Текст книги "Марина Цветаева. Письма 1924-1927"

Автор книги: Марина Цветаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Если когда-нибудь встретимся, расскажу Вам, что́ я бы делала со своим княжеством, если бы оно у меня было. (Было у моей польской бабушки.) ^[559] Что я́ бы с ним делала, не оно – со мной!

Титул – глубокая вещь, удивляюсь поверхностному, чисто-словесному – вне смыслового – отношению к нему его носителей. Говорю не о Вас, потому что Вас не знаю.

Княжество прежде всего – нимб. Под нимбом нужен – лик.

_____

Посылаю Марину стихи написаны давно, но читателю это безразлично ^[560].

Если можете, перешлите мне гонорар еще по чешскому адр<есу>. До 30-го я в Чехии. Потом мой адр<ес>:

PARIS, XIX

8, rue Rouvet

chez Mme Tchernowa

_____

До свидания.

Марина Цветаева

Очень прошу, по возможности, корректуру. (Из Брюсселя в Париж – пустяк.) Если же очень срочно, – попрошу править самолично. Как поэт, Вы знаете нестерпимость опечаток. Прошу ударений на:

У родно́го у царевича

и

Солнце среди звезд.

                      (рифма).

> означают пробелы между строчками.

Впервые – НП. С. 343–345. Печ. по СС-7. С. 26–27.

70-25. O.E. Колбасиной-Черновой

Вшеноры, 18-го Октября 1925 г., чешский праздник посвящения гуся

Дорогая Ольга Елисеевна,

Поздравьте крестника с двумя зубами сразу (в один день) и стребуйте с крестного на зубок. Быть Ремизовым (и Серафимой Павловной!) ^[561] обязывает. Шутка – шуткой, а по-моему, стребовать надо. Что́ – Вам видней. (Обезьянья грамота ^[562] – само собой, ею не отыграется!)

Муру привили оспу, длится 12 дней, сегодня, слава Богу, восьмой. Думаем выехать 27-го – 28-го, главное – деньги. Зензинов очень милым письмом обнадеживает. Квартиры у нас до 1-го. О дне выезда известю телеграммой, а Вы, тотчас же по получении письма, ответьте: на каком вокзале слезать, т.е. – будете встречать. Поезд из Праги отходит в 10 с чем-то утра. Как поедем – один Бог знает.

_____

Тотчас же после «Крысолова» (осталась одна глава) принимаюсь за статью о Кесселе ^[563]. До того мой мир, что буду писать о нем, как о себе: с той же непреложностью и убедительностью. Не читая ни одного отзыва – совершенно свободна. Да – прочти всё – мой упор все равно другой. Убеждена, что напишу о нем абсолютно. Только вчера поставила вместе с ним последнюю точку «Les Rois aveugles» ^{129}. Знаю, что ему нужно писать дальше. Передайте, если встретится, мой привет и радость встречи с ним. Думаю, он вне нищеты мужского и авторского тщеславия.

_____

Паспорт и виза есть. Как в Париже с молоком? Муру ежедневно необходим литр. Вернувшиеся из экскурсии говорят, что с молоком сложно, – только сливки. Очень попрошу Вас, дорогая Ольга Елисеевна, ко дню нашего приезда (будете знать) по возможности молочное дело наладить. Ничего, кроме молочного, есть не хочет, – сопротивляется.

Все новости – при встрече. Теперь уже мало осталось – хотя и самой не верится. Шлю привет всем.

МЦ.

– Мур приедет девятимесячным. – (1-го ноября.)

Впервые – НП. С. 198–203. СС-6. С.671. Печ. по СС-6.

71-25. A.A. Тесковой

26-го Окт<ября> 1925 г., понедельник

Дорогая Анна Антоновна.

Ради Бога – сегодня же передайте это письмо г<оспо>же Юрчиновой. Денег из Парижа до сих пор нет, ехать мне 31-го, в субботу, необходимо. Иначе я остаюсь без квартиры (1-го уже въезжают) и без провожатых (31-го уезжают в Париж г<оспо>жа Андреева с сыном). Положение трагическое.

Я прошу г<оспо>жу Юрчинову одолжить мне эту тысячу крон. 15-го ноября, на Сокольской ул<ице>, в Земгоре, у г<осподи>на Заблоцкого ^[564] она их получит. Если парижские деньги придут – получит раньше. Объясните ей, что эти деньги – верные, мое ежемесячное чешское иждивение ^[565].

