Текст книги "Скитальцы"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 81 страниц)

Глава 12

Руки и ноги в белых ледяных лубках. Река, забинтованная полосами льда. Скованные неподвижные озёра – не то лазарет, не то узилище…

Мутный свет с трудом пробивался сквозь толстый слой изморози. Казалось, в окно вставили непрозрачный ломоть льда; я опустил веки, и перед глазами тут же встала изнанка застывшей реки. Неровная поверхность ледяной корки, какие-то зелёные лохмотья, светлый проём удаляющейся полыньи…

Удушье и судороги.

Я рывком сел; вероятно, агонизирующее сознание подсунуло мне предсмертную картину. Не особенно броскую, не больно экзотичную: старая избушка с тяжёлым нависающим потолком, заиндевевшее окно, голый пол, деревянный столб, поддерживающий балку…

Я дёрнулся. Цапнул себя за рукав в поисках серебряной булавки – тщетно. Тёмное дно, светлая рыбка, стремительно уходящая вниз…

Я тряхнул головой; из правого уха выползла тёплая капелька влаги. Точь-в-точь как у ныряльщика, который выбрался на берег и вытряхивает воду из ушей.

Теперь шум в голове сделался не в пример тише. Я провёл ладонью по сухому рукаву. Придерживаясь за край лавки, поднялся; снаружи доносился ровный, ритмичный, вселяющий спокойствие звук.

Кто-то стучал топором.

Путь к низкой, вросшей в порог двери занял несколько трудных минут; пошатываясь и борясь с головокружением, я ухватился наконец за железное кольцо, заменяющее ручку, и что есть силы рванул дверь на себя.

Шум в ушах усилился, перед глазами мелькнул призрак полыньи, медленно уплывающей в сторону, закатывающейся, как солнце. Дверь поддалась; в доме было холодно, но в сенях ещё холоднее. Хватая ртом морозный воздух, я инстинктивно притворил дверь, не желая выпускать из избушки остатки тепла.

Ещё одна тяжёлая дверь…

Звук топора на какое-то время смолк и снова продолжил работу. Тюк… тюк-тюк… тюк…

Скрипуче ступая по снегу, придерживаясь рукой за потемневшую от времени стену, я обогнул дом.

Хозяин вовсе не колол дрова, как мне подумалось вначале; небольшой светлый топорик взлетал и падал, снимая стружку с высокого, в рост человека, пня. Обладатель топора был доволен работой – усмехался, приглядываясь, удовлетворённо щурился; на голую макушку ложился снег, таял, мутными капельками стекал по затылку, за уши, на лоб. Когда-то светлая, а теперь заношенная рубаха прилипла к жилистой спине. Уже знакомая мне чудовищная шуба дохлым медведем лежала тут же, на снегу.

Черно Да Скоро обернулся, и в мутном свете зимнего дня я увидел, что он постарел. Осунулся, как после долгой болезни, раскосые глаза запали глубже под брови, от носа к углам губ легли чёрные стрелки; взгляд, впрочем, оставался тем же. Ничего не выражающим, малость сумасшедшим. Я еле удержался, чтобы не отпрянуть назад.

– Жаль, Ретано, – сказал господин маг с подобием улыбки. – Я всё ждал, что ты научишься играть на сцене… Но больше нет времени играться. Извини.

Вот как. Бритый кот, имеющий в своём распоряжении целый выводок подопытных мышей…

Вероятно, выражение моего лица изменилось; Черно опустил топор и впился в меня глазами. Я оскалился.

– Всё в порядке, – сообщил Черно, и хрипловатый голос его приобрёл увещевательные нотки. – Всё будет хорошо, Ретано, ни о чём не беспокойся… Тебе польстит, если я скажу, что Танталь, оплакивая тебя, по-настоящему страдает?

Секунду я молчал, потом выдавил через силу:

– Скотина…

– В мире не так много людей, чья смерть в такой степени огорчила бы Танталь, – сказал Чонотакс жёстко. – Гордись. Ты успел завоевать её доверие.

– Чего тебе надо? – спросил я тоскливо.

Он подкинул топор. Ловко поймал его за топорище. Подкинул снова и снова поймал. Повадки заправского плотника. Или разбойника.

