Текст книги "Наследницы"

Автор книги: Марина Мареева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Вот увидишь, – Анна Федоровна подошла, обняла дочь за плечи, – это такое счастье, когда есть кого прощать. Когда тот, кого ты можешь простить, жив, здоров, любит тебя. Ждет твоего прощения.

– Постой, – Вера вгляделась в лицо матери, – ты хочешь сказать, что, если б был жив отец, ты бы его простила?

– Ну разумеется.

– Мам, – Вера уткнулась ей в плечо, – я так устала. Эти безумные сорок дней. Удар за ударом, не успеваешь прийти в себя.

– А ты воспринимай это иначе. Ты потеряла отца, но зато приобрела сестру и брата.

– Послезавтра, – в Верином голосе зазвучали жесткие нотки, – нотариус огласит завещание, то-то мне покажут сестрица и брат.

Из дневника Владимира Иваницкого

Алик Цветков познакомил меня с Наташей Медведевой. Оказывается, он знает ее еще по Парижу. Чего ею пугают? Нормальная хулиганка, красивая, талантливая баба. С удивлением узнал, что она еще и член Международного союза художников. Жадная до всего: поет, рисует, делает коллажи, пишет стихи, песни, романы, публицистику. А еще и вяжет. Как-то с ее образом это мало сообразуется, но мне думается, что от нее ждут всегда чего-нибудь эдакого, провоцируют ее, ну она им и выдает по первое число, чтоб мало не казалось, чтоб руками не трогали и близко не подходили. Подарила книжку – там роман и дневники. Полистал, наткнулся на вопросник Второй день сижу, отвечаю на вопросы.

Что Вы делаете, если просыпаетесь среди ночи?

Думаю о смерти. Это помогает жить.

Какое самое нелестное высказывание о себе Вы слышали?

Что я стяжатель.

В какие игры Вы играли в детстве?

В вышибалы.

Что Вам нужно, чтобы взбодриться?

Взять в руки кисть или карандаш.

Кто Вас больше всех любит?

А черт его знает. Наверное, собака. Ой лукавишь, Вольдемар, ой лукавишь. Во всяком случае, чтобы узнать наверняка, нужно помереть. А уж там посмотрим.

Вы сильно будете переживать, если у Вас выпадут волосы?

Сильно, но, чтобы утешиться и отвлечь себя от грустных мыслей, куплю рыжий парик и буду бегать трусцой вокруг дома.

Что бы Вы сделали с человеком, стрелявшим в Вас, но промахнувшимся?

Написал бы его портрет, повесил на видном месте, чтобы не забывать, кому обязан вторым рождением.

Какой поступок Вы совершили (или нет), о котором очень сожалели после?

Чтоб сожалеть – нет. А вот за многие поступки до сих пор стыдно.

Ваше самое сильное разочарование?

Толстой написал бы, что жизнь, – потому, что она конечна, а он не мог примириться со смертью. А я… Нет пока ответа. Буду еще думать.

Что Вы будете лечить, если заболеете, – свой дух или свое тело?

Я-то дух, а мои домашние примутся за мое бренное тело.

Чем Вы занимаетесь, когда остаетесь в одиночестве, и часто ли такое бывает?

Работаю.

Что Вы думаете о слишком худом человеке?

Ха-ха, чтоб его ветром не унесло.

Вы следуете политкорректности?

Не следовал и впредь следовать не собираюсь.

Что Вас больше всего раздражает в людях?

Жадность, тупость, эгоизм, распущенность, отсутствие деликатности.

Под вашей подушкой постоянно лежит: …?

Надо посмотреть.

Кого Вы охотно возьмете к себе жить – хомячка, обезьянку или волнистого попугайчика?

Волнистого попугайчика, и научу его говорить: «Какая прелесть!».

Что Вам в самом себе нравится, чего пожелали бы и другим?

Трудолюбие, или, как говорит Юрий Норштейн, жопо-часы.

Как часто Вы думаете о мужчинах (о женщинах)?

Надо у Медведевой уточнить, что она имела в виду. Хотя… о чем еще думать мужику, как не о бабах.

Почему бы Вам не подстричься наголо и не сбрить брови?

А действительно, почему? Из-за опасения показаться глупым, сумасшедшим? Но я-то знаю про себя, что, в сущности, я и есть сумасшедший, нормальный сумасшедший.