Просить мне не у кого, может быть она соберет среди знакомых. За день за два (в крайнем случае в пятницу) необходимо взять билеты. Поезд уходит в субботу, 31-го, в 10 ч<асов> 45 мин<ут> с Вильсонова ^[566].

Если ничего не изменилось, завтра у Вас будет Аля. Может быть через нее уже можно будет узнать ответ.

Спасибо Вам, и Вашей матушке, и сестре за чудесный день. Я Вашу матушку не поблагодарила тогда за игру, – это не значит, что я ее не почувствовала. Ей ведь тогда не хотелось играть Шопена, а она играла, – это меня вдвойне тронуло. Пристрастие мое к Шопену объясняется моей польской кровью, воспоминаниями детства и любовью к нему Жорж Санд ^[567].

Целую Вас нежно. Убедите г <оспо>жу Юрчинову, что я не аферист и к деньгам, а главное – к просьбам о них – отношусь с отвращением. (Потому их у меня никогда нет.)

До свидания – через Алю – до завтра.

Любящая Вас

М.Ц.

Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 34–35 (с купюрами). СС-6. С. 341–342 (с купюрами). Печ. полностью по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 28. Приложение: письмо Али. Большинство писем A.C. Эфрон см. в кн.: Письма к Анне Тесковой, 2009.

72-25. O.E. Колбасиной-Черновой

26-го Окт<ября> 1925 г, понедельник

Дорогая Ольга Елисеевна,

М<ожет> б<ыть> займу деньги под иждивение. На высылке парижских настаивайте, иначе, узнав, что без них обошлась, совсем не дадут. Пусть высылают (если уже не выслали на мое) на Сережино имя: – иначе он умрет с голоду. (Уезжая, забираем все – вплоть до ноябрьского иждивения.) Зензинову же объясните, что я ввиду отъезда часто бываю в городе, и почтальон может не застать. О сроке моего выезда лучше не говорите, иначе скажут: поздно – и вовсе не пришлют.

Выезжаем, с Божьей помощью, 31-го, в субботу, в 10 ч<асов> 45 м<инут> утра.

У Мура очередные зубы и оспа, – м<ожет> б<ыть> за эти дни обойдется. Жар. Очень похудел. Ждать с отъездом нельзя, – 1-го уже въезжают в нашу квартиру, и А<нна> И<льинична> с Саввой уезжают 31-го. С ними – как в раю (условном).

Муру, очень прошу, приготовьте: литр молока, сливочн<ого> масла и обыкновенной муки белой. Как приеду – так жарить.

Колясочку Людмилы ^[568] непременно берите, пригодится. А спать одну ночь он может в нашей маленькой. Большую не берем – провоз – цена кроватки.

Итак – дай Бог – увидимся в воскресение. (О приходе поезда, пожалуйста, узнайте.)

Целую всех.

МЦ.

Впервые – НП. С. 205–206. Печ. по СС-6. С. 762.

73-25. A.A. Тесковой

Вшеноры, 28-го Окт<ября> 1925 г.

Дорогая Анна Антоновна,

Аля от Вас вернулась – как из сказки. Конечно, Ваш дом – зачарованный, жилище не трех душ ^[569], а – Души. И душам в нем – «до́ма». Остальные же пусть не ходят.

И – очаровательное внимание души к телу – спасибо за чудесный чай с таким чудесным названием и в такой чудесной обертке, за шоколад из времен Гомера ^[570], за напоминающие детство – сухари. Спасибо за всё.

Деньги беру и ими спасаюсь. Сегодня телеграмма из Парижа – раньше 12-го не могут. А ехать нужно – не все налажено, а все разлажено – разложено – жить в состоянии отъезда немыслимо.

Мур вчера сильно испугал: сильный жар, сонливость. Сегодня был доктор, предписал диезу, по сегодня ему (тьфу, тьфу не сглазить!) уже лучше – еще два дня на поправку – и авось —

Андрееву ждут, но ее все нет. Боюсь, что не дождемся.

Если в субботу не удастся – известим. Но пожелайте (верю в добрую волю) чтобы удалось. И приходите на вокзал – непременно. Если будут другие – все равно. Знайте, что Вы и Ваша семья – те полдня у Вас – лучшее, что я оставляю в Праге.

Целую нежно. Благодарность, привет и любовь всем.

М.Ц.

Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 35 (с купюрами). СС-6. С. 342 (с купюрами). Печ. полностью но: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 29.

74-25. A.B. Бахраху

Париж, 6-го ноября 1925 г., пятница

Милый Александр Васильевич,

Если свободны завтра в субботу вечером, очень рада буду Вас повидать.