– Я почти уверен, что Танталь по доброй воле поведёт меня… к этому своему бывшему мужу, стражу Преддверья, хранителю Амулета. Почти уверен… Но в случае, если я ошибаюсь, – пригрожу публично свернуть тебе шею. Ещё месяц назад она спокойно бы позволила мне это сделать…

– Скотина, – повторил я, на этот раз устало.

– …а теперь не позволит, – продолжал Черно, помахивая топором. – Что до ругательств, то ты должен оценить моё благородство, я ведь не собираюсь шантажировать её жизнью Аланы… Погоди. Да погоди, Ретано, я пошутил, я всё время пытаюсь вдолбить тебе, что желаю вам всем… только добра. Но и себе добра желаю тоже, мне он нужен, этот Амулетишко, ну прямо-таки позарез…

Я облокотился о пень. О толстый, чуть ниже меня, вертикально стоящий обрубок ствола; Чонотакс ещё что-то говорил, но я не слышал. Блеклый зимний день, снег, обильно валящийся с неба, деревянные столбы в белых шапках…

Я вздрогнул.

Потому что это были не столбы. Я опирался, оказывается, о плечо коренастого мужчины с озабоченным лицом, только мгновение спустя я с ужасом понял, что это Бариан. Поодаль сидели спина к спине деревянные Фантин и Муха, вызывающе подбоченясь, стояла Динка, и ещё кто-то, обёрнутый ко мне спиной, но, даже не разглядев лица, я узнал Алану.

На мгновение мне сделалось муторно, потому что я всерьёз поверил, будто весь наш маленький отряд угодил в западню и обращён в пни. Пёс знает, какое усилие воли потребовалось, чтобы не удариться в истерику; лишь со второго взгляда на деревяшки я убедился, что это искусная, но поделка. Не злая магия воздвигла посреди двора людские фигуры, а блестящий топор, данный в руки человеку с явными художественными талантами.

Да, Черно Да Скоро был ещё и ваятель. Я долго разглядывал деревянную Алану; выражение лица было схвачено исключительно точно. То самое детское, обиженное выражение, с которым она спросила когда-то: «Вы женились на мне из-за книги… Это правда?»

Вот эта самая девчонка по моей милости бредёт сейчас по снежной пустыне. Бредёт в полной уверенности, что муж её мёртв. Душа её, опять-таки по моей милости, всё глубже запутывается в паутине неведомых тёмных дорог, тех, по которым можно добраться до самого Преддверья…

– С ней всё будет в порядке, – примирительно сказал Черно за моей спиной.

Я обернулся.

Он стоял у того самого столба, с которым работал в момент нашей встречи. Из тёмного дерева неясно проглядывало новое изваяние – я узнал эту женщину, хотя черты лица были намечены грубо, вчерне. И всё равно очень точно. Я поразился – господин маг умел, казалось, выхватить и остановить в дереве самую человеческую суть…

Хотя кто сказал, что я знаю Танталь до самой сути?..

– Ты талантлив, – сказал я, глядя в снег. – Мог бы мастерить, к примеру, деревянные миски с узорами… на продажу… для заработка… Кстати, С КЕМ всё будет в порядке? С Танталь? С Аланой?

– С обеими, – отозвался Черно, не моргнув глазом. – И с тобой тоже.

Я оглянулся. Деревянные комедианты не желали встречаться со мной взглядами.

– Значит, ты вёл нас? – осведомился я сквозь зубы. – Всю дорогу? Следил?

– Не всю дорогу, – отозвался он со вздохом. – Я ведь не всемогущий, Ретано… Пока.

Не то мне показалось, не то голос его дрогнул, произнося последнее слово. Я оскалился:

– Ты уверен, что оно тебе нужно? Всемогущество?

В глазах его что-то изменилось. Что-то промелькнуло внезапно и ярко, как лисий хвост среди деревьев. Интерес?

– У меня такое впечатление, – сказал он медленно, – что меня уже кто-то об этом спрашивал. До тебя.

