Текст книги "Призрачный мир: сборник фантастики"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Генри Лайон Олди,Элеонора Раткевич,Святослав Логинов,Александр Зорич,Олег Дивов,Евгений Лукин,Александр Громов,Андрей Валентинов,Леонид Каганов,Владимир Свержин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Александр Ройфе
Сделано в Гиперборее

В тронной зале повисла мертвая тишина. Бояре в высоких горлатных шапках перестали трясти бородищами, перешептываясь с соседями; большинство взирали на государя с тем же выражением тоскливой обреченности, какое можно встретить на лицах тех, кто сильно скорбит зубами и спешит на прием к доктору. Царь Василий Шестой, статный и ладный, с густыми бакенбардами и молодецки подкрученными усами, казалось, единственный не утратил самообладания. По-прежнему улыбаясь, он повернулся к думскому дьяку Михайле Козырю, который только что доложил высокому собранию о положении дел на рубежах державы.

– Итак, Михайла, сеча неизбежна? – Голос царя вспорол тишину, словно сабля.

– Точно так, надежа государь. Соглядатаи – люди верные, да и платим мы им немало. А чтобы промашки не дать, завсегда проверяем их донесения. Один узнал – так и другой узнай! Тогда вера крепкая будет. А сейчас все твердят в один голос: король польский твердо решил Москву воевать, а султан османский на Царицын идти собирается. С двумя хищниками за раз биться придется…

– А ты что скажешь, Глеб Иваныч? – Василий отыскал взглядом боярина Шуйского, главу ратного приказа. – Не пора ли ополчение собирать? Или готовы твои молодцы с обеими напастями сладить?

Шуйский, громадный, похожий на медведя и обликом, и разговором, шумно поднялся со скамьи.

– Животы положим, ясный перец. Да животов тех, сам знаешь, не много еси. Это под поляками пол-Европы. Это османы дошли до Бомбея. Не будет ополчения – не удержим мы ни Москвы, ни Царицына. Ну а ежели будет – тогда, Бог даст, выдюжим…

– Должны выдюжить! – В глазах царя сверкала холодная ярость. – Сегодня у нас два города откусят – завтра всей Руси пропадать?! А без Руси мы-то с вами кому нужны и зачем? – Он оглядел тронную залу. – Негоже терять время, бояре. Каждый знает, что ему делать. Езжайте на места, ставьте народ под ружье. В церквах и монастырях пусть денно и нощно о победе молятся. Ну, что сидите?

Захлопали отодвигаемые скамейки, зашуршали кафтаны. Толпа бородачей устремилась к парадным дверям, украшенным прихотливой резьбой: высшей знати Русского государства настало время исполнить свой долг. Последним шел седой как лунь человек в собольей шубе. У самого выхода его настиг окрик:

– Не торопись, Фрол Тимофеевич! Нам с тобой кое-что обдумать нужно.

Седой обернулся; на его породистом лице не было ни тени удивления.

– Конечно, государь. Однако позволь сначала переодеться. Носить шубу в доме с паровым отоплением весьма утомительно…

Когда эти двое встретились в личных покоях Василия Шестого полчаса спустя, на них уже не было ни мехов, ни кафтанов. Оба были одеты в просторные и удобные сюртуки. Князь Фрол Тимофеевич Ромодановский, стоявший во главе тайного приказа, по мановению руки государя опустился в пышное кресло. А Василий сразу приступил к главному:

– Что скажешь, князь, о нашем посольстве в Американские Штаты? Веришь ли их президенту Линкольну? Сдержит ли слово, пришлет ли подмогу?

– Мыслю, слово сдержит, подмогу пришлет. Он, по-моему, человек Божий. Любая неправда гнетет его. Да и на пользу американцам поражение шляхтичей. Ведь тогда и англичане вздохнут спокойнее, а они с американцами теперь – друзья первейшие…

– Ну, помогай нам всем Господь! Лишь бы про черепановскую придумку враги не разнюхали. Куда братьев-то спрятал?

– Ефим с Мироном сейчас в монастыре одном удаленном. На Соловецких островах. Там, в гавани, и доделывают свой шедевр… Да ты не тревожься, батюшка: на Соловки чужакам хода нет…

Уже через час Ромодановский вышел на крыльцо царского дворца. К сановнику тут же подкатили самобеглые сани; рулевой, мрачный малый с широченными плечами, распахнул дверцу, помог залезть на заднее сиденье. Сани выехали за ворота и понеслись по прямому, как луч, Двинскому проспекту – главной улице стольного города Архангельска. С обеих сторон гордо высились бревенчатые дома дворян, а впереди, там, где находилось здание тайного приказа, прямо над горизонтом висело большое красное солнце.

