Текст книги "Скитальцы"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 81 страниц)

Он провёл на площади полную страхов длинную ночь, освещённую едва теплящимся светом фонаря да зловещими отблесками в окнах угрюмого здания. Рассвет наступил поздно, и белесым утром Эгерт увидел входящих в железные двери служителей Лаш.

Их было четверо, и все они казались Соллю похожими на Фагирру; двери закрылись за ними, и Эгерт скорчился у своего столба, изнывая от страха, тоски и безысходности.

Обвинение, конечно же, исходит от Лаш. Откуда-то из давних воспоминаний выплыли слова Фагирры: «Городской судья всё так же прислушивается к советам магистра…» Да, но всё-таки орден Лаш – это ещё не суд! Может быть, судье можно объяснить… Раскрыть глаза… Возможно, Чёрный Мор отнял близких и у него, Мор ведь не разбирает ни чинов, ни должностей…

Из железных дверей спешно вышла группа стражников – Соллю показалось, что он узнает офицера, арестовавшего Торию. Безжалостно размётывая сапогами снежную кашу, стражники поспешили прочь, и Эгерт выругал себя за глупую мнительность – ему показалось, что они снова направляются к университету.

Был бы жив декан… Был бы жив декан Луаян, разве посмели бы… А теперь Тории не на кого рассчитывать, кроме…

Он прижался щекой к мокрому холодному столбу, пережидая приступ страха. Подойти к железной двери, минуя казнённую куклу, переступить этот порог… Но ведь Тория уже переступила его.

Долго и с пристрастием он уверял себя, что ничего страшного нет в предстоящем ему деле – он просто должен войти, а потом и выйти, вот только надо увидеть судью, убедить его… Судья – это не Лаш… А Тория уже там, возможно, он увидит её…

Эта мысль оказалась решающей. Сразу вспомнив все свои защитные ритуалы, скрестив пальцы одной руки и затиснув пуговицу в другой, он по сложному извилистому маршруту двинулся к железной двери.

Ему ни за что не хватило бы смелости взяться за ручку – но, по счастью или на горе, дверь открылась перед ним сама, выпуская какого-то писца с бесцветным взглядом; Соллю ничего не оставалось делать, как шагнуть вперёд, в неизвестность.

Неизвестность обернулась низким полукруглым помещением со множеством дверей, голым столом посередине и скучающим стражником у входа; стражник и не взглянул на вошедшего Солля, а вялый молодой канцелярист, рассеянно водивший по столешнице кончиком ржавого перочинного ножа, покосился вопросительно, однако без особенного интереса:

– Дверь закройте плотнее…

Дверь и без Эгерта захлопнулась намертво, как дверца клетки. Задребезжала прикованная к засову цепь.

– По какому делу? – поинтересовался канцелярист. Вид его, сонный и вполне заурядный, немного успокоил Солля – первый, кто встретил его в столь страшном учреждении, выглядел ничуть не более зловеще, нежели какой-нибудь лавочник. Собравшись с духом, изо всех сил сжав свою пуговицу, Эгерт выдавил:

– Дочь… декана Луаяна из университета… арестована вчера… Я… – он запнулся, не зная, что говорить дальше; канцелярист тем временем оживился:

– Имя?

– Чьё? – глупо переспросил Солль.

– Ваше, – канцелярист, по-видимому, давно привык к тупости посетителей.

– Солль, – сказал Эгерт после паузы. Мутные глаза канцеляриста блеснули:

– Солль? Вольнослушатель?

Неприятно поражённый такой осведомлённостью, Эгерт через силу кивнул. Канцелярист почесал щёку кончиком ножа:

– Думаю… Погодите-ка, Солль, я доложу, – и, неслышно выскользнув из-за стола, чиновник нырнул в один из боковых коридоров.

Вместо того, чтобы обрадоваться, Эгерт снова испугался – сильнее, чем прежде, до дрожи в коленях. Ноги его сами сделали шаг к двери – дремлющий стражник повёл глазами, и рука его рассеянно легла на древко копья. Эгерт застыл. Второй стражник, неторопливо появившийся оттуда, куда улизнул чиновник, оглядел Солля критически – так повар оглядывает принесённую с базара тушку.

