Текст книги "Наследницы"

Автор книги: Марина Мареева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Ничего, я прикажу его склеить. Все республики соединить и Алясочку присовокупить.

– А если Клинтон будет возражать?

– Блин Клинтон… возражать? То тогда, едрена мать, государству не бывать.

Люди подходили и уходили, кидали в шапку деньги на свадьбу Петрушки. Какой-то мужичок даже расщедрился на бутылку шампанского. Когда Андрей вышел на поклон, Олег махнул ему рукой.

– З-здор-рово, Олежка! Орел или решка? – не выходя из образа, приветствовал его Андрей.

– Хотелось бы орлом, – отшутился Олег.

– Ты тут как, случайно или… – Андрей заметил его подавление состояние. – Временем располагаешь?

– Да я просто гуляю.

– Отлично. Дам Вальке ц.у. и прогуляемся вместе. Согласен?

– Не возражаю.

– Щаз! Жди!

Олег действительно не возражал. Он даже был рад, что случайно встретил Андрея. Случайно ли? Иваницкий всегда говорил, что случайности для дураков. Олег уважал Шавеля, старинного друга Владимира Григорьевича. Они не часто пересекались, но, когда случалось встретиться, говорили много и обо всем.

– А вот и я. – Андрей вынырнул перед Олегом как черт из табакерки. Показал бутылку шампанского и два пластмассовых стаканчика. – Как там у Пушкина: «Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку…

– …Иль перечти «Женитьбу Фигаро», – закончил Олег. – Это для меня, я за рулем.

– Куда пойдем?

– А без разницы.

Они шли, не замечая дороги. То говорили взахлеб, то надолго замолкали. Тот же Иваницкий говорил про Шавеля, что с ним не соскучишься потому, что с ним можно помолчать. Андрей ни о чем не расспрашивал, а Олегу не приходило в голову посвящать его в тонкости своей личной жизни. Разве в них было дело?

– Олег, ты знаешь, три жены тому назад, – Андрей действительно был трижды женат, – я даже не мог предположить, что в один прекрасный день начну играть в куклы. И занятие это станет главным делом моей жизни. Вот Володька, – он перекрестился, – царствие ему небесное, нашел себя, потому и пахал как буйвол. Ведь дар – это всего лишь инструмент. Им работать надо ежедневно. Иначе он заржавеет. Музы трудяг любят, а не праздных дилетантов.

– Действительно, это очень важно – найти себя, свое дело.

– Скажу больше, я счастлив, что понял одну простую вещь: совершать ошибки – естественное состояние человека. Мы только тем и занимаемся, что совершаем ошибки. Но, – он поднял указательный палец, – можно гениально ошибаться, высокохудожественно, а можно мелкотравчато, бездарно. Выбирать нам. – Он внезапно остановился. – О, смотри, куда мы с тобой вышли.

Через дорогу наискосок стоял дом Иваницких. Олег с неприязнью посмотрел на особняк, и его вдруг прорвало:

– К чертям собачьим! Бежать из этого дворянского гнезда! Надоело! – Он посмотрел на Андрея. – Извините, мне надо… – Он не договорил.

– Понимаю, понимаю и не задерживаю.

Казалось, Олег на что-то решился – он сорвался с места и побежал. Охранник с удивлением посмотрел ему вслед, когда Олег, перескакивая через ступеньки, буквально взлетел на второй этаж.

– Вера, Вера, где ты? – Он переходил из комнаты в комнату. – Отзовись, Вера!

– Уходи! – услышал он позади себя.

Олег повернулся.

– Уходи!

Олег увидел только глаза. Такие глаза бывают лишь у обиженной, оскорбленной женщины. Ему стало стыдно, он почувствовал себя виноватым, хотя знал: ничего такого, что могло оскорбить жену, он не совершал. Вся эта история его мифической измены представлялась ему каким-то бредом, абсурдом. И он был полон решимости положить этому конец.

– Нет, Вера, мы уйдем с тобой вместе. – Олег с легкостью подхватил ее на руки и направился к выходу.

– Отпусти, – она била его кулаками по плечам, по спине, – никуда я с тобой не пойду!

– Нет, пойдешь. Ты жена мне или нет?

– Нет.

– Так, понятно. – Он опустил Веру на пол. – Все ясно, ты всегда любила только своего папеньку. Потом все остальное.

