Текст книги "Призрачный мир: сборник фантастики"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Генри Лайон Олди,Элеонора Раткевич,Святослав Логинов,Александр Зорич,Олег Дивов,Евгений Лукин,Александр Громов,Андрей Валентинов,Леонид Каганов,Владимир Свержин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

Владимир Данихнов
Домовой

– Никогда не бросай меня, – попросила она однажды.

Он весело засмеялся. Подхватил ее на руки и закружил по комнате – она улыбалась, шутливо отталкивала его и дрыгала в воздухе ногами, как маленькая девочка.

– Не смогу я тебя бросить! – кричал он. – Никогда и ни за что! Но и ты обещай, что никогда… никогда…

– Никогда… – словно двукратное эхо, заметались их голоса по квартире. Потом все стихло: сложно разговаривать, целуясь.

Они стояли посреди комнаты и обнимали друг друга. А за углом послышался шорох.

За стеной кто-то выл.

Саша долго не хотела просыпаться. Подушка тянула к себе, как магнит, а веки были тяжелые-претяжелые.

Вой становился громче.

Саша хотела сказать в шутку: «Коль, подними мне веки». Но не успела. Вспомнила, что Коли рядом нет. Саше стало грустно, и она проснулась окончательно. Лежала на боку, ладонь под голову, и смотрела на стену: на веселенькие обои в цветочек. Долго смотрела, и по спине бегали мурашки; казалось, еще миг и к ней прикоснется Коля. Обнимет сзади, погладит спину через шелковую ночную сорочку. Ласково проведет рукой по волосам.

Место сзади пустовало, но так легко представить, что там кто-то есть.

Вой иногда превращался в плач, в редкие всхлипывания маленького ребенка. Изредка он напоминал ветер, заблудившийся в вентиляции.

Саша села на кровати, запустила пятерню в волосы и обнаружила, что от прически не осталось и следа. Потому что она вчера купалась. Потому что не нашла после купания фен. Потому что и не искала почти: фен лежит в трельяже за правой дверкой. Но она туда не заглянула: искала фен сначала в туалете, сигарета за сигаретой убивая пачку «Явы», потом на балконе, щелчком указательного пальца запуская окурки в звездное небо.

Окурки не долетали.

Потом она совсем забыла о фене, сняла кофточку, стянула джинсы и носки – все это кинула в стиральную машинку. Укладываясь спать, поняла вдруг, что купалась как есть, в одежде; мысль показалась забавной, и Саша уснула с улыбкой на губах.

В вентиляции кто-то выл.

Зевая и потягиваясь, Саша прошлепала в кухню. По пути глянула в зеркало – волосы стали разноцветными: черными с рыжеватыми пятнами – и поспешно отвернулась.

В кухне было грязно; на белом раскладном столике, на нарядной, в жирных пятнах, скатерке подгнивали остатки вчерашнего (позавчерашнего?) ужина, там же стояла пустая бутылка из-под шампанского и пепельница с горкой недокуренных сигарет.

Помнится, она успевала сделать одну или две затяжки, а потом сигарета будто тяжелела на несколько килограммов, и Саша кидала ее в пепельницу. Дрожащими пальцами вытягивала из мятой пачки новую, прикуривала от бытовой электрозажигалки. Втягивала в себя никотин вместе с запахом горелой бумаги. Во время одной из таких затяжек сломала о зажигалку ноготь. Сунула палец в рот, откусила ноготь, выплюнула его на пол. Не задумываясь. Без сожаления.

В углу около мойки стояло нарядное, с синим ободком, фарфоровое блюдце. В нем было полно молока – почему-то Саше это показалось важным. Она присела на корточки и макнула в блюдце палец, поднесла его ко рту и облизнула: молоко скисло.

В вентиляции кто-то выл.

Саша вытянула из-под стола табурет – он был в пятнах от кетчупа, – подвинула его к мойке и забралась наверх. Кетчуп неприятно лип к босым ногам, но Саша старалась не обращать на это внимания; ухватившись за угол навесного шкафчика, потянулась к «окошку» вентиляции.

Решетка была вырвана «с мясом» и болталась теперь на одном шурупе. Наросты бурой пыли и паутины сталактитами нависали над мойкой. Саша бросила взгляд вниз и среди грязных тарелок увидела еще два шурупа. Четвертый куда-то пропал.

