Текст книги "Скитальцы"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 81 страниц)

Кто я им? Кем я прихожусь этим, жирноглазым, в чьих жилах течёт вместо крови мутная слизь? Выжечь. Хватит.

Пляшет пламя. Вперёд. Там, за поворотом коридора, меня ждёт ДВЕРЬ.

Ноги не слушаются. Стали, как вкопанные. Вспоминают, сколько порогов я переступил… А со скольких меня вышвырнули. Нет, не раздумывать. Взялся, так надо идти…

Поворот.

Вот и я.

Мёртвая, пустая тишина. Только хриплое дыхание одного человека.

Дверь.

Тяжёлая, кованая, не новая, но поражающая мощью. Заперта на огромный стальной засов.

Он остановился, подняв факел. Свистящее его дыхание на минуту прервалось. В наступившей тишине…

ТУК. ТУК. ТУК.

Это снаружи. Кто-то, или что-то, тихонько просит о любезности – приютить. Сколько раз я сам так стучал?

Тихо, вежливо, вкрадчиво. ТУК-ТУК-ТУК.

Справиться с оцепенением. Успокоить трясущиеся пальцы. Факел – в кольцо на каменной стене. Руки должны быть свободными, вот так.

Хватит, никаких воспоминаний. Нет и никогда не было ящерицы на плоском камне. Не было форели в лунной реке. Не было леса, залитого солнцем. Маленький мальчик по имени Гай давно забыл, как его укусила оса. Он вырастет и явится на площадь с корзинкой тухлых помидоров. А спасённая девочка Гарра ищет, кого бы предать. Кого бы передать в жёлтые руки судьи… Вот они все, стоят рядком, и у каждого в руках треснувший стакан. И сочится из трещин не вода, а…

Хватит. Вот засов. Берись за дело.

И он взялся – и ощутил, как вместо ледяного холода ржавое железо отозвалось горячечным теплом.

Они втроём сидели за круглым столом в кабинете – тем самым, чья столешница была расписана причудливой вязью магических символов. Руки их лежали ладонями вниз, и стол дробно трясся, и вздрагивал пол под ногами. В буфете звенела посуда, тяжело раскачивалась люстра под потолком.

– Аль? – высоким птичьим голосом вскрикнул Орвин.

– Не вижу, – глухо, напряжённо отозвался Эст.

– Вместе, – выдохнул Ларт. – Ещё раз, вместе! Ищите его, ну!

– Стой, – Орвин, страшно побледнев, опрокинулся назад вместе со своим креслом. Легиар и Эст вскочили:

– Что?!

– Ничего, – с трудом ответил Орвин, лёжа на полу. – Я между вами… Задыхаюсь. Вы меня сдавили, как тисками…

– Как Маррана, – сказал Ларт тихонько. Орвин дёрнулся:

– Не шути так, пожалуйста…

Ларт подал ему руку и рывком втянул в круг:

– Время… Время идёт. Он у Двери. Ещё попытка.

В прихожей послышались чьи-то быстрые шаги. Я похолодел, но Ларт быстро на меня глянул, и я, покрывшись холодным потом, поплёлся навстречу.

Это была всего лишь она, женщина по имени Кастелла, побледневшая, осунувшаяся, с болезненным вопросом в лихорадочно блестящих глазах. За ней тянулся по полу длинный траурный шарф.

Увидев меня, она приостановилась было и хотела что-то спросить, но я опередил её, отпрыгнув назад и всем видом приглашая, нет, умоляя войти. Она, так ничего и не сказав, нерешительно двинулась за мной.

– Ящерица! – воскликнул Орвин.

Эст скривил губы, Ларт, сидевший спиной к двери, медленно повернулся и встретился с ней глазами.

– Я пришла, – сказала она дрогнувшим голосом, – потому что Марран не умер. Я чувствую. Он в беде. Послушайте, он в страшной беде!

– Все мы в страшной беде, Кастелла, – холодно сказал Ларт. – Единственное, чем ты можешь помочь Маррану и себе – найти его. Мы втроём пытались, может быть, ты нам поможешь?

Снова хмыкнул Эст, но она, не глянув в его сторону, подошла к столу и села на пододвинутый мною стул.

– Как же твоё решение оставить магию? – спросил Эст с усмешкой и, не дожидаясь ответа, бросил через стол Легиару:

– Это всё равно, что впрягать в одну упряжку двух буйволов и муху…

Ящерица сидела прямо, очень прямо. Услышав последние слова Эста, вопросительно полуобернулась к Легиару.

– Сиди, – сказал ей Ларт. Эст пожал плечами.

Орвин снова вытянул руки, положив их ладонями на стол. Все сделали то же самое, круг замкнулся.

