Текст книги "Призрачный мир: сборник фантастики"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Генри Лайон Олди,Элеонора Раткевич,Святослав Логинов,Александр Зорич,Олег Дивов,Евгений Лукин,Александр Громов,Андрей Валентинов,Леонид Каганов,Владимир Свержин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

Домешек выставил наверх голову и тоже заржал.

– Да что у вас там? – спросил Саня.

Он уже взялся за защелку своего люка, но было как-то боязно. Мало ли чего ребята смеются. Может, им смешно, а тебе покажется страшно. А бояться младшему лейтенанту Малешкину надоело – страха он наелся досыта.

– Не поверишь, что у нас там, лейтенант. Громыхало у нас там.

– Чего – громыхало?!

– Ну вот такое Громыхало. Из деревни Подмышки Пензенской области!

Малешкин выпрыгнул из люка, будто на пружине. Когда горят, и то не всегда так выскакивают.

– Здрасте, товарищ лейтенант! – обрадованно приветствовал его маленький солдатик.

– Откуда он тут? – Саня обернулся к Домешеку.

– Спроси чего полегче, лейтенант.

– Давно здесь сижу, – сообщил Громыхало.

– А ты почему там, – Саня ткнул пальцем в небо, – с нами не говоришь?

– А это где? – удивился Громыхало и посмотрел вверх.

И тут наконец-то вся компания как следует огляделась по сторонам.

Через оптику и смотровые щели этот мир выглядел немного странно, а сейчас, чистыми глазами, видно было: он попросту ненастоящий. Словно его нарисовали. Нарисовали прекрасно – ярко, четко, достоверно. Красиво сделали.

В наушниках у Сани бубнил комбат, и толкал в затылок неведомый местный кукловод, повелитель марионеток, да так настойчиво, что руки невольно подергивались, но Малешкину впервые было все равно.

– Кино, – только и сказал Бянкин, провожая взглядом уходящую вперед батарею.

– Кино, – Домешек кивнул. – И немцы.

* * *

Громыхало сидел на корме машины как приклеенный и, когда в самоходку попадало, ничего особенного не чувствовал, только дергался поначалу, а потом вообще привык. Никуда он после гибели машины не возносился, а так и торчал на обугленной броне, пока «зверобоя» не кидало на следующую карту, где тот становился вдруг новеньким и опять шел в бой. Солдат пытался стучаться прикладом в люки, но те оказались заперты, и никто изнутри не отзывался. Еще немного, и Громыхало свихнулся бы от тоски и одиночества. Он был уверен, что угодил в преисподнюю.

– Не дури, – посоветовал Бянкин. – Мы за правое дело сражались, нам в аду не место.

– Может, до того нагрешили, – буркнул солдат.

– Война все списала, – отмахнулся Домешек.

– Тогда где мы? – спросил Саня. – Если мы не в аду, то, получается, это такой специальный рай для танкистов?

– Ну его к чертовой бабушке, такой рай! – крикнул из машины Щербак.

– Каждому воздастся по вере его! – напомнил Домешек и подмигнул Сане.

– Да я… – крикнул было Щербак и умолк. Задумался.

– Вот дураки-то, – сказал Бянкин и полез обратно в машину.

– Ты сам-то понял, чего сказал, Мишка? – спросил Саня, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хотя мертвые вроде не потеют, но ощущение было именно такое.

– Ну, лейтенант, ты же первый был против религиозной постановки вопроса. Сам говорил: здесь что-то другое. Припоминаю по этому поводу один анекдот. Приходит Абрам в синагогу…

– А если – по вере? – вырвалось у Сани. – Вот оно! Чего я видел в жизни, кроме войны? И во что верил? Я победить хотел фашистов! Только боялся, что меня с машины снимут, каждую минуту боялся… Да я на войне по-настоящему всего день прожил – и тут меня срезало! Один бой – и готов Саня Малешкин! Когда мне было в себя поверить?! Ну вот, какая вера, такой и рай! Недоделанный, игрушечный!

Наводчик глядел на Саню усталыми грустными глазами.

– Не бойся, лейтенант. Это все вообще не по правде, – сказал он наконец.

– Почему?!

– Потому что… Иногда я вспоминаю, как ты погиб. И вдруг вижу, что все не так. Я прекрасно помню, что ты остался жив-здоров, это меня убили.

– Как – тебя? – буркнул Саня. – Почему тебя?