Балансируя на ненадежном табурете, Саша встала на кончики пальцев и заглянула в вентиляцию. Оттуда пахнуло сыростью и пушистой домашней пылью; Саша с трудом сдержала чих. Некоторое время она пыталась разглядеть хоть что-нибудь в темном отверстии. Не получалось: глаза слезились и не желали видеть.

В вентиляции кто-то тихонько всхлипывал.

– Егор… – шепотом позвала Саша.

Плач в ответ, тоненький и писклявый: так плачет маленькая девочка, у которой отняли любимую куклу.

– Егор, я налила тебе свежего молока, – солгала она.

Тишина.

– Егор, ты слышишь меня?

Из вентиляции заорали бешено, но в то же время с надрывом, срываясь на высокие ноты; потом крик превратился в нечто, похожее на визг испуганной женщины.

Саша потеряла равновесие и полетела вместе с табуретом на пол; с минуту сидела на полу без движения – боль была ужасная, и ей казалось, что сломан позвоночник. Потом из вентиляции снова завыли, и Саша, сдирая кожу на коленках, поползла прочь из кухни; ей стало безумно страшно – вой подгонял вперед; истошные вопли, казалось, появлялись отовсюду, возникали в голове и в кровь раздирали барабанные перепонки. Добравшись до входной двери, Саша схватилась обеими руками за ключ, который торчал из замочной скважины; дернула изо всех сил – ключ не поддался, и она замерла, тяжело, с присвистом, вдыхая воздух. Подумала, что бежать на улицу в одной ночнушке глупо. Еще подумала, что ключ так просто не вынешь – сначала надо провернуть его один раз против часовой стрелки.

Потом Саша решила, что дома нельзя завтракать. Ни за что. Надо спуститься на лифте, выйти из подъезда, пересечь детскую площадку и протопать квартал до поворота; там есть недорогое, но уютное кафе. Там деревянные столики и сирень в самых обычных граненых стаканах. Там тихо и пахнет майской весной. Там нет воя за спиной.

Визг тем временем сошел на нет.

Она уселась за угловой столик, как обычно. Столик был рассчитан на двоих, а Саша это забыла. И всегдашнего ощущения уюта, «домашнести» не возникло. Лепестки увядшей сирени кучкой собирались с той стороны, где обычно сидел Коля. У Саши к горлу подступил комок, и, чтобы отвлечься, она стала смотреть сквозь панорамное окно на набережную: по выложенной камнем улице гуляли влюбленные парочки и мальчишки в банданах. А еще девушки в легких бежевых кофточках с сумочками-«плетенками» через плечо – по моде. Редко трусили по тротуару гремлины в черных котелках и расклешенных брюках. Отсюда, из кафе, гремлины напоминали забавных гномов. Не вязалась с обликом гнома только синяя кожа, как у утопленника.

Солнце взошло недавно и не успело еще разогнать легкий туман над речкой; казалось, что над водой висит пушистое, разорванное в клочья облако. Иногда из облака доносился неясный шум; что-то протяжно гудело на том берегу, где порт, и Саша вздрагивала – звук напоминал ей вой из вентиляции.

– Сашка, привет!

Напротив уселась Иринка, бывшая институтская подружка, а теперь просто знакомая.

Все подружки когда-нибудь становятся просто знакомыми.

Саша попыталась улыбнуться, но губы не слушались ее. Норовили задрожать; а если дрожали губы – становилось мокро и под глазами. Хотя ничего особенного Саша не испытывала дня два уже. Слезы стали привычкой. Рефлексом. Как у домового Павлова.

Саша хихикнула.

– Вижу, ты в полном порядке, – удовлетворенно кивнула Иришка; на самом деле это она была в полном порядке: подтянутая, решительная, уверенная в себе. На Ирке был черный брючный костюм – фирменный, беловодский; золотая цепочка на по-летнему загорелой шее; модные темные очки с дорогой оправой и строгая, но с легким вызовом, прическа. Волосы жгучие, черные. Без рыжих пятен.

– Я не в порядке, – ответила Саша.

Иринкино лицо выразило озабоченность – она будто маску сменила.

