Текст книги "Наследницы"

Автор книги: Марина Мареева

– А когда мне вам позвонить?

– Звонить мне не надо, я буду рядом. – Лена щелкнула замком портфеля и вышла на середину комнаты.

– Как рядом? – с изумлением переспросила Галина Васильевна.

– Рядом – это во дворе. Как только она уйдет, я тут же к вам. Надеюсь, вы в этой комнате будете с ней разговаривать? – В голосе Лены прозвучала едва заметная тревога.

– Ну не на кухне же.

– Вот и чудненько! Где, как не за этим круглым столом, вести мирные переговоры. Я пошла, ни пуха!

Галина Васильевна встала, обвела взглядом комнату. Подошла к шкафу, вынула праздничную скатерть, постелила на стол. Взяла с этажерки вазу с цветами, но, передумав, поставила обратно. Раздался звонок. Она вздрогнула. Медленно подошла к двери, открыла.

На пороге стояла красивая дама, блондинка. Глаза серо-зеленые, лицо холеное, ухоженное, взгляд глубокий. «А глаза грустные, – отметила Галина Васильевна. – Из-за Володи или они у нее все время такие?» Она встречала людей с грустными глазами.

Анна Федоровна не любила, когда ее с кем-нибудь сравнивали. Она должна была быть одна такая, единственная и неповторимая. Но, разглядывая свою визави, она отметила: «А все-таки Володя был прав, сходство у нас есть».

– Он всегда говорил, что мы похожи… – сказала она, входя в квартиру, – один тип лица.

– Ну не знаю… не думаю… проходите… – Галина Васильевна посторонилась, пропуская гостью. – Вот здесь мы и живем. Как сказал один мой знакомый: «Не Версаль!».

«Это уж точно», – оглядев комнату, мысленно согласилась Анна Федоровна. А вслух сказала:

– Володя не единожды предлагал вам деньги, – она присела на предложенный ей стул. – Вы неизменно отказывались.

– Значит, он говорил вам об этом?

Галина Васильевна тоже присела и, не отдавая отчета своим действиям, начала разглаживать несуществующую складку на скатерти.

– Конечно. У него вообще не было от меня секретов. Он часто говорил о вас.

– Я была уверена, что забыл.

– Он помнил вас. Однажды он даже… назвал мне истинную причину вашего развода, не пощадив при этом и себя.

– Неужели?

– Вы ведь учились вместе. На одном курсе. Володя сказал, что вы ушли из института, устроились в конструкторское бюро чертежницей. Поставили крест на своей карьере. Это была жертва. Ваша жертва.

– И он нашел оптимальный выход – бросил меня и Сашу.

Анна Федоровна не считала нужным и дальше обсуждать дела давно минувших дней. Настоящее тревожило ее куда больше.

– Так о чем же вы хотели со мной поговорить? – по-деловому спросила она.

– О Володином завещании. – Голос Галины Васильевны дрогнул. – Саши нет в числе наследников, думаю, это несправедливо.

– А что вы называете справедливостью? – с вызовом спросила Анна Федоровна. – Все поделить?

– Анна Федоровна, наступил такой момент, когда мы все должны определиться, я… не настаиваю на равных…

– Еще не хватало, чтобы вы настаивали.

– Но какая-то разумная доля наследства…

– А что вы имеете в виду под разумной долей?

Анна Федоровна все время прерывала собеседницу. Это сбивало Галину Васильевну с мысли, не давало возможности сосредоточиться. Галина Васильевна была готова встать и уйти из собственной квартиры, но силы вдруг оставили ее, ноги стали ватными, голова тяжелой. «Давление, наверное», – определила она.

– Анна Федоровна, я не могу разговаривать в таком тоне.

– Вы отказывались от его денег, пока он был жив. Как только он умер, они вам понадобились.

– Да, но я не вижу в этом ничего предосудительного. У меня дочь, внук Вы видите, как мы живем. И мы не беспокоили вас все эти годы.

– А могли бы и побеспокоить.

– Вряд ли… вряд ли вы смогли бы понять меня. Для того чтобы это понять, нужно пережить то, что пережила я…

Воцарилась тишина. Казалось, разговор зашел в тупик Женщины не слышали друг друга. Или не хотели слышать?

Когда гостья вновь заговорила, Галина Васильевна даже вздрогнула.