Глаза Ларта, до того мерцавшие жёлтым, налились вдруг ровным красным светом. Смотреть на него было страшно; трясясь, я присел и привалился к покрытой гобеленами стене.

Лицо Эста было перекошено яростным презрением, Орвин кусал губы, а Кастелла сидела ко мне спиной. Воздух в комнате дрожал, как струна за мгновение до разрыва.

– Вижу! – звонко выкрикнула Кастелла.

Ларт вскочил, опрокинув стул, одновременно вскочили Эст и Орвин. Женщина вдруг оказалась в центре нового круга.

– Что? – отрывисто спросил Эст.

– Дверь… Вот дверь… На засове…

– Маррана видишь? – это Ларт.

– Нет… Зал… Темнота… Неясно… Помогите.

– Слабая девочка, – прошептал Эст. У него вдруг страшно исказилось лицо, Орвин ахнул, но тут Кастелла привстала, и глаза её были как две зелёные плошки:

– Ви…жу… Руал… Руал…

Голос её сделался слабым-слабым, каким-то кукольным, фарфоровым, удаляющимся:

– Ру…ал…

Ларт схватил её за плечи, зашептал завораживающе, почти страстно:

– Зови. Зови его. Скорее.

Кастелла повернулась – и я увидел её лицо, серое, неузнаваемое, залитое густыми слезами. Губы быстро-быстро шевелились.

– Он не… – снова голос фарфоровой куклы. – Не слышит… Он не слышит… Ру-ал…

– Зови!! – закричал Ларт, но она только всхлипнула и потеряла сознание.

– Пожалуй, это всё, – ровно сказал Ларт.

Он сидел на ручке кресла, изящно закинув ногу на ногу. В кресле полулежала Кастелла – лица её не было видно в полумраке. Эст задумчиво портил кончиком шпаги гобелен на стене; Орвин играл со стеклянным глобусом, водя пальцем по его матовому боку. Тускло поблёскивали корешки бесполезных книг, и, немой и удручённый, вздыхал в углу клавесин.

– Всё? – переспросил Орвин, мусоля ногтем какой-то архипелаг. – Всё?

– Всё, что мы могли сделать. Теперь нам остаётся сидеть и ждать, пока явится Марран… Или то, что стало Марраном. То, что он впустил…

– Что ж, пусть приходит, – сказал Эст с недоброй усмешкой. – Нам есть что вспомнить, да, Легиар?

– Он был хорошим мальчишкой, – сказал тот со вздохом. – Но однажды предав… Он предал тебя, меня, теперь предаёт мир. Не может остановиться, да.

– Никогда он не был предателем, – тихо и бесцветно проговорила Кастелла.

Никто ей не ответил. Сумерки совсем сгустились.

– Что ты сделал с гобеленом, Аль? – спросил Ларт, который отлично видел в темноте.

Эст со скрежетом вбросил шпагу в ножны.

– Камин… – попросила Кастелла.

Я бросился было разжигать камин, но Ларт только искоса на него взглянул – и поленья дружно занялись. Жаль, что раньше хозяин никогда мне не помогал в домашних делах.

Все помолчали.

– Мне пора, – так же тихо и бесцветно сказала Кастелла. – Ребёнок.

Она поднялась, и тогда Орвин вдруг оставил свой глобус и поднялся тоже.

– Погоди… Погодите все… Мой медальон ржав, как гвоздь… Как гвоздь в кладбищенской ограде. Но есть способ… Есть последний способ. Я могу попытаться… Пройти сквозь вырез. Я пройду туда, где Марран. Мой медальон проведёт меня. Давайте.

– Не надо, Орви, – негромко сказал Эст. А Ларт добавил, нахмурясь:

– Мы не знаем, где Марран… То, что рядом с ним, способно убить тебя… А медальон ржав и не убережёт своего Прорицателя. Стоит ли так рисковать?

Но Орвин уже покрылся неровными красными пятнами:

– А если… Если нет… Мы все обречены. Помните – «но стократ хуже имеющим магический дар»?

Они помнили. Их передёрнуло.

– Я попробую… – продолжал Орвин, и голос его окреп. – Это всё, на что мы можем надеяться… Я остановлю его. Только помогите мне.

Легиар и Эст посмотрели друг на друга долгим взглядом.

– Не надо, Орви, – сказал на этот раз Ларт.

Орвин не слушал. Медальон прыгал в его руках:

– Как я раньше не догадался попробовать… Прорицатели делали это и до меня. Вырез на медальоне проводил их в другие миры и другие столетия…

– А они возвращались? – тихо спросила Кастелла.

