Текст книги "Лабиринты судьбы"

Автор книги: Марина Преображенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Я зябко поежилась, Леша привлек меня к груди и прикрыл мои плечи пиджаком.

– Откуда ты знаешь, о чем я думаю? Я сама не знаю, о чем мне думать.

Леша поцеловал меня в мочку уха, легонечко прикусив его зубами, и я замерла от нахлынувшей вдруг нежности.

– Леш, отвези меня в общежитие, – попросила я упавшим голосом.

– Зачем?

– Я не хочу жить в твоем доме.

– Почему? – Он поднял мое лицо и посмотрел своим теплым взглядом, от которого я всегда терялась.

– Я не могу жить в твоем доме… Когда тебя нет ночью, я страдаю. Я мучаюсь, жду… Я не понимаю, какие дела можно делать в ночное время в чужой спальне… Я не хочу приходить с тобой в гости, где ты тут же уединяешься с девушкой, предоставляя мне теряться в догадках и…

– Т-с-с-с. – Он прикрыл мой рот ладонью. – Не выдумывай глупостей. Мы говорили с ней о делах, и ничего более. Но если ты настаиваешь, то…

– В общежитие? – с надеждой посмотрела я на него, но в то же время чувство досады прорвалось в душу. Значит, я права, я не нужна ему! Он отвезет меня и тут же забудет.

– Вот еще! – Он удивился так, будто я предлагала переехать в общежитие ему самому, чтобы остаться хозяйкой в его доме. – Никаких общежитий. У тебя будет своя квартирка. В Сокольниках. Там, правда, всего одна комната, но тебе пока достаточно. Я не могу удерживать тебя силой в своем доме, но могу предоставить тебе вполне сносные условия при неограниченной свободе. Ну как?

– Не знаю, – пожала я плечами, стараясь скрыть, как я замерзла. Зубы мои застучали, по телу пробежал озноб.

– Пойдем в дом, – предложил Леша, и я, повинуясь ему, пошла следом.

Веселье было в самом разгаре. Насытившиеся и слегка опьяневшие гости куражились в пляске.

Тонкие, воздушные крылья юбок взлетали, обнажая бедра раскомплексованных женщин, туфли разлетались с освобождающихся от их узких тисков ног, норовя попасть в высокие китайские вазы по углам комнаты. Мужчины, сбросив пиджаки и смокинги, совершенно забыли о напускной важности и с гиканьем вились вокруг женщин, пощипывая их за попки.

Софья Людвиговна, надев потрясающий брючный костюм черного цвета, из крупной полной женщины вдруг превратилась в элегантную даму. Брюки из вареного шелка заманчиво струились по ногами. Блуза из панбархата дополнялась шикарным прозрачным блузоном, скрывающим бедра и обольстительно приоткрывающим соблазнительную грудь.

Софочка танцевала со своим Маратом, прижимая его к себе так, что тот терял ориентацию, норовя свалиться на пол или наступить кому-либо на ногу.

В комнату на минутку вбежала девочка лет шести, за ней приковылял карапуз трехлетнего возраста.

Девочка схватила со стола банан и с визгом помчалась прочь, а карапуз упал и, обиженно вздернув носик, неожиданно заплакал, первую секунду раздумывая, стоит ли это делать.

Он плакал и медленно поднимался с коленок, отряхивая брючки классической тройки. Блейзер с атласными лацканами превратил несмышленыша в прелестного кавалера. Этакого заправского франта. Но его слезы никак не гармонировали с подобным нарядом, и малыш, видимо почувствовав это несоответствие, стал расстегивать пуговки маленькими пухлыми пальчиками.

Пиджачок отлетел в сторону, и безутешный малыш, на которого так никто и не обратил внимания, остался в шелковой жилетке. В комнату вернулась девочка и, подхватив карапуза, понесла его из комнаты, что-то шепча ему на ухо. Тот разулыбался, вытер пальчиком бегущую по щеке слезинку и засучил ножками, изъявляя желание встать на пол и продолжить путь самостоятельно.