О чем Вы думаете, если, проснувшись утром, в зеркале увидите совершенно чужое лицо?

Попрошу это лицо представиться.

Ваше самое нелестное высказывание о музыке?

Лажа! Пустота! Не цепляет!

Чего бы Вы попросили у доброй волшебницы?

Попозировать мне.

Если бы Вы были женщиной (мужчиной), то какой (каким)?

Миниатюрной японкой-гейшей.

Что (кто) на Вас может произвести впечатление?

Красота.

Что такое, по-Вашему, счастливая жизнь?

Когда в согласии с самим собой.

Какую роль и в каком фильме Вы хотели бы сыграть?

Ежика или ослика Иа-Иа в мультфильмах.

* * *

Оглашение завещания было назначено на одиннадцать часов. Первыми пришли Галина Васильевна и Саша. Прежде чем войти в нотариальную контору, Галина Васильевна попросила у дочери зеркальце.

– Так и знала, – разглядывая себя, сокрушалась она, – какие круги под глазами!

– А что ты хотела получить после бессонной ночи?

– Так ведь я ж старалась уснуть, сколько корвалола выпила, а так и не смогла, – оправдывалась Галина Васильевна. Она вернула зеркальце дочери. – Посмотри, а губы у меня не очень накрашены?

– Не очень, и перестань нервничать, что бы там ни было с этим завещанием – жизнь на этом не кончается. Жили без него и дальше будем жить.

– А Аня, наверное, придет вся такая… ухоженная.

Саша всплеснула руками.

– Мам, как будто вы соперницы! Ты что, ее ревнуешь? Ты ж все-таки к нотариусу идешь, а не на какие-нибудь смотрины.

Они увидели, как во двор въехала машина Анны Федоровны.

– Пойдем скорее! – увлекая за собой дочь, взмолилась Галина Васильевна.

Они скрылись за дверью.

Анна Федоровна была бледна. Она тоже плохо спала этой ночью. В отличие от Веры, которая провалилась в сон как в бездну. Матери стоило немало усилий, чтобы ее поднять.

– Ты Олегу позвонила?

– Ну, конечно, позвонила.

– И где же он?

– Сказал, что задерживается.

Прищурившись, Анна Федоровна вглядывалась в подъезжавшую машину:

– А это не Ида?

– Да, это наша Пра… вместе с копьеметательницей.

Лера помогла Ираиде Антоновне выйти из машины и, взяв ее под руку, подвела к Анне Федоровне и Вере. Последняя сделала кислую мину. Лера отвела взгляд.

– Что это?! – принюхиваясь, с возмущением спросила Ираида Антоновна. – Что это за духи? «Шанель»? Они давно уже не в моде. Ими душатся только дешевые кокотки. – Она строго посмотрела на Анну Федоровну. – Сколько там у тебя осталось?

– Больше полфлакона.

– Отдай! – потребовала старуха.

– Хорошо, отдам, – согласилась невестка.

– Бабушка, ты хочешь сказать, что ты – дешевая кокотка? – не удержалась Вера.

– Сколько раз я просила, – с вызовом сказала Ираида Антоновна, – чтоб меня не называли бабушкой! А что это у тебя висит? – Она пощупала шарф, художественно завязанный на шее Веры.

– Это фуляр, Ида, и, между прочим, «Дона Кэррэл», компри?

– Не знаю, что за дона такая, но честно скажу: ты в нем похожа на повивальную бабку.

– Ага. – Поняв к чему клонит старуха, Вера спросила: – Тебе его сразу отдать? Или после визита к нотариусу?

Ираида Антоновна расплылась в улыбке.

– Лучше сразу. Ну что, девочки, пошли!

Они вошли в контору, разделись, поднялись на второй этаж, вошли в комнату. За столом уже сидел нотариус. Склонившись к Галине Васильевне, он что-то ей тихо говорил. Увидев вошедших, встал.

– Дамы, прошу вас садиться.

Прежде чем открыть папку с завещанием, нотариус внимательно оглядел сидящих за столом, поправил галстук.

– Итак, дамы, согласно воле покойного, составленное им завещание будет вскрыто и прочитано мною сегодня, двадцать девятого февраля сего года, ровно через сорок дней после его кончины.