* * *

…Бариан что-то сказал – я видел, как шевелятся его губы, но не слышал слов. Танталь покачала головой; её тёмные волосы выбились из-под капюшона, та прядь, на которую попадало дыхание, взялась инеем, будто преждевременной сединой. Странно, что я в состоянии разглядеть такие детали, – ведь изображение то и дело берётся туманом, сцена прощания различима с трудом, как сквозь мокрое стекло…

А ведь это именно сцена прощания. Вот, Танталь легко забирается на лошадь, Бариан подсаживает Алану – та устраивается у Танталь за спиной. Две всадницы на одной кобыле, а ветер, между прочим, холодный, жёсткий наст проламывается под копытами, далеко ли они ускачут…

Я мигнул – глаза слезились от напряжения. Серое видение на заиндевевшем стекле дёрнулось и сгинуло; теперь я, по крайней мере, знаю, что обе они живы. И достаточно здоровы, чтобы ездить верхом, вдвоём, как деревенские дети.

– Я их приведу, – сказал Черно, критически оглядывая старый медный таз, извлечённый откуда-то из сарая. – Я их приведу, через час-другой они будут здесь…

Он осторожно цокнул ногтем по зеленоватому боку; старая медь отозвалась глухим заунывным звуком.

– Жила-была девочка, – господин маг вытащил из груды хлама обрывок ветошки и жестяную банку с серым порошком, – почти всех её родичей съел Чёрный Мор, остались только мать и дядя… Когда-то богатый род оскудел, девчонка жила среди хлама и книг, а после смерти матери – среди приютских детей, среди старых дев, служащих надзирательницами, среди всего этого, о чём в приличном обществе не принято вспоминать… А потом она убежала с бродячими актёрами. И несколько лет была счастлива – во всяком случае потом, вспоминая эти годы, она осознала их именно как счастливые…

Я заворожённо следил, как, зачёрпывая тряпочкой похожий на глину порошок, Чонотакс оттирает бока медной посудины. Под его рукой зелень сходила, и прояснившаяся поверхность обретала жёлтый, почти солнечный блеск.

– А потом, – Чонотакс проделывал чёрную работу со странным удовольствием, – ей встретился молодой человек, ради которого она бросила всё, что любила… чем гордилась. И всех, кто любил её и гордился ею. А ведь знаешь – чем больше жертва, тем дороже представляется приз… К несчастью, все её жертвы оказались напрасными. У молодого человека случилась схожая ситуация – он тоже встретил… вещь. Ради которой оставил всё, что любил, и всех, кто любил его… Эта вещь называлась Амулет Прорицателя. Можно сказать, что именно Амулет лишил Танталь её человеческого счастья… Ей стоило бы ненавидеть Амулет. Разве нет?

Даже в самых патетических местах его речи лицо его оставалось прежним – никаких эмоций, разве что немного безумия в глубоко запавших глазах.

– Зачем ты мне всё это рассказываешь? – спросил я шёпотом.

Он не ответил. Критически оглядел вычищенный таз, остался доволен работой, хоть на медной поверхности оставалось ещё немало мути и зелени. Стряхнул на пол остатки серого порошка, снял с полки один за другим пять пузатых глиняных кувшинов.

– Ты не представляешь, Ретано, как это всё интересно. Их было много – благородных и не очень, сильных и слабых… Они грызлись за территорию. Они вербовали себе новых вассалов, они сходились в поединке со вчерашним другом, они подавали руку вчерашнему врагу… Лучшие из них уединялись и отшельничали, чтобы потом сказать своей совести – нет, только познание, ни капли корысти или властолюбия… Они, маги древности. Они беспрекословно признавали прорицателя даже в слабейшем – уж если Амулет выбрал кого-то, то не людям оспаривать это право… Так велел Первый Прорицатель. Тот самый, что предупреждал о явлении в мир чужой силы: «Она идёт! Она на пороге!»

Осторожно, не желая пролить ни капли, он опорожнял один кувшин за другим. Вода в медном тазу волновалась, поднимаясь всё выше и выше; она была холодная даже на вид. Я втянул руки в рукава.

– «Она на пороге», – повторил Чонотакс, и голос его странно дрогнул. – Сколько лет пророчеству, а всё никак не сбыться…

Мне давно уже было не по себе, приготовления Черно, такие, казалось бы, простые и обыкновенные, нагоняли тоску – однако именно в этот момент в моей душе скакнула ледяная волна. Скакнула и обдала меня морозом.

– Не все пророчества сбываются, – сказал я шёпотом.

Чонотакс странно на меня взглянул. Провёл рукой над краями медного таза:

– Не все… Но они ДОЛЖНЫ сбываться. Это упорядочивает мироздание.