* * *

Опера Моцарта «Волшебная флейта» шла в Царском театре третий вечер подряд, и третий вечер подряд в собственной ложе внимал чудесной музыке Михайла Козырь. Думский дьяк по праву считал себя меломаном; впрочем, сплетники поговаривали, что пуще мелодий его привлекают артистки, многие из которых, следуя польской моде, отважно обнажали руки и шею – довольно безрассудный поступок для столичного климата. Собственно говоря, Михайла и не стал бы опровергать сплетников, поскольку одна из артисток – божественная мадемуазель Мими, певшая в «Волшебной флейте» Владычицу Ночи, – совершенно определенно не оставляла его равнодушным. Уроженка Парижа, Мими была ангажирована Царским театром Архангельска на два месяца, и срок этот уже почти закончился. Сие обстоятельство беспредельно огорчало всех русских ценителей музыки, и прежде прочих – Михайлу Козыря.

Когда прозвучал последний аккорд и артисты вышли на поклоны, думский дьяк громко хлопал в ладоши, кричал «браво!» и посылал воздушные поцелуи божественной Мими. Та, склонившись в легком реверансе и скромно потупив кудрявую головку, время от времени бросала на Михайлу пронзительные взгляды. Это рождало в его душе невероятную мешанину чувств – от самых возвышенных до самых бесстыдных. «Кто сказал, что мы с ней не пара? – рассуждал дьяк. – Почему мы не можем быть вместе всю жизнь? Или хотя бы одну ночь? Только потому, что я приближенный государя, а она – лицедейка нерусской веры? Ну, так веру и поменять можно, делов-то… А как представлю, что обнимаю ее, прижимаю к себе… Ах-ха, кровь быстрее бежит по жилам!»

Михайла вскочил с кресла и вылетел в коридор. Через пять минут он уже робко стучался в ее грим-уборную.

– Антре! – послышалось из-за двери.

– Здрава будь, мадемуазель! – Дьяк протянул Мими драгоценный подарок – несколько невзрачных цветков. – Это тебе за сегодняшнее волшебство. На родине ты, видать, к более пышным букетам привыкла, но в Архангельске их еще поди достань… А пела-то нынче как чудесно!

– Мерси, Мишель! – Парижанка улыбалась. Ее каштановые локоны струились по щекам, в центре подбородка красовалась пикантная ямочка. Мими вся была воплощенный соблазн – и в то же время чистый ангел.

– А не желает ли мадемуазель прокатиться со мной в лучшую нашу ресторацию? Черепахового супа, конечно, не обещаю, но покушаем плотно: из «Поморской легенды» голодными не уходят. Вуле ву?

– Мы долшны сопираться! – раздался надтреснутый старушечий голос где-то в дальнем углу грим-уборной. – Са нами тройка приходить послесафтра!

Ширококостная худощавая женщина лет пятидесяти в бязевом чепце подошла к Михайле и Мими, которые стояли подле дверей, скованные внезапной неловкостью.

– Ай-ай, господин! Пошалели бы парышню: вы видеть – она усталая!

– Суа кальм, Лизелотта, успокойся! Господин Мишель не желает ничего дурного – он просто хочет быть ле мэтр хоспиталье… как это по-русски? А-а, радушный хозяин!

– Точно так, мадемуазель! – Дьяк изобразил самую галантную улыбку, на какую только был способен. – Покушать предлагаю. Чтоб Россия запомнилась. Сувенир!

– Мы не будем обижать хозяев, Лизелотта! Господин Мишель подождет в коридоре, пока мы шанже… платья другие наденем… А соберемся завтра: до отъезда время еще есть.

Вскоре Мими и Козырь вышли из служебного подъезда Царского театра. Актриса держалась за крепкую руку думского дьяка, а за ней, словно тень, следовала ее служанка. Стоявшие неподалеку сани издали гудок; с места рулевого вылез человек атлетического сложения и, ни слова не говоря, бросился открывать дверцы. Когда Михайла и его гостьи уже сидели в санях – дьяк с актрисой сзади, Лизелотта впереди, рядом с рулевым, – приближенный государя не удержался от замечания:

– Все-таки невежа ты, Ванька! Мог бы хотя бы поздороваться с дамами. С какой радости тебя Фрол Тимофеевич так расхваливал, в толк не возьму.