– Сергунюшка! – запоздало подошла к нему Софья Людвиговна. – Что ты тут делаешь? Здесь взрослые дяди и тети. Иди, маленький, иди. Наташенька, скажи Марии, что вам уже пора спать.

– Не хочу-у-у! – заверещал Сергуня, отбрыкиваясь уже от рук Софочки.

– Идемте, дети, – чинно произнесла Софья Людвиговна, и маленькая леди, сверкая роскошными оборочками нарядного платья, пошла за хозяйкой, совсем по-взрослому покачивая попкой.

Гости, немного уставшие от танцев, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, вернулись на свои места за столом.

– «Ты цыганочку можешь, Василий Иванович?» – спрашивает Петька, – начал рассказывать анекдот один из мужчин. – «Могу». – «А лезгинку?» – «Могу». – «А польку?» – «Могу», – отвечает Василий Иванович. – «А мазурку?..» – «Ну, Петька, – задумался Василий Иванович, – могу, наверное, только я что-то не припомню, что это за национальность такая?»

Подвыпивший народ склоняло к сексуальной теме, и шуточки вскоре приобрели сальный характер.

Я почувствовала, что мне хочется спать, и спросила у Леши, скоро ли мы отсюда уедем.

– Поехали, – моментально согласился Леша, и мы направились к гардеробу.

19

Раздался звонок в дверь. Я, мельком взглянув на циферблат, отметила про себя второй час ночи и тихонечко, не включая свет, пошла к глазку.

Жить одной в квартире было непривычно и немного страшновато. Я старалась не засиживаться допоздна, не гулять по вечернему парку и, максимум к десяти, приняв ванну и попив чаю с терпким липовым медом, забиралась под одеяло, кожей ощущая его пушистую нежность.

В этой квартире все было пушистым: и коврики, и полотенца, и халаты, и вот даже одеяло. Пушистым и светлым.

Когда Леша впервые привел меня сюда, эта маленькая квартирка в районе Сокольников показалась мне сказочным уголком. Мне все не верилось, что это чудо может принадлежать мне. Я разворачивала бордовые корочки своего паспорта и любовно рассматривала штамп прописки.

Москва… Москва? Москва!

Вот, думалось, закрою глаза, постою с минуту, потом открою, и все встанет на свои места. Все будет по-прежнему. Ну не может фортуна преподнести мне такой потрясающий подарок. Словно во сне.

Потом ничего, привыкла. Люди быстро привыкают к хорошему.

Баба Зина, домработница, совмещала обязанности и прачки, и кухарки, и уборщицы. Она была всегда весела и приветлива, ее расторопность и неутомимость поражали меня, но я испытывала некоторую неловкость, глядя на то, как она моет окна, рискуя вывалиться из окна четвертого этажа, как чистит ковры и закладывает в стиральную машину постельное белье.

Однажды я попыталась помочь ей, но она так активно запротестовала, замахала руками и захлопала глазами, что я даже испугалась.

– Ох, лапочка, не нужно! Да я за такие деньги не то что это гнездышко, я бы весь дом вылизала и обстирала.

Она усердно протирала пыль, снимая с полок фарфоровых слоников, любовно оглаживая каждого и ставя на место.

– У меня когда-то были точь-в-точь такие же. Во времена моей молодости слоники были почти в каждой семье. А для меня они – особая память. – Она подняла глаза к небу, сладко вздохнув. – Мне их подарил мой Николушка.

– Муж?