Канцелярист, выглянув из совсем уже другой двери, поманил Эгерта согнутым пальцем:

– Идёмте-ка, Солль…

И тогда покорный, как приютский мальчик, Эгерт последовал навстречу своей судьбе; в тёмном коридоре ему пришлось разминуться с плащеносцами. На Солля дохнуло знакомым терпким запахом, показавшимся теперь отвратительным до рвоты; никто из воинов Лаш не поднял капюшона, но Эгерт ощутил четыре холодных внимательных взгляда.

Лицо судьи нависало набрякшими складками, и в складках этих тонули маленькие, пронзительные глаза. Эгерт взглянул в них один раз – и сразу потупился, разглядывая гладкий, с мраморными прожилками пол, на который стекала вода с его собственных вымокших башмаков. Судья изучал его – не поднимая головы, Эгерт чувствовал тяжёлый, въедающийся под кожу взгляд.

– Мы ожидали увидеть вас раньше, Солль, – сорванный голос судьи был едва слышен, казалось, каждое слово стоит ему усилия. – Мы ожидали… Ведь арестованная дочь декана Луаяна – ваша жена?

Эгерт вздрогнул. Судье пришлось довольно долго ожидать его ответа:

– Но… мы только должны пожениться… Собирались…

Прошептав эту жалкую фразу, Эгерт проникся отвращением к самому себе, будто, сообщив судье эту сущую правду, он каким-то образом предал Торию.

– Это одно и то же, – прошелестел судья. – Правосудие надеется на вас… На суде вы выступите главным свидетелем.

Эгерт поднял голову:

– Свидетелем… Чего?

За дверью послышались отрывистые голоса и грохот сапог, из-за портьеры вынырнул канцелярист и что-то быстро зашептал судье на ухо.

– Скажите им, что приказ отменяется… – голос судьи шуршал, как змеиная кожа по сухому камню. – Он уже здесь…

Обострившееся чутьё Солля безошибочно определило, что речь идёт о нём. Он вспомнил стражников, направлявшихся к университету, и облизнул запёкшиеся, потерявшие чувствительность губы.

– Вам нечего бояться, Солль, – усмехнулся наблюдавший за ним судья. – Вы всего лишь свидетель… Ценный свидетель, поскольку были близки к семье старого колдуна… Ведь так?

Эгерт почувствовал, как его бледные щёки становятся горячими и красными. Назвать господина Луаяна старым колдуном означало преступить все границы бессовестности – однако страх поглотил порыв Соллевого возмущения, как болото поглощает брошенный в трясину камень.

Судья проронил безучастно:

– От свидетеля требуется одна лишь доблесть – говорить правду… Вы знаете, как тяжело обошёлся городу Мор. Вы знаете, что он явился не сам собой…

Эгерт напрягся.

– Мор явился не сам собой, – чуть слышно продолжал судья. – Старый колдун и дочь его применили свою магию, чтобы вызвать его из-под земли, где только и место порождениям мрака… Священное привидение Лаш предупредило об Окончании Времён, а служители его неустанными молениями и обрядами сумели остановить напасть и погубить колдуна… Город спасён, но сколько жертв, Солль, сколько жертв… Согласитесь, что соучастница преступления должна ответить перед законом, этого требуют родственники погибших, этого требует сама справедливость…

Сорванный голос судьи казался Соллю оглушительным, как рёв стада, ведомого не убой.

– Это неправда, – прошептал он, потому что даже страх на какое-то мгновение обомлел в его душе. – Это неправда… Служители Лаш раскопали логово Мора, это они призвали его, а декан остановил ценой своей жизни… Я видел, я…

В эту секунду страх опомнился от шока и завопил, заметался, зажимая Эгерту рот, источая потоки липкого пота, бросая в немилосердную лихорадочную дрожь.

– Словесное преступление против Лаш, – заметил судья, – совершенное однократно и в первый раз, влечёт за собой публичную порку плетьми…

Стало тихо, и несколько долгих минут воспалённое воображение Эгерта являло ему картину и плетей, и толпы, и палача с подручными; на мокрой спине его сами собой загорелись жгучие полосы.