– Хм… – послышалось с переднего сиденья.

Ресторация «Поморская легенда» находилась прямо над гаванью, хотя и на изрядном расстоянии от нее, так что крики грузчиков и рыбных торговцев до ушей господ посетителей не долетали. Впрочем, в начале зимы жизнь в гавани и без того едва теплится, и потому Мими и ее спутнику не было нужды беспокоиться о том, что их уединение каким-то образом будет нарушено. Они сидели в просторной комнате с видом на море; на покрытом накрахмаленной скатертью столе между ними стояли тарелки с рыбой и мясом, кувшинчики с соусами и прохладительными напитками, блюда с зеленью. В ведерке со льдом лежала бутылка крымского шипучего вина.

– Мими, не уезжай! – горячо шептал Михайла Козырь. – Ты словно второе солнце здесь, без твоей красоты мне не жить! Давай поженимся, голуба моя! – Он целовал ее обнаженную руку, постепенно продвигаясь по ней губами все выше и выше, однако, достигнув предплечья, вынужден был остановиться: угол стола уперся ему в живот.

– Нет, Мишель, нет! – смеялась парижанка. – Мы не можем создать ле марьяж! Ты же царский работник, а я играю на сцене. Это против всех правил! Тебя разжалуют!

– Пусть разжалуют, пусть! – Дьяк, казалось, совсем обезумел. – Денег не нужно мне больше, я свой кус уже откусил! Поедем на Урал, там будем жить!

– На Урал?! – Мими вдруг перестала смеяться, в ее голосе зазвенел металл. – Жить где? В ле избюшка? Ты сошел с ума, мон ами!

Козырь отпрянул от стола и ошеломленно уставился на свою несостоявшуюся супругу.

– Ты не чуешь моей страсти! – с горечью произнес он.

– Пуркуа? – Металлический звон исчез из ее речи столь же внезапно, как и появился. – Ну, почему, мой храбрый шевалье? Я знаю, ты любишь… А-а, дьявольщина! Пусть я скоро уезжаю, но эту ночь я готова подарить тебе. Сувенир! – Мими опять расхохоталась.

– Сувенир… – завороженно повторил думский дьяк.

* * *

Лучи заходящего солнца пробивались сквозь окна султанского дворца, окрашивая пышный ковер багряным. Туша Остапа Третьего, единоличного властелина Блистательной Порты, неподвижно лежала на мягкой кушетке. Глаза султана, однако, были полны жизни; внимательный наблюдатель без труда уловил бы в них отблеск неукротимой внутренней энергии, которой славился Остап. В данную минуту властелин Порты с живейшим интересом взирал на своего визиря Ахмеда, явившегося с докладом.

– Наши люди в Варшаве передают, что миссия в Архангельске близится к благополучному завершению, – говорил тот. – Еще пара дней, и главный секрет русских будет у нас в руках.

– Недурно, недурно, – благожелательно промурлыкал султан. – А воспользоваться им мы, как всегда, успеем раньше этих северных увальней.

– Как всегда, – ухмыльнулся Ахмед.

Остап протянул пухлую руку к вазе с виноградом, которая стояла на столике возле кушетки. Подцепив увесистую гроздочку, он отправил ее в рот целиком и принялся механически пережевывать. Визирь деликатно кашлянул.

– Позволите продолжать?

Дождавшись нечленораздельного мычания, которое говорило о высочайшем согласии, Ахмед отчеканил:

– Генеральный штаб Блистательной Порты уже приступил к стратегическому планированию кампании. Новые возможности, которые дает нам изобретение русских, позволят в кратчайшие сроки овладеть всей Центральной Европой. Знамя с полумесяцем все-таки будет реять над Веной!..

Султан внезапно поднял руку, и визирь тут же умолк.

– Но сначала поохотимся на медведей, верно? – Остап Третий смачным плевком освободил рот от виноградных семечек, кожуры и прочего несъедобного мусора. Все это упало на ковер и тут же приобрело багряный оттенок. – Сперва Царицын, потом еще пара-тройка русских городов. Надо же размяться перед серьезным делом, так?