Ира спросила:

– На работе проблемы? Помнишь, я тебе предлагала к нам попробовать; устроиться, в смысле? Так давай, если что. На шефа я воздействую. А в тебе большая сила скрывается, Саша; да ты и сама знаешь. Из тебя выйдет хорошая ведьма. Прорицательница, быть может. В политике такие ох как нужны.

Саша мотнула головой.

Официантка принесла заказ: кофе для Иринки и чай с лимоном для Саши.

– Уверена? Ты подумай. Хочешь, прямо сейчас пойдем? К началу рабочего дня успеем.

«Издевается? – отстраненно подумала Саша. – Куда я в таком виде?»

Иринка отхлебнула из чашечки аккуратно, чтоб не размазать помаду. Потом вдруг спросила:

– С Колей разошлись, что ли?

Саша вздрогнула; затряслась вместе с рукой и чашка, пролился на деревянный стол вкусный липовый чай.

– Мой домовой воет, – сказала она, отставляя чашку в сторону.

На Новый год Егор связал им шерстяные носки. Разноцветные и нелепые, совсем не по размеру; они надели их на ноги в то же утро и уселись на диван – смотреть телевизор. Ноги вытянули к электрическому камину, чтобы Егор видел – носки там, где им надо быть по закону. В темном углу за стенкой удовлетворенно зашуршали. Коля и Саша переглянулись и улыбнулись друг другу. Потом Саша положила голову Коле на плечо – она смотрела в телевизор, но думала только о том, как же счастлива.

За окном стылое небо давило на заснеженный город, ветер кидал мокрые снежинки в лица прохожим – а они были здесь, вместе, и домовой уютно возился неподалеку.

Это было месяца четыре назад. Или четыре с половиной?

Сейчас одна пара носков валяется в стиральной машинке, а вторая и вовсе куда-то запропастилась.

– Это плохо, – покачала головой Иринка, – очень плохая примета. Тебе надо срочно принимать меры, подруга. – Она легонько коснулась Сашиной руки. – Вой домового – к смерти. Чем-то ты ему не угодила. А домовой – существо злопамятное, никогда не простит. Травить надо. Потом поздно будет – разойдется, и десять волшебников его не выкурят. Главное, как говорит мой шеф, не запускать.

Саша молчала.

– Ты не думай, ничего сложного нет! Я сама уже пятого домового меняю, все им не так что-то, все бесятся. Звони ноль-шесть, гремлинам, и уже вечером домового не будет. Ребята действуют расторопно, перекроют вентиляцию и пустят туда специальный газ: полчаса и полный порядок. Поверь мне, я уже пятый раз…

Чашка полетела на пол, туда же отправился и стакан с белой сиренью – Иринка отскочила вместе со стулом в сторону, спасая дорогой брючный костюм, а Саша выбежала на улицу, нырнула в туман и звонко зацокала каблучками по гладким камням-булыжникам.

– Чокнуууууутаааа…

Оказавшись в своем квартале, Саша остановилась. Прислонилась к каменному бортику и попыталась отдышаться. Смотрела на ползущие к берегам клочья тумана над холодной, по-утреннему серой водой.

Где-то за спиной возмущалась Иринка. Где-то за спиной выл домовой Егор.

К Саше подошла дворняжка, помесь спаниеля с беспородщиной, обнюхала ее ногу и зарычала сквозь зубы, отойдя назад. Саша безразлично посмотрела на псинку, та зарычала громче.

К собачке уже спешил мальчишка лет восьми. На нем были теплые серые брюки и полосатый свитер под горло, спутанные маслянисто-черные волосы торчали во все стороны. Мальчик подхватил дворняжку на руки, не испугавшись, что измажется в грязи, и сказал, извиняясь:

– Вы не обращайте внимания. Булька добрая. Если она рычит, значит, с человеком что-то не так. Вам черная кошка дорогу случайно не перебегала?

– Почему ее зовут Булька? – спросила Саша.

– Это я придумал, – похвастался мальчишка. – Я ее спас. Она в речку, когда еще щенком была, забралась, глупышка, а плавать не умела, хоть на спаниеля и похожа. Визжала и булькала вот так: буль-буль-буль. Вот и… – Он вдруг насупился и, не выпуская рычащую собачку из рук, попятился. – Вы извините, я пойду. Мама не разрешает с незнакомыми разговаривать. До свидания!

– Пока, – прошептала Саша, наблюдая за убегающим мальчишкой.