– Нет, к сожалению… Но мог бы им стать. – Она опустилась на краешек дивана. – Если бы я не оказалась такой дурой. – Она еще раз вздохнула. – Знаешь, девочка, это после войны было. Жили мы небогато, но и не бедно. Мой отец был профессором в университете, а Николушка у него учился. Однажды он пришел к нам в дом, а мы как раз обедали. Картошечка с тушонкой, огурчики соленые, чай, сухарики. А он – студент. То-ощий, аки вобла. Но глаза – огонь! Я заглянула в них и вспыхнула… До сих пор тлею. Он тоже посмотрел на меня и задохнулся. То он с отцом так непринужденно разговаривал, так легко, а тут сбился, стал заикаться. Отец видит такое дело, иди, говорит, дочка, к себе, мы побеседуем, а потом я тебя позову, будем вместе обедать.

За обедом Николушка молчал и только краснел все больше. А потом не выдержал, сказал: спасибо, я сыт. Ушел, так и не съев почти ничего.

Я бы про него забыла, но на студенческом вечере он пригласил меня танцевать, да возьми и сразу же ляпни: выходи, мол, за меня замуж. Я бы – не против! Я даже – за! Но так, в лоб? А он еще и добавил: если не выйдешь, мне придется из Москвы уехать, а так, может, с тобой оставят. Я теперь понимаю, что он хотел сказать, а тогда подумала: ах ты, рвань деревенская. Прописка тебе нужна, Москва нужна, а не я. Вырвалась и убежала.

– А он вас догнал, – попыталась я предугадать развитие событий.

– В том-то и дело, что нет. Я за дверью встала, еле дышу. Ведь знаю же, что полюбила его… Нет… Не догнал. Уехал в деревню. Я замуж вышла, он приезжал ко мне, цветов привез корзину.

– Целую корзину! – повторила я.

– Да-да. Огромную корзину, сам этот сорт вывел, на ВДНХ выставлял и ездил в командировки. У меня сын родился, потом дочь. А я все его любила, все о нем вздыхала.

– И он к вам заходил, когда в Москве бывал? – скорее утвердительно, чем вопросительно, посмотрела я в ее блекло-голубые, цвета осеннего неба глаза.

– Нет. Даже не звонил. Отец с ним поддерживал отношения и рассказывал мне о нем. Я смотрела на этот проклятый черный телефон и ждала от него хоть коротенькой весточки.

– А он женился? – поинтересовалась я.

– Если бы… Он умер. Я… – Баба Зина всхлипнула. – Я не выдержала ожидания, с мужем развелась и написала ему письмо. Прощения просила, к себе звала, о любви своей рассказала. – Она промокнула припудренные щечки салфеткой. – Все ждала его, ждала… Думала, прилетит, примчится, розами завалит. А получила письмо от его матери. Умер, мол, похоронили, и фотография его в конверте, еще студенческих лет.

Я к его матери ездила. Все ей про себя рассказала, про то, как дурой была, что подумала про эту идиотскую прописку… Мы с ней плакали на могилке… Она мне этих слоников и подарила. На память, значит.

Я подошла поближе к полочке и взяла самого маленького из них.

– Этих? – спросила я, понизив голос, словно боясь неосторожной интонацией поранить душу бабы Зины.

– Нет, не этих. – Она еще раз промокнула салфеткой слезящиеся глаза. – Те разбились при переезде. Один остался, так и его внучка куда-то затеряла.

Мне хотелось отдать ей всех семерых, но я понимала, что таких, как у меня, может быть несметное множество, а такие, как у нее, были в единственном экземпляре.

Глаза бабы Зины вспыхнули, она лихо нажала на кнопочку дистанционки, включая музыкальный центр, из глубины которого тут же полилась музыка недавно появившейся в эфире и тут же ставшей популярной волны «Европа плюс».

Да и не была она бабой. Это Андроник так ее называл.

– Это тебе, баб Зин, за работу, а это – внученьке на орехи, – говорил он, выдавая деньги за неделю вперед.

– А почему на орехи? – спрашивала я.

– А если на чай, штанишки промочит, – смеялся Андроник-Ник, сверкая едва заметной золотой коронкой в глубине рта.