– На войне, как на войне, лейтенант. – Домешек криво усмехнулся. – Только дело было не зимой, а летом. Та же самая история: мы проскочили в деревню по краю поля, под прикрытием дыма, ты бежал перед машиной, потому что Щербак… растерялся. Все в точности, но летом. И мы сожгли два «тигра». Второй успел перебить нам гусеницу, машина на заднем ходу разулась, мы залегли вокруг нее, отстреливались. А потом Громыхало сцепился врукопашную с немцем, который вылез из-за хаты с «фаустом». Я побежал на помощь, убил немца, и тут меня из пулемета… Очень больно. – Подождал, все так же устало глядя на Саню, и добавил: – Вы меня очень хорошо похоронили, спасибо, я был тронут. Честное слово.

– Хорошая Мишке досталась земля… – пробасил из машины Бянкин.

– Мягкая, как пух… – прошептал Саня.

На глаза навернулись слезы. Малешкин шмыгнул носом и отвернулся.

* * *

Через несколько дней Сане удалось поговорить с Пашкой Теленковым. Не обменяться данными, а именно по-человечески поговорить. Их самоходки как раз встали рядом в засаду… И так остались стоять.

Теленков чувствовал себя терпимо, просто «устал от всего этого». Он еще не пробовал высунуться из машины, но, к счастью, уже научился владеть собой и подчинил экипаж. В разговоре открылось нечто странное: во-первых, Пашка своего экипажа не знал, это оказались какие-то совершенно новые для него люди, во-вторых, и не люди вроде. Послушные, но бесчувственные куклы с пустыми глазами. Теленков на войне навидался трупов – так эти и на мертвецов не были похожи. Куклы и куклы. И слава богу, все лучше с игрушечным экипажем, чем с неупокоенным.

«Я их крестил поначалу! – сказал Пашка, смеясь. – Перекрещу – и жду, чего будет. А им хоть бы хны».

Насчет идеи рая для танкистов Теленков высказался нецензурно. Но признавать себя в аду тоже не хотел.

«Про чистилище слыхал?» – подсказал Домешек, хитро щурясь.

Идею чистилища Теленков отверг: это заведение ему представлялось чем-то вроде запасного полка.

«Ладно, вылезай, – сказал Малешкин. – Хоть посмотрим на тебя. Ничего не бойся, мы рядом».

В земной жизни он не стал бы так запросто командовать, что Теленкову делать и чего не бояться, но прежнего Сани Малешкина уже не было.

В командирской башенке открылся люк, высунулась голова.

– Ого! – сказал Теленков.

С соседней машины ему дружно помахали руками.

Теленков огляделся, снова сказал «Ого!» – тут заметил Громыхало и вылупил глаза.

– А это что? – спросил он.

– Это наш десантник Громыхало, – объяснил Домешек. – Его никто не звал, он как-то сам прилип. Сидел на броне черт знает сколько боев подряд.

– Бедняга, – сказал Теленков. – Я бы помер.

– Да мы и так померли, – обрадовал его Саня. – Чего уж теперь волноваться.

– Это понятно. – Пашка слегка поморщился. – Я в переносном смысле. Делать-то что будем?

– Пока не знаю, – честно признался Саня.

– А наши дерутся…

Вдалеке грохотал бой. Наши прорвались к немецкой базе.

– Зимина сожгли! – Пашка дернулся было назад в машину.

И машина дернулась вместе с ним.

– Да погоди ты! Ну сожгли и сожгли, сколько он уже горел? Сто раз.

– Тоже верно, – согласился Теленков. – Просто неудобно как-то.

– Ты устал воевать, ты о госпитале мечтал, чего теперь здесь суетишься?

– Да не устал я, просто чувствовал, вот-вот убьют, а деваться некуда, – объяснил Теленков. – Нервишки разгулялись, вот я и ныл о том, как хорошо в госпитале…

– Отсюда точно деваться некуда, – сказал Саня. – Но и воевать не обязательно.

– Это ты не слышишь, как нас с тобой комбат матом кроет.

– Прекрасно слышу. Ну и что? Пашка, тут все неправильное, ненастоящее.

– И сами мы какие-то ненастоящие, – ввернул Домешек.

Теленков поглядел на него очень внимательно.

– Поэтому нас и в рай не пускают, – высказал Домешек то, о чем все побаивались говорить. – Да чего там, для нас даже в аду места нет!