– А вы думаете, я ничего не пережила? – Анну Федоровну будто подменили. Суровость и жесткость улетучились, глаза увлажнились, и вся она как-то обмякла, словно внутри сломался стержень, на котором держалось все ее естество. – Уж поверьте мне на слово. Особенно в последние месяцы… Когда он умирал… Уходил в муках… Умирал дома – он ненавидел больницы. Я была рядом. Видела все его страдания. Врагу не пожелаешь такой пытки. – Она встала и вышла из комнаты.

– Простите меня, простите… – Галина Васильевна беспомощно развела руками, попыталась подняться, но так и осталась сидеть на стуле.

Она не смогла бы точно сказать, сколько времени так просидела. Она не слышала, как вошла Лена, а увидев ее, не сразу поняла, что та обращается к ней.

– Ау, Галина Васильевна, – Лена хлопнула несколько раз в ладоши, – вы меня слышите? Как прошел разговор? Почему у вас дверь не заперта? Вы договорились о главном – определили доли?

– Какие доли?! – придя в себя, с гневом воскликнула Галина Васильевна. – О каких долях можно говорить, когда там такая драма?!

– Драма! Очень хорошо! – Лена подошла к этажерке, взяла из-под листа бумаги диктофон и убрала его в портфель. – И что же у нее стряслось?

– А что это вы сейчас убрали в портфель? Диктофон?

– Да, а что?

– Вы оставили здесь диктофон и ничего мне не сказали?

Лена пожала плечами.

– Так вы были бы против. Вы же у нас законопослушная.

– Да, я законопослушная.

– А у меня свои методы работы.

– Знаете что, Лена, я… я отказываюсь от ваших услуг. А гонорар… гонорар можете оставить себе.

* * *

– Вот такая история, – сказала Саша и огляделась по сторонам. – Слушай, я ужасно боюсь мышей. Они тут есть, как думаешь?

– А ты думаешь, они любят бычки в томате? – задумчиво произнесла Вера, явно витая в других измерениях.

Они сидели в закутке. Вера расположилась на диване, Саша – на стуле напротив.

– Как, ты сказала, называлась картина? – спросила Вера.

– «Этюд в красных тонах».

– Точно, вспомнила. Там внизу еще было написано «Галке».

– Да, это моей маме.

– Помню я ее. Вообще история темная. Она висела у отца в мастерской, когда мама приходила ему позировать. Они тогда только познакомились. Пока он рисовал, я разгуливала по мастерской, разглядывала картины. Мне было лет шесть. Я умела читать и при всяком удобном и неудобном случае демонстрировала свои способности. Меня хвалили, а я ужасно люблю, когда меня хвалят.

Саша улыбнулась.

– Прям как у Цветаевой: хвалите меня, и долго.

– Именно этот случай. Но дело в другом. Я была мелкая, и мне не давали мои шесть, думали – три-четыре. Я этим пользовалась. И тут этот незнакомый дядечка, к тому же художник Я его и спросила: мол, какой такой галке, птице, что ли? Вначале он, конечно, изумился, что я умею читать. Потом рассмеялся и рассказал целую историю о том, что он дружит с птицами, особенно с галками… ну и так далее и тому подобное.

– И где же она теперь? У тебя в галерее я, например, ее не видела.

– Я ж тебе говорю: история темная. Отец несколько раз ее выставлял, а потом она пропала, будто и не было. Еще помню, готовили выставку к его пятидесятипятилетию, я у него спросила про «Этюд», а он отмахнулся, пробурчал что-то нечленораздельное. Но тогда я списала это на запарку – когда делаешь выставку, проблем по горло. Ну а потом…

Вдруг где-то загромыхало и заскрежетало. Женщины вскочили и быстро пошли к выходу. Широко распахнув дверь, на пороге стоял Олег с монтировкой в руке. Увидев Веру, он кинулся к ней.

– Вер, ты жива?!

– Что за глупый вопрос? Сам не видишь?

– С тобой все в порядке? – Он попытался обнять Веру, но она скинула его руку с плеча.

– Со мной – да. Познакомься.

Олег только сейчас увидел, что Вера не одна.

– Это Саша, моя… сестра.

– Очень приятно. – Олег попытался улыбнуться. Улыбка получилась какой-то кривоватенькой.