Орвин снял медальон, огляделся вокруг, будто ища поддержки:

– Ну, Аль, Ларт! Не стойте чурбанами…

Эст и Легиар переглянулись снова. Потом Ларт чуть повернул голову и увидел меня.

– Выйди! – сказал он негромко, но так, что я в долю секунды оказался за дверью.

Это был один из самых неприятных моментов в моей жизни. В коридоре было темно; из-за двери кабинета донеслось несколько отрывистых фраз, о чём-то попросила Кастелла, стукнул отодвигаемый стол – и тихо, только мои зубы звенели друг о друга да поскрипывала половица под ногами.

Как он пройдёт в тонкий вырез на медальоне? Станет маленьким, как муравей? Или медальон вырастет, и щель в нём окажется воротами? Ну, попадёт он к Маррану, и дальше что?

Воображение услужливо подсовывало мне самые жуткие картины.

Полыхнул свет из-за двери, и она сама собой распахнулась – будто от разрыва порохового бочонка. Там, в глубине кабинета, метались тени, кто-то крикнул:

– Назад!

И я отпрыгнул, хотя кричали вовсе не мне:

– Назад, Орви! Назад, скорее!

И заклинания, заклинания, да какие страшные!

Дверь в кабинет моталась, как парус, терзаемый бурей. Снова полыхнуло – никакая гроза не могла сравниться с этой лиловой вспышкой. Меня толкнул в лицо порыв горячего ветра, я упал.

Сполох утонул во тьме. Длинно, протяжно заскрипела ослабевшая дверь; Кастелла всхлипнула горько и жалобно, и стало так тихо, как ещё ни разу в моей жизни.

Потом в темноте вспыхнули сразу два мерцающих пятна – Ларт и Эст зажгли по огоньку. Комната понемногу осветилась.

Я подполз к порогу кабинета и увидел Орвина.

Он полулежал на полу, привалившись спиной к книжной полке. Запрокинутое лицо его почти касалось золотистых переплётов, и матовые отблески играли на этом осунувшемся, печальном, почти царственном лице. Ларт поднёс к его глазам огонёк, но глаза Орвина не дрогнули, он по-прежнему скорбно смотрел прямо перед собой, сквозь Ларта, сквозь хмурого Эста, сквозь глухо рыдающую Кастеллу.

– Всё, – сказал Эст. И прикрикнул на женщину: – Перестань! Всем бы нам так умереть…

Она забилась в тёмный угол и всхлипывала там, зажимая рот чёрным шарфом.

Ларт постоял, перебрасывая огонёк с ладони на ладонь. Потом вздрогнул, будто от толчка, и откинул портьеру с высокого стенного зеркала.

Зеркало было тёмным, оно не отражало ни Ларта, ни Эста, ни меня, скорчившегося под дверью. Ни книги, ни глобус, ни гобелены не отражались тоже. Зато отражался Орвин.

Он стоял лицом к нам, грустный и будто виноватый. Попытался улыбнуться, пожал неуверенно плечами, кивнул всем по очереди, прощаясь. Эст шагнул было к зеркалу, но Орвин покачал головой, отступая. Поднял руку, снова горестно улыбнулся, вздохнул и двинулся вглубь, в темноту, в небытие, и шёл, и удалялся, пока не скрылся из виду вовсе. Поверхность зеркала дрогнула, и в ней отразились Ларт, Эст, комкающая шарф Кастелла и я, выглядывающий из-за спинки кресла.

Что-то негромко звякнуло – у книжной полки, где мгновение назад лежало тело Орвина, упал теперь на пол ржавый амулет Прорицателя.

Засов, горячий засов поддавался медленно, с трудом. За дверью ожидали.

Мальчишка с площади трясся, давя в кулаке гнилой помидор, и выкрикивал надрывно:

– Горе путнику на зелёной равнине! Земля присосётся к подошвам твоим и втянет во чрево своё… Вода загустеет, как чёрная кровь! С неба содрали кожу!

О, оно было таким красивым, небо. Медным и золотым, твёрдым и бархатным… В нём, как в подушке, утопали созвездия, его прикрывали от сырости ватные тучи, а на рассвете оно подёргивалось сетью хлопающих крыльев…

ОНО СОЧИТСЯ СУКРОВИЦЕЙ.

Ничего. Трясись, маленькая бездарность, метатель гнилушек. Я доберусь, нет, не до тебя – до целой череды поколений, выродивших и выкормивших тебя. Я доберусь до ревущих в восторге площадей, до топочущих толп – и до смирных, тихих, уставившихся в щёлку забора. Игра стоит свеч.

Он увидел вдруг давно забытую им вдову – ту, что приютила его на ночь и просила остаться дольше. Вдову жалили её пчелы; распухшими губами она выкрикивала из последних сил:

– Леса простирают корни к рваной дыре, где было солнце! Петля тумана на мёртвой шее!