– Я хочу сделать заявление, – подала голос Лера. – Я не знаю, будем ли я и мой сын включены в завещание, но в любом случае я от наследства отказываюсь.

– Молодец, деточка! – Ираида Антоновна похлопала ее по руке. – Высокий класс! Хвалю!

– «Все мое имущество, – начал читать нотариус, – движимое и недвижимое, завещаю своей матери, Ираиде Антоновне Иваницкой, чтобы она, унаследовав мое имущество, распорядилась им по своему усмотрению и разделила его между прочими моими родственниками, как сочтет нужным».

Все посмотрели на старуху. Ее лицо было невозмутимым.

– Как жаль, что не пришел Андрюша. Он уже почти взрослый и мог быть с нами.

– Он не смог, – пояснила Галина Васильевна, – у него занятия.

– К тому же мы решили, – добавила Саша, – что ему рано посещать такие мероприятия.

– Вы решили? – повысив голос, переспросила Ираида Антоновна. – Теперь решаю я. Володя, уходя, поручил мне эту миссию. Сейчас все встаем и едем в его мастерскую. – Она в упор посмотрела на Анну Федоровну. – Надеюсь, там все приготовлено?

– Да, Ида.

– Вот и хорошо.

Все встали, спустились вниз, вышли на улицу. Им навстречу шел Олег.

– Тогда так, Галя с Сашей поедут с нами, – распорядилась старуха.

В машине ехали молча. Только время от времени Ираида Антоновна, поглядывая на Леру, повторяла:

– Молодец, девочка, молодец!

Машина Анны Федоровны оторвалась от них на первом же светофоре.

У дверей в мастерскую их встретил Олег. Помог дамам раздеться, провел по маленькому коридорчику в комнату. На столе уже горели свечи.

– Итак, – сев за стол и обведя присутствующих долгим взглядом, сказала Ираида Антоновна, – сегодня сорок дней, как Володи нет с нами. Помянем его.

Не чокаясь, выпили.

– Три месяца назад Володя пришел ко мне и сказал, что очень болен. Он сказал: я уйду, а ты посмотри на них, на женщин, которых я любил и которые, надеюсь, любили меня. Посмотри на них и сама реши, кому, чего, сколько. И еще он велел передать вам, что он просит у вас прощения… у всех… у каждой.

Она сделала знак Олегу, тот вышел и вернулся с Алексеем, шофером Анны Федоровны. Они вынесли на середину что-то плоское, накрытое простыней. Поставили на мольберт.

– Что это? – вырвалось у Галины Васильевны.

– Это последняя работа Володи. Она написана не в его обычной манере. Он не успел закончить ее… Это подарок вам всем и просьба о прощении.

Ираида Антоновна еще раз махнула Олегу, он сдернул простыню.

На картине были изображены Анна Федоровна, Галина Васильевна, Саша, Вера, Лера.

Все любимые женщины художника.

И все вместе.

Часть вторая

– Тишина в студии! – крикнул режиссер. – Камера! Начали!

– Здравствуйте, уважаемые телезрители. И снова с вами я, Евграф Толстой, ведущий программы «Культурные хроники», в которой я и мои коллеги ежедневно рассказываем вам о новостях культуры. Сегодня я не один, со мной в студии, – ведущий повернул голову вправо, – Анна Федоровна Иваницкая, вдова художника Владимира Григорьевича Иваницкого, искусствовед, директор благотворительного фонда, носящего его имя, и тележурналист Дарья Зверева, которую я представляю в новом для нее качестве, а именно режиссера-дебютанта в документальном кино.

Дарья смущенно улыбнулась.

– Сегодня у Владимира Григорьевича Иваницкого, народного художника России, академика Академии художеств, лауреата многочисленных российских и зарубежных премий и просто одного из любимых наших художников, день рождения. Ему исполнилось бы семьдесят три года. Исполнилось бы… – ведущий сделал трагическое лицо, – но, к сожалению, пять лет назад Владимир Григорьевич ушел из жизни. О личности художника, его творчестве мы и поговорим сегодня с нашими гостями. Анна Федоровна, начнем с вас. Если измерять интерес к художнику количеством его выставок, их стало больше или меньше?

