идут на содержание!) – о любви богатого к бедной, еврея к русской, банкира – к поэту, сплошь на антитезах. Чудесный роман, на к<отор>ом дико бы нажилась, а Р<озенталь> к этому времени бы обанкротился, и я бы его пригрела. – А? —)
Одновременно с запросом Аде запросила М<арка> Л<ьвовича> и вот ответ: «Р<озен>таля зовут Леонард. Это все, что я знаю» и мой ответ: «Спасибо за имя Р<озента>ля, но без отчества оно мне не годится.» («Милый Леонард? Леонард Богданович?» NB! Все дети без отчества в Рязанской губ<ернии> – Богдановичи!) Кроме того, так зовут Дьявола. (Мастер Леонард.) – Знает ли он, что так зовут Дьявола? На шабашах. Если не знает – когда подружусь – расскажу. Я непременно хочу с ним подружиться, особенно если ничего не даст.
Адина кукла волшебна: олицетворение Роскоши, гостья из того мира, куда нам входу нет – даже если бы были миллионы! Это – роскошь безмыслия (бессмыслия). Нужда (думаю об Аде и кукле, о себе и кукле, о мысли и кукле) должна воспитывать не социалистов, так сильно хотящих, а – но такого названия нет – ничего здесь не хотящих: отступников от мира сего. Розовая кукла – и не розовая Адя, в мягких тонах – диккенсовская тема, в резких – тема Достоевского. И, внезапный отскок: а ведь из-за таких кукол стреляются! И, Р<озент>аль никогда не влюбится в меня.
Сильнее души мужчины любят тело, но еще сильнее тела – шелка на нем: самую поверхность человека! (А воздух над шелком – поэты!)
И платочек прелестный – павлиний. Георгий уже в присланном чепце, рубашечка еще велика, подождет.
Еще ни разу не гулял, – проклятый климат! Мы потонули в грязи. На час, полтора ежедневно уходим с Алей за шишками или хворостом, – унылые прогулки. Небо неподвижное, ручьи явно-холодные. Сырость, промозглость. Ни просвета.
Эту зиму я провела в тюрьме, – пусть, по отношению к Чека – привилегированной, – все равно тюрьма. Или трюм. Бог все меня испытывает – и не высокие мои качества: терпение мое. Чего он от меня хочет?
Целую Вас и Адю. Не теряйте письма, которое (по словам Ади) мне пишете.
МЦ.
P.S. Очень прошу Адю написать мне тотчас же, подошло ли письмо Р<озента>лю? Относительно халата Невинный бредит, вразумите его, что ОН (и Редакция) мне подарили коляску.
Впервые НП. С. 147–149. СС-6. С. 728–730. Печ. по СС-6.
28-25. В.Ф. Булгакову
Вшеноры, 11-го марта 1925 г.
Дорогой Валентин Федорович.
Дай Бог всем «коллегиям» спеваться как наша! С выбором второго стиха Р<афаль>ского («устали – стали») вполне согласна, это лучший из остающихся, хотя где-то там в серединке – не помню где – что-то и наворочено. Стихи Бржезины [343] берите какие хотите, – вполне доверяю выбору Вашему и Сергея Владиславовича. – И затяжной же, однако, у нас сборник! Не успеет ли до окончательного прекращения принятия рукописей подрасти новый сотрудник – мой сын?
Очень рада буду, если когда-нибудь заглянете в мое «тверское уединение» (стих Ахматовой) [344], – мне из него долго не выбраться, ибо без няни. Серьезно, приезжайте как-нибудь, послушаете «на лужайке детский крик» [345], погуляем, поболтаем. Только предупредите.
Шлю Вам сердечный привет.
МЦ.
Впервые – ВРХД. 1991. № 161. С. 193 (публ. Д. Лерина). СС-7. С. 8. Печ. по СС-7.
29-25. И.Ф. Каллиникову
Вшеноры, 11-го, марта 1925 г.
Дорогой Иосиф Федорович,
Спасибо за привет. «Мо́лодца», конечно, получите, – дай только Бог вытянуть у «Пламени» побольше авторских! Но почему до сих пор не вышел, и в чем последний камень преткновения? [346]
Когда думаю о настоящем призвании и настоящем вдохновении, всегда вспоминаю Вас и Ваш труд, хотя темы Ваши мне зачастую чужды [347].
