Текст книги "Лабиринты судьбы"

Автор книги: Марина Преображенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Пошел он. Я охраняю. Тут подходит Кумач. Ему лет шестнадцать было. Кумачом его прозвали за вечно красное лицо. У него капилляры у самой кожи, и лицо от этого все время горит, как факел.

Ну, подходит Кумач и спрашивает: «Ты чего тут кукуешь, Сидор»?

– А почему Сидор? – перебила я Лешин рассказ.

– По фамилии. Сидоров я. Ну ты слушай. Подходит и спрашивает. А я дурак дураком, первоклашка сопливый. Честно так ему отвечаю. Караулю, мол. «А чего караулить? Боишься, дерьмо утащат?» – «Нет, – говорю. – Там кошелек. В нем полно денег. Жду, когда Гришаня сачок принесет». – «Иди, тебя там Гришаня кличет, – говорит мне Кумач. – А я покараулю». – «Только смотри, – я ему, – чтобы никто не знал, ладно? Я мигом». И побежал.

Гришаню у «пионерской» нашел, он вокруг ходит, а забраться не может. Все заперто. Он меня увидел и спрашивает: «Ты чего приперся? А если кто раньше нас достанет?» – «А ты меня не звал?» – «Нет». – «Ну вот, – возмутился я. – Кумач надул».

Мы переглянулись и давай к яме.

Кумача нет.

«За палкой пошел, – предположил Гришаня, – щас придет и фиг нам кошелек отдаст. Пойдем доставать».

Подходим ближе, а из ямы всплеск, хлюпанье. Подбегаем, а Кумач в дерьме плавает. Кошелек в руках.

«Ну все! – говорит Гришаня. – Плакали наши денежки».

А Кумач из ямы кричит: «Пацаны, подсобите! Деньги пополам»!

Мы лестницу приволокли. Благо, яма не очень глубокая. Метра два всего. А лестница длинная. В общем, вылез он и к ручью. А кошелек не отпускает. Вымылся и уходит. «А деньги?» – «А в лоб?»

У нас от такой наглости аж челюсти свело. Мы на него набросились и в ручей свалились. Кошелек у него из рук в воду нырнул, и его потоком подхватило.

Бежим, падаем, за ноги Кумача цепляем. Он тоже падает. Словом, Гришаня кошелек ухватил. И мы давай деру. Гришаня по дороге его расстегивает, открывает, а там фантики.

Мы-то ладно, в воде! А Кумач в чем? Он нас потом отлупил здорово, но весь город над ним потешался. До сих пор, как соберемся старой компашкой, так обязательно Кумача припомним. Ему же под сороковник, представляешь?

Так, вспоминая разные случаи, травя анекдоты и разговаривая о ничего не значащих вещах, мы доехали до Москвы.

– Ну вот и Первопрестольная, – сказал Леша и посмотрел на меня изменившимся взглядом.

– У тебя глаза вчера были синие, а сейчас – зеленые, – заметила я.

Леша печально улыбнулся краешками губ.

– Я знаю… – И улыбнулся чуть веселее. – Это от тоски. Тоска – она всегда зеленая! Ты позвонишь?

– Обещаю. Не знаю вот, скоро ли, но позвоню.

– Пошли? – предложил Леша.

– Пошли. – Мы поднялись с мест.

Так я и не рассказала о своем туалетном приобретении и сейчас чувствовала, как за поясом у меня плотно сидит тяжелый, хотя и небольшой, сверток.

Поезд в Москве стоит долго. И можно неторопливо, без суеты, покинуть свое временное пристанище.

Но, несмотря на это, еще до остановки поезда, в коридоре, полностью забаррикадировав его баулами, чемоданами, сумками, пакетами и прочими вещами, толпились нетерпеливые пассажиры.

– Ну их, входи обратно. Толкаться здесь, – предложил Леша, и мы вернулись на свои места, оставив дверь открытой настежь.

Леша безотрывно смотрел на меня.

– Можно, я тебя поцелую?

– Поцелуй, – улыбнулась я и подставила щеку.

Леша наклонился к моему лицу, но тут поезд дернуло, и он неуклюже носом уткнулся в меня, и мы со смехом повалились на диван.

– Вот так всегда! – Смеясь, он поднялся, взъерошил мои волосы и подмигнул.