Он усмехнулся желчно. Тут уж ничего не поделаешь – всё новое приходит через муки. За всё приходится платить, соплеменники.

Конечно, море тут же выплеснуло медузу обратно. Он пустил её в воду и сказал «Иди домой», но волна, развлекаясь, швырнула её на другой камень – ещё более жёсткий и сухой…

Сегодня я – океан. Я размажу о камни столько медуз, сколько мне будет угодно.

Что толку спасать ребёнка, если он всё равно умрёт? Сейчас ли, потом… Ему лучше умереть сейчас, потому что иначе в один прекрасный день он обязательно захочет полюбоваться казнью. Не возражай, обязательно захочет. Для них, для этих, нет ничего интереснее подобной процедуры…

Как тяжело идёт засов!

Он остановился ненадолго, чтобы передохнуть. А может быть…

Что-то изменилось. Факел по-прежнему чадил в стене, и тишина, нарушаемая свистящим дыханием…

Тишина ли?

«Руал… Руал…»

Снова ты. Серебряная чешуя. Гибкий зелёный хвост. Чёрный огонь в печурке. Колыбель за дверью. Но подожди меня… Ты снова будешь греться на плоском камне, и я подойду осторожно, чтобы не спугнуть тебя тенью…

«Руал! Руал!»

Нет, не проси. Я знаю, как надо. Подожди. Я сделаю своё дело и приду за тобой.

Голос захлебнулся.

Он снова взялся за горячий металл – и ощутил мягкий напор с той стороны двери. Будто порывы ветра наваливались снаружи, так что тяжёлый засов, наполовину уже отодвинутый, ёрзал в стальных петлях.

А, не терпится…

Не терпится явиться в этот бездарный, тусклый, слепенький мир. Как это будет? В одночасье? Понемногу? Мне хочется всего сразу, сейчас, немедленно. Я соберу их на площадь… А в центре будешь ты, маленький обладатель поцарапанного носа. Светловолосый, ухоженный… Не Ларт и не Эст, это потом, это моё дело. Я виноват перед ними, ну что и говорить, виноват… Пари с мельником, оно ведь было! А ты… Ну что я сделал тебе, скажи? Почему тебе так приятно топтать и глумиться?

Засов вздрагивал. Напор с той стороны нарастал. Да погоди ты, какая спешка…

Он почувствовал вдруг усталость, давящую, непереносимую. Он опёрся на дверь, чтоб удержаться на ногах, и ощутил, как она выгибается дугой. Засов уже едва держался.

Я соберу вас на площадь… Я хочу, чтоб вы поняли. Не состраданье ваше меня интересует, никогда у вас не было такой способности – сострадать. У вас есть способность бояться… Вы получите всё, что вам надлежит получить. И вода загустеет, как чёрная кровь… Но сначала – ты, метатель гнилушек.

Сначала – ты.

Он прикрыл глаза и увидел, как несётся навстречу земля, стелется, кренится в бешеной гонке. Где-то голосят, где-то хрипло кричат от ужаса. Горячий ветер с резким незнакомым запахом. Странный свет – не солнечный и не от огня, а мутный, зеленоватый, неестественный. И гул, отдалённый нарастающий гул, от которого волосы шевелятся на голове… А тот, что метко бросает первым, бежит впереди.

Мальчишка несётся вслепую, срывает голос в немыслимом вопле… Взмокла светлая рубашка на ходуном ходящих лопатках, прилипли к затылку светлые пряди… Он бежит, как бегают последний раз в жизни, и ему не придётся больше ни смеяться, ни ужинать, ни швырять в голубей камнями.

Заплетаются слабеющие ноги, отказываются служить ему, по-прежнему ухоженному, упитанному. Его накрывает тень – тень ТОГО, что гонится по пятам. Тёмная, густая, парализующая ужасом тень.

Он кричит. Как он кричит! Спотыкается, падает, оборачивает залитое слезами лицо… Треск костей. Утробный, нечеловеческий звук. Всё.

Он перевёл дыхание.

Неужели – всё?

Конечно, можно растянуть эту процедуру сколь угодно.

Погоди. Я не о том.

Я вижу своё отражение в светлых глазах, вылезающих из орбит. Я чудовищен. Но дело не в этом тоже.