Я с ужасом смотрел, как вода под его ладонями застывает. Бегут, тянутся во все стороны кристаллики льда, как маленькие руки, как напряжённые паутинки, вода в тазу мутнеет, перестаёт быть водой. Холодно…

Чонотакс удовлетворённо кивнул. Потёр ладони, взялся за края таза, с натугой перевернул; медная посудина тяжко грохнула о пол.

– Славные были времена, – продолжал Черно как ни в чём не бывало. – Бальтазарр Эст… Ларт Легиар… Орвин Прорицатель… Орлан Отшельник…

– Маг из Магов Дамир, – сказал я сквозь зубы.

Черно взглянул на меня теперь уже весело:

– Да, и Маг из Магов… Как же я мог забыть. Великий Дамир.

Его физиономия наконец-то потеряла бесстрастность. Он усмехался сам себе, постукивая ладонями по глухо гудящему дну, отбивал ледяную глыбу от меди; видимо, моё упоминание о Маге из Магов всерьёз развеселило его, но он предпочитал молчать. Развлекаться в одиночестве.

– Почему ты не сказал Танталь правду о нашем с Аланой браке? – спросил я негромко.

– А зачем? – удивился Чонотакс. – Зачем нам сильные эмоции, не относящиеся к делу?

Глыба льда, бывшая когда-то водой в тазу, наконец-то откололась от медного дна и ударилась о пол. Чонотакс осторожно приподнял посудину – нет, лёд не раскололся. Лежал правильной, без полостей и пузырьков, гладкой линзой. Наполовину прозрачной, наполовину мутной, серо-зелёной. Красиво.

– Алана ведь тоже… узнала правду, но ничего не сказала Танталь. – Черно нежно погладил ледяной бок линзы. – А когда я возьму Амулет… любая правда, даже самая неприглядная, перестанет иметь смысл. Правда о сборщике налогов, который повесился по твоей милости… Правда о происхождении Луара Солля… Правда о твоей женитьбе на Алане.

– Мне кажется, ты его не возьмёшь, – сказал я, дерзко глядя господину магу в раскосые глаза. – Не возьмёшь Амулет.

– Возьму. – Чонотакс улыбнулся. Встал, отвернулся от меня, распахнул свою шубу и расстегнул штаны. Я едва не разинул рот – Чонотакс мочился на магическую глыбу, и волшебный лёд таял, размываемый горячей дымящейся жидкостью. Таял неоднородно, избирательно – гладкая поверхность становилась неровной, тут и там вырастали ледяные деревья, тянулись ледяные дороги, маленький мир рождался из подтаявшего льда, я будто смотрел на него с птичьего полёта – мир, воспроизведённый Чонотаксовой могучей магией и тёплой мочой…

– Я приведу их, – сказал господин маг, и в голосе его звучало нескрываемое удовольствие. – Они будут здесь через полчаса.

* * *

Утром случилась оттепель, снег, ещё вчера визжавший под ногами, теперь мягко уступал насилию попирающих его сапог.

– Не ходи с ним, Танталь, – сказала Алана шёпотом.

Черно Да Скоро усмехнулся:

– Танталь, ты помнишь, как подобрала Луара на улице, в луже, пьяного? В тот день от него отреклась мать. Его жизнь к тому времени давно дала крен, но мать ударила его по лицу и прогнала прочь, и тогда его жизнь опрокинулась кверху брюхом… Ты помнишь?

Он сидел на трёхногом табурете, уперевшись локтями в колени, положив подбородок на сплетённые пальцы.

– Танталь, не слушай его, – неожиданно громко сказала Алана. – Он и меня так… затягивал…

Танталь молчала. Чонотакс прищурил чёрные раскосые глаза:

– Ты помнишь вашу первую ночь? В повозке? На осеннем ветру? Ты пожалела его и просто хотела утешить… А вышло иначе. Это он утешил тебя. И с тех пор, прикасаясь к нему хоть краешком платья, ты ощущала…

– Да, – сказал Танталь глухо. – Всё это правда. Но с тех пор прошло десять лет, и в моей жизни…

– Ты помнишь, как скакала за ним без седла, по большой дороге, гналась, чтобы удержать?

– Чтобы прогнать, – сказала Танталь. – Я гналась, чтобы прогнать его. Без седла… По большой дороге…

Её голос менялся. Её голос затихал, переходя на шёпот, но я всё равно слышал каждое слово.