– Бабушкины сказки, – отмахнулся Теленков.

– Все равно здесь война не взаправду, – убежденно сказал Саня.

– Так я и спрашиваю: делать-то чего?

– Давай ее похерим для начала, эту игрушечную войну. Наплевать, кто в нее играет, бог или дьявол. Похерим, а там видно будет.

Теленков пожал плечами.

– Толку-то…

– А вдруг, если мы упремся, игрушка сломается? – ляпнул Домешек.

– Во дураки-то! – сказал Бянкин с неким даже восхищением.

* * *

Уговорить Теленкова больше не воевать оказалось неожиданно трудно: очень он не хотел подводить комбата. Малешкин тоже не желал Беззубцеву никакого зла, просто был уверен: если всем вместе «упереться», что-то может произойти в этом понарошечном мире, от чего всем станет лучше, и комбату в первую очередь.

Легко поддался Зимин, которому надоело гореть. В прежней жизни его подбили только раз, зато с одного снаряда насмерть, и теперь «на картах» он любое попадание в свою машину переживал мучительно, все не мог привыкнуть.

Чегничка колебался. У него были какие-то идеи насчет всего происходящего, которыми он не спешил делиться. Кажется, он побаивался, что если проявлять свободу воли, то станет только хуже.

Комбат Беззубцев вообще не понял, чего от него хотят. Комбатом здесь управлял железной рукой не только кукловод, но еще и полковник Дей, суровый военачальник. Выбраться из-под такого двойного гнета было очень нелегко. На предложение высунуться из машины и поговорить комбат ответил: «Трепаться после войны будем».

Пообщаться с командирами танков пока не удавалось. Танки ездили закрытые по-боевому, переговаривались односложно. Сдружиться с танкистами Дея в прежней жизни никто из самоходов не успел, даже фамилий толком не знал, и было подозрение, что там не только экипажи, но и командиры – куклы.

Так или иначе, со следующего боя экипаж Малешкина начал бессовестно «дурить», как это называл комбат, Зимин – «пропадать», а Теленков – «халтурить». Да и Чегничка не лучшим образом вел себя. Вроде бы все в наличии, а никого не докличешься. Вялые и неисполнительные, еле ездят, лениво постреливают. А то просто замаскируются – и нету. Благодаря низкому профилю, СУ-100 пряталась отменно: не видать, пока буквально не наткнешься на нее, а тут еще, как нарочно, у всех появились маскировочные сети.

Наконец в один прекрасный день батарея просто встала и никуда не поехала. Мы, сказали, будем охранять базу. Отличная ведь идея. Вы там давайте катайтесь по карте. А мы тут спрячемся, и, если что, граница – на замке. И не беспокойтесь за нас.

С несчастным Беззубцевым случилась истерика. Он натурально потерял самообладание: принялся ездить от машины к машине и пытаться их толкать, как будто они от этого сдвинулись бы с места. Да не тут-то было. Самоходка не танк, чтобы толкаться, ствол впереди торчит, мешает. Озверевший комбат, себя не помня, распахнул люк и выскочил наружу…

И увидал, как с машины Малешкина ему улыбаются и машут.

* * *

Малешкин рассчитывал на одно, а вышло совсем другое. Саня надеялся, что Беззубцев, взрослый и мудрый, сразу поймет смысл «заговора лейтенантов» (так обозвал их предприятие ехидный Домешек) и если не возглавит его, то хотя бы присоединится. Увы, у комбата было свое видение долга и ответственности. Он вроде бы очень быстро понял, куда их занесло и что тут творится. Осмотревшись по сторонам, он признал, что это все декорация и даже – Саня и слов таких не знал! – «профанация и порнография».

– Но воевать-то надо, – сказал он.

Саню он этим выводом просто огорошил, тот только глазами захлопал. Теленков и Зимин беспомощно развели руками. Чегничка сидел на своей башенке и явно ждал, чья возьмет.

Несколько минут они препирались, но комбат был неумолим. Нельзя оставлять танкистов без поддержки, говорил он. Нехорошо так. Неправильно. Пускай тут все неправильно, но смотреть, как наши горят, еще хуже.