Познакомитесь с моей дочерью Алей и может быть увидите моего сына Георгия.

Марина Цветаева

Впервые – Мосты. Мюнхен. 1961, № 6. С. 340–341. С исправлением неточностей – Литературное обозрение. 1991. № 10. С. 111 (публ. Дж. Малмстада). СС-6. С. 624. Печ. по СС-6.

75-25. <Андрею Седых> ^[571]

В Редакцию «Последних Новостей»

Париж, 12 ноября 1925 г.

Милостивый Государь, г<осподи>н Редактор,

Не откажите в любезности поместить в Вашей газете нижеследующее.

В № 1704 «Последних Новостей» (четверг, 12 ноября) в отделе «Календарь писателя» значится, что я приехала в Париж на постоянное жительство, редактирую журнал «Щипцы» и что в № 1 этого журнала начнет печататься афористическая повесть Степуна «Утопленник» ^[572].

1) В Париж я приехала не жить, а гостить. 2) мало того, что я журнала «Щипцы» не редактирую – такого журнала вовсе не существует 3) так же как афористической повести Степуна «Утопленник». Всю заметку, имеющую целью одурачить газету, читателя, Степуна и меня, прошу считать измышлением одного из местных остроумцев. Которого бы просила подобных шуток не повторять ^[573].

Можно шутить с человеком, нельзя шутить его именем.

Марина Цветаева

Впервые – Московские новости, 1994. № 8. 20–27 февр. (публ. Г.М. Бонгард-Левина). Печ. по СС-7. С. 45, с исправлением неточностей по копии с оригинала, храняшегося в архиве А. Седых (США).

76-25. Д.А. Шаховскому

Париж, 15-го ноября 1925 г., воскресение

Многоуважаемый Димитрий Алексеевич,

Не бойтесь: статьи никакой нет и не будет, – ограничусь краткой записью в тетрадь ^[574]. Мне, лично, такие, на лету брошенные, мысли больше дают, чем статьи: статья в потенции.

Относительно нимба и лика – остро́ и умно́, относительно барона и князя – остроумно. Нимба нет не только у барона (где уж тут! «Zigeunerbaron!») ^{130} – но и у герцога нет. А знаете почему? Князь – очень древний, древнейший, дочеловеческий титул – первый из всех – Князь Тьмы ^[575]. Отсюда, может быть, его осиянность, убедительность и прекрасность.

Вот и вся моя статья.

_____

О «Щипцах» ^[576]. – Неужели Вы поверили?! – Я – редактором журнала с таким неблагозвучным названием? (Зубоврачебные, волосяные, пр.) По-французски les tenailles – еще дает: écartelé, tenaillé ^{131} и т.д. Инквизиция, чуть ли не Иоанна д'Арк, – но по-русски – либо зубоврачебный кабинет, либо дамская парикмахерская.

От своей резкой отповеди Ремизову, по просьбе «Посл<едних> Новостей», пришлось отказаться. Опровержение же они поместили.

Ненавижу такие шутки, шуток (с собой) вообще не понимаю, в детстве кидалась предметами, ныне, увы, ограничиваюсь словесным рипостом, но всегда вредоносным и всегда мгновенным.

Шутить со мной отсутствие чутья и дурной вкус. Жаль, что их проявил именно Ремизов, весь на чутье.

В Париже – его же «информация» навряд ли останусь, мне, чтобы перейти Place de la Bastille ^{132}, нужно напрячь всю свою волю, ввиду нелегкости моей жизни излишняя «проба сил». Но месяца два еще выживу, – вечер в конце декабря, потом приедет муж (основатель журнала «Своими Путями» ^[577] – прекрасный журнал – абсолютно-благородный) – посмотрю вместе с ним Париж – настоящих, т.е. незаменимых, спутников пока нет, – а дальше? Не знаю. Если бы ему удалось достать здесь какую-нибудь работу (не шоферскую), остались бы, – после докторской работы (о византийском искусстве), к<отор>ую он на днях подает, делать ему в Праге нечего. Русским, особенно филологам, в Чехии по окончании нет ходу. Если бы прослышали про какое-нибудь место (так называемый «интеллигентный труд»), была бы Вам очень благодарна за оповещение. С журнальным и газетным делом он знаком отлично.

Пишу без всякой надежды, на всякий случай, ибо отродясь знаю, что все места (в жизни сей) уже заняты. Свободно только Царство Небесное, и там я несомненно буду первой.