Черно Да Скоро вдруг резко поднялся. Шуба упала к его ногам.

– Ты хотела бы к костру, Танталь? Сейчас? К доброму огню, к камину? К светильнику? Протянуть руки, подставить лицо?

Я содрогнулся. От этих его слов мне самому захотелось оказаться вблизи огня – и немедленно; Танталь, похоже, ощутила то же самое в ещё большей степени.

– Не надо, Чонотакс, – сказала Танталь еле слышно. – Ты издеваешься надо мной… Ты знаешь, единственный, кто знает… знаешь – и морочишь меня. То, что осталось в прошлом…

Некоторое время Чонотакс и Танталь смотрели друг другу в глаза.

– Это не всем достаётся, – губы Чонотакса едва двигались, – заполучить от судьбы… свой костёр. Но ощутить себя в ледяной пустыне… узнать, что огонь бывает на свете, но именно тебя судьба почему-то обделила… Не быть счастливым, но быть избранником. Я понятно… излагаю?

– Вполне, – отозвалась Танталь после паузы. – Я понимаю, во всяком случае… но сейчас ты говорил вовсе не о том, что люди привыкли называть «любовью» или «привязанностью».

– Я говорю о том, что называется «ложной виной». Что называется «выбором»… Пойдём, Танталь.

Алана вздрогнула, и я скорее почувствовал, чем услышал, – «не ходи».

– Куда? – спросила Танталь едва ли не с вызовом.

Черно Да Скоро пожал плечами:

– Да просто по лесу пройдёмся… Нет?

– Нет, – сказал я, поднимаясь.

– Уже нет смысла прятаться, Ретано, – ровно сказала Танталь. – И бежать в общем-то уже некуда – прибежали… Поэтому не беспокойся. Нам с господином… с Черно действительно есть о чём поговорить.

Они вышли, и за ними закрылась дверь.

* * *

Спустя некоторое время Алана уснула – на лавке, лицом к стене. Я вышел наружу, под серое небо.

За домом, там, где Чонотакс вытёсывал своих идолов, появилась ещё одна фигура, на этот раз белая; я подошёл, стараясь ступать как можно тише – как будто изваянный из снега человек может услышать меня и оглянуться.

Это был молодой мужчина примерно с меня ростом. Некрасивый, как на мой взгляд, с жёстким волевым лицом; я вдруг понял, что деревянные фигуры, в разных позах расположившиеся вокруг, сделаны так, чтобы смотреть в одну точку. В лицо снежному Луару, последнему обладателю вожделенного для Черно Амулета.

На шею снеговику накинута была колодезная цепь. Оборванные концы её свисали Луару на грудь – как будто на цепи когда-то имелось украшение, а потом его сорвали. Возможно, Черно таким образом предвосхищает события. Что такое эта скульптурная группа – развлечение, дань болезненному воображению, магическое орудие?

Я обернулся, будто меня толкнули в спину.

Они брели рядышком, почти рука об руку, но не касаясь друг друга; даже с изрядного расстояния я видел, как поблёскивает бритый череп Черно. И как низко опустила голову Танталь…

Я даже следить за ними не стал. Я даже не прятался – просто стоял и смотрел.

Они возвращались по собственным следам – и не в первый раз, потому что там, где они шли, уже протоптана была глубокая тропинка. Вернее, две тропинки рядом – будто колеи. Никто из них не хотел идти первым…

Говорила, как ни странно, Танталь. Я ведь ждал, что это Черно будет стараться, обволакивать, напоминать, уговаривать, упрашивать, шантажировать, грозить…

Танталь говорила и улыбалась. Будто рассказывая забавный анекдот. Указывала куда-то за спину, мимоходом стряхивала снег с низко опустившихся ветвей; потом Черно о чём-то спросил. Танталь ответила – охотно, даже весело, я слышал её голос, но не мог разобрать слов…

Потом они остановились. Замерли друг против друга; померещилось мне или нет, но Танталь протянула руку и осторожно коснулась Чонотаксового лица. И задержала ладонь – на мгновение. Будто зная, что совершает нечто недозволенное, и всё равно не в силах удержаться…

Я стоял столбом. Потому она, вероятно, меня и не видела – среди людей-изваяний я не привлекал взгляда. Нечто видимое боковым зрением, тёмная точка на самом краю сознания…

Но вот Черно точно знает, что я свидетель этой странной сцены. Или это разыграно для меня?!