Судья вздохнул – в горле его что-то клекотало и рвалось, будто лопались пузыри:

– Однако я понимаю ваше состояние, вы не вполне владеете собой и не отвечаете за свои слова, следовательно, я сделаю вид, что не слышал их… Вероятно, процесс состоится на днях, когда будут закончены допросы подсудимой… Что до вас, Солль… У меня нет оснований задерживать вас, однако обвинитель, возможно, захочет задать вам несколько вопросов…

Судья потянулся рукой к колокольчику на столе. Не дожидаясь звонка, откуда-то из-за невидимой прежде портьеры явился приземистый стражник; едва переставляя негнущиеся ноги, Солль шагнул за откинутую перед ним потайную портьеру.

По сырым стенам бегали мокрицы. В свете укреплённых по стенам факелов тень Соллевого сопровождающего металась, как исполинская ночная бабочка; слушая звук своих шагов, Эгерт мучился, думая о Тории.

Они допрашивают её и будут допрашивать ещё. О чём? Что она может сказать им? Она… Небо, неужели они осмелятся пытать женщину?!

И тогда в гулкой тишине коридора ему померещились отдалённые, приглушённые камнем крики. Он не выдержал и застонал – сопровождавший его стражник удивлённо оглянулся.

Лязгнул ключ в потайной дверце, стражник пропустил Эгерта вперёд, чуть подтолкнув в спину; узкая тёмная комнатка походила скорее на камеру, и Эгерт уверился было, что доставлен прямиком в тюрьму – когда внесённый факел осветил высокое кресло в углу и сидящего в кресле человека. Не удивляясь и даже не пугаясь более, Эгерт узнал Фагирру.

Оставив факел в кольце, стражник низко поклонился и вышел. Стук его сапог долго отдалялся по коридору.

Фагирра не шевелился, капюшон лежал у него на спине, и Эгерту показалось, что со времени их последней встречи прошли десятилетия – так много страшного случилось с тех пор и так внезапно постарел, изменился его моложавый прежде знакомец. Эгерт поразился – истинный возраст Фагирры открылся ему только сейчас.

Прошло несколько минут, прежде чем плащеносец шумно вздохнул и поднялся, уступая Эгерту кресло, единственное в комнате:

– Присядьте-ка, Солль… Вам, я вижу, непросто держаться на ногах.

– Я устою, – отозвался Эгерт глухо. Фагирра серьёзно покачал головой:

– Нет, Эгерт, вы не устоите. Вы сами понимаете это… Ваша гордость и ваша трусость рвут вас пополам – но что-то подсказывает мне, что трусость окажется сильнее… Можно, конечно, без конца горевать по этому поводу, мучить себя и казнить – а можно просто присесть и послушать, что вам скажет симпатизирующий вам человек… Потому что вы симпатичны мне, Эгерт. С самого начала.

– Вы – обвинитель, – сказал Эгерт в тёмный угол, сказал, не спрашивая, а просто высказывая уверенность. – Обвинитель по делу Тории… Можно было ожидать.

– Да, – печально подтвердил Фагирра. – Я – обвинитель, а вы будете свидетельствовать.

Эгерт прислонился к стене, постоял, чувствуя, как соприкасается с холодной твердыней каждая его мышца; потом подогнул колени и сел, привалившись к камню спиной.

– Фагирра, – сказал он устало, – вы видели… Мор? Я не знаю, что было там, за стенами Башни… Но город… Вы хоть видели?

Фагирра прошёлся по низкой комнате – Эгерт смотрел, как ступают скрытые плащом до пят отличной выделки военные сапоги.

– Солль, – Фагирра остановился, – у вас… умер кто-нибудь?

– У меня умер друг, – отозвался Эгерт глухо. – И погиб… учитель.

– Да, – Фагирра возобновил свою прогулку, – понимаю… А у меня, Солль, умерли шесть человек семьи – мать, брат, сёстры, племянники… Они жили в предместье и умерли в один день.

Эгерт молчал. Он сразу понял, что Фагирра не врёт – голос плащеносца непривычно, странным образом изменился.

– Я не знал, – сказал он хрипло, – что у служителей Лаш… Бывают семьи.

– По вашему, – горько усмехнулся Фагирра, – служители Лаш вырастают на деревьях, как груши?

Некоторое время в комнате только потрескивал факел да вышагивали по каменному полу мягкие Фагирровы сапоги.