– Саш, а это Олег, мой бывший муж, – закончила церемонию представления Вера и шагнула на улицу.

– Настоящий и будущий. – Он кинулся за ней.

Саша вышла из ангара, прикрыла за собой дверь и огляделась, пытаясь сориентироваться. Вера стояла у большого, похожего на танк джипа и махала ей рукой, приглашая в машину.

– Тебе куда? – уже устроившись на переднем сиденье, спросила Вера.

– Домой.

– Ну и садись, мы… – Вера осеклась, – Олег тебя подвезет. – Она зло посмотрела на мужа. – Ты ведь подвезешь Сашу?

– Что за вопрос, сочту за честь.

По дороге Олег несколько раз пытался заговорить с Верой, но она упорно молчала. Пришлось Саше, не вдаваясь в подробности, объяснять, как и почему они оказались запертыми на складе. «Да, – вспомнила Саша слова матери, – как жаль, что мы не можем посмотреть на себя со стороны. Невооруженным глазом видно, что люди любят друг друга… и что? Вместо того чтобы поговорить… Интересно, как бы я себя повела на месте Веры?» Она вынуждена была признать, что ответа на собственный же вопрос у нее нет.

Еще из машины Саша увидела мать, она выгуливала их пса. Три дня назад Андрей подобрал его на улице и принес в дом. Саша с Галиной Васильевной были категорически против. Но сын настоял, дал ему кличку Бемоль, на которую пес мгновенно отреагировал, и теперь он два раза в день выгуливал новых хозяев. Чаще, конечно, Бемоль выгуливал Галину Васильевну.

– Пойдемте, – предложила Саша, – я вас с мамой познакомлю. – Она первой вышла из машины. – Мама, мам! Мы должны срочно позвонить этой женщине-адвокату и отказаться от ее услуг!

– Я это уже сделала.

Подошли Олег и Вера. У обоих был понурый вид.

– Познакомься, мама, это мои новые друзья. Они подвезли меня на машине.

– Друзья, – неприветливо добавила Вера, – с которыми ваша дочь собирается судиться.

– Здравствуйте, Вера, я вас узнала. А это ваш муж?

– Б.у., бывший в употреблении.

– Не слушайте ее. Я – настоящий… и будущий. А твои подколки меня ничуть не задевают.

– Ты не слишком многословен для первого знакомства?

– Галина Васильевна, – Олег внимательно, будто пытаясь что-то вспомнить, посмотрел на нее, – простите, я не мог вас где-то видеть? Мне кажется, что…

– Вы видели меня у церкви Николы в Хамовниках. Милостыню еще хотели подать.

– Ради бога, простите, я ведь не знал…

– Ну что вы, помогать бедным – достойное занятие.

– Послушайте, – Олег почувствовал себя неловко, ему захотелось как-то загладить свою вину, – Галина Васильевна, не сочтите за бестактность, но позвольте дать вам совет: впредь при выборе адвоката будьте осторожны. Прежде всего надо прислушиваться к рекомендациям людей, которым вы действительно верите.

Галина Васильевна с сомнением покачала головой.

– Не знаю, есть ли теперь в этом смысл?

– Есть один человек, безусловно порядочный, настоящий профессионал…

– Ты с ума сошел, – перебила его Вера, – найдешь Галине Васильевне хорошего адвоката, и мы проиграем процесс.