– Не смей так говорить! Его уже нет.

– Да, но я-то есть! И ты свою жизнь посвятила ему. И мою тоже.

Они смотрели друг на друга, как два непримиримых врага.

– Ну давай, давай выставляй счет. Самое время.

– Да, время. Ты посмотри на меня. Чем я занят? Забросил свой бизнес, ишачу на твою галерею, Третьяковка гребаная! В долгах как в шелках. Здоровый парень! И ни-че-го! – Олег горько усмехнулся. – Перевешиваю картинки с одной стенки на другую.

– Не картинки, а картины. Он – Владимир Иваницкий!

– Да? Но это моя жизнь, ты понимаешь?! И ты – моя жена! Я не буду больше жить в этом музее.

– А я буду! А ты, – сердце Веры сжалось от боли, – иди к этой… к своей девушке с веслом, с копьем…

– Знаешь, и пойду. Ты все равно меня никогда не любила, ты любила только своего папочку. Ты даже ребенка не могла мне родить!

Вера наотмашь влепила ему звонкую пощечину.

* * *

Дверь открыла домработница Ксения. По ее перевернутому лицу Лера поняла: что-то случилось.

– Вовка? – Она сама переменилась в лице.

Ксения отрицательно покачала головой. Показала рукой на вешалку.

– Валерия Игоревна… – шепотом сказала она, – у нас того…

Лера узнала каракулевую шубу Ираиды Антоновны. Она с облегчением перевела дух и улыбнулась. Посмотрела на себя в зеркало, поправила волосы и, не сняв шубку, пошла в комнату сына. Домработница семенила за ней.

– Она играет с Володей в подкидного дурака. – По Ксениным понятиям это было верхом неприличия.

Прежде чем открыть дверь, Лера прислушалась.

– Прошли года, и вы мне изменили. Так для чего ж, скажите мне, теперь… – манерно, по-декадентски напевала Ираида Антоновна, – стучитесь вы рукой неосторожной в давно для вас уж запертую дверь?

Лера вошла в комнату и остановилась на пороге.

– Владимир, твой ход!

– Пас!

– Тогда бери карту!

Володя снял карту, посмотрел и быстро сунул под себя.

– Не жульничай! – Ираида Антоновна хотела щелкнуть его картой по носу, но не дотянулась.

– Здравствуй, Ида, – поздоровалась Лера. – А свита где?

– Рассчитала всех к едрене матери! – попыхивая папироской, Ираида Антоновна внимательно изучала свои карты. – Воруют. Водку втайне жрут. Представляешь, – она посмотрела на Леру, ожидая сочувствия и понимания (Володя, воспользовавшись этим, быстро спрятал еще одну карту, но уже в карман рубашки), – донос на меня написали в РЭУ.

– И что шьют? – с наигранной тревогой спросила Лера.

– Антисоветчину! Нет, ты представляешь? Я вроде бы сказала, что Путин не лучший выбор. А он мне нравится.

– Ида, – Лера подошла, обняла старуху, поцеловала, – антисоветчина вместе с советчиной канули в Лету.

– Нет, это вопрос терминологии. Ты же знаешь, я всегда была в оппозиции к власти. За что и пострадала.

Лера любила Ираиду Антоновну. Ей нравилась эта красивая мужественная женщина, острая на язык, не растерявшая за годы тяжких испытаний ни здравого смыла, ни юмора, ни жизнелюбия. В чем-то они были даже похожи – обе яркие, гордые, бескомпромиссные.

– Слушай, – любуясь Володей, с нежностью сказала Ираида Антоновна, – как он похож на Володьку, правда? Он и жульничает, как Володька. – И тут же с тревогой и возмущением добавила: – Ты знаешь, ребенок плохо воспитан – ругается матом.

– Матом он ругается! Да ты сама ругаешься как сапожник – Лера взяла пепельницу с окурками и пошла к двери. – Ты же его сама и научила.

– Постой-постой, какая прелесть! – Глаза Ираиды Антоновны загорелись, она проворно встала с кресла. – Слушай, дай померить!

Лера поставила пепельницу, сняла шубку, помогла гостье ее надеть.

– Трим-та-ра-ра-рам, трим-та-ра-ра, – напевая и переходя из комнаты в комнату, Ираида Антоновна карикатурно-кокетливо имитировала походку манекенщиц по подиуму. – Смотрите, пожалуйста, ну чем я не Наоми Кэмпбелл? Трим-та-ра-ра-рам, Лера, отдай мне эту шубку. Трим-та-ра-ра…

Володя закатывался от смеха, Лера смотрела с восхищением и улыбалась.