Что интересно, Беззубцев обмолвился: полковник Дей умер от ран летом 1944-го. То есть они успевали вести какие-то внеслужебные разговоры, и это Саня запомнил. Куклы так не поступают. Значит, Дей был живой. Ну, в смысле, такой же, как он. И нечто странное в его хозяйстве происходило: иногда танки начинали «разбредаться», это и Беззубцев видел, и Саня недавно заметил какие-то необъяснимые маневры.

– Если у него там одни куклы, может быть, полковник устал, – предположил Домешек. – Не справляется с ними со всеми.

– Ну так поможем ему, – сказал комбат. – Надо помочь, сами видите.

– Наоборот! – воскликнул Саня. – Мы ему поможем, если будем мешать! Тогда здесь все остановится!

– Тогда немцы будут просто убивать нас, ты об этом не подумал?

– Перестанут рано или поздно, – упрямо заявил Малешкин. – И все закончится!

– Сан Саныч, друг мой, – сказал комбат. – Мы теряем время. Закончится тем, что сюда примчится сам полковник и спросит, в чем дело. Он и так уже на стенку лезет… И всем будет очень стыдно…

– Пусть приедет! Пусть откроет люк и выглянет! Пусть увидит, что тут все нарисованное!

– Молчать!!! А вам, Сан Саныч, будет стыдно в особенности. Полковник тебя представил к Герою, а ты…

– Да не хочу я быть Героем! – заорал Саня. – Я человеком хочу быть!

И скрылся в люке. Он понимал, что разговор окончен.

– Мы тут болтаем, а наши там умирают, – просто сказал комбат. – Сами знаете, умирать очень больно. По коням, ребята.

Четыре машины ушли вперед – выручать наших, пытаться вытянуть безнадежный бой. Саня остался на месте. А потом медленно тронулся следом.

Все погибли.

* * *

В следующем бою Саня впервые покончил с собой.

«Заговор лейтенантов» проваливался на глазах. Батарея снова воевала, пристыженная комбатом, и Малешкин ничего не мог никому доказать. А стоять в стороне, когда твои боевые товарищи дерутся…

Саня просто вышел из игры: покинул бронекорпус и уселся на маску пушки. Разбирайтесь, мол, без меня.

Невидимый кукловод дергал за ниточки. Ругался комбат. Рядом переживал Громыхало. Снизу упрашивали вернуться Бянкин и Домешек. Саня не реагировал. Машина неуверенно ползла по карте – без командира ей было трудно. Мимо проскакал легкий немецкий танк-разведчик, жахнул почти не целясь – и Саню разнесло в клочки.

Он умер с облегчением.

Ребята страшно обиделись, потому что мелкий немчик в итоге самоходку заклевал. Носился кругами и долбил, пока не задолбал.

– Мне все равно, – сказал Малешкин.

Он губил себя и машину бой за боем. Он потерял страх и ощущение боли. Ему действительно стало все равно, не на словах, а на самом деле. Разве что случаи самоубийства иногда веселили.

Шикарная была гибель, когда он только высунулся из башенки, и тут ему болванкой снесло голову. Так и свалился на Домешека – без головы.

Или вот тоже неплохо: стоял на броне в позе Наполеона, сложив руки на груди, – взяло, да просто сдуло Саню Малешкина, а на машине ни царапины.

Много было всякого забавного.

Экипаж ругался: оказалось, что без командира ребятам заметно труднее противостоять кукловоду. Они бы сами вылезли из машины – и пропадай, моя телега, все четыре колеса! – да теперь сил не хватало. Вдобавок у них перед глазами не маячила карта поля боя с цветными значками и сигналами «внимание на такой-то квадрат»: это полагалось только командиру. Без подсказок кукловода экипаж был тут вроде слепых котят, а слушаться кукловода означало снова стать марионеткой. Ребята мучились, Саня изводил их и себя заодно, но держался стойко. Он не хотел во всем этом участвовать.

Потом на броню кое-как выполз Домешек, за ним вскоре Бянкин. И Щербак приспособился спать за рычагами, ну, не по-настоящему, но как бы отключаться.

А потом Малешкин заметил, что опять Зимин пропал куда-то. И Теленков не спешит. И Чегничка не туда заехал.

И странное творится с нашими танками. Вроде бы воюют, а приглядишься – катаются. На прогулку выехали, понимаешь. Дурака валяют.

Саню еще убить не успели, когда рядом остановилась машина Беззубцева, и голос комбата очень мягко произнес:

– Сан Саныч, у меня к вам просьба.