Мне захотелось окликнуть Танталь. Увидеть, как она обернётся, будто ужаленная; молчаливо наблюдая, я будто бы подыгрывал Чонотаксу. Соглашался с его спектаклем, пусть даже в роли зрителя…

Он положил ладони ей на плечи. Сказал что-то, пристально глядя в глаза; Танталь опустила голову, и вот так, неподвижно, они простояли минут пять.

Потом Танталь высвободилась и, не оборачиваясь, не поднимая взгляда, побрела в дом.

Чонотакс остался стоять, глядя то на небо, то на снег. И чем дольше он так стоял, тем резче становился ветер и темнее делались тучи.

Спустя полчаса разыгралась метель.

* * *

– Лу-у-а-ар!

Я подскочил на жёсткой постели.

Было утро. Сквозь заиндевевшее окно пробивался солнечный свет. Рядом под грудой одеял неподвижно лежала Алана; наверное, спит, подумал я, с трудом выбираясь из собственных мутных сновидений.

Что мне снилось? Что Танталь бродит по болоту и зовёт своего Луара?!

– Луа-ар!

Мне не померещилось.

Я вскочил. В доме не было ни Танталь, ни мага, в углу лежали рядышком дорожная сумка Аланы и светлый Чонотаксов топорик. Далеко в лесу небезразличная мне женщина призывала давно не существующего человека. Звала призрак.

Я выскочил наружу; по снегу тянулась цепочка следов. Только одна – как будто Чонотакс Оро вылетел из дому на помеле.

Я сдержал призывный вопль – Алана в избушке могла проснуться. Крупной рысью ринулся в лес, куда вели чётко видимые следы соломенной вдовы Солль.

Снег срывался с потревоженных веток, лез в лицо смёрзшимися комьями, плащ мешал, цепляясь за колючки. Потом я провалился ногой в чью-то нору и охромел; потом неровный след Танталь оборвался – как будто дальше она передвигалась по-беличьи, по деревьям. Я задрал голову – снежные покровы на ветвях лежали незыблемо, нетронуто; впереди не было ни полянки, ни просвета, я уж отчаялся и хотел возвращаться по собственным следам, когда голос послышался совсем рядом, по правую руку:

– Лу…ар…

Сперва я наткнулся на обрывок плаща – видимо, Танталь шла не обращая внимания на такие мелочи, как острые сучья или колючие заросли. Потом впереди между стволами мелькнула её спина.

– Танталь…

Я схватил её за плечо – мне показалось, что я держу дерево. Что это одна из скульптур Черно Да Скоро вышла прогуляться; впечатление было таким сильным, что я в испуге отдёрнул руку. Семеня, как мелкая собачка, обогнал Танталь и заглянул ей в лицо.

Мне не стоило этого делать.

Я отпрянул. Заметался, оглядываясь, будто ожидая увидеть в заснеженном кустарнике самого Черно Да Скоро.

– Я убью тебя! – шептал я бессильно. – Сволочь… что ты делаешь… я убью тебя!!

Передо мной была тень, оболочка. Танталь решилась-таки; страхом или посулами, но Чонотакс вынудил её шагнуть в Преддверье.

И как-то сразу стало ясно, что здесь мне делать нечего. Отступив, я упёрся спиной в широкий ствол; вот так же брела в поисках Луара и моя малолетняя жена…

Я задержал дыхание. Мне привиделась хищная птица, кружащаяся над одной точкой – всё ниже, всё уже… Круги затягиваются, как удавка… Почему я так долго медлил, почему я ушёл, почему я…

Я опрометью бросился обратно – по своим следам; домик на краю поляны встретил меня сосредоточенной тишиной. Я навалился на дверь, пересёк сени, сейчас Алана поднимет на меня удивлённые глаза…

Она лежала там, где я её оставил. В той же позе.

И она вовсе не спала.

* * *

«А только уходит она. Далеченько уже ушла…»

Я был один. Я всю жизнь привык рассчитывать только на себя; я растирал холодное тело, прикладывал ухо к неподвижной груди, оттягивал веки закатившихся глаз.

«Как бы потом… Догнать успеть бы».

Не успел.