Посади Вас на остров [348] – Вы тоже писали бы: пальцем по песку [349] или просто вслух, на ветер [350].
Это – высшая марка, и только это и есть – призвание. Остальное – баловство.
Сердечный привет.
М.Цветаева.
Впервые – Вшеноры, 2000. С. 54 (публ. и коммент.е. Лубянниковой). Печ. по указанному тексту.
30-25. Ф. Кубке
Вшеноры, 14-го марта 1925 г.
Многоуважаемый Доктор,
У меня из своих вещей – далеко не всё. Посылаю Вам, что́ имею: «Метель», «Фортуну» (пьеса), «Психею», «Царь-Девицу», «Ремесло», отдельные стихи, напечатанные в газетах, и два прозаических отрывка из неизданных московских записей: «Вольный проезд» и «Чердачное» [351]. Если Вам любопытна последовательность вещей – вот [352]:
В МОСКВЕ:
«Вечерний альбом» (1911 г.)
«Волшебный фонарь» (1912 г.)
«Юношеские стихи» (неизданные) 1912–1916 г.
«Версты» кн<ига> I (Госиздат) 1916–1921 г.
«Версты» кн<ига> II (неиздана) 1916–1921 г.
«Царь-Девица» (Берлин, Эпоха) время написания 1920 г.
«Ремесло» (Берлин, – Геликон) <время написания> 1921 г.-1922 г.
«Психея» (Берлин, Гржебин) сборник
«Романтика» (выйдет в «Пламени». Пьесы: «Метель», «Приключение», «Фортуна», «Феникс») {74}
_____
В ЧЕХИИ:
«Мо́лодец» – поэма (на днях выходит в «Пламени»)
«Тезей» – пьеса – (ненапечатана)
«Умыслы» – след<ующая> книга стихов после «Ремесла» – 1922 г. – 1925 г. (неиздана)
Проза:
«Земные приметы» (книга московских записей, 1917 г. – 1921 г.) – неиздана, отдельные отрывки печатались в «Днях» («Чердачное»), в «Воле России» (рождественский № 1924 г.) и «Вольный проезд» («Совр<еменные> Записки»)
«Световой ливень» (статья о Борисе Пастернаке – Берлин, Эпопея)
«Кедр» (о книге Волконского «Родина», сборник «Записки наблюдателя» – Прага. 1924 г.)
_____
Всё, что я Вам посылаю – единственные экземпляры. «Метели» у меня нет даже в черновике, – приехав из России восстановила по памяти [353].
«Мо́лодца», который выйдет на днях, Вам с удовольствием подарю.
Шлю привет Вам, Вашей милой жене и сыну. Как назвали? Мой – Георгий.
Марина Цветаева.
Впервые Českosluvenská rusistika. Прага. 1962. № 1. С. 50–51 (с купюрами). Публ. В.В. Морковина. СС-7. С. 24. Печ. впервые полностью по копии с оригинала, хранящегося в РГАЛИ (Ф. 1190. он. 3, ед. хр. 134).
31-25. Б.Л. Пастернаку
<20–22 марта 1925 г.>
Б<орис> П<астернак>, когда мы встретимся? Встретимся ли? Дай мне руку на весь тот свет, здесь мои обе – заняты! [354]
Б<орис> П<астернак>, Вы посвящаете свои вещи чужим – Кузмину и другим, наверное [355]. А мне, Борис, ни строки. Впрочем, это моя судьба: я всегда получала меньше, чем давала: от Блока – ни строки, от Ахматовой – телефонный звонок, который не дошел, и стороннюю весть, что всегда носит мои стихи при себе [356], в сумочке, – от Мандельштама – несколько холодных великолепий о Москве [357], от Чурилина – просто плохие стихи [358], от С.Я. Парнок – много и хорошие [359], но она сама – плохой поэт, а от Вас, Б<орис> П<астернак>, – ничего. Но душу Вашу я взяла, и Вы это знаете.