Их отношения развивались очень быстро; она влюбилась в Колю в первый же день, влюбилась в его глаза и сильные руки. В его насмешливый голос, который умел быть ласковым и нежным. Уже через неделю они на двоих сняли квартиру с домовым – хозяева божились, что добрее существа не сыскать. Не врали. Егор был существом покладистым: по ночам не шумел, иногда даже готовил завтрак. Все, что ему нужно было, – блюдце с молоком каждый вечер. Показываться Егор не любил: за все время Саша его ни разу не видела.

Через полтора месяца наступил Новый год, и они праздновали его все вместе – втроем. Саша была счастлива. Думала о замужестве. Проходила мимо зеркала и, стесняясь перед собой, смотрела на живот – мечтала о ребенке. Ждала, когда Коля сделает предложение, – все к тому шло.

Впервые за много-много лет она была счастлива, не хотела вспоминать детство и юность. То время, проведенное в глуши, в деревне, когда на нее, серую мышку, никто не обращал внимания.

Дома выл домовой.

Саша заткнула уши и крикнула с порога:

– Заткнись! Я не боюсь! Я сейчас позвоню в Службу, и они тебя… они…

Саша заплакала, не раздеваясь, села на пол и зарыдала.

Дверь сзади захлопнулась, а Саша смотрела на обкусанные, сломанные ногти – когда-то она специально растила их. Для Коли. Потому что он как-то обмолвился, будто любит девушек с длинными ногтями.

А еще она красила волосы в рыжий цвет – для него.

Вой стих, и Саша перестала плакать. Шмыгая носом, посмотрела вправо – дверь в кухню была приоткрыта.

Она встрепенулась: показалось, что за витражным стеклом мелькнула тень.

– Егор? – тихо спросила Саша; правой рукой схватилась за дверной косяк, левой уперлась в пол, помогая себе встать.

За мутным стеклом рядом с расплывчато-серым столом темнело чернильно-размытое пятно.

С минуту ничего не происходило. Потом пятно метнулось к двери; Саша, запаниковав, подскочила с пола и, повернувшись лицом к кухне, попятилась в зал. Кухонная дверь скрылась за углом, стало не так страшно – Саша немного успокоилась. А потом сердце ее будто сжала ледяная лапа – потому что кухонная дверь скрипнула.

Не разбирая дороги, Саша развернулась, нечаянно смахнула с трельяжа телефон, косметичку и фотографию в рамочке и нырнула в спальню. Захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной.

Было тихо.

Потом в прихожей яростно и хрипло завыл домовой; и вой его теперь напоминал волчий; на ум приходило заснеженное, вспаханное, но не убранное поле; седой, старый и одинокий волк; кроваво-красная луна над ним. И ни одной звезды.

Вчера, когда она швыряла окурки в небо, там не было звезд; небо казалось зимним: сквозь серо-черную муть из мглы выглядывал краешек полной луны. Саша стояла на балконе в легкой кофточке, а где-то сзади выл домовой.

– Я помню, – сказала Саша, – я вспомнила. Это ведь вчера началось, правильно, Егор? Или даже не вчера… позавчера? Нет, кажется, позавчера ничего еще не было. Позавчера я просто не пошла на работу. Я вышла на балкон и разорвала все его письма и открытки. В клочья. Так?

Домовой завыл громче.

– Замолчи! – закричала Саша; зажмурила глаза и заткнула уши. Крик ее слился с воем и долго еще метался по квартире.

Замолчали они одновременно.

– Мне не нравится, что ты куришь, – сказал однажды Коля.

– Я брошу, – пообещала она. Вышло легко и просто, и Саша поняла, что и впрямь бросит. Сегодня же. Сейчас. Она достала пачку, которую купила в ларьке только что, и вручила ее Коле. Он улыбнулся и ловко закинул пачку в урну; подмигнул Саше:

– Трехочковый.

– Ты мое солнце. – Саша прижалась к его груди. Хотелось стоять так долго; бесконечно долго, забыв о том, что время поджимает. – Баскетболист.

Пахло хот-догами и соляркой.

– Не хочу уезжать, – сказала она.

– Надо, – возразил он. – Мама – это святое.

– Поехали со мной!

– Саш, ну ты чего? Месяц всего. Жалкий месяц. Мама поправится, и ты вернешься. А у меня работа, знаешь же.