…Его накрывает тень – тень ТОГО, что гонится по пятам. Он кричит. Как он кричит! Спотыкается… Выпадают из кармана перочинный ножик и завёрнутый в тряпицу леденец. Трясётся маленькая, заслоняющая лицо рука. Липнет к виску мокрая прядь тонких волос. Аккуратная, почти незаметная заплатка, которую любовно поставила мать. Капельки пота на носу. Рубец от ожога на правой ладони – помогал бабке по хозяйству, схватился за горячую кочергу. Недостаёт зуба в верхнем ряду – дрался с соседскими мальчишками. Деревянное колечко на мизинце – самоделка, подарок деда…

Посмотри на него. Посмотри на них на всех. Опомнись и посмотри. Они несчастны. Ты виновнее любого из них.

На него навалилась теперь уже ярость, подмяла под себя усталость и размышления. Я виновнее? Перед кем? Свою вину, если она была, я искупил многократно. Итак?

Тишина. Дверь напряглась, прогибаясь вовнутрь, как кусочек резины.

Одна большая, рыхлая, глумящаяся рожа.

Надо подольше подышать на обледеневшее окно – тогда сквозь оттаявший глазок ты увидишь, как идёт снег. Тонкие пальцы быстро мёрзнут… Чахнет цветок в горшке на подоконнике.

Посмотрите на невесту – розовое на белом… Розовые щеки, белые водопады шёлка…

Наш мальчик пошёл, он впервые пошёл! Он уже топает, пока неуверенно, но через несколько дней…

Мама, я принёс тебе леденец с базара. Я завернул его в тряпицу, чтобы не съесть раньше времени. Вот, возьми!

Спасибо, малыш…

Мутное человеческое море, половодье нечистот.

Земля тебе пухом. Опускайте.

Ты сильно ударился? Где болит?

Яблоки валятся в траву. Спина ноет – наклоняться.

Приходи скорей. Я разогрею ужин.

Баю-бай, огонь горит, деткам спатоньки велит…

Отпирай, Ильмарранен, отпирай!

Дребезжит в петлях засов.

Да остановите же меня, предателя!

Я проклят. Я проклят на все времена. Остановите! Петля тумана на мёртвой шее. И деревья поймают в липкую паутину ветвей всех, кто имеет крылья. И земля присосётся, как клещ… Остановите.

Ему казалось, что он задвигает засов обратно – а руки вышли из повиновения и вцепились в металл, желая отпереть. Он закричал, что есть мочи, и ткнулся головой в пламя факела. Опалил волосы, но вернул власть над собственными руками.

Засов не желал идти назад. Дверь сотрясали чудовищной силы удары, она прогибалась, как лист картона. Обжигая руки, преодолевая бешеное сопротивление, он продвигал железный штырь по волоску, по полуволоску. Там, снаружи, раздался вдруг сухой звук рвущейся мешковины и сразу – глухой рёв. Засов дошёл до упора.

Один день… Один час… Один человек – Привратник…

Он отступил, задыхаясь. Ему показалось, что Дверь готова сорваться с петель.

– Не надо, – прошептал он. – Не ломай, прошу. Не ломай же, сволочь! – закричал он вдруг яростно. – Убирайся, откуда пришла! Это говорю тебе я, Ильмарранен!

Факел вспыхнул неистовым белым пламенем.

Сквозь щели между тяжёлыми портьерами пробился, наконец, дряблый рассвет. Гобелен, пострадавший от шпаги Эста, за ночь затянул свои раны и был теперь покрыт шрамами.

Они сидели молча вокруг низкого круглого стола, в центре которого, прямо на вырезанных в столешнице знаках и символах, лежал Амулет Прорицателя.

И вот, когда комната наполнилась мутным светом, когда ясно стали видны и ржавая цепь, и сложный вырез на когда-то золотой пластинке, Кастелла поднялась. Вслед за ней поднялся Эст, а потом и Ларт встал, пошатнулся и вцепился крючковатыми пальцами в бархатную обшивку кресла.

– Я предпочитаю сражаться на своей земле… Пусть ЭТО застанет меня дома, – сказал Эст, ни на кого не глядя.

– Ты, Кастелла? – спросил Ларт.

– Ребёнок, – отозвалась она безучастно, как сомнамбула.

– Хорошо, – сказал Ларт. – Тогда прощайте. Спасибо, Кастелла, что преодолела неприязнь ко мне и пришла. Спасибо, Аль, что молчишь сейчас, хотя считаешь виноватым во всех бедах – меня. Прощайте.

Я не пошёл их провожать – они, кажется, просто растворились в полумраке прихожей.

Ларт тяжело подошёл к окну и раздвинул портьеры, впустив в комнату серое, грузное утро.

– Ты тоже уходи, – сказал он мне, не оборачиваясь.

Я не поверил своим ушам. Первой моей мыслью было, что я серьёзно в чём-то провинился.

– Хозяин… – пролепетал я беспомощно.

Он обернулся, и я увидел, как сильно он постарел за прошедшую ночь.