– Количеством выставок измерять интерес к художнику, на мой взгляд, все-таки не очень правильно. Уверена, у нас немало замечательных художников, интерес к которым есть, но выставляться часто по тем или иным причинам у них просто нет возможности. В этом смысле Иваницкий не мог пожаловаться: он выставлялся часто и много. Все эти пять лет после его ухода мы не успевали перевести дыхание, поскольку государственные и частные музеи и галереи, как наши, так и зарубежные, буквально завалили нас просьбами и пожеланиями устроить выставку его работ. Скажу честно, некоторые вызывали у меня сомнение в том смысле, что казались не более чем формальной данью уважения к личности художника. Но время показало, и я этому рада, что это не так. Сколько выставок прошло за эти пять лет, я даже не берусь сказать, мало этого, мы до сих пор ходим в должниках у некоторых музеев и галерей. При этом, опять же скажу честно, девятый вал интереса к художнику прошел. И, на мой взгляд, это нормально. Ведь так устроено природой – всему отводится свое место, ни больше и ни меньше. И интерес к творчеству Владимира Григорьевича носит сейчас нормальный устойчивый характер. Взять хотя бы галерею «Вера» в Москве, где выставляются исключительно работы Иваницкого. Народ не ломится, но посетители есть всегда. Время от времени интерес к его творчеству подогревается какой-нибудь интригой… – Увидев удивленное лицо ведущего, Анна Федоровна поспешила пояснить: – В хорошем смысле этого слова. К примеру, где-то кто-то в запасниках обнаружит доселе неизвестную картину художника. Вопрос: кому неизвестную? Им? Нам? Тем не менее это повод устроить полноценную выставку. Или, скажем, аукционы. Это особая статья. Не единожды на торги выставлялись его картины. Владимир Григорьевич был щедрым человеком – много дарил друзьям, знакомым, даже малознакомым людям. Мог вернуться с выставки, зарубежной или российской, без одной, двух, трех картин. Не знаю, известно ли вам, что у него был девиз: ни дня без картины. И если иметь в виду, что он часто и много ездил не только с выставками, а как частное лицо, то сколько им было создано и где все эти рисунки, картины, художественные автографы, одному богу известно. Ведь, как я уже сказала, не все он довозил до дома. Но вопрос в другом – установить подлинность произведения. Известно, что под Иваницкого, выражаясь языком тинейджеров, «косило» немало художников. Я сужу по количеству копий, которые были выявлены. И все же за эти годы удалось обнаружить более ста работ, сделанных его рукой. При этом есть еще его архив, который находится здесь, в Москве, и он до сих пор не разобран.

– Простите, что перебиваю, – ведущий сделал сконфуженное лицо, – но, насколько мне известно, года три или четыре назад был издан роскошный альбом с репродукциями картин Иваницкого.

Анна Федоровна кивнула.

– Совершенно верно. На первую годовщину смерти Володи… извините, Владимира Григорьевича, издательство «Музруки» выпустило альбом. Спасибо большое Георгию Китовани, его другу, издателю, который и был инициатором этого проекта. Отдельное спасибо хочу сказать художнику Николаю Гнисюку, который работал над альбомом как фотограф, а также его жене Надежде Майданской. Их помощь неоценима. Сказать, что альбом вышел большим тиражом, не могу, это дорогое издание по себестоимости. Хотя тогда нам казалось, что этого будет достаточно. И тем не менее он разошелся практически мгновенно. Сейчас в свете того, что обнаружились неизвестные до сих пор работы и их подлинность установлена экспертами, издательство работает над новой редакцией альбома, куда все они будут включены.

– Благодарю вас, Анна Федоровна. – Евграф перевел взгляд с собеседницы на камеру. – Сейчас у нас на канале реклама, после чего мы вернемся в студию, чтобы продолжить разговор. Не переключайтесь, уважаемые зрители, все еще только начинается.

Зазвучала музыка рекламного ролика.

– Плохо, Евграф, плохо! – с воплем отчаяния подскочил к ведущему полный мужчина маленького роста. Махнув в сторону ведущего носовым платком, он вытер им вспотевшие лицо и шею. – Сплошное самолюбование! И имя тебе не Евграф, а Нарцисс. Ты пойми, – он скосил глаза на Анну Федоровну и Дарью, – ты же не с людями разговариваешь, а с человеками.