* * *

– Старик наш сдает, – говорил комбат. – Ты не думай, я многое понимаю и кое-что знаю. Уж побольше твоего. Полковник все это время, с самого начала, чего-то мудрит со своими танкистами. А еще у старика очень сложные отношения с тем, кого вы зовете кукловодом, с этим местным божком…

Саня сидел на башенке и молча слушал. Рядом торчали из люков Бянкин с Домешеком, на корме примостился Громыхало, но комбат словно не замечал лишних ушей. Да и говорил он вроде бы с одним Малешкиным, а на самом деле – обращался ко всему мятежному экипажу.

– Давайте понимать, что полковник Дей самый опытный из нас, – говорил комбат. – У него свои идеи насчет всего этого, и свои методы. А еще на нем громадная ответственность – и сплошные куклы в подчинении, человеческим словом не с кем перекинуться. И если мне было в десять раз труднее очнуться, чем вам, то ему в сто раз труднее, чем мне. Но я знаю, он давным-давно очнулся. И он пытается сделать что-то. Пытается как может. Из последних сил. Свой экипаж и еще девять командиров с экипажами – одни куклы, да вы представьте, каково ему! Давайте и мы из последних сил будем делать то, что сейчас нужно полковнику, – сказал комбат. – Давайте верить ему. Просто чтобы у нас была чистая совесть. Когда он сломается, мы увидим. Если он выиграет, мы тоже увидим. Я думаю, осталось недолго. Тут что-то происходит. Короче, давайте еще немного повоюем.

Саня неуверенно теребил провод шлемофона. Он, честно говоря, здешнего полковника Дея видел фанатиком боя, убежденным, что попал в «рай для танкистов». Или в ад для танкистов, разницы никакой. Слова комбата поколебали его уверенность. О том, что запертый в своем КВ полковник оторван ото всех и сражается с богом нарисованного мира в одиночку, пытаясь расшевелить кукольные экипажи и чего-то добиться от них, Саня раньше не думал.

– Я ведь надеялся, что он приедет к нам и вылезет из машины… – сказал Саня. – Он бы увидел, что не один такой. Почему вы не захотели?..

– Ничего бы он не увидел, – сказал комбат, опуская глаза.

Повисло неловкое молчание. Слышно было, как вдалеке начали долбить танки Дея.

– Я думаю, чего-то со стариком вышло неправильно еще когда его в первый раз бросило сюда из тьмы. Что-то сломалось… Не знаю. Сам понимаешь, Сан Саныч, где война, там всегда неразбериха, и обязательно что-то пойдет наперекосяк. Или наоборот, это мы с тобой поломанные и неправильные, а с полковником все так, как должно здесь быть…

– Он не может открыть люки? – быстро спросил Саня. – Но если хорошо приглядеться, то и через смотровые приборы…

– Он управляет боем только по карте. По такой же карте, что у тебя перед носом, понимаешь?

– Мама родная… – прошептал Домешек.

– И еще он кое-что видит глазами своих командиров, но…

Снова пауза, и комбат по-прежнему разглядывает сапоги.

– Я нащупал его там, во тьме, – сказал Беззубцев и наконец-то поднял взгляд на Саню. В глазах комбата была гордость. Гордость и боль. – Мы поговорили… Для полковника вся разница между тьмой и боем – что здесь не холодно и что он видит карту. В остальном полковник слеп. Я не представляю, как мы умудряемся побеждать раз за разом, но у него получается. Заметили, что мы стали побеждать все чаще? Даже когда вы, Сан Саныч, хулиганите? Да и товарищи ваши… Так или иначе, старик почти что отнял танкистов у кукловода. Сначала он просто надеялся смотреть их глазами. А теперь в каждом танковом командире сидит частичка полковника Дея.

– Так пусть в начале боя… Нас же выбрасывает рядом всех! Из любого танка видно, как я на броню вылезаю!

– Не видно нас. – Беззубцев покачал головой. – Ни тебя, Сан Саныч, ни кого еще.

– Нас что, нет?! – спросил Малешкин, холодея.

Комбат равнодушно пожал плечами.

– Есть мы, нет нас… Так или иначе, для куклы этот мир – настоящий. Вспомни: мы тоже не очень понимали, в чем дело, пока не высунулись из люков. Пока сами были не лучше кукол. Вчера я стоял на броне, глядя в дуло «тридцатьчетверки». Кукла не видела меня через прицел. Зато, по словам Дея, была чудесная погода, легкий ветер шевелил траву, по небу бежали облака… Все понятно, Сан Саныч?