Из дневника Владимира Иваницкого

Сегодня приснился сон. Довольно противный. Я прям как мадам Петухова: «Ипполит, я видела сон». Ну да ладно. В общем, иду я по Парижу. Точно знаю, что Париж, но ничего вокруг не узнаю. Иду к кому-то в гости. По узкой улочке скольжу мимо домов, двери либо заколочены досками, либо закрыты на металлические засовы огромными тяжелыми замками. И вдруг вижу – открытая дверь. В прихожей горит старинная масляная лампа. Вхожу – и понимаю, что это мой дом. Только он совсем пустой – ни мебели, ни картин. У нас в парижской квартире много было картин: отца, матери, наших друзей. Прохожу по коридору первого этажа, ступаю тихо-тихо, но шаги громко резонируют в пустом пространстве помещения. Подхожу к лестнице и вижу, что эмалей тоже нет. Сквозь витраж на дубовые перила падает лунный свет, он цветными пятнами ложится на ступени, образуя замысловатые узоры. Я любуюсь этой красотой, при этом понимаю, что такого быть не может: за домом высокие каштаны, которые не пропускают лунный свет. Но меня это не удивляет. Удивляет по-прежнему отсутствие картин. Я стою на площадке между пролетами, поднимаю голову и вижу черта. Он сидит на табурете, две ножки которого опираются на пол, а две другие парят в воздухе, и играет на виолончели. Музыки я не слышу. Без всякого ужаса, наоборот, с интересом разглядываю его. Он похож на скрипачей Шагала, страшных, как вампиры, играющих на крышах его родного Витебска. На нем нет никакой одежды, хотя какая, к черту, у черта может быть одежда? В общем, он абсолютно голый, покрыт бурой шерстью. Понимаю, что инструментом он прикрывает свои гениталии. При одной мысли увидеть их ненароком меня охватывает панический ужас. Черт, продолжая орудовать смычком, не обращает на меня никакого внимания. Тогда я спросил его, что он делает в моем доме и куда подевались все картины? Даже не взглянув на меня, он сделал удивленное лицо: «Разве это твой дом? Ты уверен?» Я возмутился: «Да, мой. У меня все бумаги в порядке!» Он прекратил играть, вытянул вперед левую руку. Стекло небольшого слухового окошка с пронзительным звоном раскололось, и в дом влетели, как птицы, несколько листов бумаги. Черт ловко поймал их рукой, внимательно изучил и по-деловому заметил: «Тут нет твоей подписи». Я стал возражать, но он, не слушая меня, продолжал: «Подпись чернилами недействительна». Догадавшись, на что он намекает, я довел до его сведения, что в наше время кровью расписываться не принято. «Не приня-я-ято? – Он тянул это слово бесконечно. – А напрасно, – менторски добавил он, – люди совсем стыд потеряли. – И без всякой логики сообщил: – Мое мнение по этому вопросу разделилось».

На удивление, я был спокоен, я даже немного гордился собой, что так запросто веду беседу с самим чертом: «Этот дом – моя личная собственность. Я могу его продать, подарить, передать по наследству». «По наследству? – Черт изобразил на лице живейший интерес. – А кому?» «Моим детям, внукам». «Внукам! – Его прямо распирало от радости. Шерстяное тельце его округлилось, он, как воздушный шарик, завис в воздухе. – Как это правильно. Стало быть, он достанется мне. Я же твой внук или ты забыл?» Он снова опустился на табуретку. Я рассмеялся, возразив, что быть моим внуком он никак не может, т. к. старше меня, и намного. «Ста-а-рше?» – вопросительно протянул черт и зашелся смехом. Только тут я заметил, что виолончель куда-то испарилась. Избегая смотреть черту между ног, я вперил взгляд в его ощерившуюся в приступе смеха пасть с обломанными желтыми зубами. Он хохотал все громче и громче, при этом все сильнее и сильнее раскачиваясь на табуретке. «Сейчас упадет, – мелькнуло у меня в голове, – и рухнет прямо на меня». Я поискал глазами, куда бы спрятаться. Увидел зев камина, сделал шаг и понял, что идти не могу – ноги, как это обычно бывает во сне, стали ватными. В ужасе я взглянул на черта. Табурет с грохотом отлетел в сторону, черт кубарем скатился вниз. Сбил меня с ног, мы, сплетясь клубком, покатились по ступеням. Лицом я уткнулся в его волосатую грудь, его шерсть забилась мне в рот, в горло. Я попытался проглотить ее, но не мог. Начал задыхаться и, как пишут в романах, проснулся в холодном поту.