Мне стало невыносимо грустно. Я посмотрела на Лешу, и сердце у меня сжалось.

12

– Привет, бродяга!

– Настюха! О-о-о! Совсем не ожидал.

Едва мы вышли из поезда, как на Лешиной шее повисла красивая, длинноногая, голубоглазая девушка.

У меня защемило в груди.

«Ну конечно же, – подумала я, – какая прелестная пара! Неужели я могла вообразить себе, что такой мужчина, как Леша, до двадцати семи лет будет куковать в одиночестве».

Краем глаза я еще раз взглянула на них и медленно пошла по перрону.

Ничего, совсем ничего между нами не было. Мы расстались, не давая друг другу никаких обещаний, и только тонюсенькая ниточка взаимной симпатии осталась связующим звеном в наших отношениях.

Я достала из кармана листочек из Лешиного блокнота, посмотрела на его аккуратный почерк. «Сидоров Алексей» – далее следовал номер телефона и короткая приписка: «Позвони. Жду».

Я скомкала листок и швырнула его на перрон, но телефонный номер сам по себе прочно врезался в мою память.

– Иришка! – донеслось до меня. – Ира!

Я ускорила шаг и едва не столкнулась с идущим мне навстречу мужчиной. Вероятно, он должен был кого-то встретить, потому что сосредоточенно заглядывал вовнутрь каждого вагона и внимательно осматривал прибывших пассажиров.

– Ира! Постой, я хотел тебя познакомить… – услышала я совсем рядом у себя за спиной.

Мне не хотелось оглядываться. Не хотелось, чтоб Леша увидел, как я огорчена, и я бросила ему из-за плеча:

– Я очень тороплюсь, извини.

– Куда? Ну, куда ты торопишься? – Леша мягко взял меня за руку и развернул лицом к себе.

Я посмотрела на него и боковым зрением заметила, что тот мужчина, с которым я едва не столкнулась, пристально рассматривает Лешу, стоя позади него.

– Вы знакомы? – спросила я у Леши.

– С кем? – Он оглянулся и на секунду замер.

Мне показалось, что эти двое узнали друг друга.

– Нет, – поколебавшись, ответил Леша. – Может, лишь визуально. Пересекались где-то. Но какое это имеет значение? Меня встретили на машине, я мог бы подвезти тебя.

– Спасибо, не стоит. – Я с сожалением улыбнулась и пошла прочь.

Но как я ни сдерживала себя, я все же не сумела уйти в недра подземного перехода, не оглянувшись.

Леша стоял лицом к лицу с тем мужчиной и с видимым неудовольствием тихо и сдержанно о чем-то с ним говорил.

«Странно, – подумала я. – А сказал, не знакомы».

Я поправила на плече рюкзачок, попыталась продеть руку в другую лямку, слегка подпрыгивая на месте, и, как только мне это удалось, встала на ступеньку перехода.

– Вы что-то обронили, девушка.

– Спасибо, – кивнула я и подняла с пола проскочивший в штанину и вывалившийся из джинсов сверток.

Я отошла в сторонку, прислонилась к стене и с любопытством стала разворачивать свою находку.

В несколько слоев плотной белой бумаги, видимо, вырванной из блокнота для зарисовок, была завернута интересная и, вероятно, дорогая вещица.

Я даже присвистнула от такой красоты. На моей ладони, ярко отсвечивая небольшими гранеными камушками глаз, бархатно переливаясь жемчужной эмалью крыльев, мягким золотом светился пузатенький филин высотой в пять-шесть сантиметров. Коготочки его лапок была аккуратно выведены белым металлом, и каждое перышко оторочено тонкими штрихами эмали.

Что это за вещь и сколько она может стоить, я себе и представить не могла. Но, вероятно, не меньше ста рублей. Сто рублей для меня – это было целое состояние.

Нет, двести, а может, и все триста, думала я и радостно жмурила глаза, воображая себе такую уйму денег.

Я испуганно огляделась по сторонам. И вовремя, потому что по направлению ко мне быстрым шагом приближался Лешин недавний собеседник.