– Кто мы?!

– Это не имеет значения, – твердо сказал комбат. – Мы те, кто мы есть. Я, например, все еще твой командир батареи. Ты хотел быть не героем, а человеком, верно? Ну вот и будь человеком, дорогой мой посмертный герой! Кончай дурить. Помоги старику. Мало ли… Вдруг у него что-то получится.

Саня молча глядел на комбата.

– Надо помочь, лейтенант, – проворчал Бянкин.

– Помолчи, Осип! – прикрикнул Домешек. – Что ты понимаешь?! Что ты видел?! У тебя-то карта не висит перед носом… И башку тебе болванкой не сносило. У лейтенанта свои трудности. Пусть думает.

– Дураки вы все, – сказал Бянкин. – Ну чего тут думать-то?

* * *

…А теперь они сидели на броне и ждали, чем все это закончится. Вокруг не было никого, только неподалеку за кустами едва угадывалась замаскированная машина комбата. Танки куда-то разъехались и тоже затаились. Громыхало давно скрылся в холмах за кормой.

И вдруг будто в глазах потемнело.

– Ну вот и допрыгались! – В голосе Щербака звучало злое веселье. – Если что, прощай, лейтенант. И вы, ребята, прощайте!

Малешкин крепко сжал зубы. Нарисованный мир бледнел, краски тускнели, детали сливались. Трава стала ровным зеленым ковром, кусты и деревья – размазанными пятнами, словно кто-то прошелся по картине мокрой тряпкой.

Машинально Саня поднял руку к глазам – и застыл.

– Вот так, лейтенант, – сказал рядом полупрозрачный Домешек. – Это не карту уничтожают. Это нас стирают с карты.

Саня посмотрел на него сквозь ладонь.

– Хоть ты-то догадался, кто мы? – спросил Малешкин уныло.

Страха особого не было, тоска одна. И досада, что никто тебе ничего не в состоянии объяснить.

– Те, кого можно стереть, – хмуро отозвался наводчик. – Значки на бумаге… Рисунки… Герои из книжки… Тьфу!

Стало трудно говорить. И вроде как дышать трудно. Мы исчезаем, понял Саня. Ох, до чего обидно…

Сколько раз он «на картах» нарочно подставлялся под снаряд – так это было по своей воле. Сколько раз его убивали – но в бою. А теперь, когда Малешкина бесцеремонно стирали, будто криво написанное слово с классной доски… Такой обиды он раньше не знал.

– Давай лапу, что ли, – медленно, глухо проговорил Домешек. – Пока я ее вижу еще.

Рукопожатие вышло крепким, хотя сквозь него виднелись заклепки на броне.

– А машина – почти как настоящая… – прошептал Саня.

Он вспомнил прежнюю свою, настоящую машину, убившую двух «тигров», и в груди разлилось тепло. Ух, как мы тогда с ребятами…

И пускай комбат подначивает насчет «посмертного героя» – с тех пор, как я умер, мне это совершенно все равно. Кому интересно, кто ты после смерти. Главное – что я успел, пока был живой. Короткая вышла жизнь, зато есть, чем гордиться. Можно было сделать лучше, конечно, и больше. Но мне просто не повезло, я не успел. Долго не везло сначала, потом не повезло в конце. Но пока была возможность, я Родине нормально послужил.

Я – человек, подумал Саня. За кого бы меня ни держали здесь, я – человек.

Я ЧЕЛОВЕК, подумал он громко, в полный голос.

Я ЧЕЛОВЕК, отозвался Домешек.

Я ЧЕЛОВЕК, поддержали Бянкин и Щербак.

Я ЧЕЛОВЕК, донеслось отовсюду.

И что-то странное произошло.

– А машина – как настоящая… – сказал Саня.

– С любовью, значит, рисовали, не то, что всякие кустики… Ты чего, Осип?

– Глянь-ка туда. И ты, лейтенант.

Из полуразмытой грязной кучи, в которую превратились кусты, торчала корма самоходки Беззубцева. На ней стоял комбат, уперев руки в бока, и недовольно озирался.

И машина, и комбат были такие взаправдашние – аж глаза резало.

Саня толкнул в плечо Домешека.