К чему все это? Вспомнил, что где-то у меня валялся репринт старинного сонника, потратил битый час, чтобы найти. Стал изучать. «Видеть черта во сне – знакомство с лицом, искушающим, толкающим на преступления. Лестницу – всходить вверх – успех и достижение цели; сходить вниз, опускаться – ронять свое достоинство, терпеть различные неудачи». Что означает виолончель, не знаю, не нашел. «Видеть лысого – к тоске, апатии». Вот уж лысого только не хватало. Целый день ощущение волосяного кома в горле. Несколько раз даже полоскал – не выполаскивается. Может, это обыкновенная простуда? Подумал о Шавеле, и он тут же позвонил. Правду говорят: интуицию не пропьешь. Я ему с ходу все рассказал. Когда до гениталий дошел, он заржал как сивый мерин. Довлатова, видишь ли, он вспомнил, тот в таких случаях говорил: «Зигмунд Фрейд, где ты был в эту минуту?». Потом, правда, извинился, посерьезнел и больше не перебивал. Уточнил день, отошел от трубки, а когда вернулся, с радостью сообщил, чтобы я не брал в голову. Мол, сны, которые снятся на 23 лунные сутки, надо понимать с точностью до наоборот. Приснилось, например, что помер, будешь жить долго, разорился – разбогатеешь, разлюбил – влюбишься и т. д. В общем, просветил по полной. Пока он говорил, я вроде как успокоился, а когда положил трубку, понял, что все равно держит меня этот сон. И вообще: что это значит «с точностью до наоборот»? Что чему? Буду думать.

* * *

Посетителей в кафе было мало. Симпатичный интерьер в японском стиле, тихая музыка, мягкое освещение. Веру и Олега это устраивало. Они прошли в самый дальний угол, где журчал фонтанчик и как бы в художественном беспорядке стояли горшки с бонсай. Олег предложил Вере стул и сел сам. Она тут же поднялась и пересела за соседний столик «Ничего себе! – подумал Олег. – Хорошенькое начало, то-то еще будет. Спокойно, Ипполит, спокойно, – уговаривал он себя, – главное – не поддаваться на провокации. Хочет так разговаривать – ради бога! Лишь бы выслушала».

Подошла официантка, предложила меню.

– Не надо. Мне, пожалуйста, сакэ и чайничек чаю, – заказала Вера.

– Хорошо. – Официантка подошла к Олегу.

– То же самое, что и даме за соседним столиком.

Слегка поклонившись, официантка удалилась. Вера с удивлением посмотрела на мужа: «Что он себе думает? Он же за рулем». Никогда Олег не садился за руль даже после капли спиртного. Она решила не задавать никаких наводящих вопросов: «Пусть сам выкручивается, как хочет. Он первый начал». Вера стала с интересом рассматривать карликовые деревца. Олег последовал ее примеру. «Он что, решил надо мной еще и поиздеваться?! Сейчас я ему устрою!» Она перевела взгляд на фонтанчик Струя воды бежала по разрезанной вдоль бамбуковой палочке, попадала в другую, насаженную на металлический стержень, и, наполнившись до краев водой, со стуком опорожнялась. Вера попыталась понять, отчего возникает этот стук, но так и не поняла. Олег тоже перевел взгляд на фонтанчик: «Интересная конструкция, прямо перпетуум-мобиле какой-то. Вот япошки молодцы!»

Официантка вернулась с заказом. Сначала подошла к Вериному столику, затем к Олегову. Снова слегка поклонилась и бесшумно исчезла. Вера залпом выпила саке. Скосив глаза, незаметно посмотрела на Олега. Он наливал себе чай. Она сделала то же самое. Отпив глоток, Вера не выдержала:

– Как это по-японски – сидеть и молча вести беседу.

Для Олега это прозвучало как выстрел стартового пистолета. Он начал говорить. Быстро, еще быстрее. Он торопился, боясь, что сейчас Вера перебьет его, он собьется с мысли и не успеет сказать все, что собирался сказать:

– Я видел эту Леру всего два раза. В первый раз лет шесть назад, летом. Вы с Анной Федоровной были где-то в круизе, я вернулся домой раньше обычного. Вижу, а Владимир Григорьевич не один…

И все-таки Вера перебила его:

– Надеюсь, ты их не в постели застал?

– Нет, они сидели в гостиной. – В ее голосе Олег не услышал никакой враждебности по отношению к себе, он был благодарен Вере за это и сбавил темп. – Владимир Григорьевич познакомил нас. Предложил присоединиться. Мы пили чай, он рассказывал анекдоты, забавные истории из своей жизни, из жизни друзей. Они много смеялись. Ты знаешь, – он внимательно посмотрел на жену, – я как-то сразу увидел, почувствовал, что они не чужие люди. Мне стало даже не по себе, как будто я вторгся на чью-то территорию, куда меня не приглашали. Да мне с самого начала было неловко, вся эта ситуация… В общем, я посидел немного ради приличия и пошел к себе.