_____

Мысль о творчестве и детях – прекрасна. Напишите! Только – остро́ заостряя, уточняя до крайности. И пошлите в «Своими Путями», – или мне, – я перешлю. Я в Париже их представитель.

И не только заострите – углубите. О сущности женской и мужской. Об исконной разнице. О сознательной любви (отцовстве) и инстинкте (материнстве). Об источнике творчества (подсознательном).

Напишите. Может хорошо выйти.

_____

До свидания. Вещь, по своему усмотрению, назовите «Димитрий» или «Марина». При такой связанности судеб это – одно.

МЦ.

P.S. Не знаете ли Вы кого-нибудь из сильных мира сего, в Париже, кто бы мне для вечера предоставил бесплатный зал? Есть таковой у Юсупова ^[578] и есть таковой у Малявина ^[579] (студия). Цейтлины ^[580] (т.е. Мария Самойловна) уже отказали. – «К нам она – и нам ее поэзия – не подходит». Снять зал – 600 фр<анков>. Для меня вечер – вопрос не славы, а хлеба.

Самое трудное – просить за себя. За другого бы я сумела.

Титула я не преувеличиваю, я только не хочу, чтобы его приуменьшали его носители.

Впервые – НП. С. 345–347. СС-7. С. 27–29. Печ. по СС-7.

77-25. Г.П. Струве

29-го ноября 1925 г.

Милый Глеб,

Посылаю сборник ^[581]. К сожалению. «Поэмы Конца» прочесть не успела, – м<ожет> б<ыть> есть опечатки.

Когда едет Петр Бернгардович? ^[582] И не взял ли бы он ма-аленькой посылочки для Сережи? Все сторожу́ оказию ^[583].

Привет Вам, Юлии, сонной девочке и бессонному мальчику ^[584]. Будет время, напишите и приходите.

МЦ.

Рильке необычаен ^[585]. Уже нездешние слова!

Впервые – Мосты. Мюнхен. 1968. № 13/14. С. 396–397. СС-6. С. 639. Печ. по СС-6.

78-25. Д.А. Шаховскому

Париж, 2-го декабря 1925 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

Не вините в неблагодарности – только что отправила в «В<олю> Р<оссии>» последние главы поэмы ^[586].

Теперь я – временно и очень относительно – свободна. Если хотите и не поздно, могу дать в «Благонамеренный» что-нибудь из прозы – небольшое. – Каковы сроки?

Письмо к Малявину получила. Меня трогает Ваше заочное участие. Это редко.

С вечером пока ничего не выяснено, виною отчасти я сама, – мое оттолкновение от всех житейских низостей, от унизительности всего житейского. Пережить стихи – да, написать стихи – да, прочесть стихи да, навязывать билеты на стихи – нет. И не только лично, – и заочно противно.

Пока до свидания. Рада буду, если напишете. Письмо Малявина очень послужит. – Спасибо. —

МЦветаева

Впервые – НП. С. 348–349. СС-7. С. 29. Печ. по СС-7.

79-25. A.A. Тесковой

Париж, 7-го дек<абря> 1925 г.

Дорогая Анна Антоновна,

Узнаю из письма С<ергея> Я<ковлевича>, что Вы до сих пор от нас ничего не получали. Мы написали Вам с Алей тотчас же по приезде, т.е. на второй день, с подробным описанием дороги, видов, чувств, спутников, разговоров ^[587]. О последней Чехии – мимолетной Германии – первой Франции. Обо всем.

Потом ждали ответа, потом устраивались, потом я, не отрываясь, дописывала к сроку две последние главы своей поэмы «Крысолов» («Воля России») ^[588]. Вторично написать не собралась не по отсутствию желания, но по абсолютной занятости: я в Париже месяц с неделей и еще не видела Notre-Dame! ^[589]

До 4-го декабря (нынче 7-ое) писала и переписывала поэму. Остальное – как во Вшенорах: варка Мурке каши, одеванье и раздеванье, гулянье, купанье – люди, большей частью не нужные – бесплодные хлопоты по устройству вечера ^[590] (снять зал – 600 фр<анков> и треть дохода, есть даровые, частные, но никто не дает. Так, уже три отказа.) Дни летят.

Квартал, где мы живем, ужасен, – точно из бульварного романа «Лондонские трущобы» ^[591]. Гнилой канал, неба не видать из-за труб, сплошная копоть и сплошной грохот (грузовые автомобили). Гулять негде – ни кустика. Есть парк, но 40 мин<ут> ходьбы, в холод нельзя. Так и гуляем – вдоль гниющего канала.