– Ты меня видишь?

– Отставить помирать, лейтенант. – Наводчик усмехнулся. – Что за чертовщина опять?

Они снова были здесь и чувствовали себя живее всех живых. Только мир вокруг потускнел и размазался. Зато машины и люди – наоборот, стали ярче и четче. Как будто карта отступила в тень, а батарею Беззубцева на ней подсветили яркими лампами.

– Ольха, с вами будет говорить Орел, – послышался сухой мертвый голос.

Саня с трудом поборол желание встать навытяжку.

А в эфире знакомо проскрежетало:

– Малешкин!

Полковник Дей был словно тяжело раненный или больной, которому говорить скучно, и делает он это через силу, по обязанности.

– Видишь его, Малешкин? Давай навстречу.

Саня посмотрел, куда указывала невидимая рука Дея, и увидел на карте, с той стороны, откуда выдвигался обычно противник, один-единственный значок. Тот медленно приближался. И был это не немец, а самая обычная «тридцатьчетверка».

– Извините, не понял, – смущенно пробормотал Саня.

– Ты все понял.

Саня кивнул. Угадал полковник: он просто стеснялся оказанной ему чести.

– По местам, ребята. Щербак, заводи!

И тут полковник вдруг почти весело, молодо крикнул:

– Давай, Малешкин! Жми, Малешкин!

И пропал.

И Саня нажал.

Машина весело бежала к центру карты. Под гусеницы ложился зеленый ковер, мимо пролетали мутные пятна кустов, домиков и сараев. Все это было похоже на декорацию в сельском клубе, даже еще хуже, но Саня поймал себя на мысли: никогда раньше он здесь не дышал полной грудью, никогда не был по-настоящему свободен, а вот именно сейчас – получается.

* * *

Малешкин осторожно сполз с брони, поставил ногу на зеленый ковер, сделал несколько шагов. С непривычки пошатнулся, взмахнул руками. Рассмеялся.

– Слезай, ребята, все нормально. Пойдемте разговаривать.

«Тридцатьчетверка» встала шагах в десяти от самоходки. Распахнулся люк механика-водителя, из него выбрался парень в танкистском комбинезоне и бегом кинулся навстречу самоходчикам.

– Ребята! – крикнул он. – Давайте быстро! Сейчас тут все накроется!

– Чего – быстро? – сппросил Малешкин.

– Там, за холмами, – парень махнул в ту сторону, откуда приехал Саня, – сейчас откроется коридор. Громыхало найдет его с минуты на минуту. Вы берете две машины, эту и Беззубцева, сажаете на них всех… э-э… настоящих самоходчиков и по коридору уходите с карты. Десантника своего подхватите по дороге. Ну, чего встали? Давайте шевелитесь!

– А полковник Дей?

– Он за вами, он за вами, давайте в темпе! Говорю же, сейчас тут все развалится. Вы по сторонам поглядите! Дальше будет только хуже.

Малешкин глядел на него – и не верил. Весь этот парень был какой-то гладкий, сытый, ухоженный. И очевидно слабый физически для механика-водителя. Из люка вылез неправильно, не так мехводы это делают. «Не танкист ты, – подумал Саня, – ох, не танкист». А кто?

Парень метнулся было обратно к «тридцатьчетверке», но тут громадная лапа Бянкина ухватила его сзади за ремень.

– Ты чего?! – удивился «танкист».

– Не верим мы тебе, мил человек, – сказал Домешек с приторной ласковостью. – Больно ты похож на Рабиновича, который продавал вареные яйца по цене сырых. Это такой старый еврейский анекдот, – пояснил он, оборачиваясь к Сане.

– Говори, в чем дело! – приказал Бянкин, легонько встряхивая парня. Голова у того замоталась, как на одну ниточку пришитая.

– Да я сказал уже! Уходите с карты! Быстрее!

– А если не уйдем?

– Ну, тогда капец вам! Отпусти!

– Оставайся с нами за компанию. Вместе поглядим, какой такой капец.

Парень захлопал глазами. Испуганным он не выглядел, скорее озабоченным и несколько растерянным.

– А что там про Рабиновича? – спросил Саня, нарочно не глядя на «танкиста».

– Ну, он покупает яйца по пять рублей десяток, варит и продает вареные по пятьдесят копеек штука. Его спрашивают: «Рабинович, но что ты с этого имеешь?» – «Ну как же, – отвечает Рабинович, – разве непонятно? Я имею, во-первых, навар, а во-вторых – суматоху!»