– Ну, а во второй раз?

– Во второй раз она мне позвонила года два назад. Сказала, что с Иваницким у нее все закончено и она хотела бы вернуть его подарки, ну там цацки, брюлики.

– А ты был выбран курьером, посыльным. – Вера не удержалась-таки, чтобы не кольнуть мужа.

– Я поехал их забрать.

– Послушный мальчик.

– Вер, мне ведь тоже непросто сейчас.

– Еще бы!

– Я приехал к ней, она плачет, говорит, не может забыть Иваницкого, по-прежнему его любит. У нее была истерика. Настоящая. Я пытался как-то успокоить ее…

– У тебя хорошо это получилось! – с сарказмом прокомментировала Вера.

– Перестань!

– Признайся, – она смотрела на мужа в упор, – ты спал с ней?

– Вера, – Олег отвел взгляд, – разве только в этом дело: спал, не спал?

– Значит, спал.

– Ничего не было… то есть было, но…

– Но… продолжай, продолжай, я тебя очень внимательно слушаю.

– Было на грани.

– На какой еще грани? Она тут про шрамы твои рассказывала.

– Подожди, послушай. Я ж тебе говорю: это было какое-то помутнение. Я – мужчина, она – женщина. Бывают ситуации, когда трудно… когда трудно…

– Устоять? Да?

– Да. Но я ведь устоял.

– Он устоял! Браво! Стойкий оловянный солдатик.

Олег встал, подошел к ее столику, сел рядом. Их колени соприкоснулись.

– Вера, девочка моя, согласен – я виноват, но прошу, пожалуйста, прости меня! Я же люблю тебя, только тебя, и никого не смогу больше полюбить. Как ты не поймешь?

Олег обнял Веру. Она прильнула к нему. Он хотел ее поцеловать, но она приложила указательный палец к его губам.

– Вера… – В его взгляде была мольба.

– Отвези меня домой. Извини, мне надо побыть одной.

* * *

Володя давно уже лежал в постели, но не спал. Он смотрел в потолок и, казалось, о чем-то думал. Выражение его лица было грустным. Юра сидел рядом, обложившись книжками.

– И что это ты у меня сегодня такой… – Юре хотелось придумать какое-нибудь словечко посмешнее, чтобы развеселить Володю, и он придумал: – Не слипняк.

Володя едва улыбнулся.

– Вот если бы ты учил английский, а не японский, оценил бы. Слип – по-английски «спать». Кто спит, тот слипняк. – Юра показал на туземца, лежавшего на Володиной подушке. – Вот твой туземец из племени Малам-ам – слипняк, а ты… Может, закроем глазки и бай-бай?

– Почитай еще.

– Вовка, мы с тобой уже все перечитали. Больше нечего.

– Пожалуйста.

– Могу только стих, хочешь? – Юра знал, что Володя не очень любит стихи, и надеялся, что тот откажется. Он был не против читать еще, но понимал, что сон для мальчика сейчас важнее.

– Хочу! – Володя посмотрел на него долгим и, как показалось Юре, оценивающим взглядом.

Ему стало немного не по себе. Отступать было некуда, Юра стал быстро перебирать в уме стихотворения, которые знал наизусть. Их оказалось немного, но все же: «Это ему еще нельзя, это уже нельзя…» Вдруг он вспомнил, что, отбирая книги, которые хотел почитать Вовке, увидел небольшую книжечку «Кошки, которых любят все». В ней были собраны коты и кошки из мультфильмов, и под каждой картинкой – стихотворение.

– Ты ведь любишь кино, я знаю. – Юра подошел к полке, взял книжечку и вернулся на место.

– Люблю. – Володя опять неотрывно смотрел в потолок.

– Тогда я тебе прочту стишок про то, как киски готовятся в артистки.

Юра прокашлялся и начал читать:

 
Есть институт киношный для кошек и котов,
И в том, что это правда, поклясться я готов.
Там учат петь ламбаду и танцевать брейк-данс,
Раскланяться, как надо, и сделать реверанс
Котов со шпагой учат ходить и в парике.
Они легко мяучат на русском языке.
Поверьте мне на слово, уж я не ошибусь,
Там басню «Кот и повар» все знают наизусть.
И если, скажем, некто проявит свой талант,
На хвост ему директор повязывает бант.
Все так, а не иначе, стихи мои не врут —
На свете есть кошаче-киношный институт.
А если кто не верит, обидно мне до слез —
Взгляните на открытки усатых кинозвезд!
 