– Виктор Илларионович, – Евграф сконфузился, его щеки запылали, – я постараюсь, правда, чтобы все было…

– Гример, быстро сюда, нарисуй ему бледность на щеках!

К Евграфу подбежала юная хрупкая девушка в джинсах, художественно заляпанных разноцветной масляной краской, и энергично принялась работать кисточкой. Режиссер, насупившись, наблюдал за процессом.

– Виктор Илларионович, – не выдержав гнетущей тишины, робко вступилась за ведущего Дарья, – не ругайте его, пожалуйста, ведь человек всего второй раз в прямом эфире.

– Не исключаю, что, может быть, и в последний, если так и дальше пойдет, – как приговор произнес режиссер.

– Конечно, вам со стороны виднее, – подчеркнуто уважительно обратилась Анна Федоровна к Виктору Илларионовичу, – но лично меня ничего не смущает, и у нас с Евграфом, – она слегка сжала его руку, – по-моему, установился контакт. Ведь правда?

Евграф молча кивнул. Гримерша, закончив «грунтовать» его лицо, отошла на шаг, любуясь результатом, но, спохватившись, перевела тревожный взгляд на режиссера.

– Вас, может, и не смущает, а меня… – Режиссер хотел что-то добавить, передумал и, махнув рукой, развернулся и пошел к камере.

– Ничего, ничего, – подбодрила Дарья ведущего, – все будет хорошо.

– Спасибо вам, – расчувствовавшись, поблагодарил Евграф своих собеседниц.

– Разговорчики! – рявкнул из-за камеры режиссер. – Уходим с рекламы, возвращаемся в студию!

Пока шла заставка программы, Евграф приосанился и быстро сделал несколько мимических упражнений.

– Спасибо, уважаемые зрители, что вы по-прежнему с нами. Хочу напомнить, а тем, кто только что включил телевизор, сообщить, что сегодня у нас в студии Анна Федоровна Иваницкая, вдова художника Иваницкого, искусствовед, директор благотворительного фонда, носящего его имя, и тележурналист и уже немножечко режиссер Дарья Зверева. Анна Федоровна, – Евграф старался вести себя как можно непринужденнее, – прежде чем я передам слово Дарье, хотел бы узнать, кому принадлежала идея снять фильм об Иваницком?

– Идея давно витала в воздухе. Но, видно, нужно было, чтобы прошло какое-то время… чтоб звезды так встали. Одно могу сказать: когда моя знакомая предложила в качестве возможного режиссера Дарью, которую я знаю не один год, у меня поначалу все же были сомнения, но увидев, с каким рвением она взялась за работу, я успокоилась. И мне кажется, что у нее получилось, – она с нежностью посмотрела на журналистку, – и ее первый документальный блин вышел не комом.

– Дарья, ну наконец дошла очередь и до вас. Как вы познакомились с художником и почему выбрали героем своего дебютного фильма именно его?

– Мне посчастливилось знать Владимира Григорьевича. – Дарья опустила глаза и положила руки на колени, как школьница. – Меня с ним познакомила моя подруга Катя Черных, скульптор, о которой только что упомянула Анна Федоровна. Он мне сразу понравился и как человек, и как художник. Я была на многих его выставках, у него в мастерской на Масловке, дома. Это был удивительный человек – широкий, щедрый. На него можно было положиться. Про таких, как он, говорят: харизматичная личность. А еще, – Дарья вдруг улыбнулась, – он смешил меня, рассказывал всякие забавные истории. И, когда я закатывалась, он, по-моему, радовался больше меня. Я сейчас скажу банальность, – лицо Евграфа окаменело, но Дарья не заметила его реакции, – для кого-то это лишь оборот речи, но у нас, по-моему, несмотря на разницу в возрасте, было общение, да-да, общение с большой буквы – Владимир Григорьевич слушал меня и слышал, – Дарья перевела дыхание, – и я, надеюсь, тоже его слышала и понимала… как могла…

– Дарья, кто же кроме звезд, о которых говорила Анна Федоровна, дал вам знать, что именно вы должны снять этот фильм?