– Понял?! – неожиданно резко спросил Домешек «танкиста». Тот в страхе отдернулся, насколько позволяла железная хватка заряжающего. – Суетишься много, мил человек. А нас на хапок не возьмешь. Давай рассказывай!

– А то положить его под каток… – донеслось из самоходки.

– Ну, Щербак, ты вообще зверь!

– Он с той стороны приехал, целоваться с ним, что ли…

Тут до «танкиста», видимо, дошло, что его принимают за провокатора.

– Ребята! – сказал он. – Все не так, как вы думаете. Вытащите меня отсюда!

– Чего? – изумился Бянкин.

– Вытащите меня отсюда! – требовательно повторил парень, глядя под ноги.

– В каком смысле? – спросил Домешек. – Душу из тебя вынуть, что ли? Это мы сейчас, это мы запросто…

Малешкин хотел уже вмешаться, а то вдруг экипаж и правда вздумает припугнуть «танкиста» да сгоряча перестарается… Но тут случилось удивительное.

Раздался странный чавкающий звук, и «танкист» исчез. Испарился. Остался только протянутый вперед пустой кулак Бянкина.

– Ничего себе… – буркнул Домешек.

Бянкин глядел на свою руку. Потом с тяжелым вздохом опустил ее.

Саня оглянулся на «тридцатьчетверку». Та стояла на месте, и вдруг из нее снова кто-то высунулся.

Малешкин не спеша пошел к танку.

«Столько загадок, голову сломаешь», – подумал он. Хлопотный выдался денек.

* * *

Из того же самого люка вылез невысокий мужчина. Этот был одет не по-полевому: хромовые сапоги, китель с большими погонами… И широченные лампасы на брюках. Повернулся спиной к самоходчикам и принялся шарить в люке.

Наконец он отыскал фуражку, надел ее и обернулся к Сане лицом. На погонах у новоприбывшего красовалось по шитой золотом звезде, а в петлицах – танки.

– Товарищ генерал-майор! – отчеканил Саня, бросая ладонь к виску. – Экипаж младшего лейтенанта Малешкина…

– Вольно, вольно, – перебил его генерал. – Так вот вы какой, Малешкин. Герой, герой… Рад познакомиться. Генерал Макаров.

Голос у генерала оказался смешной, почти бабий, зато таким удобно командовать в грохоте боя. Басом только на плацу распоряжаются, в бою – орут да визжат, иначе тебя не слышно… Ростом генерал вышел самый что ни на есть танкист, правда, в ширину пухленький, ну так не полковник, может себе позволить.

Вслед за Саней генерал сунул руку наводчику, сказал: «Так вот вы какой, Домешек…» – и то же самое проделал с Бянкиным, чем здорово его смутил. Выглядел генерал очень довольным, едва не сиял.

– А Щербака куда дели?

– Туточки я, товарищ генерал!

– Чего же ты прячешься… Ну, здравствуйте, товарищи.

Генерал заложил руки за спину и покачался в раздумьи с пятки на носок. Саня тем временем разглядывал награды на его кителе, незнакомые, какие-то не наши, похожие на значки, все с изображением танков.

– Не знаю, с чего даже и начать, – сказал генерал. – Лучше, наверное, с главного. Извините за этот нелепый спектакль. Но мы надеялись, вдруг вы уйдете с карты без лишних разговоров. Времени в обрез. Однако, как верно заметил сержант Домешек, вас на хапок не возьмешь. Тем не менее все, что вы слышали, – правда. Вас ждет коридор там, за холмами. Берите две машины, сажайте всех своих и отправляйтесь. Как можно скорее.

Наступила тишина, по-настоящему мертвая – какая бывает только в мертвом мире, где даже воздух не шевелится.

– Все, что могу, – сказал Макаров, глядя Сане прямо в глаза.

И тут Малешкин поверил: этот пухлый дядечка с непонятными значками на советском кителе действительно генерал.

Вот здесь и сейчас, «на карте» – точно генерал.

– А полковник Дей?

– Нет. К сожалению. Он не сможет.

– Что с ним?! – почти крикнул Саня.

– Ничего, – ответил генерал сухо и донельзя понятно.

– Но я говорил с ним… После того, как все переменилось.