– Ну что, Вовка, как тебе мой прикид? Прикольно выгляжу? – Старуха остановилась у зеркала, любуясь своим отображением.

– Прикольно, ба, да ты просто модель!

– Какая я тебе «ба»?! – возмутилась Ираида Антоновна. – Кто я?

– Ида!

– Так трудно запомнить три заветные буквы? – Она повернулась спиной к зеркалу и через плечо посмотрела на себя сзади. – Лера, подари мне этот куртец. – Ираида Антоновна торжественно прошла в гостиную, села в кресло, заложив ногу за ногу. – Для тебя он слишком авангардный.

– А для тебя не слишком? Вообще, Ида, ты молодец. В такой форме!

– Сорок седьмой размер! Я всегда в форме!

– А сорок седьмого не бывает, – направляясь к барной стойке, возразила Лера. – Бывает или сорок шесть, или сорок восемь.

– А у меня сорок седьмой, я – штучная, у меня своя мерка. – Старуха закурила папиросу и жестом позвала Володю. – На, затянись!

Он сделал затяжку и закашлялся.

– Нет, еще давай, еще.

Лера вошла с двумя бокалами красного вина.

– Ида, ты что, сбрендила?

– Ничего, ничего.

– Вовка, иди отсюда. – Лера легонько подтолкнула сына в спину.

– Ничего, – отпив из бокала, пообещала Ираида Антоновна, – я еще доживу, когда ему исполнится четырнадцать. Я ему еще первую рюмку налью и к белошвейке отведу.

– Какие белошвейки, Ида?! – Лера расположилась в кресле напротив гостьи. – Двадцать первый век на дворе.

– Ну, это вопрос терминологии. Всегда можно найти пристойную женщину, которая сделает из мальчика мужчину.

– Что ты говоришь, ему же десять лет всего, или ты забыла?

– Я помню все, ты же знаешь. – Ираида Антоновна решительно встала. – Ладно, я пошла. – Она вышла в прихожую, обернулась, посмотрела на Леру. – Спасибо тебе, девочка, наследника родила, продолжателя рода Иваницких. Володенька со спокойной душой уходил, с сознанием исполненного мужского назначения. Не прервался род, не сгинули Иваницкие. Древний род, Лера, сильный, от Рюриков счет ведем. Ну, а на моего Володьку зла не держишь?

Лера отрицательно покачала головой.

Появилась домработница с шубой в руках.

– Это тебе, милая, дарю! Как-никак каракуль! Не все же тебе в суслике ходить. – Ираида Антоновна сделала ручкой. – Чао!

* * *

Перед воротами дома Иваницких прогуливался охранник, высокий крепкий парень со шрамом на щеке. Он курил, жадно затягиваясь. «Из афганцев, похоже», – подумала Саша, подойдя к нему.

– Вы к кому? – профессионально ощупав незнакомку взглядом, спросил охранник.

– Мне… к Вере.

– Вам назначено?

– Нет, но… меня ждут.

– Вы уверены? – Парень достал рацию. – Алло! Вера Владимировна, вы ждете кого-нибудь? Нет? А тут говорят, что… – Парень обратился к Саше: – Как вас представить?

– Александра Владимировна Иваницкая.

– Она говорит… – парень смотрел с сомнением, – что она Иваницкая Александра… Да, понял, хорошо. – В его глазах вспыхнул интерес. – Проходите. – Он распахнул ворота, пропуская Сашу. – Куда идти знаете?

– Нет.

– Пройдете двор, войдете вон в ту дверь и на второй этаж. Вера Владимировна вас встретит.

– Спасибо.

Саша вошла во двор. Она впервые была здесь. Охранник с шумом закрыл за ней ворота, стая ворон с карканьем закружила над головой. Она шла медленно, оглядываясь по сторонам. Среди высоких деревьев вдоль дорожек стояли работы ее отца: десятки, сотни скульптур и скульптурок людей, животных, сделанных из бронзы, дерева, гранита, кованого железа; абстрактные композиции, миниатюрные фонтанчики. Множество копий одного и того же произведения, фрагменты чего-то непонятного, бюсты, памятники. Это был настоящий музей под открытым небом. Саша была поражена. «И все это сделал мой отец! А сколько еще его работ, как утверждают средства массовой информации, разбросано по миру… Невероятная работоспособность!»