– Извините, – сказал Солль наконец. Фагирра усмехнулся, не останавливаясь:

– Вы не были там, в Башне… Когда все входы завалены, даже потайные, даже крысиные… И вот начинается Мор, и некуда девать трупы…

– Вы сами… – сказал Эгерт шёпотом. – Вы сами этого хотели…

Фагирра жёстко оскалился:

– О наших помыслах не вам судить…

– Но это же безумие…

– Да, потому что Магистр – безумец! – Фагирра рассмеялся сухим, трескучим смехом. – Он безумец, но орден – орден не состоит из одного лишь Магистра… Магистры уходят, а орден остаётся, остаётся Тайна, – тут в голосе Фагирры скользнул неприкрытый сарказм, – и остаётся связанная с ней Власть… – он посерьёзнел. – Вам не понять, Солль. Вы, кажется, не властолюбец.

– Властолюбец – вы, – уточнил Солль едва слышно. Фагирра кивнул:

– Да… Знаете, кто будет следующим Магистром?

– Знаю, – глухо отозвался Эгерт, и некоторое время снова было тихо. Потом где-то внизу, в подземелье, загремело железо, и Соллю снова померещились глухие, отдалённые крики. Он похолодел – но во всём здании суда стояла, как прежде, тишина, и ужасные звуки, возможно, рождены были больным воображением Солля.

– Послушайте, – сказал он в отчаянии, – власть властью… Но вы же знаете правду не хуже меня. Вы знаете, откуда явился Мор, и кто победил его… Мы же обязаны жизнью господину декану – вы, я… Судья… Стражники… Бургомистр… Человек отдал жизнь – за что вы хотите наказать его ни в чём не повинную дочь?!

– Луаян был даже сильнее, чем я предполагал, – Фагирра остановился, щурясь на огонь факела. – Воистину… он был великим магом.

Слова эти, сказанные так просто и без колебаний, заставили Солля податься вперёд:

– Так вы признаёте?!

Фагирра пожал плечами:

– Только безумец, подобный Магистру, захочет отрицать это.

Эгерт в изнеможении сжал мокрые ладони:

– Ради неба… В чём же вы хотите обвинить Торию?!

Фагирра взглянул в умоляющее лицо Эгерта, вздохнул и сел рядом – на каменный пол, привалившись спиной к стене. Где-то далеко в недрах подвала лязгнула железная дверь.

– Вы вернётесь домой, – сказал Фагирра без всякого выражения. – У вас ведь престарелый отец… Больная мать… В городишке, который называется Каваррен…

– В чём вы хотите обвинить Торию? – повторил Эгерт почти беззвучно.

– Да, она красива… Она слишком красива, Эгерт. Она приносит несчастье… Она, хоть и косвенно, послужила причиной смерти первого своего жениха, того, которого…

– Откуда вы…

– …которого вы убили. Она не похожа на прочих женщин, в ней есть что-то… дар, я бы назвал это даром, Эгерт. Исключительная женщина, я понимаю, что вы сейчас испытываете…

– Она невиновна, – сказал Солль в мерцающие в полумраке глаза Фагирры. – В чём вы хотите её обвинить?

Фагирра отвернулся:

– В колдовских действиях, повлёкших за собой Мор.

Не обрушились стены, не задрожала земля; огонь всё так же обвивал смолистую верхушку факела, и поблёскивали серебряные пластинки, украшавшие пустое кресло в углу.

– Не понимаю, – сказал Эгерт беспомощно, хотя понял всё – и сразу.

Фагирра вздохнул:

– А вот попытайтесь понять… Существуют вещи более ценные, нежели просто жизнь и просто сиюминутная справедливость… Жертва всегда невинна, иначе какая же она жертва? Жертва всегда лучше, чем окружающая жертвенник толпа…

– Фагирра, – сказал Солль шёпотом. – Не делайте этого.

Его собеседник удручённо кивнул:

– Понимаю… Но у меня нет другого выхода. Кто-то должен понести наказание за этот Мор.

– Виновные…

– Виновна Тория, злоумышленная колдунья, дочь декана Луаяна, – ровно отозвался Фагирра. – И подумайте вот о чём, Солль… В моей власти сделать вас соучастником, но вы – всего лишь свидетель… Сознаёте, по краю какой пропасти вы ходите все эти дни?