– Ты не понял, – сказал он со слабой улыбкой. – Дело не в тебе, а во мне. Я сейчас не самый подходящий хозяин, и вряд ли мне ещё понадобится слуга… Помнишь, «но стократ хуже имеющим магический дар»? ОНО, конечно, явится за мной. Это моя судьба, я готов к ней, и просто так ОНО не отделается, конечно. Но тебя… – он осёкся. Он страшно не любил признаваться в слабости или несостоятельности, мой хозяин. Помолчал. Продолжил хрипло:

– Я сейчас не в состоянии тебя защитить. Уходи, тебе нечего здесь делать. Сам ты, возможно, уцелеешь.

Я хотел сказать, что не покину его ни за что, что я верен ему до гроба и готов разделить его судьбу. Я уже открыл рот, чтобы это сделать, но тут противная предательская дрожь завладела моими коленями, а перед внутренним взором явилась вдруг Третья сила, заглядывающая в дом снаружи – один круглый глаз в окно кабинета, а другой – спальни… Светлое небо!

– Поторопись, – сказал Ларт. – Мало времени. Иди в посёлок.

Мои ноги, кажется, прилипли к полу. Я стоял, как болван, и ловил воздух открытым ртом.

– Иди, – голос Ларта звучал всё более напряжённо. Я смотрел на него и не мог сдвинуться с места.

Тогда он вытянул перед собой руку ладонью вверх, будто намереваясь сдуть пылинку, а другую ладонь положил сверху и тихонько скользнул ею вперёд, как бы отталкивая меня…

Я опомнился, стоя у подножия пригорка. Лартов дом оказался за спиной, а прямо передо мной – лесок, за леском – посёлок, где мягко струится дымок из труб, где стоит на пороге трактира сонный трактирщик, где никто слыхом не слыхивал ни о какой Третьей силе…

Когда-то в детстве у меня были две пары варежек. Одну я скоро подарил сестре – ненавидел выбирать каждый день, какую же из них надеть… Самое глупое занятие – выбирать.

Кто я ему, сын? Не ученик даже… Никогда мне не дождаться и десятой доли того тепла, что предназначалось этому… Маррану. Встречный мальчишка Луаян – и тот ему был ближе и дороже… А красный раздвоенный язык, оставивший борозду на моей щеке?!

Я стоял, кусая губы. Пошёл дождь, перестал, возобновился и перестал снова. Порывами налетал почти зимний ветер.

…Тихо скрипнула входная дверь. Ступеньки… Дверь кабинета.

Он сидел за бокалом вина, сидел, забросив ноги на круглый стол, испещрённый заклинаниями. Прихлёбывал и бормотал себе под нос:

– Нет удачи… Потерял его… Долго. Слишком много сил…

Пискнули половицы у меня под ногами. Он замолчал, поставил бокал и обернулся.

Секунду мы смотрели друг на друга, и мне очень хотелось, чтобы он снова меня прогнал. Но вместо этого он щёлкнул пальцами, и на столе встал ещё один бокал – высокий, тонкий, полный до краёв.

– Выпьем, – сказал он с усмешкой. – Выпьем за привратников. За честных привратников с благими намерениями. Присоединяйся…

Бокал был уже в моей неверной руке.

– Честные привратники, – продолжал Ларт, всё ещё усмехаясь. – Верные. Угодливые. Распахивающие все двери мира. Они…

Он поперхнулся. Замер. У него неестественно расширились зрачки, и тут же глаза знакомо вспыхнули красным. Я уронил свой бокал – веером плеснуло красное вино.

– Руал… – прошептал Ларт, будто обращаясь к невидимому собеседнику.

– Иду… Руал, я уже иду.

ПОЧЕМУ ТЫ ВЕРНУЛСЯ? КАК ТЫ ПОСМЕЛ, ПРИВРАТНИК?

Засов заржавел. Если хочешь – иди и проверь.

ГЛУПЕЦ.

Дрогнули каскады тканей, дохнул из чёрного провала густой, липкий ветер, Марран закашлялся.

ДУРАК. НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ.

– Всем случается проигрывать, – сказал Марран вслух. – Умей мужественно пережить своё поражение.

ЭТО ТВОЁПОРАЖЕНИЕ, ЧЕРВЯК!

Он отшатнулся – темнота пришла в движение. Щерилась бездна – чёрный провал, подёргивались, разлагаясь, ткани; гуляли доски под ногами, и гвозди расползались из своих нор, как отвратительные насекомые.

ЭТО ТВОЁ ПОРАЖЕНИЕ. ТЫ НЕДОСТОИН МОГУЩЕСТВА. ТЫ ЗАПЛАТИШЬ.