Скульптуры были расставлены нарочито небрежно, но это был мир придуманный, продуманный и созданный самим художником. Она почувствовала себя маленькой-маленькой. Нечто подобное она ощутила, когда оказалась в парке Вигеланна в Осло. На огромной территории в несколько гектаров было собрано более двухсот работ скульптора, которые он создавал на протяжении сорока лет.

Саша остановилась перед композицией из бронзы: маленькая девочка с игрушечным зайцем в руке сидит на плечах мужчины. Он крепко держит ее за ножки. Саша вдруг поймала себя на мысли, что ищет в лице девочки собственные черты, но не находит их. Да и мужчина ничем не похож на ее отца. Разглядывая скульптуру, она вспомнила другую – того же Вигеланна. Она изображала нищего, которого дразнят дети. Как объяснила экскурсовод, это была подлинная сценка. Мужчина, которого облепили маленькие дети, явно хочет от них избавиться. Саша не могла не отдать должное мастерству, острому взгляду художника, хотя не стала бы выделять эту работу среди прочих, но слова экскурсовода заставили ее иначе взглянуть на скульптуру. «Говорят, – сказала экскурсовод, – так Вигеланн изобразил свое отношение к собственным детям».

Какой-то рык прервал поток Сашиных воспоминаний. В глубине двора за сеткой-рабицей она увидела собачью будку, из которой торчала лохматая голова московской сторожевой. Пес уже положил морду на лапы, не проявив к посетительнице больше никакого интереса. «Наверное, он так приветствует гостей, – подумала Саша. – Интересно, спускают ли его на ночь с цепи?» Она направилась к дому. У входной двери на деревянной бочке сидел бронзовый слоник На его хоботе висела табличка «Добро пожаловать!».

Открыв дверь, Саша услышала мелодичный звон колокольчика. Поднялась по дубовой лестнице на второй этаж. Навстречу ей с картиной в руке вышла Вера.

– Зачем вы сюда пришли? – с вызовом спросила она. – Опись имущества? Или оценка?

– Вы же сами меня позвали.

– Я? Вас? – непритворно удивилась Вера.

Саша смутилась.

– Ну да. Мне позвонила бабушка и сказала, что вы хотите со мной поговорить.

– A-а, старая интриганка! Нет, лично я ни о чем не просила.

Из смежной комнаты выглянула Эльза, протянула Вере мобильный телефон.

– Верочка, это Олег.

– Я же сказала, я не буду с ним разговаривать.

Эльза скрылась в комнате. Часы начали отбивать начало нового часа. Саша поискала их глазами. Это были старинные напольные часы в корпусе светлого дерева с ярко выраженными годовыми кольцами и с черным маятником в форме якоря. Женщины молчали. С последним ударом Вера заговорила:

– Ну что же вы стоите? Присаживайтесь, раз уж пришли. – Она показала на большое кожаное кресло, покрытое ворсистым пледом. – Кто знает, может, оно вам достанется при разделе имущества. Кстати, очень хорошая фирма, дорогая.

– Ну зачем вы так? – Саша раздумывала – принять приглашение или уйти сразу.

– Не успели отца оплакать… набежали как саранча… девушки с копьями… – Вера отвернулась, смахнув рукой слезу.

– Однажды я прочла интервью отца, – присев на краешек кресла и глядя мимо Веры, начала Саша. – Его спросили о его детях… так вот, он ни словом не обмолвился обо мне. Зато с нежностью говорил о вас. О том, какая вы талантливая, прекрасно рисуете пастелью. Знаете, как мне было обидно?

– Догадываюсь. – Вера поставила картину к стене и прислонилась спиной к дверному косяку.

– Навряд ли. Чтобы понять, надо… пережить это. А мне тогда жить не хотелось. И было мне одиннадцать лет.

В дверях опять возникла Эльза. Казалось, она измучилась быть посредником между двумя конфликтующими сторонами. Она показала Вере мобильный телефон. Увидев выражение ее лица, тотчас исчезла.

– Сколько можно повторять?! – крикнула ей вслед Вера. – Я не буду с ним говорить!

– А ваш муж ни в чем перед вами не виноват.