– Катя Черных. Ей пришла в голову эта идея. Сама бы я, наверное, все-таки не решилась. И конечно, если бы меня не поддержали и не поверили в меня Анна Федоровна, друзья Владимира Григорьевича, – ее голос дрогнул, – не знаю… в общем, спасибо им за это большое. И, конечно, большое спасибо продюсеру частной телекомпании «Хорошо продакш» и лично Наталии Ивановой. Рискнуть и вложить деньги в дебютанта – на это не каждый пойдет.

– И когда мы сможем увидеть ваш фильм?

– Через неделю в Доме кино в Белом зале будет премьера.

– Волнуетесь?

– Очень!

* * *

Вера вышла из дома и направилась к машине, на ходу бросив охраннику:

– Саша, открывай!

Охранник не спеша двинулся к воротам, что-то напевая себе под нос. Громыхнув металлическим засовом, он распахнул ворота и профессионально огляделся по сторонам. С ревом к парадному подъезду подкатил «Харлей-Дэвидсон». За рулем мотоцикла сидел мужчина в байкерском прикиде – черные кожаные штаны, «косуха», длинные волосы собраны в хвост, на голове бандана, в ухе серьга, на шее и руках – затейливые украшения типа фенек. Мужчина лихо поставил мотоцикл на боковую подножку, откуда-то из нутра металлического монстра извлек букет цветов, оценивающе оглядел дом. Охранник двинулся к нему.

Открыв дверцу машины, Вера села, достала из сумочки ключи и мобильный телефон, который тотчас зазвонил.

– Алло… да, Антош… Выставка называется «Молодые художники городу». Открывается через месяц с небольшим, каталог будет за неделю до открытия… Я как раз сейчас еду в типографию… Да, Алексей Политое там заявлен, у него три картины и, в частности, «Икона гиперчеловека»… Как подарил?! Кому?! Что за детский сад! Вот и найди его или эту Абакумову… Кто такая?.. Может, она еще денег запросит?.. Тем более. А то сейчас все разъедутся по дачам, по курортам – никого не найдешь. Все, Антош, жду звонка.

Сообщение Антона, ее знакомого журналиста, освещавшего художническую жизнь столицы в одном кругом гламурном журнале, повергло Веру в легкое оцепенение. Алексей Политое, модный радикальный дизайнер и художник, выкинул непредвиденное: картину, которую Вера ждала от него со дня на день для выставки, он, как рассказал Антон, широким жестом – иначе не умел! – подарил своей подружке журналистке «Пьяный, что ль, был? – гадала Вера, прокручивая варианты. – Или она у него выклянчила? А может, просто под шумок вынесла из мастерской? С этой братии станется! Недаром отец их, журналюг, сторонился».

Вспомнив об отце, Вера невольно передернула плечами. Сегодня семнадцатое мая – день его рождения. Когда-то этот день был для нее самым любимым в году… Она всегда готовилась к нему с особым тщанием, за полтора-два месяца начинала думать о подарке… «Обидел ты меня, папочка, – Вера тяжело вздохнула, – ох как обидел».

Она закрыла дверцу машины, включила зажигание, приспустила боковое стекло и медленно тронулась с места. Наперерез ей кинулся охранник. Он скрестил руки, изобразив знак «стоп».

– Вера Владимировна, – подбежав к машине, доложил Саша, – минуточку, к вам журналист из газеты… как ее… «Вечерний город». – Он показал на байкера, шедшего к машине Веры. – Документы и корочки я проверил, все в порядке, – чуть понизив голос, добавил Саша.

Вера посмотрела на приближающегося журналиста. Мужчина лет за сорок, невысокого роста, но сложен хорошо. Его походка напоминала поступь кота, подкрадывающегося к добыче. Вере показалось, что она где-то видела этого человека.

– Евгений, – незнакомец лучезарно улыбнулся и вручил ей роскошный букет. – Еженедельный дайджест «Вечерний город». Извините, что задерживаю, но…

– Вам следовало бы договориться об интервью как минимум за неделю, – сухо перебила его Вера, отдав букет охраннику.

– Не велите казнить! – Журналист шутливо склонил «повинну голову». – В редакции переполох. Мы собрались дать пару публикаций, приуроченных ко дню рождения вашего отца, но девочка, которая сидит у нас на «календаре», перепутала даты… Думали – в июне, а оказалось – в мае. Накладочка-с приключилась!