Эгерт стиснул зубы, пережидая муторную волну страха. Фагирра коснулся рукой его колена:

– Но вы всего лишь свидетель, Солль… А ваше свидетельство весомо, потому что вы любите подсудимую – но ради правды отречётесь от своей любви.

– Ради правды?!

Фагирра встал – на стене выросла длинная тёмная тень. Отошёл к креслу, облокотился на спинку – в свете факела он показался Соллю едва ли не стариком.

– Что её ждёт? – сами собой спросили непослушные Соллевы губы.

Фагирра поднял глаза:

– Зачем вам знать, как именно она умрёт? Возвращайтесь в свой Каваррен… Сразу после суда. Не думаю, что вы будете так уж счастливы… Но время затягивает и не такие раны.

– Я не стану свидетельствовать против Тории! – выкрикнул Эгерт раньше, чем страх успел зажать ему рот. Фагирра покачал головой. Вздохнул, о чём-то раздумывая; кивнул Эгерту:

– Вставайте… Идёмте со мной.

Онемевшие ноги отказывались подчиняться – Эгерт встал со второй попытки. Фагирра извлёк откуда-то из глубин плаща звонкую связку ключей; в тёмном углу обнаружилась ещё одна низкая железная дверь, а за ней крутая винтовая лестница, ведущая вниз.

Низкорослый плечистый человечек в мешковатом балахоне ковырял в зубах щепкой – появление Фагирры и Солля застало его врасплох, и он едва не проглотил своё орудие, вскакивая навстречу плащеносцу. Приняв из рук Фагирры факел, он затрусил впереди – а Эгерт тем временем всё пытался вспомнить, где раньше он мог его видеть. Размышлениям Солля пришёл конец, когда провожатый угодливо распахнул перед Фагиррой и Соллем приземистую дверь с решётчатым окошком.

Здесь уже горели два или три факела, и в их свете со всех каменных стен на Эгерта глянули уродливые, извергами придуманные приспособления.

Он остановился, сразу ослабевая – Фагирра чётким подготовленным движением поддержал его, крепко взяв за руку повыше локтя. На крюках и полках в избытке хранились не тронутые ржавчиной, содержащиеся в полной готовности инструменты – клещи и свёрла, тиски для ступней и коленей, доски, усеянные иглами, многохвостые плети, ещё что-то отвратительное, от чего Эгерт поспешно отвёл глаза. Посреди пыточной помещалась жаровня, в которой дотлевали последние угольки, рядом стоял трёхногий табурет и кресло с высокой спинкой – точно такое же, как оставленное в маленькой пустой комнате кресло Фагирры. На небольшом возвышении мечущиеся глаза Солля разглядели истёртый деревянный топчан со свисающими хвостами цепей.

Теперь он вспомнил, где видел плечистого хозяина пыточной. В День Премнооголикования тот взошёл на эшафот вместе с судьёй и приговорёнными – тогда в руках его был топор, он нёс его так же скромно и буднично, как буднично и деловито принялся сейчас раздувать угли в жаровне.

– Эгерт, – тихо спросил Фагирра, по-прежнему поддерживая его за руку, – где находится золотая безделушка, принадлежавшая декану, медальон?

Угли из чёрных становились малиновыми – из палача получился бы отменный истопник. Эгерт захрипел, пытаясь произнести хоть слово.

– Помните, я тогда спрашивал вас о сейфе… Наши люди обыскали кабинет декана – и ничего не нашли. Где медальон сейчас, вы знаете?

Солль молчал, и на краю его замутнённого ужасом сознания теплилась мысль: кощунство… кабинет… стальное крыло… они осквернили… Господин декан, где вы…

– Эгерт, – Фагирра заглянул ему в глаза, – меня очень интересует этот вопрос… Поверьте, что крики пытаемых не доставляют мне никакого удовольствия. Где?

– Я не знаю, – сказал Солль неслышно, но плащеносец прочёл его слова по губам. Медленно и красноречиво перевёл взгляд с Эгерта на палача, с палача на жаровню; вздохнул, потирая уголок рта:

– А ведь вы не врёте, Солль… Любому другому я не поверил бы, но вы… Жаль, но вы действительно не знаете, – и Фагирра выпустил его руку. – Знает Тория. Да?