Я сунула филина в карман и наклонилась к кроссовкам, сосредоточенно расшнуровывая и зашнуровывая их. Сердце мое замирало от страха. С этим филином в кармане я казалась себе приманкой для всех существующих в мире воров и убийц. Он жег мое тело через неверную ткань дешевой одежды. Он просвечивал сквозь карман и магнитом притягивал к себе всю бандитскую шушеру.

Спина моя напряглась. «Вот, – думала я. – Он приближается». Я вслушивалась в стук каблуков и отчетливо слышала, как шуршит песок под его стопою. «Вот он надо мной. Вот он остановился…» Я закрыла глаза. Я, как страус, всегда при приближающейся опасности стремилась зарыть голову в песок, вернее, закрыть глаза.

«Вот он достает из-за полы пиджака пистолет. Вот он направляет ствол мне в затылок. Вот он касается холодным металлом моей головы».

Я мгновенно промокла от обильно выступившего пота и готова была заорать от ужаса. Но голосовые связки слиплись от невероятного напряжения, и я только и смогла хриплым шепотом ответить: «Нет… Ничего», когда подошедший ко мне мужчина, едва коснувшись меня, спросил:

– Вы что-то потеряли?

– Нет, нет, – повторила я и подняла глаза.

Поток пассажиров с моего поезда давно рассосался, и подземный переход был пустым и мрачным.

– А я вас узнал, – радостно возвестил мужчина.

– А я вас нет, – сухо ответила я.

– Ну как же? – удивленно протянул тот. – Мы едва не столкнулись на перроне, а потом вы разговаривали с молодым человеком и довольно-таки внимательно рассматривали меня.

Он был среднего роста и среднего телосложения. Черные, в мелкий рубчик, вельветовые брюки, светлый джемпер, шею обвивала толстая золотая цепь, что показалось мне проявлением дурного вкуса, и лицо его было скорее отталкивающим, чем привлекательным. Хотя бы не сказала, что его черты отличались явной непропорциональностью или уродством.

Пожалуй, только маленький курносый нос и такие же маленькие глаза как-то не соответствовали моим представлениям о мужественности. Зато голос его был низкий и глубокий. Голос его завораживал и как-то затмевал первое впечатление от внешности.

– Неужели вы и впрямь не запомнили меня?

– Конечно, нет, – с деланным безразличием ответила я. – У меня очень плохая память.

– Куриная? – шутя подсказал он, всматриваясь в мое лицо.

– Воробьиная, – ответила я и усмехнулась.

– Бывает… – великодушно согласился он и спросил: – Вы в метро?

– Как видите.

– А что же ваш приятель? Бросил вас?

– Вы о ком? Если вас интересует Алексей, мы просто попутчики и не более того. Так что бросил – это не совсем то слово. Не станете же вы провожать всех, кому довелось проехать с вами в одном купе.

– Наверное, вы правы, – разочарованно ответил мужчина и поспешил распрощаться со мной. – Ну, до свидания… Может, когда-нибудь судьба еще столкнет нас.

– Может, – пожала я плечами и торопливо пошла к турникету.

Метро ошеломило меня. Я встала как вкопанная, с трудом представляя себе, что нужно делать дальше. Как поступить, что предпринять, куда поехать?

То, что мне было необходимо отыскать моего брата, немного упорядочивало хаос в моей голове. Главное – выявить цель.

Я успокоилась, нашла глазами карту метрополитена, висящую на стене и запомнившуюся мне еще с тех доисторических времен моего детства, когда мы с мамой простаивали у этой карты, отыскивая нужные нам станции и пытаясь разобраться в паутине разноцветных пересечений. Я углубилась в изучение расположения станций.

Но как я ни старалась, как ни вглядывалась в замысловатые названия, я все равно не могла отыскать нужную мне «Ждановскую». Когда в глазах зарябило и я поняла, что не в состоянии справиться с этой задачей без посторонней помощи, я в бессилии оглядела окружающих.

– «Ждановская»? – переспросил дежурный милиционер. – А такой станции нет.

– Как нет? – оторопело уставилась я в смеющиеся глаза молодого стража порядка.

– А вот нет, и все. – Ему явно было скучно, и от нечего делать он решил поразвлечься.

Я обреченно посмотрела на карту еще раз.

– Нет, – вздохнула я, и слезы отчаяния готовы были навернуться на мои глаза.