– Это ваши трудности, – оборвала его Вера, все еще пытаясь вспомнить, где же она могла видеть этого человека.

– Уделите мне, пожалуйста, хоть полчасика! – умоляюще зачастил журналист. – Меня в редакции убьют… Я и так кандидат на вылет!

Вера выжидательно молчала.

– Мне главный сказал: запорешь и это интервью – вышвырну! А у меня – трое по лавкам! – смущенно добавил Евгений, почувствовав, что она колеблется. – Настрогал на старости лет…

– Лучше поздно, чем никогда, – язвительно вставил охранник Саша.

– Я сейчас разрыдаюсь, – насмешливо проронила Вера, давая понять, что уговоры бесполезны. – Может, вам еще деньжат подбросить? На памперсы?

– Все понял? – Саша подтолкнул Евгения к воротам. – Давай двигай!

«Какой смешной, нелепый человек, – подумала Вера, глядя, как Евгений, понурившись, побрел к воротам. – На персонаж из мультика похож». Вдруг журналист резко обернулся, их глаза на миг встретились. Вера была абсолютно уверена, что он наврал про детей, но, как самой ей ни казалось смешным, почему-то именно это – «трое по лавкам» – ее и зацепило.

– Саша, – позвала она охранника, – проводи этого господина в гостиную. – И, переведя взгляд на подбежавшего Евгения, распорядилась: – Возьмете интервью не у меня, а у моей матери, она скоро приедет.

Евгений просиял.

– Благодарю вас! – ликующе воскликнул он, отвесив поясной поклон. – А фото? – торопливо, заискивающе зачастил журналист, выпрямляясь. – Я хотел бы сфотографировать вашу матушку для интервью… Наша фотокорреспондент… – и через паузу добавил, – ка – толковая девушка… Она здесь, рядом… Я вызвоню ее по мобильному… Она подъедет и подождет Анну Федоровну вместе со мной… Если вы позволите, конечно?

Вера слушала Евгения, с интересом разглядывала. Его манера держаться, говорить как-то мало вязалась с Вериным представлением о байкерах. Настоящий байкер, как ей казалось, должен быть немногословен, несуетлив, рассудителен, если не мудр… а этот Евгений при всем крутом прикиде какой-то суетливый, мелковатый… Охранник Саша тоже наблюдал за журналистом с интересом, но и с нескрываемым неодобрением.

– Так как, Вера Владимировна, я ей позвоню? – Евгений умоляюще сложил руки. – У нас ее в редакции о-о-очень ценят как классного специалиста.

– Саша, – Вера задумчиво перевела взгляд с журналиста на охранника, – проводи их, когда корреспондентка придет, в гостиную. Все, я уехала. Будут спрашивать, отсылай всех в галерею.

– Благодарю вас великодушно, Вера Владимировна! – расплывшись в улыбке, крикнул вслед отъехавшей машине журналист. – Чувствительно вам благодарны-с!

* * *

Был теплый майский вечер. Машина Анны Федоровны петляла по замоскворецким переулкам, почти безлюдным в это время суток: «Хорошо, что позвонил Георгий, – подумала она. – Молодец, помнит. И главное, что в этот вечер я буду не одна. Эх, Вера, Вера!»

Она напряглась, увидев, как из подворотни выскочила черная кошка и стремительно бросилась под колеса машины. Шофер Алексей резко выжал педаль тормоза.

– Ох! – вскрикнула Анна Федоровна.

– Не волнуйтесь, – Алексей обернулся к хозяйке, – все в порядке. Зов природы.

Кошка вынырнула из-под машины и как ни в чем не бывало продолжила свой бег. На другой стороне улицы Анна Федоровна увидела другую кошку. Или кота. Воссоединившись, они скрылись в зарослях сирени. Анна Федоровна не была суеверна, в приметы типа черной кошки или зайца, как у Пушкина, не верила. Забыв что-то дома и вернувшись, никогда не смотрела в зеркало. Но сейчас она вдруг поймала себя на мысли, что эта черная кошка встревожила ее: «Не к добру, – решила она и тотчас усмехнулась ходу своих мыслей. – А может, это уже старость, Анюта? С возрастом люди становятся суеверными и сентиментальными…»

Машина остановилась напротив небольшого респектабельного ресторанчика. У входа в нарядной ливрее скучал молодой и румяный паренек. Анна Федоровна вспомнила, что она уже была здесь лет десять назад с Володей и его друзьями. Художник подарил хозяину ресторана несколько своих натюрмортов, которые тот развесил в обеденном зале. В знак благодарности ресторатор закатил Иваницкому и его многочисленной свите роскошный ужин с настоящими цыганами. Анна Федоровна улыбнулась, вспомнив, как мишка по имени Майкл смешно танцевал цыганочку.