Отопление газовое (печка), т.е. 200 франков в месяц.

Как видите – мало радости.

Муру достали коляску (своей не взяли – и зря). Но он из нее уже вырос. Необходима кроватка, а кроваток с сеткой, как в России и Чехии, здесь нет, – сплошь металлические. Обходили весь Париж – таких не делают. Мур о металлические брусья разобьет себе голову, не куплю ни за что. А коляска мала, мелка, он все время из нее вываливается.

Сто́ит только раз расстегнуться поясу (кожаный, как у кубковского мальчика ^[592], здесь нет, – наш матерчатый, от платья) – и он кувыркнется.

И вот, просьба, дорогая Анна Антоновна, не могли бы Вы совместно с Сережей, купить где-нибудь подержанную детскую кроватку от здорового ребенка. (Новую вести нельзя и, боюсь дорого). Или, без матраса – новую, с сеткой, крепкую и не слишком маленькую. Матрас выдаст себя новизной и придется платить пошлину. С<ергей> Я<ковлевич> 15-го получает иждивение, если у него сейчас нет денег – одолжите ему. Думаю, не так дорого. Кроватку хотела бы не шаткую, не поломанную.

С<ергей> Я<ковлевич> в 20-х числах едет к нам, взял бы с собой в багаж. А то – прямо не знаю, как быть.

Еще: может быть можно было бы достать у г<оспо>жи Юрчиновой какое-нибудь темное платье мне, для вечера. Никуда не хожу, п<отому> ч<то> нечего надеть, а купить не на что. М<ожет> б<ыть> у нее, как у богатой женщины, есть лишнее, которого она уже не носит. Мне бы здесь переделали. Если найдете возможным попросить – сделайте это. Меня приглашают в целый ряд мест, а показаться нельзя, п<отому> ч<то> ни шелкового платья, ни чулок, ни лаковых туфель (здешний – «uniforme»). Так и сижу дома, обвиняемая со всех сторон в «гордости». С<ергею> Я<ковлевичу> об этой просьбе не говорите, – пишу ему, что у меня всё есть. А платье, если достанете, передайте – «посылает такая-то».

_____

Мур большой, – шесть зубов, веселый, тихий. Говорит «мама» (осмысленно) – и очень явственно: «ддда!» Ко мне очень привязан.

Целую нежно Вас, Вашу чудную маму и Августу Антоновну. Как Вы могли подумать, что мы Вам ни разу не написали?!

М.Ц.

Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 35–36 (с купюрами). СС-6. С. 342–343 (с купюрами). Печ. полностью по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 30–31.

80-25. Д.А. Шаховскому

Дорогой Димитрий Алексеевич.

Посылаю Вам свое «О благодарности» и статью молодой начинающей поэтессы – Ариадны Черновой – о моем «Мо́лодце» ^[593]. Не удивляйтесь: статьи о себе могут предлагать только писатели бесстыдные – или совсем уже отрешенные (я). Дело не в «Мо́лодце», а в пишущей.

Я и реклама еще дальше, чем я и политическая экономия, совсем далеко, не на одной земле. Просто – хорошо написано.

Просьба: тотчас же известите о судьбе и той и другой вещи. Подготовляются рождественские №№, и всюду просят прозы.

Пока до свидания, скоро увидите Алексея Михайловича ^[594], радуется поездке, как ребенок.

МЦ.

За «Благодарность» ^[595] хотела бы 100 фр<анков> – не много ведь? Я знаю, что у вас (собирательно) мало денег.

 За другое – что́ положите.

Париж, 1-го декабря 1925 г.

– Рецензий, увы, нету, да я и не умею их писать, никогда не писала. – Малявин в студии отказал.

Впервые – НП. С. 349–350. СС-7. С. 29. Печ. по СС-7.

81-25. Л.Е. Чириковой

<Между 24 ноября и 24 декабря 1925 г.> ^[596]

Дорогая Людмила Евгеньевна!

Спасибо за привет и память. И за те давние дары. Мур до сих пор ходит (NB! иносказательно) в Аленушкиной ^[597] голубой рубашечке.

Париж мне, пока, не нравится, – вспоминаю свой первый приезд, головокружительную свободу. (16 лет – любовь к Бонапарту – много денег – мало автомобилей.) Теперь денег нет, автомобили есть, – и есть литераторы, мерзейшая раса, – и есть богатые – м<ожет> б<ыть> еще <более> мерзейшая. У меня все растет ирония, и все холодеет сердце. Реально – здесь – для устройства вечера стихов. К Рождеству ждем Сережу, м<ожет> б<ыть> удается достать место, – иждивение его кончается.