А так баба Зина была моложавой, худощавой и крепкой, с озорным блеском в обесцвеченных временем и слезами глазах. Ее визитной карточкой была хорошенькая кокетливая шляпка с дымчатой вуалью, по которой мушками разбегались бархатные вкрапления. Она старательно подводила губки и румянила уже изрядно подувядшую шероховатость щек. Носила туфли на высоком каблуке так грациозно, как не всякая молодая смогла бы это сделать.

– Но ведь это тяжело, – удивлялась я. – Мне кажется, что в вашем возрасте я не вылазила бы из домашних тапочек.

Она задорно подмигивала мне, забыв о своих возрастных проблемах, и весело отвечала:

– Сразу после уборки я отправляюсь в театр. Так вот, заметь, у тебя ножки от шеи начинаются и, наверное, даже в домашних тапочках ты будешь очаровательна. А у меня? Даже сказать стыдно! А так, глядишь, какой отставной сослепу и клюнет.

Иногда, закончив уборку, она подходила к моему бару и заглядывала внутрь, рассматривая разномастные этикетки с названиями напитков.

– Баб Зин, выбирайте любой, угощаю, – делала я барский жест.

– Спасибо, я ведь не пью. А посмотреть приятно.

Так вот… О чем это я? Ах, да! Отмстив про себя второй час ночи, я крадучись подошла к глазку.

Мало ли? Времена на дворе неспокойные. Едва дыша, я заглянула в оптический кругляш и обомлела.

Улыбающийся Леша держал чуть ли не у самого моего носа огромный торт, а на заднем плане, скорчив забавную рожицу и выставив над головой Леши два пальца, как бы изображая рожки, маячил Ник. Мне стало весело.

С тех пор как я поселилась в этой квартире, Леша и Ник стали моими регулярными гостями. Они патронировали мою «резиденцию», пополняя полки холодильника и нишу бара. Но так поздно они еще ни разу не приходили.

– Ребята, вы чего? – распахнула я дверь.

– Ой, сестренка, нам зажмуриться или сразу в кровать? – засмеялся Андроник.

И я мгновенно сообразила, что, открывая дверь и включая свет, совершенно забыла о своем внешнем виде.

Трусики и ажурная шелковая маечка, может, и годились для зарубежного каталога, демонстрирующего нижнее женское белье, но для принятия гостей – вряд ли.

Дверь с грохотом, будто лопнувшая пружина, захлопнулась, и с той стороны раздался короткий возглас Ника:

– Вот дурак! Лучше б молчал!

– Сейчас, ребята, сейчас! – Я суетливо натягивала свои неизменные джинсы и все никак не могла попасть ногой в штанину. Но вдруг вспомнила, что Леша подарил мне роскошный вечерний пеньюар.

Запихнув джинсы в шкаф, я нашла вешалку с пеньюаром, освободила его от пакета, висящего поверх розовой ткани, и быстренько надела на себя.

– Вот так-то лучше, – решила я, бегло оглядев себя в зеркало и поправив растрепавшуюся челку.

Я снова открыла дверь.

– А я уже решил, что нас не впустят, – разулыбался Ник. – Не-ет, Воля, первый раз было гораздо лучше. – Он посмотрел на Лешу, словно ища подтверждения своим словам.

– И так что надо! – ответил Леша, входя в прихожую и украдкой пытаясь заглянуть за портьеры, отделяющие альков от комнаты.

Я усмехнулась.

– Да нет там никого.

– Уже вижу… – Он разулся и еще раз одобрительно посмотрел на меня. – Только этикеточку бы неплохо сорвать. – Или ты его продавать будешь?

Мне стало неудобно. Я вдруг решила, что Леша и впрямь подумает, будто я до сих пор не надевала его подарок исключительно потому, что предполагала продать.

На самом-то деле я просто не понимала, как можно носить подобную роскошь в полном одиночестве. Мне неимоверно было жаль изнашивать такую красивую вещь так бездарно: никто и не увидит, насколько я в ней хороша.