– Откуда вы знаете?

– Знаю. – Саша не собиралась рассказывать откуда. Ей просто по-человечески стало жалко Веру. – Он не изменял вам.

– Ах вы и это знаете! – Вера была задета за живое. – Все всё знают, все со всеми спали. Какой-то клубок! А из клубка копья торчат.

– Да при чем тут копья? Просто я хочу помочь вам.

– Сочувствуете? – Вера посмотрела Саше в глаза. – Ага, сочувствуете и хотите со мной судиться!

– Да, я вам сочувствую, – Саша спокойно выдержала Верин взгляд, – и собираюсь с вами судиться.

Внутри у Веры что-то перевернулось. Она вдруг увидела Сашу другими глазами. Перед ней сидит дочь горячо любимого ею приемного отца, обделенная его любовью, вниманием, заботой, и, вместо того чтобы пылать злобой и ненавистью, находит силы сочувствовать. Ей, которая не по своей воле, но все равно, можно сказать, заняла ее место. Когда Вера вновь заговорила, в ее голосе зазвучали участливые нотки:

– Кстати, а откуда вы знаете, что вас нет в завещании?

– Нам сказал его друг, он присутствовал при составлении завещания.

Вера нахмурилась.

– А вот с этого места прошу поподробнее.

Из дневника Владимира Иваницкого

М.Ж. позвал нас с Аликом Цветковым на юбилей. Ясный перец – в подарок юбиляру написали по портрету. Показалось мало. Тогда я попросил Анну написать юбиляру что-нибудь эдакое. Для затравки рассказал эпизод. Ехал я как-то в метро, напротив девушка с книжкой. Читает и буквально рыдает… от смеха. Ее прямо распирало. А народ-то у нас какой в метро ездит. Что с лицами! Сумрачные, злые, нечеловеческие какие-то. Тут не до «географии», уважаемый господин Розанов. Конечно, можно списать на жизнь нашу тяжкую, но, сдается мне, что все-таки много от человека зависит. В общем, пока ехал я от «Сокольников» до «Университета», увидел лишь три человеческих лица. Первое – у малыша-негритоса лет трех, второе – у этой девушки, а третье у бездомной дворняги, которая вошла в вагон и легла у ее ног. Родственную душу учуяла. Так вот, девушка уже и книжку закрыла (Тэффи оказалась), а успокоиться не может. Народ косится, многозначительно переглядывается. В общем, не выдержала она и на «Спортивной» вылетела пулей из вагона и как даст волю своим эмоциям!.. Браво! Анна выслушала внимательно. Вообще-то она у меня по части стихосложения мастер, но обещала подумать. И выдала! Вещицу, как она выразилась. Мы с Аликом были в восторге. Переписываю буква в букву.

«Господи, да сколько же можно объясняться Вам в любви, восхищаться Вами, прыскать от Вас, с Вами от хохота, сознавая, что Вы этого так никогда и не узнаете?! Хотя все это время Вы неустанно продолжали мне возражать: мол, не любовь это, барышня. Хорошо! Тогда что? Я понимаю, восхищаться просто умом глупо! В конце концов этот ум – мужской. Так что на конце опять же замаячит Ваша мужская фигура, натура, плоть (все время держу в голове Вас с Вашим портфельчиком).

Идем дальше. Ваш юмор. Восхищаться им, конечно, можно, но лишь до тех пор, пока не поймешь, что это даже не юмор. И вообще это не смешно. Хотя я смеюсь и делаю это громко, буйно, слезоточиво и даже в общественных местах, где мне либо уступают место, либо выводят, передавая в руки врачей-специалистов. Господи! Что они могут понять? Ведь у Жванецкого не смешно, а трогательно! Только поэтому мы и смеемся, что он нас трогает, затрагивает, утрагивает. А как он говорит о нас, о женщинах! Так никогда не скажет юморист! Так может либо мужчина, либо философ. А он может и так, и так, не разделяясь! Что-что? Нет, лично я этого не знаю. Нет, это, право, смешно! Вы что, его никогда не видели, не слышали, не читали? Михал Михалыч, это я не Вам, это я в публику. А Вам, уважаемый Михал Михалыч, в завершение всего этого сумбура хочу пожелать быть, быть и еще раз быть. Где хотите, с кем хотите, в чем хотите. Но быть! И тогда вопрос «быть или не быть?» станет восхитительно неуместным!»