Его будто ударили по голове – он потерял власть над телом и, беспомощный, растянулся на пляшущем полу.

СЕЙЧАС Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ТВОЮ СУТЬ, И СУДЬБА ТВОЯ БУДЕТ ДОСТОЙНА ТЕБЯ.

Ужас, слепой бесформенный ужас завладел им внезапно и без остатка.

СМОТРИ, РУАЛ ИЛЬМАРРАНЕН! СМОТРИ, ВОТ ТЫ!

Руала вздёрнуло над землёй – и он оказался вдруг в кольце выросших из пола зеркал. Зеркала бесконечное число раз повторили отражение зависшего в воздухе, цепляющегося за пустоту человека. Резкий белый свет ударил сверху.

ВЛАСТЕЛИН МИРА… МОКРИЦА, МЕРЗКАЯ МОКРИЦА!

Страшные судороги скрутили Маррана. Его тело перестало быть человеческим. Зеркала равнодушно оглядывали его со всех сторон – и подробно отражали происходящее.

Полупрозрачное серое брюхо, щётка тонких трепещущих ножек – и обезумевшие человеческие глаза.

ТЫ, БЕСФОРМЕННЫЙ КОМОК ПЛОТИ!

В зеркалах – ближе, дальше, сбоку, сзади – отразилась белесая пузырящаяся масса. Руал видел её и был ею – кричать ему было нечем, и только глаза, только человеческие глаза оставались ему, глаза, лишённые век, чтобы нельзя было зажмуриться.

ЭТО – ТЫ. ЭТО ТОЖЕ – ТЫ. ГЛУБИННАЯ СУТЬ. ПРИРОДА ДУШИ. НИЗОСТЬ ТВОЯ И НИЧТОЖЕСТВО!

Он хотел потерять сознание, и сознание сжалилось над ним – начало мутиться.

НЕПРИВЫЧНО, ПРАВДА? ЧЕРВЯКОМ – ПРИВЫЧНЕЕ? ТЫ ВЕДЬ УЖЕ БЫЛ ЧЕРВЯКОМ?

В воздухе забилось склизкое кольчатое тело. Проглядывали пульсирующие сосуды сквозь мутную кожу, по которой пробегали волны спазмов.

НО НИ ЧЕРВЁМ, НИ ВЕШАЛКОЙ ТЫ БОЛЬШЕ ЖИТЬ НЕ БУДЕШЬ. Я РАЗДАВЛЮ ТЕБЯ, РАЗМАЖУ.

Плясали в зеркалах бесчисленные червеподобные чудовища с человеческими глазами. Последние проблески сознания были невыносимы.

ЖАЛЬ, ЧТО ПРОПАДАЕТ ПОДОБНОЕ ЗРЕЛИЩЕ. МОЖЕТ, ПОЗОВЁШЬ МАГОВ НА ПОМОЩЬ? ЛЕГИАРА, ЭСТА?

Он уже валился в темноту – не в глухую, мягкую, успокаивающую темноту небытия, а в изломанную тьму кошмара, где поджидали окровавленные жернова безумия.

ЗОВИ, СЛИЗНЯК. ЗОВИ, НИКТО НЕ УСЛЫШИТ.

Близился конец. Последним, неслыханным усилием ему удалось собрать остатки человеческого в себе, потянуться сквозь меркнущее сознание, рвануться в беззвучном крике:

– Ларт!

ЛАРТ! ЛАРТ! ЛАРТ! ГДЕ ЖЕ ТЫ, НУ-КА!

Рыдали чудовища в зеркалах:

– Ларт! Ларт!!

ДАВАЙ, ДАВАЙ! ЗОВИ, ЗО…

Белый свет вдруг потерял силу, замигал, вспыхнул вновь. Палач на секунду замолчал, и в этот момент одно из зеркал лопнуло – не треснуло даже, а расползлось, как ветхая ткань, рваные края скрутились трубочками, а в проёме встал некто – тёмная фигура с длинным белым лезвием в руке.

НАЗАД, КОЛДУН! ЕЩЁ ШАГ – И ТВОЯ СИЛА НЕ СПАСЁТ ТЕБЯ!

Стоящий в проёме поднял свой клинок – и зеркала взорвались изнутри, разлетевшись мириадами жалящих осколков. Белый свет сменился жёлтым.

Руал ощутил себя лежащим на полу – избитым, изувеченным, но – человеком.

ТЫ ПРОИГРАЕШЬ, КОЛДУН!

Легиар стоял, невыносимо огромный, длинный, с вечной желчной усмешкой на узком лице. По клинку его бегала молния. Похоже, он видел нечто, недоступное Руалу – видел, и глаза его наливались красным.

ТЫ ПРОИГРАЕШЬ!