– Поехали со мной насовсем. В деревне так хорошо, правда! Там солнце и трава, а еще пруд за холмом. Тарзанка – я так любила на ней кататься в детстве. Я покажу тебе Самый Старый На Свете Дуб и развалины древнего маяка. К нам приезжал археолог, он сказал, что когда-то на месте нашей деревни было море. Бескрайнее и синее, представляешь?

– Сашенька…

– Я боюсь. Я ненавижу город. Здесь так легко… потеряться. А у нас… у нас там есть маковое поле. Когда маки цветут, оно такое красное-красное…

– Саша. – Он нежно коснулся пальцем ее подбородка и поцеловал в губы – мимолетно, едва-едва касаясь, и ей почудилось, будто это весенний ветерок пробежался по лицу. – Я буду тебе писать. Каждый день. Обещаю.

– Эй!

Они оглянулись: угрюмый, коротконогий гремлин в фирменной железнодорожной фуржаке кивнул им:

– Поезд через минуту отправляется. Прощайтесь быстрее.

Шумел вокзал, вокруг деловито сновали люди и гремлины. Пахло талым снегом и сгнившими за зиму листьями. А еще – мазутом, беляшами и кислым пивом.

Саша не могла, не хотела, не умела оторваться от Коли. Но он подтолкнул ее легонько к вагону, помог донести сумку; уже через минуту, против своей воли, Саша стояла в тамбуре. Потерянно глядела на любимого и нерешительно махала ему рукой, а он улыбался в ответ.

Поезд тронулся.

Это было примерно месяц назад.

Когда Саша открыла глаза, уже стемнело. Ей показалось это странным: только-только было утро, а тут – на тебе. Она поднялась; ноги болели, и Саша сняла туфли. Откинула их в сторону, а потом посмотрела на окно и сразу поняла, почему темно.

Окна не было. Ветки сирени, словно плющ, пробились сквозь кирпич и дерево, затянули окно так, что почти не было щелей. Сирень продолжала расти прямо из стены, закрывая последние отверстия, окончательно пряча окна.

Саша бросила дверь; подошла к окну и провела пальцем вдоль ветки – она отозвалась едва ощутимой дрожью. Пол усеивали лепестки, подгнившие и влажные. Пахло почему-то не сиренью, а чем-то сладковато-приторным. Мерзко пахло.

Последний лучик света заплутал в ветках, и стало совсем темно. Саша толкнула ветки обеими руками – они прогнулись внутрь, но неохотно. Посыпалась штукатурка, сорвались последние лепестки.

Вдалеке – наверное, опять в кухне – плакал домовой. Саше стало страшно. Она кинулась к шкафу; рылась в нем вслепую, разыскивая фонарик. Обнаружила его на самой верхней полке и, замерев от страха – вдруг батарейки сели! – нажала на кнопку. По комнате заплясал светлый кругляш. Саша направила его на дверь – дверь была закрыта крепко. Домовой выл далеко.

– Ты меня не напугаешь! – крикнула Саша.

Она открыла дверь и посветила фонариком в комнату напротив – там тоже было темно. Балконную дверь медленно, но верно затягивали голые ветки сирени. Мертвые лепестки липли к полу.

«Главное, не запускать», – вспомнила Саша Иринкины слова и посветила на входную дверь.

Саша проснулась из-за кошмара: показалось, что кто-то душит ее. Она открыла глаза и долго лежала в полной темноте не двигаясь. Горло саднило, а расцарапанные в кровь пальцы ныли. Вчера она пыталась освободить от зарослей сирени входную дверь. Не вышло.

На мизинце правой руки Саша нащупала уцелевший ноготь и отгрызла его. Левой рукой вытащила из-под простынки фонарик и крепко сжала в руке. Долго не зажигала, чего-то ждала; было тихо. А это значит, что домовой где-то рядом. В двух шагах. Стоит и смотрит на нее, готовый напасть в любой момент.

– Егор… – шепнула Саша темноте.

Тишина.

– Егор… прости меня…

Справа зашуршало, и Саша подскочила на кровати, зажгла фонарь и долго светила им во все стороны, но так никого и не увидела. Лепестки сирени покрывали теперь весь пол. Вместо стен и потолка была сирень.

Никого.