Джинсы – это да! Я с удовольствием вместо своих затрепок носила фирменный «Левис» – удобно, практично и долговечно. В любое время суток, в любой обстановке – и в ПТУ, куда отправил меня Леша доучиваться, и на практике, где я под руководством его личного друга осваивала профессию, и в кино, которое мы все-таки изредка посещали с Антоном, джинсы были незаменимой частью моего гардероба. Беготня по московским метро была бы более утомительной на баб-зиновских шпильках и в вечно мнущихся юбках.

Я вспомнила мать, которая самую старую и изношенную вещь непременно латала, стирала и прятала на специально выделенную полочку в гардеробе, приговаривая при этом: «Ничего, дома сносится. Выкидывать – раскидаешься!»

Так и снашивала дома то, что на людях уже не наденешь, и меня учила тому же.

Это потом уже, не без помощи Леши, я поняла, что все красивое: одежда, обстановка, посуда, вид из окна и многое-многое другое – существует на самом деле не для людей, а для себя.

В прелестном вечернем туалете не очень-то разгонишься закатывать истерику, а в изящную тарелку общепитовские пельмени не плюхнешь и на красивый ковер грязными ботинками не полезешь.

– Сестренка, где у нас фужеры? – спросил Ник, уверенно открывая бар. Прозвенела мелодия, какие раньше звучали из механических шкатулок, и мягкий розоватый отсвет вынырнул из-за отворенной дверцы.

– Ну, а раз знаешь, зачем спрашивать? – Я пошла на кухню и поставила на плиту чайник. То, что Леша не пьет, я уже знала, а, стало быть, бокалы предназначались для Ника.

Только я все не могла сообразить, зачем он каждый раз достает по три бокала на одну свою персону.

– А это чтоб пить было удобней: разливаешь один раз, а пьешь трижды. Потом – по второму кругу.

– Ха, рационалист-изобретатель, – смеялась я.

– А ты думала! Из-за моей головы японцы с американцами чуть войну не начали. Закон Бойля – Мариотта знаешь? Так вот – это я! Или вот еще… Пифагор. Но это так, мелочи. Но атомная бомба – мое ужаснейшее изобретение. Я теперь до скончания века спокойно не усну.

– Бедный твой папа, знал бы он, чем грозит человечеству его естественный порыв к продолжению рода, я думаю, он предпочел бы стать евнухом, – печально вздохнула я.

– Ничего, – тут же нашелся Ник, – зато на детях гениев природа отдыхает. Взять, к примеру, моего сына, он к своим трем годам ничего не успел изобрести. Я вот в его возрасте…

– Ох, болтушка! – по-отечески прервал Ника молчавший все это время Леша.

Минут пятнадцать мы говорили ни о чем. Ник сыпал анекдотами, пил шампанское с шоколадом и ел фрукты. Мы же с Лешей уминали мой любимый «Киевский» торт, прихлебывая ароматный чай, заваренный по особому китайскому рецепту.

Такими тортами в больших круглых коробках часто торговали с рук дородные хохлушки, группками расположившись у автостанции на Щелчке. Раньше мне было не по карману позволить себе такую роскошь – купить «Киевский». Я жевала рогалик, сиротливо примостившись тут же у хлебного лотка, и с завистью провожала взглядом людей, уносивших мое любимое лакомство.

Леша вряд ли мог знать о моих кондитерских привязанностях. Он смотрел на мою худосочную фигуру и сокрушался: «Совсем, наверное, себя диетами замучила». Но как часто он угадывал, выбирая что-либо мне в подарок!

Из десятка пар разнообразных туфель он без раздумий подходил именно к тем, на которые днем ранее я положила глаз. Если во врученном мне свертке была книжка, то непременно та, о которой я мечтала. А если он подносил мне цветы, то, безусловно, мои любимые бордовые, почти черные розы.