Юра перевел дыхание. Володя отвернулся к стенке.

– Тебе не понравился стишок?

– Понравился.

– Вот и хорошо. – Юра поправил одеяло, поцеловал Володю. – Спокойной ночи, и пусть тебе приснятся эти усатые кинозвезды. – Он погасил лампу на прикроватной тумбочке и пошел к двери.

Володя резко отбросил одеяло и сел.

– Юра! Знаешь, я не против, я – за, я согласен Юра метнулся к кровати, крепко обнял Володю: «Спасибо тебе, мой дорогой, спасибо». Володя так же резко лег и мгновенно заснул. Будь Юра сейчас где-нибудь в поле, он закричал бы от радости. Вместо этого он тихо вышел из Володиной комнаты. Жмурясь от света, прошел в гостиную. На диване сидела Лера.

– О, явилась! Я даже не слышал, как ты вошла. – Он приблизился к Лере, поцеловал, сел рядом в кресло.

– Спит?

– Только что уснул.

– А ты все сказки ему читаешь?

– Не только. – Юра помахал книжечкой. – Перешли на стихи.

– Пушкина, я надеюсь?

– Нет, Тимофеевского… Александра. – Он открыл книжку, где размашистым почерком было написано: «Лере от автора». – Тут интересный стишок есть, тебе посвящается, между прочим. Если забыла, могу напомнить: «Гляжу я на волну морскую, и с моря не спускаю глаз, влюбиться можно в блядь любую, любить же можно только вас». Николина гора, тысяча девятьсот девяностый год.

– Это Саша написал, когда мы отмечали Вовкины крестины. Он друг Иваницкого, большой поэт. Да ты его тоже знаешь.

– Что-то не припомню.

– Песенку Крокодила Гены про день рожденья слышал?

– Который, к сожаленью, раз в году? Эту, что ли?

– Эту, эту. Стихи Саша написал.

– Ладно, давай от поэзии перейдем к прозе.

Юра встал, бросил книжечку на кресло. «Должно быть, глупо я сейчас выступил, не по делу. Нет чтоб с главного начать, а я…» Его так и подмывало сейчас же рассказать Лере о том, что сказал Вовка, о том, как он счастлив и все такое, но он сдержался. Ему казалось, что будет еще глупее, если он начнет говорить про главное сразу после сцены ревности.

– Ты пойми, у парня стресс – отец умер. Он это ж все сильно переживает, только виду не подает. Я говорил тут с одним толковым психологом, он сказал: «Тепло, ласка, сказки. Надо окружить его, как мягким плотным коконом, чтобы он там отогрелся, успокоился». Вот такая вот терапия.

– Ты у меня Мэри Поппинс. Что бы я без тебя делала?

– А ты где была? – Юра пересел к Лере на диван.

– А я сделку совершила – купила партию тренажеров, через неделю улетаю в Данию.

– Ничего, успеем.

– Что успеем?

– Все, Лера, успеем. – Лицо Юры светилось счастьем. – У нас новость, – он крепко обнял ее, поцеловал, – Володька наконец согласился. Буквально пять минут назад Сказал: «Ладно, женитесь», – и уснул. Завтра же подаем заявление в загс.

– Да, все сходится. Подай мне сумочку.

– Что сходится, Лера? – не понял Юра.

– Все сходится. – Она достала листочек, протянула Юре. – На, почитай.

– Что это? «Молитва при бракосочетании, или Молитва христианских супругов»… Откуда это у тебя?

– Старушка одна в церкви дала.

– Значит, так. – Юра встал и смотрел теперь на Леру сверху вниз. – Загс может подождать, предлагаю сначала обвенчаться. Ты как?

Лера молчала. На ее лице он не прочел ни «да», ни «нет».

– Только теперь у меня есть условие.

– Как я устала от твоих условий!

– Через неделю вступает в силу завещание. Так вот, ты откажешься от своей доли наследства… если она, конечно, там есть.

– Даже если ее не будет, я все равно имею на нее право. Я сегодня разговаривала со своим адвокатом, и он сказал, что несовершеннолетний в любом случае имеет право на часть наследства. Автоматически.