А как все было просто. Найти «Ждановскую», – так мне объяснял Леша. Там будем автостанция. Узнать, во сколько отправляется автобус до Бронниц. А оттуда рукой подать до самого Денежникова.

Неужели он ошибся?

Я с мольбой взглянула на милиционера.

– Как же мне быть?

– Да очень просто! – рассмеялся милиционер. – Пойдем со мной, расскажу.

– Куда? – Я удивленно подняла глаза.

– А тут есть такая хитрая комнатка. – Он многозначительно потер ладони.

– Дурак! – прервала я его болтовню.

– Во-во! Правильно! Это он и есть! – Из-за его плеча выглянул такой же молодой и такой же веселый с мягкой и розовой кожей лица, которой вряд ли касалась бритва, в новенькой форме и почему-то большой, не по размеру, фуражке сержантик.

– Ребята, вам весело, а я погибаю.

– Это серьезно. – Сержантик положил руку на плечо своему другу и деловито спросил: – Не дадим погибнуть?

– Не дадим, – отозвался первый и дурашливо толкнул розовощекого.

Фуражка сержантика соскользнула с головы и наехала ему на нос.

Мы засмеялись. На глазах у меня от смеха выступили слезы, навернувшиеся минуту назад. Я полезла в карман за носовым платком, и, когда вынула его, на пол, прямо под ноги сержантику, гулко ударившись о плиты пола, упал филин.

– Ух ты! – воскликнул сержантик, поправляя фуражку.

Сердце мое екнуло и провалилось в пятки. Я мгновенно наклонилась и подняла свою драгоценность.

– Что это? – спросил сержантик, и щеки его залило алым румянцем. «От смущения или от подозрительности?» – мелькнуло у меня в голове.

– Так. Безделушка. Бабушкин подарок, – сочиняла я на ходу, а сама лихорадочно соображала, что будет, если меня поведут в отделение. Стоит ли врать или следует, не мешкая, прямо сейчас, чистосердечно во всем признаться и избавиться от этого и без того причинившего мне столько неприятных хлопот и переживаний приобретения.

– Покажи, – попросил сержантик и протянул руку.

Я отдала ему филина и дрожащим голосом начала:

– Это… Это…

– Талисман? – подсказал тот, что повыше, который был первым моим собеседником.

Вдруг у входа метро возник какой-то шум, возмущенно заголосил бабий визгливый голос, ему ответил другой и еще несколько голосов с характерным венгерским акцентом. Мы оглянулись и увидели небольшую толпу. Цветастые юбки цыганок, широкие, яркие платки на плечах, дети за спинами у чернявых молодок, как-то по особому перевязанные и по-обезьяньи прилепленные при помощи все тех же платков. Толпа стремительно увеличивалась, и становилось ясно, что там что-то произошло.

Сержантик, потеряв всякий интерес ко мне, сунул мне в руку злополучного филина и на ходу бросив:

– Не потеряй, разиня, – побежал в сторону цыганьего переполоха.

– «Ждановская» – это теперь «Выхино», – добавил его товарищ и поспешил на подмогу.

Я бросилась к поезду и вбежала в вагон перед самым закрытием дверей.

Как быстро мчится поезд! Еще быстрее летит время. Калейдоскопом меняются картинки моей бестолковой, сумбурной судьбы.

Чуть больше дня прошло с того времени, как я покинула теперь уже далекий город моего безоблачного детства.

Кто бы мог сказать мне, что время, как ветер, оторвет листок моей жизни и забросит его в такие дали.

Ну когда же, когда он станет сладким, этот запретный плод – горький плод любви?

Ки-ра, Ки-ра, Ки-ра… Это имя отстукивало колесами поезда метрополитена, и я почти автопилотом, подчиняясь шестому чувству добралась до станции «Выхино».

Мимолетная встреча с Алексеем стала забываться, его глубокие глаза растворились в холодной синеве осеннего московского неба, его голос заглушили другие, менее красивые, но более настойчивые и громкие голоса мегаполиса. А Кира – он засел глубоко, и пройдут годы, прежде чем я смогу избавиться от этой боли.

«Ки-рю-ша, Ки-рю-ша»… – шуршали шины автобуса.