– Вкусный торт, – бормотал Леша, похрустывая орешками.

– Очень! – соглашалась я. – Это мой самый любимый торт.

– Там было еще «Птичье молоко», но я почему-то решил, что этот понравится тебе больше.

– Нет, Воля, ты не прав. При чем здесь торт? Если бы ты принес кусок черного хлеба, будь уверен, она бы сказала, что именно об этом мечтала всю жизнь. Они, знаешь, какие хитрые! О-о-о! – Ник лукаво посмотрел в мою сторону сквозь хрусталь поднятого бокала с летящими вверх пузырьками шампанского. – Смотри, аж пенится от негодования, – сказал он, и было непонятно, относится это к шампанскому или ко мне.

Я смутилась. Наверное, Ник был прав, потому что, если бы Леша действительно принес кусок черного хлеба, я бы так и сказала, что мечтала об этом если не всю жизнь, то последние полгода наверняка.

Отчего-то я никак не могла привыкнуть к московским батонам, они мне казались чересчур сладкими, чтоб есть с ними суп, а серый хлеб имел кисловатый привкус, и я практически отказалась от хлеба. Единственно, что мне очень нравилось и нравится по сей день, – это черный «Бородинский». Но его по тем временам расхватывали сразу же, как только он появлялся на прилавке.

Так что Ник был отчасти прав. Я так и заявила об этом.

– Вот! Видишь? По части женского полу все вопросы ко мне. Консультация – червонец!

– Знаток, – сказал Леша, наблюдая, как я смущенно пытаюсь переместиться на менее освещенное место дивана. – Я позвоню?

– Конечно, – согласилась я, подавая ему трубку радиотелефона.

Леша набрал номер и вышел из комнаты.

– Ира, – вкрадчиво обратился ко мне Ник. – Мне нужна твоя помощь.

– Чем сможем. – Я непроизвольно наклонилась к Нику. Когда человек говорит с тобой тихим голосом, отчего-то тоже хочется понизить тон и заговорщически приблизиться к собеседнику.

Ник глотнул шампанского и бросил на меня быстрый настороженный взгляд. Я немного разволновалась, какое-то напряжение возникло в непринужденной до сих пор беседе.

– Тебе ничего особенного не придется делать… Так, человека одного поразвлечь с часок, а может, и того меньше. А?

– Всего-то? – иронично спросила я, решив, что вот и настал долгожданный час расплаты за все эти «бесплатные удовольствия». – Поразвлечь? – Я покачала головой. – То есть…

– Да нет, – досадливо отмахнулся Ник. – Это вовсе не то, о чем ты подумала.

– А что же?

– Ты должна будешь посидеть с ним в баре ресторана «Молдавия». Знаешь?

– У Преображенки? – Я уже спокойней посмотрела на Андроника, пытаясь угадать, для чего ему могла понадобиться такая услуга с моей стороны.

– Вот именно. Там завтра будет один человек, его надо отвлечь. Сможешь?

Ник отломил кусочек банана и, театрально прикрывая глаза в изображении райского наслаждения, сунул его себе в рот.

– Как отвлечь?

– Ира, отвлечь – это значит посидеть в баре, и не более того. Попытаться сделать так, чтоб за это время он ни разу ни о чем, кроме тебя, не вспомнил.

Я по натуре авантюристка, и предложение Ника меня заинтересовало, но все равно хотелось непременно узнать, какой такой интерес стоит за ним.

– А зачем? – спросила я. В это время вернулся Леша, поставил телефон на место и с любопытством посмотрел на нас.

Он вошел тихо и некоторое время просто слушал нас, пытаясь уловить суть нашей беседы.

Андроник отложил банановую кожуру, вытер салфеткой пальцы и задумался. Я посмотрела на Лешу.

– Ты о чем, Андрюх? – спросил он.

– О! То ты прям из Америки – Ник, а то вовсе Андрюха какой-то, – деланно возмутился Андроник.