– А ты от нее откажешься.

– Нет, я этого не сделаю. – Она с вызовом посмотрела на Юру.

– Откажешься. Я не собираюсь строить нашу совместную жизнь на его деньги. Я буду строить ее на свои. Мы с тобой люди не бедные, проживем как-нибудь и без этого куша. Иначе я себя уважать не смогу.

Лера встала на диване, сравнявшись с Юрой в росте, нежно прижалась к нему и, прикрыв глаза, поцеловала.

* * *

Ираида Антоновна распорядилась помянуть Володю на сороковой день в его мастерской, сразу после оглашения завещания. «Нас будет восемь, – кричала она в трубку невестке, – я, ты, Вера, Олег, Галя, Саша, Андрей и Лера! Восемь – Володино число, хотя он любил семерку, она символизирует тайну и знание». И коротенько, минут на сорок, прочла Анне Федоровне лекцию о нумерологии. Как всегда свекровь сочла излишним посоветоваться, просто довела до сведения, что будет так и никак по-другому. Заклинала ничего руками в мастерской не трогать, не двигать, не подметать, чтоб все было так, как оставил Володя, в последний раз покинув мастерскую.

Анна Федоровна не возражала. За многие годы, что они знали друг друга, она ни разу не возразила свекрови: не потому, что боялась или заискивала, нет; как ни странно, их взгляды совпадали. Это было тем более странно, что по характеру, темпераменту эти женщины были до удивления разными: Ираида Антоновна – открытая, резкая, бескомпромиссная, хулиганистая, и Анна Федоровна – сдержанная, закрытая, холодная, чуть надменная, с манерами светской дамы.

Когда Вера с матерью подъехали к дому на Масловке, где находилась мастерская, началась самая настоящая метель. Резкий, колючий ветер срывал комья снега с крыш и метко бросал в лица прохожих.

– Мам, смотри, я похожа на снеговика. – Вера первой вошла в мастерскую и сразу же направилась к большому старинному зеркалу, расположенному напротив двери. – Вся белая, и нос красный.

– Не погода, а знаки какие-то.

Они стояли в прихожей, отряхивая друг друга от снега. Анна Федоровна предусмотрительно разложила на полу тряпку.

Вера настороженно взглянула на мать.

– В каком смысле?

– А в таком: когда я в первый раз сюда приехала, все было точно так же.

Вера вспомнила, как она впервые привела сюда Олега познакомить с отцом. И погода повела себя таким же образом. «К чему бы это?» Она собралась было рассказать об этом матери, но передумала. Вере и так с трудом удавалось отогнать мысли об Олеге, а заговорить о нем вслух означало бы свести на нет все усилия по работе над собой – решение принято, и больше никаких сомнений.

Они прошли по маленькому коридорчику и оказались непосредственно в мастерской. Это был большой зал. На стенах высотой метров десять-двенадцать не было живого места – картины, картины, картины. В художественном беспорядке стояло несколько мольбертов. В глубине – большой стол овальной формы. Хозяин любил принимать гостей. Налево – «склад готовой продукции», как шутливо называл Иваницкий комнату, где хранил картины. За ней – «арсенал», небольшое помещение для подрамников, холстов, красок. Небольшая перегородка слева скрывала дверь, ведущую в комнату отдыха. Художник любил работать ночью, а с рассветом – отправиться поспать часочек-другой.

Женщины прошли прямо к столу. Вера поставила на стул хозяйственную сумку.

– Я сейчас протру влажной тряпкой, – она провела пальцем по пыльной поверхности стола, оставив след, – потом все остальное. – И направилась к колонке.

– Ты не забыла свечи? – спросила Анна Федоровна, заглядывая в сумку.

– Они в боковом отделении.

Вера ловко вытерла стол. Разложила чистую хрустящую скатерть, которую достала из сумки. Оттуда же вынула тарелки, ножи, вилки, коробку бокалов, несколько подсвечников. Вдвоем молча начали сервировать стол.

– Вера, – Анна Федоровна с мольбой посмотрела на дочь, – Верочка, прости Олега, тебе самой сразу станет легче.

– Не знаю, – не глядя на мать, Вера сосредоточенно протирала бокалы полотенцем, – не думаю.