Эгерт чуть не упал. Не сознавая, что делает, хотел присесть на топчан – и отшатнулся; Фагирра мягко подтолкнул его в кресло, и Эгерт, не удержавшись на ногах, ударился затылком о высокую деревянную спинку. Руки его мёртвой хваткой вцепились в подлокотники.

Палач вопросительно уставился на Фагирру – тот устало бросил ему:

– Погоди…

Подтянув трёхногий табурет, он уселся перед Соллем, устилая пол складками плаща:

– Я повторю: вы мне симпатичны, Эгерт… У меня нет от вас тайн. Законом предусмотрено наказание за отказ от дачи свидетельских показаний или лжесвидетельство: уличённых в этом преступлении карают сразу же, вырывая солгавший язык… Покажи клещи, – обернулся он к палачу.

Смерив Эгерта взглядом опытного портного, тот метнулся в угол и вытащил из гремящей груды подходящее, по его мнению, орудие. На изогнутом клюве клещей поблёскивало масло – палач был мастеровит и аккуратен, и даже рукоятки клещей были приспособлены для особой надобности, отточены, как два гигантских шила.

Эгерт зажмурился.

– Не поможет, – вздохнул Фагирра в наступившей для Солля темноте. – Не поможет, Эгерт, что вы, как ребёнок… Это жизнь, бывает всякое, нечего закрывать глаза… Ну ладно, не надо, не смотрите. Суд состоится, по всей видимости, послезавтра – за вами присмотрят и придут; нужно ли говорить, что удирать не стоит? Не нужно, вижу, вы сами понимаете… А если вам понадобятся через пару дней деньги на дорогу в Каваррен – я ссужу, а вы потом вернёте… Да?

Эгерт попытался вспомнить смеющееся лицо Тории – и не смог.

Изуродованный Мором город снова хотел жить.

Из далёких и близких мест являлись наследники, претендующие на осиротевшие и порядком разграбленные дома, мастерские и лавки; тут и там затевались склоки и тяжбы. Ремесленные цеха, изрядно поредевшие, отступили от освящённых веками правил и принимали в свои ряды даже недоучившихся подмастерьев; в городские ворота с рассвета и до ночи валом валили весёлые и злые провинциалы – в основном молодёжь, честолюбивая и желающая немедленно выбиться в люди, то есть разбогатеть и жениться на аристократке. Аристократы возвращались тоже, и по мощённым улочкам снова разносился стук копыт и колёс, снова покачивались паланкины в руках ливрейных слуг; на улицах снова появились дети: розовые карапузы на руках кормилиц и чумазые трущобные ребятишки одинаково радовались выпавшему наконец чистому белому снегу.

Днём в городе царило оживление – но ни одна ночь не обходилась без стонов и слёз, кошмаров и горестных воспоминаний. По нетронутым ещё пепелищам бродили сумасшедшие, потерявшие рассудок в дни Мора – их жалели и боялись даже бродячие собаки. Не было семьи, не понёсшей утрату, и потому так всколыхнулся город, когда осипшие на холоде глашатаи поведали о предстоящем процессе.

За одну ночь в университете не осталось ни одного целого окна; те из горожан, кто не поверил в гнусное преступление декана и его дочери, вполголоса переругивались с соседями и домочадцами, приводя в доказательство своей правоты один только убийственный довод: не может быть! Большинство сомневалось, кривило губы и пожимало плечами: маги… Кто их знает… Этих магов простому человеку не понять, а ведь Мор явился откуда-то… Колдуны, пусть им…

На площади случилась драка – группка студентов насмерть сцепилась с озлобленными мастеровыми, и дело дошло до крови, и только суровое вмешательство стражи положило конец побоищу; студенты, избитые, оскаленные, удалились в университет, и вслед им летели камни.

Ещё вечером накануне процесса у здания суда появились первые зрители; на рассвете площадь была запружена народом так, что стражникам пришлось пустить в ход плётки, чтобы очистить дорогу в здание. Перед вереницей направляющихся в суд служителей Лаш люди расступались сами, охая и давя друг друга; университет зиял разбитыми окнами, но толпа студентов, прорываясь сквозь окрики и оскорбления, явилась тоже. Четверо дюжих стражников с пиками наперевес препроводили в здание суда одного из них, высокого и светловолосого, со шрамом на щеке – поговаривали, что он-то и есть основной свидетель.