– Правота Вашего Величества абсолютна! – Визирь замер в церемонном поклоне.

– Ну так за дело, Ахмед, за дело! Можешь идти. И это… распорядись, чтобы ко мне сейчас привели мою новую жену.

– Солану?

– Да. И плеточку мою пусть не забудут прихватить…

* * *

Сани подъехали к дому Михайлы Козыря, когда уже совсем стемнело. Лизелотту с Ванькой отправили на кухню, при этом им было дано разрешение выпить на двоих штоф клюквенной настойки. Такой милости они, конечно, не ожидали, поэтому Ванька вместо благодарности произнес свое неизменное «хм…», а Лизелотта и вовсе промолчала. Весь ее вид, однако, говорил о том, как неодобрительно она относится к поведению хозяйки и как ей омерзительна сама мысль пить клюквенную настойку в компании с молчаливым русским верзилой. А Мими с Михайлой, прихватив с собой бутылку шипучего, устремились в гостиную.

– Ох, девка! – восклицал дьяк в предвкушении любовных забав. – Ох, раскрасавица ты моя!

– Мишель! – в тон ему отвечала парижанка, подливая вина и кавалеру, и себе. – Мон шевалье! Мой рыцарь!

– Мими! – Козырь уже сидел рядом с актрисой на диване, крепко обнимал ее, целовал в ушко. – Ну, пошли же в опочивальню, Мими!

– Сейчас, Мишель, сейчас! – Парижанка внезапно отстранила его от себя, вскочила на ноги и поворотилась к будущему любовнику. – Закрой глаза, мон амур, и досчитай до ста. Когда досчитаешь, на мне уже не будет одежд.

– Ну, девка! – восхищенно протянул Михайла и послушно смежил веки. – Раз, два, три… – послышался его пьяный голос.

На счет «четыре» страшный удар обрушился на макушку Козыря. Бутылка, зазвенев, разбилась; кровь думского дьяка вперемешку с недопитым шипучим полилась на полотняную обивку дивана. Михайла медленно сполз на пол. Больше он не шевелился.

– Вуаля! – холодно сказала актриса. Затем она огляделась по сторонам, сунулась в одни двери, в другие, удовлетворенно буркнула «бьен» и, взяв со стола подсвечник с горящими свечами, зашла в опочивальню, куда ее так настойчиво звал неподвижный ныне Козырь. Спустя какое-то время оттуда послышался шум передвигаемой мебели и металлический скрежет.

Так прошло пятнадцать минут. Михайла не подавал признаков жизни. Тем временем в гостиной появилась Лизелотта, которая склонилась над телом дьяка и обыскала его. Найденный бумажник полетел в сторону, а вот маленький ключ, извлеченный из внутреннего кармашка на сюртуке, был судорожно схвачен и зажат в костлявом кулаке. Служанка выпрямилась и поспешила на помощь к хозяйке.

– Я иметь ключ! – вполголоса произнесла она, войдя в опочивальню.

– А я иметь ле кофр! – ответила Мими, указывая на сундук, который стоял подле люка в полу. Люк был распахнут, неподалеку от него находилась широкая кровать – ее явно сдвинули с места, чтобы добраться до тайника.

– Что Ванька? – обеспокоенно спросила актриса. – Не помешает?

– Тохлый-то? Нет! – Лизелотта разразилась коротким смешком. – Открывать сфой клюкфенный водка. На минутку выйти. Я кидать отрафа. Ванька выпивать. Капут.

– О мон дье! Я буду о нем молиться… Но давай открывать!

Лизелотта согласно кивнула, вставила ключ в скважину замка и без усилия повернула его. Замок даже не скрипнул: как видно, им часто пользовались и хорошо смазывали. Крышка сундука была откинута; под ней обнаружился странный механизм из шариков, трубок и шестеренок. И все это находилось в непрестанном движении! Шарики катились по трубкам, трубки изгибались, цепляя шестеренки, а те возвращали на исходную позицию шарики. Обе женщины не могли оторвать взгляда от невиданного зрелища.

– Так вот он какой, русский перпетуум-мобиле! – прошептала Мими.

– Фечный тфигатель! – восхищенно подтвердила Лизелотта.

Они еще немного постояли перед открытым сундуком, втайне опасаясь, что вот сейчас движение прекратится и волшебство улетучится, как дым от погашенного пожара, оставив после себя резкий запах разочарования. Но шарики, трубки и шестеренки продолжали функционировать безупречно.