Я ехала к брату, и мысли мои были наполнены единственным – воспоминанием о человеке, который подарил мне столько счастья. Чем дальше я удалялась от него, тем четче и ясней понимала, что это был единственный выход. Мне просто необходимо было уехать, чтоб вдалеке разобраться во всем и либо забыть его и выжить, либо понять, что без него существование мое бессмысленно. Перед глазами то и дело возникало бледное острое личико распростертой на мокром асфальте Анечки.

Прошел час или чуть больше того… А впрочем, так ли важно, сколько времени ушло у меня на дорогу, каким образом я перемещалась по маршруту «Москва – Денежниково» и какие неудобства пришлось мне претерпеть в переполненном дачниками автобусе? Дорога как дорога, пассажиры такие же, как и в любой точке нашей по тем временам необъятной родины: среди толстых теток и пьяненьких мужиков, зареванных детей и ворчливых старух, среди корзин, кошелок, лопат, граблей, веников и прочей весьма необходимой в хозяйстве утвари я пропускала мимо ушей разговоры о политике, о вечно растущих ценах и грядущем голоде, о сенсационных разоблачениях коррумпированного и зажравшегося на народных харчах правительства, о развале нашей самой сильной когда-то армии – и думала о Кирилле.

Я смотрела в окно на беспрестанно меняющуюся панораму пейзажа, а видела скользящую тяжелую слезу на вмиг постаревшей щеке Кирилла.

Откуда эта рабская зависимость? Эта извращенная, мазохистская привязанность истязаемого к истязателю?

«Где твоя гордость?» – горько спрашивала у меня мать.

«А твоя?» – хотелось мне отбить рикошетом. И я, быть может, была бы права, но в самом деле, где моя эта самая гордость? Ведь можно любить, не теряя достоинства. Можно быть сильной и независимой. Не сама ли я в отношениях с Кирой обрекла себя на мучения?

Болело сердце, не хватало воздуха, и глаза, не цепляясь за что-либо конкретное, скользили по остывающим в пространстве перелескам, чередующимся с жилыми районами ближнего Подмосковья.

13

Найти «дурку» в поселке было делом нескольких минут, если учесть, что, кроме этой больницы, там и была-то всего пара-тройка административных зданий: школа, детсад, почта и, пожалуй, все. Нет, еще продуктовый. Вот как раз за ним, метрах в двухстах, и находился «Пансионат для престарелых и умалишенных».

– Андрей? Это Симоненко, что ли? А он дома. – Пожилая вахтерша посмотрела на меня подозрительно. – А вы ему кто?

– Сестра. Троюродная.

– Что-то не слышали мы о такой.

– Мы с ним уже давно не виделись. А вы что, все обо всех слышали?

– Почти все. Так вы идите к нему домой. Они два на два дежурят: двое суток работают, двое отдыхают, – пояснила вахтерша.

– Понимаете ли, я потеряла его адрес…

– Вон его дом. – Вахтерша взглянула на меня еще подозрительней.

Я посмотрела в указанном направлении. Единственная в поселке пятиэтажка высилась над утлыми хибарками. В ней выделили квартиры обслуживающему персоналу больницы.

Рядом с домом, почти за забором лечебного заведения, громоздились разбросанные в беспорядке фанерные сарайчики и гаражи. Там блеяли овцы, в лужах копошились гуси и утки, из-за проволочной сетки ограды раздавалось кудахтанье, пение петухов, хрюканье и мычание. Жизнь кипела.

Чуть поодаль зеленел молодой ельник.

Воздух после угарной Москвы был свежим, и у меня от обилия кислорода, от усталости и, вероятно, от голода слегка закружилась голова.

– Да вы идите, он дома, – видимо, приняв мое замешательство за нерешительность, подбодрила меня вахтерша и стала подробно описывать, как его найти: – В первом подъезде подниметесь на четвертый этаж. Там будет дверь, обитая черным дерматином. От лестницы сразу налево. Гвоздики такие с блестящими шляпками, звездочкой вбиты. А посередине глазочек…

– Вы бы мне просто номер квартиры?

– Я и говорю. Черный дерматин, а на полу резиновый коврик с пупырышками, чтоб ноги, значит…

Я нетерпеливо поблагодарила и, не дослушав столь подробного описания входной двери, торопливо направилась к дому.

Как он меня встретит? Озноб волнения заставил меня передернуться. Сердце учащенно забилось.