Алексей вышел из машины, открыл перед хозяйкой дверцу. Идя к парадному крыльцу ресторана, Анна Федоровна услышала звонок мобильного телефона. На мгновение остановившись, она открыла сумочку и вынула маленькую изящную трубку.

– Да, Георгий, это я, – она прошла мимо новенького «шевроле» с тонированными стеклами. – Уже подъехала… А ты разве меня не видишь? Я-то твою машину очень хорошо вижу.

Анна Федоровна резко оглянулась, почувствовав чей-то пристальный взгляд. Опустив на две трети тонированное стекло, из «шевроле» на нее смотрела хорошенькая шатенка лет двадцати двух. Смотрела враждебно, ревниво, изучающе. Поймав изумленный взгляд Анны Федоровны, шатенка резко подняла стекло.

– Что-что? – спросила Анна Федоровна в трубку, не отрывая взгляда от стекла, за которым исчезла шатенка. – Да, дорогой, уже вхожу… – закончила она разговор, ничем не выдав своего смятения.

Георгий встретил ее у входа с букетом роз. Галантно взяв Анну Федоровну под локоть, он ввел ее в небольшой уютный зал. На стенах, как и десять лет назад, висели натюрморты Иваницкого.

– Давно я не видела этих картин.

– Хотел сделать тебе приятный сюрприз.

– Тебе это удалось. – Анна Федоровна посмотрела на роскошный букет. – Мои любимые розы.

– Знаю.

– Открою тебе секрет: мне уже давно никто не дарил цветов.

– Не может этого быть. Я-то думал, что все нормальные мужчины заваливают тебя цветами. А хочешь, я каждый день буду присылать тебе букет цветов?

Анна Федоровна улыбнулась.

– Георгий, ты не меняешься. Спасибо, я очень тронута, но только оптовые поставки цветов мне ни к чему. Вполне достаточно этого замечательного букета…

– Жаль, конечно, что Володьки с нами здесь нет… хотя почему? – Георгий обвел взглядом стены ресторана. – Он здесь.

– Как будто смотрит с картин, – подхватила его мысль Анна Федоровна.

Они пересекли зал и вошли в отдельный кабинет. Официант предложил им стулья, зажег свечи и удалился.

Георгий улыбнулся, с нежностью глядя на Анну Федоровну.

– Хорошо сидим?

Она улыбнулась в ответ.

– Хорошо.

– А этот букет, – Георгий показал на вазу, – для него. В его честь… В его память…

– Спасибо. – Анна Федоровна перевела взгляд на второй букет, не менее роскошный, составленный из самых разных, казалось бы, не сочетаемых цветов и декоративных веточек. – Совершенно в Володином духе и стиле… Ты-то знаешь, как Володя любил писать цветы.

– Да, – кивнул Георгий.

К столу подошел вышколенный официант. Перехватив взгляд Анны Федоровны и верно истолковав его, Георгий распорядился:

– Попозже, дорогой.

Официант исчез. Анна Федоровна вынула из сумочки сигареты, закурила, кивком поблагодарив Георгия, поднесшего зажигалку. Из головы не шла шатенка в «шевроле». Настроение было безнадежно испорчено, но Анна Федоровна старалась ничем не выдать себя.

– Спасибо, что ты со мной в этот вечер, – прочувственно сказала она, глядя не на Георгия, а на теплый огонь высоких свечей. – Даже не верится, что уже пять лет прошло, как Володя ушел, – быстро летит время.

– А помнишь, как Володька приревновал тебя ко мне?

– Ну еще бы. Вы тогда подрались, и он почему-то обозвал меня кокоткой. Господи, как давно это было, будто в какой-то другой жизни!

– Очень сожалею, что я так и не успел толком с ним объясниться. Ну не верил он в мою платоническую любовь к тебе.