– Нам пора уходить! – сказала парижанка.

Захлопнув крышку и заперев сундук на замок, агенты Блистательной Порты потащили его к выходу.

– Тяшелый, сараса! – пробурчала себе под нос Лизелотта.

– И это только ле модель! – Каштановые локоны Мими растрепались и прилипли к вспотевшему лицу. Однако наводить красоту было уже некогда, да, честно говоря, и не для кого. – Представь, какое импресьон должен производить оригинал!

Они доволокли сундук до прихожей, оделись и вынесли свой груз на улицу. Рядом с крыльцом стояли сани, в багажник которых и был погружен русский вечный двигатель. Сани уже тронулись с места, когда на крыльце показался Михайла Козырь. Его лицо было залито кровью, но глаза пылали огнем священной ненависти.

– А ну постой-ка, дрянь! – возопил он, потрясая пистолетом. Сани прибавили ходу и свернули на дорожку, ведущую к воротам усадьбы.

– Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому! – Дьяк поднял оружие и поймал на мушку голову Мими, сидевшей за рулем. – Получи, сволочь!

Раздался выстрел. Но пуля ушла не в сторону саней, а куда-то вбок и вверх, глухо стукнула о ствол сосны. За мгновение до того, как Михайла нажал на курок, чья-то сильная рука ухватила его за локоть. Дьяк обернулся.

– Ванька, ты?! Зачем помешал мне, смерд?

– Хм… – ответил рулевой по привычке, но потом снизошел до разъяснения: – Баба красивая. Грешно убивать таких.

* * *

На лице Василия Шестого играла счастливая улыбка. Царь только что выслушал рассказ думского дьяка о своих злоключениях и лукаво посматривал на князя Ромодановского. Кроме них в тронной зале находился глава ратного приказа Шуйский, который вовсе не разделял веселого настроения государя.

– Я прикажу перекрыть рубежи! – заявил он. – Вечный двигатель останется в России!

– Конечно, прикажешь, – согласился Василий, – но не сей момент. Погоди еще часика два. Мы должны быть уверены, что лазутчицы покинули державу.

– Не пойму я что-то, надежа государь, – насупился Шуйский. – Зачем же их выпускать-то? По мне, так лучше повесить…

– И разрушить государев замысел? – встрял Ромодановский. – Ох, вояка! Ни о чем, кроме сечи, мыслить не умеешь…

– Так вечный двигатель попал к врагу по воле государя? – с видимым усилием догадался главный ратник России. – Такова была царская воля? Но как же так?

– А вот так! – Царь Василий поднялся с трона и подошел к Шуйскому. – Ты раньше о вечных двигателях слышал?

– Вроде нет…

– Вроде-вроде… Не слышал, ибо вечных двигателей не бывает. Любой физикус тебе это скажет. Сие есть абсурдум, нарушение законов природы.

– А что же увезли лазутчицы?

– Игрушку. Модель. Она у них еще, может, полгода покрутится, а потом встанет.

– Ишь ты! – восхитился Шуйский. – Ловко! И как это спасет нас от врагов?

– Это не спасет, – ответил царь. – Спасет совсем другое. – Он приблизился к высокому окну, за которым, далеко внизу, виднелась гавань Архангельска. – Подите-ка сюда, слуги мои верные.

Шуйский, Ромодановский и Козырь исполнили пожелание государя. Михайла выглянул в окно – и обомлел: ко входу в гавань направлялось огромное судно, да таких обводов, каких он раньше не видывал. Из четырех пузатых труб поднимались клубы черного дыма.

– Там… там… – залепетал дьяк, тыча пальцем в сторону корабля.

– Да, там, – улыбнулся Василий. – Творение братьев Черепановых. Первый русский ледокол «Гиперборея». Вот он-то нам и пригодится: за эту зиму несколько раз сходит в Американские Штаты и обратно, привезет подмогу. А раньше весны на наши ледяные просторы ни одна вражина не сунется – ни шляхтич, ни осман…

Когда сановники выходили из тронной залы, Шуйский подергал за рукав главу тайного приказа, знаком предлагая не спешить. Едва Козырь скрылся за поворотом коридора, как главный ратник обратился к своему визави:

– Слушай, князюшка! Понимаю, как трудно было устроить сию каверзу. И дьяка подговорить, и гадюк этих на ложный след навести…

– Ну, дьяк хлопот не доставил: я просто попросил его спрятать государев секрет у себя дома, сказал, что так надо, – и он лишних вопросов не задавал. А с гадюками, конечно, пришлось повозиться.