Андрюху я видела давно. Последний раз миллион лет назад. Воспоминание о большой и дружной семье двоюродной сестры моей матери вселило в меня радостное возбуждение.

О! Это было одно из самых восхитительных воспоминаний моего детства. Я безумно мечтала иметь братика или сестренку и все время просила маму купить мне ну хоть кого-нибудь. Мой старший брат не в счет. Мне почему-то казалось, что, когда у меня будет младшенький, жизнь моя наполнится новым, высоким смыслом. Но мама всегда смущенно отнекивалась или находила различные отговорки, типа «у нас нет денег на одежду, где же их взять, чтоб купить ребеночка», и я с этим почти согласилась. Только попав в эту совсем небогатую, но веселую и дружную семью, я поняла, что дело, вероятней всего, не в деньгах.

Я по молодости лет плохо запомнила точное количество моих родственников, но троих из всех кузенов и кузин моя избирательная память запечатлела яркими и незабываемыми красками.

Прежде всего – это Ленчик. Маленький, светлоглазый и светловолосый мальчонка, был похож на пшеничный росток. Он так доверчиво прижимался к моей руке, так пристально смотрел в глаза и столько теплоты и добра было в нем, что порой мне становилось не по себе. Уже тогда, в свои шесть лет, он был обречен и знал об этом. «Ира, тебе скажут, что я умру. Только ты не верь! Это сейчас у меня мало крови, но я буду много есть, вырасту большим и стану врачом. Я вылечу себя! Ты не верь, я не умру. Я никогда не умру».

Он просыпался засветло и уходил на луг. Там он собирал мелкий, но очень сочный и сладкий дикий горошек в свою клетчатую кепчонку и садился под дверью сарайчика, в котором мы с мамой спали на полатях под марлевым пологом, защищающим нас от настырных комаров. Он дожидался моего пробуждения. Глаза его светились от счастья и удовольствия, когда я, с благодарностью поглядывая в его сторону, уминала это благоухающее подношение.

Ленчик моложе меня на три года. Он страшно любил эту жизнь и наслаждался каждым ее мгновением.

«А хочешь, я покажу тебе заветное место?»

«Покажи».

«Обещай, что ты не будешь думать там о плохом».

«Обещаю».

Мы садились в лодку и уплывали по очень глубокой и немыслимо прозрачной реке. Я глядела на плоские камешки, на яркие водоросли и не догадывалась, насколько глубока эта речка. Однажды я потянулась за юркнувшей у самого борта лодки рыбой и кувыркнулась в воду. Каково же было мое удивление, когда я чуть не захлебнулась, не достав ногами дна.

Ленчик ловко подал мне руку и помог влезть в лодку.

«Здесь ночью поют русалки, а днем их не видно. Они тащут детей за ноги, и нам не разрешают купаться в этой реке», – доверительно рассказывал он мне, помогая стащить прилипший к телу сарафан.

Я посмеивалась над ним и потом много раз безбоязненно плавала в речке, а по берегу бегала какая-то бабка и потешно всплескивала руками: «Утя! Ох ты, беда, утя!»

Но однажды я явственно ощутила, как кто-то тащит меня за ноги. Едва добравшись до берега и отдышавшись, я побежала домой и рассказала об этом Ленчику. Этой же ночью мы отправились к реке, и я увидела, как мерцают в воде русалочьи гибкие тела. А может, это была подлунная рябь волны? Но я слышала, как они поют, и помню это до сего дня.

А в тот раз мы причалили к берегу и, отмахиваясь от докучливых комаров, вышли к изумрудному лугу.

Остановившись у зарослей цепкого кустарника, Ленчик еще раз посмотрел на меня и серьезно попросил: «Только не спугни». Я кивнула, и он осторожно раздвинул тяжелые ветки. Над лугом, искрясь и сочно переливаясь всеми цветами, выгнула спину яркая плотная близкая радуга. Внутри у меня все замерло. Мне захотелось коснуться ее тугого бока, и я сделала шаг по направлению к ней. Радуга исчезла.

«Вот видишь, – разочарованно посмотрел на меня малыш потемневшими глазками. – Я же говорил, не спугни». – «Она еще вернется?» – «Вернется. Только не сейчас. Пойдем».