Впервые – HCT. С. 345. Печ. по: Души начинают видеть. С. 107–108.
32-25. A.B. Черновой
Вшеноры, 1-го апреля 1925 г.
Дорогая Адя,
Из всех девочек-подростков, которых я когда-либо встречала, Вы – самая даровитая и самая умная. Мне очень любопытно, что из Вас выйдет. Дарование и ум – плохие дары в колыбель, особенно женскую, – Адя, хотите формулу? Все, что не продажно-платно, т.е. за все, что не продаешь, платишь (платишься!), а не продажно в нас лишь то, чего мы никак – ну, никак! – как портрет царя на советском смоленском рынке – несмотря на все наши желания и усилия – не можем продать: 1) никто не берет, 2) продажная вещь, как собака с обрывком веревки, возвращается. Непродажных же вещей только одна: душа.
Так вот, я думаю о Вас – и вывод: Вы, конечно, будете человеком искусства – потому что других путей нет. Всякая жизнь в пространстве – самом просторном! – и во времени – самом свободном! – тесна. Вы не можете, будь у Вас в руках хоть все билеты на все экспрессы мира – быть зараз и в Конго (куда так и не уехал монах) и на Урале и в Порт-Саиде. Вы должны жить одну жизнь, скорей всего – Вами не выбранную, случайную. И любить сразу, имея на это все права и все внутренние возможности, Лорда Байрона, Генриха Гейне и Лермонтова, встреченных в жизни (предположим такое чудо!), Вы не можете. В жизни, Аденька, ни-че-го нельзя, – nichts {75} – rien {76}. Поэтому – искусство («во сне все возможно»). Из этого – искусство, моя жизнь, как я ее хочу, не беззаконная, но подчиненная высшим законам, жизнь на земле, как ее мыслят верующие – на небе. Других путей нет.
Знаю по себе, что как только пытаюсь жить – срываюсь (всегда пытаюсь и всегда срываюсь!). Это ведь большой соблазн – «наяву»! И никакой опыт – меньше всего собственный! – не поможет. Поэтому, когда Аля, спохватившись, что ей уже 11 ½ лет, просит меня самой выбрать ей жениха, отвечаю: «L'unique consolation (contentement) d'avoir fait une bêtise est de l'avoir faite soi-même» {77} (слишком громоздко по-русски, иные вещи на ином языке не мыслятся) – поэтому пусть жениха выбирает сама. Аля, впрочем, объявила, что кроме как за Зигфрида (Нибелунги) ни за кого не выйдет замуж, а так как Зигфрида не встретит… (Пауза:) – «Но старой девой тоже нельзя…»
_____
Вше-норы. Крохотный загон садика с беседкой, стоящей прямо в навозе (хозяин помешался на удобрениях). В беседке, на скамье, отстоящей от стола на три метра – писать невозможно – я. Рядом коляска, в которой под зелеными занавесками – Барсик. (Уцелело от Бориса [360].) Комната, где он провел два первых месяца своей жизни, так темна, что д<окто>р запретил под каким бы то ни было видом выносить его на волю с открытым лицом: немедленное воспаление глаз. Но он так умен, что на воле их и не раскрывает. В этом загоне коротаем дни. Прогулки с коляской трудны, никуда нельзя, – «comme un forçat, attaché á sa brouette» {78}, предпочитаю на руках. (Уже излазили с ним – моим темпом! – немалое количество холмов.) Нигде не бываю. Заходят – Ал<ександра> Зах<аровна> с Леликом [361] (Аля, при виде его, шалеет: безумные глаза и двухчасовой галоп по нашему загону), Анна Ильинична Андреева – и всё, кажется. Последняя необычайна, таких не встречала. Каждый раз новая, не узнаю и не пойму, в чем дело. Дружим – с оттенком известной грубости: взаимные толчки. Но явное внутреннее правление, с ее стороны необъяснимое. Скажите О<льге> Е<лисеевне>, что я, в своем любовании ею, была права, что нюх не обманул. Самое чудесное в ней – природа, полное отсутствие мещанства – qu'en dira-t-on {79} – и позы (того же самого). Существо, каким его создал Бог. Одаренное существо.