Саша еще долго сидела на кровати, продолжая бездумно нажимать кнопку. Потом свет фонарика потускнел; пятнышко из белого превратилось в грязно-желтое, и Саша выключила фонарик.

В темноте было слышно, как бьется ее сердце.

А потом завыл домовой.

Дышать становилось все труднее, и Саша решила выбраться в кухню. Там есть вентиляция, а значит, и свежий воздух.

Лепестки шелестели под ногами. Очень громко, как показалось Саше. Она старалась шагать на цыпочках, но все равно шумела. В прихожей остановилась у покореженного ветками трельяжа. Секунду светила фонариком в зеркало.

У отражения было бледное лицо и круги над глазами. Повинуясь импульсу, Саша посветила ниже и посмотрела на живот. Не отпускала кнопку очень долго; через минуту фонарик мигнул в последний раз и погас.

– В городе легко потеряться, – сказала Саша невидимому отражению.

Она вернулась в город не через месяц, а через три недели. Мама только-только поправилась, но Саша уже спешила на вокзал за билетом. Следующим утром стояла на городском перроне, а Коля ждал ее – такой, как всегда. С цветами. На этот раз – с веточкой белой сирени.

Нет.

Не такой, как всегда. Что-то изменилось, и Саша, растерявшись, замерла на месте, задышала через силу, потому что к горлу подступили слезы. Коля подошел к ней, серьезный, как всегда, сунул сирень в приоткрытую Сашину сумочку и сказал:

– Нам надо серьезно поговорить.

В сумочке лежали все его письма и открытки, все его слова и признания.

В прихожей зазвонил телефон; тихо и глухо, и Саша кинулась на пол: разгребать лепестки. Искала аппарат долго и упорно, моля Бога, чтобы он не замолчал. Нащупала трубку и поднесла ее к уху.

– Алло! Алло…

В трубке плакали.

– Надо остаться друзьями, – сказал он. – Мы – взрослые люди. А ты мне дорога, серьезно. Не хочу тебя терять… окончательно.

Они сидели в кафе на набережной. Свежесорванная веточка сирени белела в граненом стакане, теряла лепестки один за одним.

– Давай устроим прощальный ужин, – предложил он. – Посидим, как раньше… в любом случае, просто так расходиться нельзя. Егор огорчится. Быть может, даже рассердится.

Она молчала. Потом попросила, на мгновение напрягшись, скороговоркой:

– Я хочу от тебя ребенка.

Его лицо будто окаменело:

– Саша… сама подумай, как это будет выглядеть.

Она молчала.

– Приготовишь мне свои фирменные котлеты? – с улыбкой попросил он.

В кладовке около туалета Саша нашла молоток. Искала его долго, потому что вой мешал сосредоточиться. Но нашла. Схватила деревянную ручку поудобнее.

И пошла в кухню.

– Парацетамол – очень вредное лекарство, – сказала ей аптекарша-гремлин. – А с этим снотворным тоже будьте осторожны. И держите в недоступном для детей и домовых месте.

Да. Еще раз – да.

– У вас болит голова? – Аптекарь сморщила переносицу: у гремлинов этот «жест» означает обеспокоенность.

Да, болит.

Город так на меня действует.

В кухне было светлее: неяркий зеленоватый свет лился из вентиляции. Дышать здесь было легче, но не намного.

Саша подставила к мойке табурет, решительно залезла на него. С размаху врезала молотком по краю вентиляционного «окошка»: ржавая решетка отлетела сразу; кирпич легко крошился, обломки падали в мойку, к шурупам и грязным тарелкам. Саша ударила еще раз и еще.

Вой становился громче.

Она думала, что все будет тихо: Коля просто уснет и никогда не проснется.

Но Коля не хотел засыпать. Он хватался за горло и катался по полу, отхаркивая кровь, разбрасывая во все стороны остатки прощального ужина. Он хватал ее за руки, за выращенные ради него ногти и просил вызвать «скорую». Он опрокинул бутылку с кетчупом – кетчуп пролился на стол и табурет. Несколько капель попали на пол, и трудно было определить потом, где кровь, а где томатный соус.

Саша сидела на стуле и грызла ногти. Ждала, когда Коля все-таки уснет.

На следующее утро она никуда не пошла. Заглянула в кухню и не нашла там Колю.