Леша посмотрел на него в упор, и тот прикрыл глаза решетчатой подставкой для чайника и демонстративно прикусил язык, молчу, мол, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Но из-за решетки озорно поблескивал черный зрачок обрусевшего армянина.

– Зачем-зачем? – Андроник добродушно хмыкнул, многозначительно сдвинул брови домиком и жалостно взглянул на меня.

– Сестренка, ради бедного братца! Девочка одна есть, ух как нравится! Увести надо!

– Что я слышу, Ник! – Я всплеснула руками, до того он растрогал меня. – Благодарю за доверие! Но ты, конечно, говоришь неправду.

– Неправду? – Он удивленно поднял на меня глаза. – Не доверяешь?

– Конечно, неправду. Тебе? Чужую девочку? Да ты только в носу ковырни, любая у ног ляжет. И что же – столько усилий ради девочки?

– Ух, проняла! Блондиночка! А формы! А прикид! Ну что, ради братца?

Леша переводил взгляд с меня на Андроника, напряженно соображая. По его лицу было видно, что он понимает, в чем дело, но ему не очень нравится происходящее.

– Черт с тобой! – ответила я. – Только учти, разве что ради братца, а так бы – нет.

«Насчет девочки он, конечно, приврал, тут что-то другое, но, в конце концов, мало ли зачем ему нужна моя услуга», – раздумывала я, чувствуя тем не менее какой-то подвох.

– Ребята… Сначала в баре… А дальше? Дальше он меня не потянет?

– Что ты, Ирочка, – засмеялся Ник. – Он как про девочку узнает, так от тебя мигом сбежит. Только кепку придерживай – ветром сдует.

«Что же это за девочка такая?» – подумала я, а вслух произнесла:

– Ну ладно, только, если что… – А что, если что, я и сама не знала.

– Ну ладно… – тихо уронил Леша.

– Выпьем? – Андроник налил шампанского. – Тост!

– Ну? – спросила я и замерла в ожидании речи Андроника.

– Что ну?

– Тост?

– А вот и все: просто – тост.

Напряжение спало, мы весело смеялись, только Леша изредка поглядывал в мою сторону не так, как обычно.

– Воля, что ты Иру глазами буравишь? К утру от нее одни дыры останутся, – заметил Андроник.

– Леша, а почему тебя все называют Воля, – задала я давно мучивший меня вопрос.

– Не знаю, – усмехнулся он. – Спроси у тех, кто называет.

– Ник? – Я уставилась на одуревшего от шампанского Андроника и подумала, что это безнадежное дело.

– А? – встрепенулся Ник, стряхивая с себя дурь. – Воля? Это значит ласково Вольф. А Вольф – это Волк. А Волк – санитар леса. Бегает по лесу всякая больная шушера, а волк ее – хвать. Остались от козлика рожки да ножки!

– Пойдем, Андроник, – поторопился прервать его лекцию по зоологии Леша, а я, что-то смутно припоминая, взглянула на чуть-чуть подросшие волосы Лешиной стрижки.

Белесый налет седины ощетинился жесткой холкой. Я подошла к Алексею и непроизвольно провела ладонью по голове. Ладонь шершаво заскользила по колючкам, Леша поднял на меня тревожный взгляд.

– Волчонок, – шепнула я.

Он отрицательно покачал головой, взял мою руку, поцеловал ее и медленно произнес:

– Нет, к сожалению. Старый, истерзанный волк… – Затем он поднялся и решительно повторил: – Идем, Андрон.

Бутылка шампанского опустела, и больше ничто не задерживало Андроника в моей квартире. Он нехотя поднялся и, размышляя вслух, направился к двери.

– Вот чем мне нравится мое имя, так это его многовариантностью. Всякий раз его можно наполнить отличным содержанием… «Хопер инвест» – отличная компания. От других. – Он криво улыбнулся. – Ну, сестренка, до завтра.