– Но одного я никак не уразумею. Как же Ванька жив-то остался? Ведь дьяк сказал, он отраву выпил…

– Да не пил он ее, не пил! Подержал во рту, да и выплюнул. – Ромодановский положил руку на плечо Шуйскому. – Понимаешь, брат, он у нас вообще непьющий: как-никак, всегда за рулем.

Юлия Зонис
Прямо пойдешь

Скажи мне, гордый рыцарь, Куда ты держишь путь?

Е. Бачурин. Баллада о гордом рыцаре

– Коловратки. Тоже мне, придумали! Не коловратки никакие, а головратки, так их звать. Потому что голые. Это бабы утопленные. Они живут в пруду и мужиков совращают, вот и вратки. А еще, может, потому, что водятся в самом омуте, в водовороте.

– Какой же в пруде омут?

Рыбачок возмущенно фыркнул и затянулся своей цигаркой.

– А такой. Какой надо, а тебе и знать не надо.

Вадим переводил взгляд с единственной снулой рыбины, плававшей в ведерке вверх брюхом, на замшелый валун за спиной рыбачка. Полустертая, заросшая неопрятной зеленой порослью, там все же ясно читался обрывок надписи «Прямо по…». Прямо пойдешь.

Рыбачок вынырнул из-за камня слева, где значилось «Шею свернешь». Шея, впрочем, у рыбака была цела, хотя немыта и покрыта редким седоватым волосом. Кадык ходил туда-сюда, будто у мужика непрерывно сочилась слюна, и ему то и дело приходилось сглатывать. Когда рыбак вышел из-за камня, в руке у него была удочка, а рыба в ведерке еще вяло поплескивалась. Сейчас уснула. Жара. Парило, наверное, к дождю – вон и ласточки летали низко-низко.

«Шею свернешь»…

– Обрыв там.

Нечаянный собеседник проследил за взглядом Вадима, причмокнул губами.

– Обрыв и спуск к реке. Которые нездешние, непременно шею и свернут, а мы знаем – тропиночка есть там одна, тропочка, она аккурат к рыбным местам и выведет.

Вадим покосился на ведерко и сомнительно хмыкнул. Рыбина была невелика – похоже, мелкий линь. Разве что кошку такой кормить.

– А ты не лыбься. – Рыбачок выдохнул сигаретный дым, тряхнул ведро.

Рыбица, как будто совсем уже уснувшая, перевернулась на живот и вяло заплавала. Вадим поежился. Не нравился ему этот навязавшийся на разговор рыбак, а камень не нравился еще больше.

Прямо пойдешь… Как же там было, в этой любимой Никиной песенке? Прямо пойдешь, погубишь меня… Или спасешь? Последние слова надписи скрывал мох.

– Ты, гляжу, мне не веришь. Попрешься-таки за головратками своими и утопнешь. Утопят они тебя.

Парень вздохнул.

– Ко-ло-вратки. Это такие беспозвоночные… Вроде рачков маленьких. У них ротовое отверстие окружено ресничками…

Зачем он читал лекцию по зоологии беспозвоночных этому сыну природы?

– Вот.

Вадим вытянул из травы сачок. Под марлевым навершием болталась стеклянная баночка для предполагаемой добычи.

– Я процеживаю воду, и коловратки попадают в банку.

– Охотишься, значит? Тоже добытчик, вроде меня? И куда ты своих головраток потом, в суп?

Вадим пожал плечами. Что делать потом с коловратками, он пока и сам представлял с трудом.

Рыбак встал, поддернул штаны.

– А я уж было подумал, ты из этих. – Он легонько пнул ногой булыжник.

– Из каких?

– Ну, баловники же тут камень поставили, а люди и верят.

– Вправо пойдешь – погубишь коня, – прочел Вадим. Это было написано, естественно, справа. Прямо, что же там прямо?

– А и то верно, – с охотой согласился рыбачок, – Скотобойня у нас справа. Так что и коня, и корову, и козу потерять вполне могешь. Говорю же – шутники.