Слишком много сил отняло бестолковое бегство. Слишком много внимания растрачено на магические игрушки, Амулеты, слишком занимала меня собственная судьба – украшенная, будто траурным бантиком, приговором Судьи…

«Вы ведь можете… ЗАЦЕПИТЬ. Вроде крючочком…»

– Алана, – сказал я буднично. – Видишь ли… Если ты умрёшь, я ведь не стану дожидаться лета. Прямо сейчас, здесь и удавлюсь… На потеху Черно…

Удавиться надо было раньше, сказал еле слышный внутренний голос. Удавиться надо было сразу после Судной ночи, это был бы мужественный… достойный Рекотарса поступок…

Алана не отвечала. Ей было не до меня.

– Алана…

Чужой взгляд коснулся моего затылка. Ласково так, ледяной иголочкой. Я обернулся.

Сквозь изморозь на окошке, сквозь весь этот замысловатый, в прихотливых узорах слой на меня глядел человек. Узкое лицо, морщинистое, как у старика, но глаза не были стариковскими. Нехорошие глаза. Пристальные.

– Кто здесь?!

Я сорвался с его взгляда, как малёк со слишком крупного крючка. Кинулся наружу, распахнул обе двери, встал на пороге…

Снег под окном оставался нетронутым. И, разумеется, пусто. Ни зверя. Ни птицы – кроме той, конечно, что кружит у меня в голове, и круги уже сузились до невозможности, почти над самой землёй…

Я кинулся обратно в дом; человек за окном дожидался меня. Теперь на лице его обозначался слабый интерес.

– Помогите мне, – попросил я шёпотом.

– Луа-ар… – еле слышно донеслось из леса.

Показалось мне – или он действительно кивнул?..

* * *

Светлый топорик Черно Да Скоро оказался неожиданно тяжёлым. Я бегом обогнул дом, но, увидев деревянные фигуры, остановился, увязнув в снегу.

Та, что изображала Танталь, стояла сейчас в полушаге от снежной куклы, изображающей Луара Солля. Почти вплотную; я готов был голову дать на отсечение, что ещё утром их разделял добрый десяток шагов!

Я подавил внезапное побуждение кинуться на снеговика со своим топором; я огляделся в поисках Аланы, но не нашёл её, в ужасе огляделся снова, закружил, заглядывая в деревянные лица, ведь здесь она стояла, здесь!..

А потом я понял.

То, что не так давно было искусным изваянием, оказалось теперь просто высоким пнём со следами топора. Еле заметными следами – кажется, кто-то хотел вытесать здесь человеческую фигуру, но передумал…

Вряд ли я сам додумался до всего, что случилось потом. А может быть, и сам – Рекотарсы традиционно сметливы… Традицию заложил ещё Маг из Магов, хитрый слуга Дамир…

Я никогда в жизни не рубил деревьев и не выкорчёвывал пней.

Летели щепки; я колотил и колотил, воображая на месте податливого дерева плотную шею Чонотакса Оро, и, надо сказать, богатое воображение помогало мне. Обливаясь потом, я завалил этот обрубок дерева, ещё недавно бывший статуей, распилил его и расколол, перетащил в дом, замарав каждое поленце кровью из лопнувших мозолей, отыскал в Аланиной сумке огниво – и посреди избушки, не знавшей огня, разложил большой, жадный костёр.

Птица, кружившая в моём сознании, приостановилась, будто увязнув в горячем полуденном воздухе.

* * *

«Зацепите, что вам… вы ведь красивый…»

Изморозь на окне таяла. Лилась мутными потёками, скоро вместо причудливых завитков проступило голое стекло, грязное, почти непрозрачное; дым вытягивало в распахнутые двери.

«Пусть вернётся».

Я сдёрнул с Аланы одеяла. Я лёг рядом, притянув её к себе; тело моей жены было холодным и безжизненным, как покрытый снегом холм, тот самый, по которому так весело скатиться на санках…

Нет.

– Слушай меня. Слушай меня. Ты слышишь?

Молчание.

«…Тогда ты овдовеешь – и сможешь спокойно искать свою первую любовь…» – «Вторую…»

Нет.

«Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?»

– Пожалей меня, Алана. Поговори со мной. Вернись ко мне. Ну?!

Снег.

Весьма вероятно, что я негодяй.