Аля огромная, с двумя косами, веселая, очень гармоничная, – ни в Сережу, ни в меня. Мур чудный: 30 ф<унтов>, с ярко-голубыми главами, длиннейшими ресницами, отсутствующими бровями и проблематическими волосами. Красивые руки – пальцы сходят на нет. Будет скрипачом.

А я? Жизнь все больше и больше (глубже и глубже) загоняет внутрь, Иногда мне кажется, что это не жизнь и не земля – а чьи-то рассказы о них. Слушаю, как о чужой стране, о чужом путешествии в чужие страны. Мне жить не нравится и по этому определенному оттолкновению заключаю, что есть в мире еще другое что-то. (Очевидно – бессмертие.) Вне мистики. Трезво. Да! Жаль, что Вас нет. С Вами бы я охотно ходила вечером, вдоль фонарей, этой уходящей и уводящей линией, которая тоже говорит о бессмертии.

МЦ.

Наташе нужно в Америку. Одна сестра – замуж, другая – за океан ^[598]. А новый материк ведь не меньше человека?

Впервые – Новый журнал, 1976. № 124. С. 150–131 (с ошибочной датировкой). СС-6. С. 308–309 (с ошибочной датировкой). Печ. с исправлением по кн.: Письма к Л.Е. Чириковой-Шитниковой. С. 21.

82-25. <В Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции>

Четыреста (400) франков от «Общества помощи писателям и журналистам» ^[599] с благодарностью получила ^[600].

Марина Цветаева

11 декабря 1925 г.

Печ. впервые по копии с оригинала, хранящегося в архиве BDIC.

83-25. A.A. Тесковой

Париж, 19-го декабря 1925 г.

Дорогая Анна Антоновна,

Поздравляю Вас с наступающим Рождеством. Волшебный город – Прага: там все подарочно, все елочно. Здесь (нынче 19-ое) елкой и не пахнет, в самом настоящем смысле слова. Елка считается германским обычаем, большинство ограничивается сжиганием в (дымящем!) камине – «bûche de Noël» ^{133}.

Подарки к Новому Году, в туфлю. – И всё.

Выставки великолепны и – потому – холодны. Жалею детей, соблазняемых всеми окнами. Не отсюда ли – раннее разочарование?

С моим вечером дело, пока, не двинулось. Живу на окраине, ни с кем не вижусь, у наших хозяев у самих забот по горло. Не Париж, а Смихов, только гораздо хуже: ни пригорка, ни деревца, сплошные трубы.

Есть мечта переехать в Версаль, но от меня ничего не зависит. Кроме того, одна из дочек моей приятельницы, у которой гощу, очень озлобленна и завистлива ^[601]. Покупаю Але фартук, а она, под видом шутки: «Какие все счастливые! У всех все новое, только у меня одной…» и т.д. А у нее самой полный шкаф платьев. Просто завистливые глаза. (Завидовать – мне!)

Это, конечно, мелочь, но в такой стесненной, скученной жизни каждое лыко в строку. Ненавижу гостить.

Другое горе: нет своей комнаты ^[602]. Человек приходит ко мне – должен сидеть со всеми. Так было недавно с одной моей знакомой, приехавшей из России ^[603]. А на людях – я не я, то есть тоже я, но не основная. Врожденная воспитанность заставляет направлять разговор на общие темы, – не интересные никому. И человек меня не видит. Как я – его.

_____

Но все это частность. Самое неудобное – жизнь вообще. Не продается. То есть то́, ка́к, пока жила. Может – быть – на Востоке, но на Востоке мне не бывать.

Ах, как надоело каждое утро вставать – и еще так рано!

Муру – 10½ месяцев. Шесть зубов, волосы подросли. Немножко стоит, но не твердо, он вообще не торопится. (Аля говорит: «медленно, но верно!»). Ходит в чудном белом вязаном платьице и коричневых башмачках – подарки г-жи Кратохвиловой ^[604]. – Вы ее не знаете? – Получила вещи с оказией, страшно трогательно.

_____

Очень много работаю. Только что сдала в «Дни» и «Последние новости» рождественскую прозу ^[605]. Просмотрите рождественские номера.

_____

24-го ждем С<ергея> Я<ковлевича>. Хочу, чтобы по крайней мере ему Париж пошел в прок. Ведь есть, что́ поглядеть!

Не была даже в Notre-dame – не с кем (одна путаюсь) и нет времени. Вот с Вами бы пошла! А с какими-то барышнями – не хочется.