– Шуточки у ваших… – Вадим снова поежился. От камня тянуло плесенью – или это из ведра, от живой-неживой рыбины?

– А ты шутке не верь, но остерегаться – остерегайся. К пруду вечером не след ходить.

– Из-за голых баб, которые утопить норовят?

Ого! Деревенская лексика оказалась прилипчивой. Вадим усмехнулся, но усмешка получилась какая-то кислая.

– И из-за них тоже. Не рек-ком-мендую, – неожиданно скрежетнул голосом рыбак, закинул на плечо удочку и взялся за ведерко.

Рыба плеснула и вновь затихла. Человек глянул на Вадима и вновь протянул неторопливо, с чуть заметным оканьем:

– Прощевай, мил-человек, за огонек спасибо. В случае чего заглядывай. Я здесь, неподалеку живу. Рыбку сварю, ну и другое что имеется.

Рыбачок повернулся и бойко зашагал направо, туда, где суждено было потерять коня. Вадим смотрел ему вслед. Прежде чем скрыться за деревьями, мужик оглянулся, округлил рот в крике, но ветер унес его слова за лес. Вадим понял и так: «Не ходи на пруд».

* * *

Жидкая грязь просачивалась между пальцами ног – хлюп-хлюп. Вадим увяз по щиколотку. Не пруд это был никакой, а вполне сформировавшееся болотище, и несло от него гнилью и тиной. В таком не коловраток ловить, а разве что, действительно, топиться. Вадим с трудом нашел озерцо сравнительно чистой воды и угрюмо водил сачком. Пальцы на ногах поджимались, будто от холода, хотя вода была теплая. Непременно вытащу на себе два десятка пиявок, думал Вадим. Еще он думал о том, что и вся идея этой курсовой была идиотской, а казалось ведь еще недавно – легче легкого. «Коловратки средней полосы». Поезжай на любой подмосковный пруд, и будут тебе коловратки. А что у них от отходов с окрестных фабрик вместо ресничек целые щупальца, как у осьминогов, отрастают – так это все фигня, издержки паршивой экологии. Нет, надо же было ему обязательно в деревню завалиться, хотя какая здесь деревня, от Москвы километров сорок. Час езды на электричке. Дача однокурсника, корявое сооружение из прогнивших досок, щели между ними – не то что комар или мышь, медведь пролезет. Угарная печурка, вечно сырые ватные одеяла. В качестве благ цивилизации – сортир в малиннике, с десятком номеров «Юного техника», наколотых на ржавый крючок. Читай не хочу. В пяти минутах ходьбы, на косогоре, деревенька, а за ней уже и желанный пруд с коловратками. Все бы хорошо, если бы не этот булыжник. Когда рыбак удалился к безлошадным областям, Вадим попытался соскрести мох с остатков надписи. Мох был упорен, густ, буйно зелен и населен неприятными на вид мокрицами. Он с трудом поддавался Вадимовым усилиям, а когда поддался, выяснилось, что надпись искрошилась, ушла в камень, и не прочесть. Не узнать. Как же там было, в песне? Прямо – погибнешь сам? Да нет, вряд ли, про гибель было слева, где «шею свернешь». Или «шею свернешь» – это еще не гибель? Вадиму почему-то представился давишний рыбачок со свернутой шеей, как ни в чем не бывало вышагивающий по тропинке и потряхивающий ведерком. Стало тошно. Нет, должно быть другое, прямо – спасешься сам, но убьешь меня. Да, так, кажется. Вот смешно. Любимая ведь Ничкина песня, сотни раз она пела, а из башки дзинь – и вылетело.

Вероника. Он пытался звать ее поначалу Верой, Веркой, потому что так звали любимую в детстве тетю Веру, молодую, веселую, имя ее удобно ложилось на язык. А Ника – это было что-то чужое, это была греческая богиня или героиня фильма, но уж никак не девчонка, с которой можно – все. Ника стерпела пару раз, а потом как вызверилась! Никогда он больше не видел ее такой рассерженной, с глазами, сверкавшими, как яркие злые камушки. «Ника! – кричала она. – Никакая не Верка, Ника, или я ухожу!»

Ника так Ника. Было бы о чем спорить. Они и не спорили, разве что о музыке, да и то изредка, когда она уж очень доставала его своими бардами. Что же там было, в песне? «Прямо – погибнешь сам», нет, точно, ведь на камне-то нацарапано «Прямо по», он еще думал: это «Прямо пойдешь».