Мы приходили туда еще не раз. Когда мы были вдвоем, радуга неописуемо красочно высилась волшебной дугой над росным лугом. Когда я приходила одна – ее ни разу не было на месте.

Ленчик умер. Медицина оказалась бессильной, и он не дожил до того дня, когда смог бы стать врачом и вылечить себя от этого страшного заболевания.

Мне рассказывали, что и перед самой смертью, опухший, прозрачный лицом, задыхающийся, сглатывая идущую горлом кровь, он смотрел в заплаканное лицо матери, держал ее за руку и ласково шептал: «Ты не плачь, я не умру. Я никогда не умру…»

Это были его последние слова.

Еще мне запомнилось из этой семьи – Вита. Она была старше Ленчика на два года. Плотненькая, жизнерадостная, смешливая и легкая нравом девочка. Она восторгалась тем, как я плаваю и катаюсь на велосипеде, а сама жутко боялась и того, и другого. С ней мы ходили в лес собирать морошку и грибы. Я ей рассказывала всякие глупости, сочиняя их тут же на ходу и выдавая за происшествия из моей собственной жизни. С ней мы ловили на червяка соседскую курицу и потом долго гонялись за несчастной, чтоб снять ее с крючка самодельной удочки.

За это нас обеих отшлепали и поставили в угол.

Вита была немного крупнее меня, но я ловчее, и получить от нее за свою дурацкую идею мне так и не довелось. На следующий день благодаря ее добродушию и флегматичности этот куриный инцидент был забыт. Но все-таки однажды мы с ней подрались. Я не в состоянии припомнить повод для драки, но, видимо, он был достаточно веским, потому что пустяком вывести из себя Виту было практически невозможно.

Мы помирились достаточно быстро, но запомнилась эта драка надолго: после нее на кисти правой руки у меня остался беленький тоненький шрамик.

И, наконец, – Андрей. Он был старше меня на четыре года и по характеру – полная противоположность флегматичной и доброжелательной Виты. Юркий, верткий, гибкий, с острым оттенком темно-карих глаз, он умудрялся быть одновременно во всех местах и умел становиться практически неуловимым. Он мог часами сидеть на дереве, если ему это было необходимо. Мог без зазрения совести залепить в глаз обидчику, если тот был несправедлив по отношению к нему или казался ему таковым.

Андрей мастерил пушки из прищепок, которые довольно ощутимо стреляли спичками, и делал рогатки. Он мог поймать пчелу и ловко засунуть ее кому-нибудь за шиворот, а потом весело смеяться, глядя на то, как его жертва пляшет и вертится вокруг собственной оси. «А что, – безапелляционно возражал он. – Пчелами все болезни лечат. За пчелу платят десять копеек, так что он мне еще должен быть благодарен». И виновато потупив свой карий взор, искренне недоумевал, в чем же, собственно, его вина.

Андрей неплохо управлялся с ружьем и частенько хаживал с отцом на охоту. У него был острый глаз и крепкая, мужская не по возрасту рука.

Но тем не менее со мной он был достаточно милым и проявлял, насколько ему позволяла его непредсказуемая мальчишеская натура, участие и гостеприимное снисхождение к гостье.

Еще в семье были Саша, Вика, Коля, Галя и Вова. В то время, когда мы с матерью гостили у родственников, Вовы и Коли еще не было. Они появились гораздо позже, и о них я узнавала из писем и видела их взрослеющие лица на фотографиях.

Но все это так – лирическое отступление.

Я шла к Андрею и очень волновалась в ожидании встречи. Я не представляла, о чем буду говорить с человеком, которого, за исключением тех детских дней, проведенных вместе, практически не знала.

Единственное, что утешало меня, это мысль о том, что все-таки дети, выросшие в бедных многодетных семьях, более контактны и доброжелательны, чем единственные отпрыски состоятельных родителей.

Да и родня все же.

Звонок прозвучал резко и громко.

Дверь отворилась, и передо мной возник симпатичный, кареглазый молодой человек. Андрей сильно изменился. Резкий оттенок глаз смягчился и стал нежнее того, который я помнила. Острые скулы выдались вперед, нос принял правильную классическую форму с небольшой и приятной горбинкой. Молодой человек был невысок, но ладно скроен. Я осматривала его с непроизвольной заинтересованностью, и, пожалуй, только разрез глаз, соответствовавший коми-пермяцкой ветви его матери, немножко дисгармонировал со всем остальным образом.