_____

Читали ли отзыв в «Днях» о «Ковчеге»? ^[606] И как встречен «Ковчег» чехами? Напишите. Интересно.

_____

Вспоминаю Вас и Вашу милую семью с неизменной нежностью и любовью. Посылаю г<оспо>же Юрчиновой поздравительную открытку по Вашему адресу.

Целую нежно. Не забывайте.

М.Ц.

Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 36–37 (с купюрами). СС-6. С. 343–344 (с купюрами). Печ. полностью по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 32–33.

Приложение: письмо Али.

84-25. Д.А. Шаховскому

Париж, Сочельник <24-го декабря> 1925 г.

Дорогой Димитрий Алексеевич,

«Венеция» в «Современные Записки» передана и, думается, принята ^[607]. Руднев был один и окончательно сказать не мог ^[608]. В «Совр<еменных> Записках» никто не понимает стихов, кроме Степуна, а Степуна нет. Был еще Гуковский, но Гуковский умер. Я с ними en froid ^{134}: читают мне опасливые нотации о форме (что́ они под ней подразумевают?) и, явно робея, просят рукописей – которых я не даю.

Да! Голубчик! Ужасный случай с Ремизовым. Всё готово, чемоданы уложены, завтра ехать, в 11 ч<асов> уходят все гости, а в 12 ч<асов> сильно и сразу заболевает Серафима Павловна ^[609]. Припадок печени. 40 температуры. Была на краю смерти. Врач испугался и созвал консилиум. Вчера (23-го) у них была моя приятельница, г<оспо>жа Чернова ^[610]. Говорить с больной нельзя, полный покой, лежит в темноте, t° – 39. Телеграмма, посланная через знакомую старушку (невесту Владимира Соловьева) ^[611] не дошла, п<отому> ч<то> старушка, с перепугу и сослепу, перепутала фамилию. Телеграмма, к ужасу Алекс<ея> Мих<айловича>, вернулась. Расскажите все это устроителям банкета. – Fatalité ^{135}.

Да! Читали ли в «<Последних> Новостях» мою «Попытку ревности»? Вчера получила на нее ответ, – по пунктам – и столько же строк. Передала в «Последние Новости», – пусть напечатают ^[612]. Грубовато – забавно – чуть трогательно – очень по-мужски. То, чего не скажет (даже себе!) ни один «порядочный» мужчина. Мужское-собирательное – на единоличное женское.

Голубчик, как только сможете – гонорар за «Благодарность». Не обижайтесь, что напоминаю. Праздники – и много чаевых.

Нынче приезжает мой муж. Чудный день, розовый и голубой. Идем за елкой.

МЦ.

P.S. Прочтите в «Новостях» и «Днях» (рожд<ественские> №№) мою прозу ^[613]. Послала стихи на конкурс «Звена» из чистого задору ^[614].

Будет ли отзыв о «Ковчеге»? ^[615] Чириков не «нечист», ибо прошел. Вредно лишь действующее, напр<имер> Крачковский. Что скажете о «Поэме конца»? Айхенвальд в «Руле» опять «ничего не понял» ^[616].

Впервые – НП. С. 351–352. СС-7. С. 30. Печ. по СС-7.

85-25. A.A. Тесковой

Париж, 30-го декабря 1925 г.

С Новым Годом, дорогая Анна Антоновна!

Мне живется очень плохо, нас в одну комнату набито четыре человека, и я совсем не могу писать. С горечью думаю о том, что у самого посредственного фельетониста, даже не перечитывающего – что́ писал, есть письменный стол и два часа тишины. У меня этого нет – ни минуты: вечно на людях, среди разговоров, неустанно отрываемая от тетради. Почти с радостью вспоминаю свою службу в советской Москве ^[617], – на ней написаны три моих пьесы: «Приключение», «Фортуна», «Феникс» – тысячи две стихотворных строк.

Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т.е. обретать смысл и вес – только преображенная, т.е. – в искусстве. Если бы меня взяли за океан – в рай – и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая. Мне вещь сама по себе не нужна.

_____

Спасибо за привет и ласку. И чудное платье – чье? Читали ли в «Днях» мое «О Германии»? ^[618] и узнали ли меня в такой любви?

Здесь много людей, лиц, встреч, но все на поверхности, не затрагивая. С<ергей> Я<ковлевич> очарован Парижем, – я его еще не видела. И, пока, предпочитаю Прагу, ее – несмотря на шум, а может быть – сквозь шум – тишину.

Целую нежно Вас и Ваших. Страшно не нравится жить.