Прямо – погибнешь сам, но спасешь…

Над озером закричало.

* * *

Ночью Вадим проснулся оттого, что увидел страшный сон. Во сне привиделась мельница, стоящая на болоте. Черная жирная вода лениво сочилась, протекала сквозь лоток, но колесо было недвижно. Из воды тянулись руки, бледные, тонкие, девичьи, руки цеплялись за разбухшее дерево, и раз – но не двигалось колесо, и два… Во сне Вадим понял, что надо запеть, чтобы задать рукам ритм, и затянул козлиным фальцетом: «Эх, дубинушка, ухнем!» И ухнула дубинушка, забила огромным паровым молотом о землю где-то за лесом, за страшным холмом скотобойни. От грохота Вадим и проснулся.

За окном было светло. Парень с трудом сполз с кровати, колени поскрипывали и ныли – напомнил о себе ревматизм, заработанный еше в детстве. Подошел к окну, оттянул в сторону линялую занавеску. По улице катился грузовик, катился с грохотом, с дребезжанием, и почудились в кузове почему-то красные косынки и загорелые локти колхозниц, хотя стояли там только пустые бидоны. Утро. На подоконнике в баночках из-под томатной пасты и хрена резвились пойманные накануне коловратки.

Вадим сходил к колонке – в доме имелся водопроводный кран, но воды в нем не было. По холодку прошлепал с ведром, половину расплескал на ноги, и ноги тут же покрылись мурашками. С отвращением почистил зубы. С отвращением закипятил на плитке чайник, но тут же вспомнил, что к чаю ничего не осталось. Выключил газ, выкопал из-под груды старых газет целлофановый кулек, пересчитал оставшуюся мелочь и отправился в сельмаг.

Жизнь у сельмага кипела. Два грузчика, лениво переругиваясь, спускали бидоны из кузова. Продавщица, вся в белом – санитарка, а не продавщица, – что-то визгливо втолковывала работничкам. У закрытой двери магазина стояли две старушки с авоськами, на лицах их отражалось бесконечное терпение. Вадим сначала неловко пошуршал пакетом, а потом все же решился обратить на себя внимание.

– Вы… кха… вы во сколько открываетесь?

Тетка наградила его злобным взглядом и удалилась куда-то на задний двор, бренча связкой ключей. Зато один из грузчиков бросил на землю бидон, разогнулся и оказался давешним рыбачком.

– О-о, братан! Коловратник!

Улыбка, расколовшая надвое щетинистое лицо грузчика, была широкой и искренней.

– Вернулся-таки? Не утоп?

Вадим пожал плечами – мол, как видишь, живой пока. Изнутри сельмага загремело, и дверь приоткрылась. В образовавшуюся щель высунулась продавщица и заорала:

– Ну, долго я вас ждать буду? Если за покупками пришли, так и покупайте!

* * *

Матиас оказался не грузчиком, а водителем. Когда отоварившийся пачками молока и черствым батоном Вадим вышел из магазина, водила уже закончил катать бидоны и сидел в кабине грузовика, раскуривал сигаретку. Второй его товарищ куда-то делся. Увидев Вадима, Матиас немедленно предложил подбросить его до дому, и отказаться было неловко. А когда грузовик затормозил у рассохшейся калитки и выяснилось, что дел у Матиаса на сегодня больше нет, неудобно было не пригласить его внутрь. Грузовик так и остался торчать у калитки, напрочь перегораживая улицу. Впрочем, на соседних дачах было пусто, оно и понятно – середина рабочей недели.

Закипятили во второй раз чайник, нарезали колбасу, ломти хлеба намазали шпротным паштетом, а к паштету – не с чаем же его потреблять? – у Матиаса в загашнике нашлась и бутылка местного самогона. Вадим пил мало, по утрам не пил вообще, но после вчерашнего он и мутному, шибающему нос сивухой первачу был бы рад. А самогон у Матиаса оказался отменный, тройной перегонки, получше паленого армянского коньяка.

Выпили, закусили, и от легкого шума в голове поплыло, покачнулась веранда с выбитым, заткнутым тряпкой оконцем, шатнулся узкий, стесанный из досок столик, так что Вадим ухватил бутылку – вдруг да и вправду опрокинется? Но не опрокинулась, и выпили по второй.