Вернулась в прихожую и вынула из сумочки его письма и открытки…

Потом, одетая, она зашла в ванную комнату и, не раздеваясь, приняла душ. Пыталась смыть с головы краску, а с пальцев – красные пятна. Кетчуп и кровь.

Еще спустя день завыл домовой.

Вентиляционного окошка не было. Была рана: растерзанные ветки сирени, раскрошенный кирпич и огромная черная дыра, в которую полезла Саша с молотком в руках. Осколки кирпича царапали руки, в нос забивалась сухая штукатурка, но Саша упрямо продиралась вперед. Она не знала, как ей удается помещаться в этом, по идее узком, тоннеле.

Просто Саше надо было добраться до Егора.

И не стало вентиляции: вместо нее появился достаточно широкий коридор без начала и конца, возник ядовито-зеленый свет за одним из поворотов, ввинтился в уши волчий вой.

Обрывки исписанной бумаги и картона – на открытках изображена сирень.

На каждой открытке – сирень. Белая.

Отгрызенные, покрытые бесцветным лаком ногти, которые теперь царапают руки и ноги, впиваясь в беззащитную кожу.

Таблетки парацетамола и серый порошок – сильное снотворное. Нельзя дышать, потому что эта гадость попадает в ноздри. А оттуда – в кровь.

И зеленый свет за углом.

Все это происходит здесь и сейчас: пока Саша ползет по вентиляционной шахте.

Домовой выл.

Коридор вывел в пещеру, к потолку которой прилипли волшебные зеленые огоньки; в стенах Саша увидела много-много черных дыр – вентиляционных ходов. А посреди пещеры неподвижно лежал ее Коля. Вокруг него возился черный пушистый комочек, который чем-то напоминал ежика; вот только руки у него были как у людей – пять пальцев и крохотные ладошки. Большой палец длиннее человеческого.

Саша потрогала синячки на шее.

Это его дом, подумала она. Его жилище. Как оно помещается… в вентиляции?

Волшебство?

Домовой украшал Колю веточками сирени; засовывал их в карманы, под ремешок, за уши, в носки; клал веточки на глаза; иногда останавливался и хрипло дышал на Колину кожу, быстро-быстро тер ее рукой, словно пытался отогреть, а потом выл. Тоскливо, без всякой надежды.

Саша выбралась из вентиляционной шахты и спрыгнула на пол, сделала шаг – лепестки мягко пружинили под ногами. Будто осенние листья.

Коля был одет, как в тот самый день. Позавчера. Или сколько уже прошло дней?

Только носки на нем были другие – те самые, что связал домовой.

– Егор! – позвала Саша.

Домовой замер. Бесформенный волосатый колобок, он дрожал, и длинные черные волоски, похожие на иголки, дрожали вместе с ним.

– Кто из нас чудовище? – спросила тогда Саша. – Ты или я?

Он молчал.

– Кто закрыл мою квартиру? Откуда… сирень? Ногти? Обрывки писем? Парацетамол? Ты читаешь мои мысли или…

Он молчал.

– Это ты сделал? Ты? Отвечай!

Егор обернулся, и Саша вздрогнула, увидев его глаза.

Зеленые. Чужие.

Домовой протянул ей руку – в кулаке были зажаты ее носки; черно-белые и несуразные. Большие, на несколько размеров больше, чем надо. Нестиранные, с присохшей темно-красной корочкой. Кетчуп или кровь – неизвестно.

Она спрятала их в стиральной машинке. Это ее носки.

Ее.

И держите в недоступном для детей и домовых месте.

Ее домовой нашел их. И захотел вернуть.

Саша замахнулась.

Они сидели рядом, обнявшись; баловались, как дети. Коля пытался подцепить краешек Сашиного носка своим; нитка цеплялась за нитку, и Саша поддержала шутливую борьбу. Кто кого? Чьи носки окажутся на полу первыми?

Носки сцепились крепко-крепко. Нитки перепутались.

Саша посмотрела в его глаза, Коля – в ее.

Повинуясь внезапному порыву, они замерли: в комнате стало тихо-тихо. Саше почудилось, что электрический камин еле слышно потрескивает; словно дрова в печке. Было очень уютно. Как в старом деревенском домике, где она провела детство и юность.

И тогда Саша сказала:

– Никогда не бросай меня.