М.Ц.

– Пояс чудный, – настоящий спасательный круг! Муру – 1-го 11 месяцев. Покупаю платья на 2 года – такой большой.

Впервые – Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 37–38 (с купюрой). Печ. полностью по: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 34.

На обороте приписки Али и С.Я. Эфрона.

86-25. Д.А. Шаховскому

Париж, 30-го декабря 1925 г.

Mногоуважаемый Димитрий Алексеевич,

Пока только два слова,

Если бы я еще обладала способностью воспринимать обиды, я бы на Ваше «гутированье» обиделась, им бы оскорбилась ^[619]. Но по давно утрачено, обижаюсь только на толчки на улицах, – привычка с детства.

«Гутировать», «Feinschmecker» ^{136} – до чего не я и не мое! Вообще, из всех пресловутых пяти чувств, знаю только одно: слух. Остальных – как не бывало и – хоть бы не было!

«Гутированье», кроме того – нечто от влаги. Я суха, как огонь и как пепел.

_____

«Благодарность». «О любви», «Из дневника» ^[620] и всё, что еще появится на столбцах газет – тождественны, т.е. разнятся только страницами дневника, на которых написаны. День на день, час на час, миг на миг – не приходятся. А в итоге – всё я. «A prendre ou a laisser» ^{137} и «plutôt àlaisser qu'a prendre» ^{138}.

Беседа с Антокольским ^[621] – просто игра фантазии. Как таковую и даю. Я не философ. Я поэт, умеющий и думать (писать и прозу).

Единственный мой грех в том, что я даю эти отрывки врозь. Будь в России царь, или будь я в России – дневник этот был бы напечатан сразу и полностью. Встала бы живая жизнь, верней – целая единая неделимая душа. А так – дробь, отрывки… Misère de nous! ^{139}

Все, что я хочу от «славы» – возможно высокого гонорара, чтобы писать дальше. И – тишины ^[622].

(В просторечии: пустой комнаты с трехаршинным письменным столом, – хотя бы кухонным!)

Ваши стихи в «Совр<еменные> Записки» передам. Привет.

МЦветаева

Впервые – НП. С. 350–351. СС-6. С. 3 1. Печ. по СС-7.

1926

1-26. В.Ф. Булгакову

Париж, 2-го января 1926 г.

С Новым годом, дорогой Валентин Федорович!

С<ергей> Я<ковлевич> желает Вам возвращения в Россию ^[623], а я – того же, что себе – тишины, т.е. возможности работать. Это мой давнишний вопль, вопль вопиющего, не в пустыне, а на базаре. Все базар – Париж, как Вшеноры, и Вшеноры, как Париж, весь быт – базар. Но не всякий базар – быт: ширазский ^[624] – например! Быт, это непреображенная вещественность. До этой формулы, наконец, добралась, ненависть довела.

Но как же поэт, преображающий все?.. Нет, не все, – только то, что любит. А любит – не все. Так, дневная суета, например, которую ненавижу, для меня – быт. Для другого – поэзия. И ходьба куда-нибудь на край света (который обожаю!), под дождем (который обожаю!) для меня поэзия. Для другого – быт. Быта самого по себе нет. Он возникает только с нашей ненавистью. Итак, вещественность, которую ненавидишь, – быт. Быт: ненавидимая видимость.

Париж? Не знаю. Кто я, чтобы говорить о таком городе? О Париже мог бы сказать Наполеон (Господин!) или Виктор Гюго (не меньший) или – последний нищий, которому, хотя и по-другому, тоже открыто все.

Я живу не в Париже, а в таком-то квартале. Знаю метро, с которым справляюсь плохо, знаю автомобили, с которыми не справляюсь совсем (от каждого непереехавшего – чувство взятого барьера, а вы знаете – чего это стоит! – всего человека в один-единственный миг), знаю магазины, в которых теряюсь. И еще, отчасти, русскую колонию. И – тот Париж, когда мне было шестнадцать лет: свободный, уединенный, весь в книжных лотках вдоль Сены. То есть: свою сияющую свободу – тогда. Я пять мес<яцев> прожила в Париже, совсем одна, ни с кем не познакомившись. Знала я его тогда? (Исходив вдоль и поперек!) Нет – свою душу знала, как теперь. Городов мне знать не дано.

«В Париже человек чувствует себя песчинкой». Весь? Нет. Тело его? Да. Тело в океане тел. Но не душа в океане душ, – уже просто потому, что такого океана – нет. А если есть – бесшумный, недавящий.