В зал пустили далеко не всех – но, учитывая важность дела, судья милостиво разрешил горожанам занять и пространство в дверях, и коридор, и ступени, так что просторное помещение суда оказалось связанным с площадью широкой человеческой лентой; люди передавали услышанное из уст в уста, как передают по цепочке воду во время пожара, и всё, сказанное в суде, становилось через несколько минут достоянием площади.

Начало слушания всё откладывалось и откладывалось; сидя на длинной скрипучей скамье, Эгерт равнодушно смотрел, как переговариваются за спинкой пустого судейского кресла служители Лаш, как чинит перья канцелярист, как мостятся на скамейке напротив какие-то перепуганные лавочники – тоже свидетели, свидетели Мора… Всё должно быть по правилам. Жаль, что нельзя призвать в суд тех несчастных, чьи тела покоятся под холмом, жаль, что нельзя призвать декана Луаяна… Ему не встать из под земли – даже на помощь любимой дочери.

Повернув голову, Эгерт увидел в зале студенческие шапочки с бахромой – и сразу же отвёл глаза.

За длинным столом возились два писца; Эгерт услышал, как один негромко спрашивает другого:

– У тебя нет пилочки для ногтей? Ноготь сломал, тьфу ты…

Толпа возилась, толкалась, перешёптывалась, с одинаковым любопытством разглядывая мрачное убранство зала, писцов, Эгерта, стражников, судейское кресло, игрушечную виселицу на столе – точную копию возвышавшейся у входа… Скамья подсудимых была пуста, и только рядом с ней, на табурете, примостился невзрачного вида человечек в мешковатом балахоне; на коленях у него лежал полотняный мешок, и в его очертаниях Эгертовы глаза без труда угадали скрытый внутри предмет.

То были клещи с длинными ручками.

Миновало десять минут, потом ещё десять; зрители, наконец, возбуждённо заозирались, и Солль увидел шествующего к возвышению судью. Его сопровождал человек в капюшоне – Эгерт знал, кто это. С трудом поднимая ноги, судья взобрался по обшитым бархатом ступеням и тяжело опустился в кресло; Фагирра стал рядом, не поднимая капюшона, и Эгерт почувствовал на себе его внимательный взгляд. Судья прошелестел что-то сорванным голосом – канцелярист подхватил его слова, подобно звонкому эху:

– Введите обвиняемую!

Эгерт втянул голову в плечи, не отрывая глаз от серых разводов на каменном полу. Зал приглушённо зашумел, звякнуло железо – и тогда к Соллю вернулась его способность чувствовать чужое страдание.

Не поднимая головы, он кожей ощутил, как вошла Тория – сплошной комок боли и отчаяния, стянутый упрямой волей; он почувствовал, как первым же взглядом, жадным, полным надежды, она ищет в зале его, Эгерта, и как этот взгляд теплеет, остановившись на нём. Он понял, что она уже всё знает, знает об уготованной Эгерту роли – и всё равно радуется самой возможности его видеть, и всё равно надеется, искренне, как ребёнок, надеется на самого дорогого ей человека…

Тогда он поднял голову.

Дни допросов не прошли ей даром. Встретившись с Эгертом глазами, она попыталась улыбнуться – чуть виновато, потому что искусанные губы не желали слушаться. Чёрные волосы были убраны с необычайной аккуратностью, глаже, чем всегда; воспалённые глаза оставались сухими. Стражник усадил Торию на скамью подсудимых – она гадливо отстранилась от прикосновения его рук и снова глянула на Эгерта. Тот попытался ответить подобием улыбки, не выдержал, отвёл глаза – и встретился взглядом с Фагиррой.

Палач на своём табурете шумно вздохнул, и вздох его пронёсся по всему залу, потому что как раз в этот момент установилась мёртвая тишина – обвинитель поднялся на помост и резким движением отбросил капюшон.

Эгерт почувствовал ужас Тории – она даже отшатнулась, когда Фагирра глянул на неё. При мысли, что этот человек собственноручно пытал её, у Солля свело челюсти от желания убить – но пришедший на смену страх вернул всё на свои места.