Скорее всего, так оно и есть; Судья был справедлив, назначив мне кару. И Судья не напрасно оставил мне этот год – чтобы я чётче осознал, как хороша жизнь и чего я лишился…

Дорожка моя всю жизнь была «в тину», дело было и «в грязи», и до «в крови» доходило тоже. Да, теперь я совершенно готов рассчитаться по старым векселям, но сейчас, сию секунду, я узлом свернусь, но извлеку из себя хоть капельку тепла. Чтобы хватило на весь этот снег.

Труп сборщика на собственных воротах…

Нет.

Бандиты на склизкой от крови палубе… Шпага в моих руках… Нет, это комедианты на подмостках, хрустит под каблуком рассыпавшееся пшено… И снова шпага…

Светлое Небо, да если это помогло бы, я жрал бы сейчас огонь, тот, что так весело разгорелся посреди избушки. Я ловец – забрасываю свои «крючочки», а они уходят в пустоту…

Я верёвочка, удерживающая её над её смертью. Тонкая верёвочка. Ветхая.

Мне почему-то вспомнилась тесная комнатка – гостиница? – и молодой человек, вертящий по воздуху смеющегося ребёнка, девочку лет пяти, в сбившемся на ухо тёплом платке…

Чужое воспоминание?

Я прижался губами к её полуоткрытому рту. Некоторое время я смогу дышать за неё, вдох… Сплетёнными пальцами надавить на грудь – выдох…

«Вот, говорит он, что сделаю я с тобой, и никто никогда не полюбит тебя… И ты никого не полюбишь… Потому что чары мои твёрже стали… Потому что люди слабые. Люди не умеют как следует любить и как следует ненавидеть – зато они умеют забывать… Навсегда. И люди забудут тебя, Луар…»

Опять чужое воспоминание?

Показалось мне – или неподвижные губы Аланы дрогнули под моими губами?

Сейчас я вывернусь наизнанку.

Сделаюсь воздухом в чужих лёгких. Её дыханием…

Сделаюсь её тёплым одеялом. Сделаюсь её жизнью…

…И в этот момент у меня будто плёнка перед глазами лопнула.

Я увидел себя лавой, несущейся вниз по холму. Выплёскивающейся из жерла вулкана; горящим потоком я навалился на заснеженную равнину, и снег ударил мне в лицо обжигающим паром.

Ещё!

И равнина содрогнулась…

Ещё!

И дёрн сошёл, обнажая человеческую кожу… Тёплую… теплеющую…

И её губы ответили; с первым человеческим ощущением моё тело вернулось, собралось, слепилось из потоков расплавленного камня, я почуял запах – запах дыма, и увидел красноватые отблески на стенах. А может быть, это перед моими собственными глазами заплясали огоньки.

Плащ и одеяла сползли с неё; кокон из многослойных тряпок лопнул, выпуская под тёплые лучи костра совсем новое, незнакомое мне существо. В какой-то момент я испугался, что моя жена – не человек вовсе, а бабочка; Алана не разжимала рук, не отрывалась от моей груди, и я скорее пальцами, нежели глазами разглядел её тёплое, боязливое, оживающее тело, потому что она возвращалась к жизни, потому что, наверное, я был удачливый рыболов, я зацепил её и теперь тяну – из небытия к огню, к дикому очагу, расположившемуся прямо посреди комнаты…

Наверное, в этот момент я окончательно перестал быть лавой и сделался собой. Мучительно сплетались язычки огня, сплетались, сливаясь друг с другом, образуя сложный узор, вытягиваясь к чёрному потолку и не умея дотянуться.

Ритуальный светильник, освещающий супружескую спальню в первую брачную ночь.

* * *

Утром дерево прогорело; на полу остался чёрный круг и груда углей. Стены и одеяла, наша одежда и волосы пропитались запахом дыма; мы лежали не разжимая рук.

– Что теперь будет? – спросила Алана шёпотом.

– Мы живы, – отозвался я хрипло.

– Да… Но что теперь будет?

Скрипнула дверь.

Я ждал, что Танталь постареет. Что в тёмных волосах её, возможно, обнаружится седина; в домике царил полумрак, и в первый момент мне показалось, что так оно и есть.

– Я же просила тебя – не ходи… – пробормотала Алана безнадёжно.

В темноте послышался сдавленный смешок. Я испугался, что Танталь повредилась в рассудке, но она подошла и опустилась на скамейку у окна, угодив таким образом в единственное световое пятно, и, разглядев наконец её лицо, я испытал острое облегчение.