Руал плохо понимал, что происходит. Дыбом встал дощатый пол; выло, вращаясь, длинное белое лезвие. Воздух стал подобен сухому песку, и набился в горло, перехватывая дыхание.

Извивались над головой Маррана жёлтые и красные петли, захлёстывали друг друга, рвались с негромким треском, от которого хотелось оглохнуть; развернулась вдруг воронка, серая, бешено вращающаяся, и пошла втягивать в себя осколки зеркал, обрывки тканей, Руала, Ларта с его клинком… Осыпались крутые, пеплом покрытые склоны, Марран бился, как муравей в песчаной ямке, когда воронка вдруг задёргалась и вывернулась наизнанку, став горой, конусом, и Легиар отрубил своим уже меркнущим клинком чёрную присоску на его вершине…

Последним, что увидел Ильмарранен, был Ларт с тёмным лезвием в руке, до плеч облитый чёрной, густой, мускулистой массой. Масса сжималась кольцами, как бесформенный удав, масса давила, пригибала к земле, и потемневший клинок со звоном выпал из слабеющей руки… Тут Руал Ильмарранен потерял сознание.

Пол в большом зале был покрыт сложным рисунком, центром которого был круг из горящих свечей. В этом огненном кольце навзничь лежал человек. Над ним стояла женщина в серебристой мантии и монотонно читала бесконечное заклинание. Меловые линии на полу вспыхивали и гасли.

Я не находил себе места – то стоял у дверей зала, не решаясь войти, то поднимался к Ларту – но дверь кабинета была заперта, и внутри стояла мёртвая тишина. На ступенях лестницы, на полу под дверью темнели пятна крови, и кровь высыхала на дверной ручке. Дом тихо постанывал от ужаса.

Женщина, наконец, закончила своё заклинание и теперь стояла безмолвно и неподвижно. Я решился её позвать:

– Госпожа!

Она медленно обернулась.

– Мой господин ранен, – сказал я, чуть не плача. – Помогите ему!

– Как же я могу? – тихо ответила она. – Если я двинусь с места, Ильмарранен умрёт!

– А если вы не поможете, умрёт Ларт, – выговорил я шёпотом.

Она печально покачала головой:

– Легиар – великий маг… Если он сам себе не поможет, любая помощь будет бессильна…

Я оставил её и бросился в библиотеку.

Тускло поблёскивали золотые корешки. Я схватил самую большую книгу из стоящих внизу, стремянка возмущённо зашипела – я отшвырнул её ногой и развернул чёрный с позолотой переплёт. В глазах у меня зарябило – я, оказывается, умел читать заклинания только крупными печатными буквами, и книга была мне так же полезна, как кроту подзорная труба.

Я заметался, хватал ещё книги и ещё – ни одна не подсказала мне хотя бы, как вызвать Бальтазарра Эста, а я был готов и на это. Потом я вдруг наткнулся на томик, написанный обычным языком, и поспешно стал его просматривать – но это была не магическая книга. Это был просто какой-то роман.

Я впал в отчаяние, уронил книгу на ковёр и прислонился спиной к шкафу. Хрипло вздохнул запертый клавесин; съёжившись, подрагивал стеклянный глобус на большом столе, жался в углу маленький круглый столик, испещрённый магическими символами, и на него упал широкий солнечный луч, а в луче…

В луче лежал Медальон Прорицателя – горящий золотом. Горящий золотом, чистый, ясный, и яркий солнечный зайчик, отражаясь от него, улёгся на потолок.

Меня прошиб пот, и комната перед глазами на секунду потеряла резкие очертания – будто через мокрое стекло.

А потом я решился подойти.

Золотая цепь, золотая пластинка со сложной фигурной прорезью. Я протянул руку – и отдёрнул. Протянул ещё раз, коснулся срезанного уголка – солнечный зайчик на потолке дрогнул и замер опять.

Я заплакал. Плача, осторожно взял медальон за цепочку и на вытянутой руке понёс к Ларту.

Я стучал в дверь, всхлипывал и кричал:

– Хозяин! Она ушла! И ржавчина ушла, хозяин! Пожалуйста, откройте! Пожалуйста!

Ответа не было.

Потом я спиной почувствовал чьё-то присутствие – и обернулся. Я надеялся, что это Кастелла – но это был Март, её муж. Он стоял внизу, у основания лестницы, и осторожно прижимал к груди большой свёрток.

Несколько минут мы просто смотрели друг на друга, потом он вздохнул и спросил негромко:

– Что… Чем я могу… Кастелла?

Я посмотрел на дверь кабинета. Дверь была испорчена ударами моих башмаков, и ни звука, ни дуновения не долетало изнутри.