Фагирра начал обвинительную речь, и с первых же слов Эгерт понял, что дело безнадёжно, что Тория обречена и пощады не будет.

Фагирра говорил ровно и просто, люди слушали его, затаив дыхание, и только в задних рядах не умолкал шёпот – слова обвинителя по цепочке передавались на площадь. Из речи его, взвешенной и выверенной, как произведение ювелира, неоспоримо следовало, что декан давно уже собирался отравить город и что дочь, конечно же, помогала ему; Фагирра упоминал такие детали и приводил такие доказательства, что у Солля заныло сердце: или в университете долгое время работал шпион ордена Лаш, или Тория под пытками рассказала о самых личных, самых потаённых деталях из жизни отца. Толпа исполнялась негодованием – Эгерт чувствовал, как праведный гнев проникает по цепочке за стены суда, как человеческое море на площади наливается глухим озлоблением и жаждой расплаты.

Тория слушала, внутренне сжавшись – Эгерт чувствовал, как она пытается собрать воедино разбегающиеся мысли, как вздрагивает от обвинений, как от ударов. Надежда её, вспыхнувшая было при виде Солля, теперь гасла понемногу, как дотлевающий уголёк.

Внимательно взглянув на Эгерта, Фагирра закончил, накинул капюшон и отошёл к судейскому креслу; по знаку судьи на помост один за другим стали подниматься свидетели.

Первому, толстому торговцу, было труднее всего – он не знал, что говорить, и только невнятно жаловался; его слушали с сочувствием, всякий человек из толпы мог сказать на его месте те же слова. Все, кто поднимался на помост вслед за торговцем, так и поступали – жалобы повторялись и повторялись, женщины плакали, перечисляя свои потери; толпа притихла, впав в тоску.

Наконец, список свидетелей Мора иссяк – какой-то парень из толпы рвался высказаться по собственному почину, но его быстро убедили заткнуться; все взгляды, посуровевшие, угрюмые, устремились на обвиняемую – Эгерт ощутил удар ненависти, всей силой пришедшейся на Торию. Беззвучно застонав, он рванулся к ней, желая прикрыть и защитить – но остался сидеть на месте, в то время как судья прошелестел, а канцелярист повторил, что сейчас обвинитель допросит подсудимую.

Тория встала – одно это движение стоило ей мучительного усилия, Эгерт чувствовал, как вздрагивает каждый нерв её, каждая натянутая мышца. Поднявшись на помост, она мельком взглянула на Солля – Эгерт подался вперёд, мысленно поддерживая, обнимая, успокаивая. Фагирра встал у помоста – по телу Тории прошла судорога, будто близкое присутствие плащеносца было ей невыносимо.

– Верно ли, что декан Луаян был вашим отцом? – звучно спросил Фагирра.

Тория – Эгерт знал, какого усилия ей это стоит – повернула голову и глянула ему прямо в лицо:

– Декан Луаян есть мой отец, – ответила она хрипловато, но громко и твёрдо. – Он умер – но в памяти тысяч знавших его он есть.

Зал, притихший было, зашептался.

Губы Фагирры чуть дрогнули – Соллю показалось, что он собирается улыбнуться:

– Что ж… Дочерние чувства похвальны, но они не оправдывают гибели сотен людей!

Эгерт ощутил, как Тория рывком пытается преодолеть свою боль и свой страх:

– Эти люди погублены вами. Палачи в капюшонах, теперь вы рыдаете о своих жертвах?! В ту ночь, когда явился Мор, – она обернулась к залу, – в ту самую ночь…

– Не тратьте лишних слов, – резко оборвал её Фагирра. – В ту самую ночь вы и ваш отец проводили некие магические действа в наглухо закрытом кабинете… Да или нет?

Эгерт понял, как ей страшно. Фагирра стоял рядом, вцепившись взглядом в её воспалённые глаза; Тория зашаталась под его напором:

– Да… Однако…

Широким красноречивым движением Фагирра обернулся к судье, затем к залу:

– Всю ночь в кабинете декана горели сотни свечей… Ваши близкие были ещё живы. Наутро завыли собаки по всему городу – а ваши близкие были ещё живы, но вот явился вызванный чародеями Мор…