Я чувствовала, что не менее заинтересованно он осматривает меня. Я понимала, что вероятней всего, если я не представлюсь, он не узнает меня. Ведь столько лет минуло с нашей последней встречи.

Я осторожно подняла глаза и посмотрела ему в лицо.

– Кто там, Андрюша?

Из-за его плеча, откуда-то из глубины просторной прихожей появилась девушка приятной наружности и вопросительно посмотрела на меня.

Глаза ее насторожились, чувствовалось, что, кроме любопытства, в ее взгляде присутствовала ревность.

– Папа, кто там? – Следом за девушкой появился радостный мальчуган. Он пробрался между ногами родителей на четвереньках и вырос прямо предо мной. – Это нам?!

И тут я вспомнила о торте, приобретенном еще в Москве в кондитерской палатке у автовокзала и изрядно помятом в автобусе.

– Вам, – протянула я торт мальчугану. – Тебя как величать-то?

– Юлик.

– Юлик? – Мне понравилось его красивое и необычное имя.

– Нет, не Юлик, а Юл-лик.

– А! – догадалась я. – Юрик?

– Да, – гордо произнес он и, помолчав добавил: – Симоненко Юлий Андлеевиць… Давай!

Он взял торт и таким же четырехупорным вариантом протащил его в комнату.

– Мне нужен Андрей. Симоненко…

Взгляд жены стал еще более тревожным.

– Это он и есть, – глядя мне в глаза, ответила она.

– Я… Ирина… Наши матери…

Радостный огонек сверкнул в зрачках Андрея. Он отступил на шаг, пропуская меня в квартиру:

– Ирка! Как ты изменилась! А выросла как! – Он повернулся к жене: – Танюш, это моя сестра. – И ко мне: – Проходи, проходи! Что ж ты у порога-то… Ну, знакомьтесь, что ли. Татьяна – моя жена. Эй, сына, пойди познакомься, это твоя тетушка – Ирина.

Таня с облегчением вздохнула и побежала на кухню.

Атмосфера напряженности моментально рассеялась. Андрюха сбегал за «Чебурашкой», на столе появились грибочки, огурчики, капустка. Запахло котлетами и борщом. На кухне шкварчало, шипело, пенилось.

Андрей извлек из семейного архива фотоальбом. Он рассказывал о своей семье взахлеб, с нежностью и любовью. С удовольствием подолгу всматривался в пожелтевшие снимки и, касаясь моего плеча или локтя – что было ближе на тот момент, все говорил и говорил. Долго, подробно, с прибаутками и анекдотами.

Я расслабилась. Наконец-то впервые за столько времени я почувствовала себя тепло и уютно.

Раскрасневшаяся хозяюшка подкладывала в мою тарелку еду и наливала в граненую стопочку водки. Водку я не пила, а только подносила к губам после очередного тоста и ставила на место, но все равно к моменту чаепития я была, по всей вероятности, пьяна. Почти ничего не соображая, бессмысленно улыбаясь и в который раз выслушивая очередную байку брательника, я блаженствовала среди этих гостеприимных людей.

Андрей с Юриком ближе к вечеру ушли в гараж, а мы с Таней, собрав посуду и вымыв ее, расположились в уютных креслах перед телевизором.

– Ира, скажи мне, только честно, ладно?

– Ладно.

– Я ведь вижу, тебя что-то мучает?

– Уже нет.

– Правда?

– Да. А что?

– Да нет, ничего. Вероятно, мне показалось. – Таня пожала плечами и подошла к телевизору. Она пощелкала кнопочками каналов и не нашла там ничего интересного.

– Господи, когда все это закончится? – в сердцах проронила она. – Болтовня сплошная. Перестройка! Политика! Хлеб вчера стоил двадцать две копейки батон, а сегодня – полтинник. Представляешь? Как тут сына растить? Андрюха говорит, хочу дочку. Ага! Сейчас! Вот вернется, сразу за дело возьмемся – дочку стряпать. – Она горько усмехнулась.

– Д-а-а-а… – неопределенно протянула я. – Андрей хорошо зарабатывает?