Анна сама же и прочла эту вещицу, но не на торжественном вечере в Доме кино, а уже потом, когда выпивать стали. В манере Жванецкого. М.Ж. был в восторге. А я гордился ею страшно! И не скрывал этого. Умница моя, красавица! Сейчас, когда встречаю М.Ж., он мне на портфельчик показывает, вот, мол, где она у него хранится – в самом дорогом месте. «Уж конечно, – говорю, – портрет в портфеле не потаскаешь».

* * *

Анна Федоровна не находила себе места. С одной стороны, ей ужасно хотелось уехать на дачу. Нужно было побыть одной, о многом подумать. События последних дней буквально выбили ее из колеи. Но она никогда не позволяла себе распускаться, не собиралась этого делать и сейчас, хотя так больно и горько ей не было еще никогда. Вдруг она вспомнила, как муж, устав от не шибко умного, но назойливого журналиста, на вопрос: «Ваше любимое занятие?» – с вызовом ответил: «Латать шкуру, потравленную молью переживаний!». Вот и Анне Федоровне сейчас нужно было кое-где поставить заплатки. Где взять силы для этого, она знала. В лесу, в их с Володей любимом сосновом бору…

С другой стороны, Анна Федоровна сильно тревожилась за Верочку. Оставить ее сейчас одну, пусть и под присмотром мудрой Эльзы, она не решалась. Они практически не разговаривали в эти дни. Анна Федоровна все время проводила в фонде. Работы было много, ее это радовало, помогало отвлечься от ненужных мыслей. Чего не придет в голову оскорбленной женщине. И все же ее неудержимо тянуло к природе, хотя бы на день.

Она зашла к дочери, чтобы предупредить о своем отъезде, но Веры в комнате не оказалось. И тогда она увидела эту газету, маленький кусочек выглядывал из-под подушки. Это были «Новости за неделю», а там… и про то, как на похоронах мужа безутешная вдова красовалась в роскошной шляпке от Стивена Джонса, и про миллионное наследство художника, и про многочисленных наследников, которые выросли как грибы, стоило Мастеру почить в бозе… Это была последняя капля. Не дочитав до конца, Анна Федоровна в клочья порвала газету и, открыв окно, выбросила на улицу. Написала записку дочери и вызвала шофера.

Машин на дороге было много, они то и дело останавливались. Пока доехали до МКАД видели две аварии. «Может, это знак и не нужно ехать? – подумала Анна Федоровна. – А, ерунда! Про такие знаки Володя, смеясь, говорил, что у каждого планида своя: если суждено быть повешенным, в канализационный люк путь заказан».

– Алексей, ты отвозил Владимира Григорьевича к этой женщине?

Обсуждать с кем-то свою личную жизнь было не в правилах Анны Федоровны. Но сейчас она проявила слабость, и ей, как ни странно, стало легче.

– К какой?

– Их что, много было?

Алексей замялся. Ему было неловко. Он никогда не лез в чужую жизнь со своими понятиями и никому не позволял лезть в свою.

– Алеш, скажи правду, я на тебя зла не держу. Ты человек подневольный, тебе приказали – ты повез.

– Возил.

– И что, мальчика видел?

– Видел. Раз в месяц мы заезжали в гимназию, возили ему подарки. У Володьки-маленького как раз занятия заканчивались.

– И когда у него заканчиваются занятия?

Алексей посмотрел на часы.

– Через двадцать минут.

– Алеша, едем в гимназию. Мы успеем?

– Во всяком случае постараюсь.

Они приехали вовремя. Машин на обратном пути было мало, светофоры, как сговорившись, давали зеленый свет. Алексей остановил машину, откуда лучше всего просматривался двор гимназии. Анна Федоровна вглядывалась в лица мальчиков, стараясь угадать, кто из них Володя.

– А вот он. – Алексей показал на группу мальчишек, игравших в снежки. – Видите? Тот, который в красной куртке и черной шапочке с белой полоской.

– Хороший мальчик, – оценила Анна Федоровна. – На Володю похож.

Она увидела, как Володя-младший кинул снежком в мужчину, который шел ему навстречу, и попал, а тот, в свою очередь запустив снежком в мальчика, промахнулся.

– Ты его знаешь, Алеша? Кто это?

– Это Юра, друг этой женщины. Повезло мальчишке, он для него вроде отца. Настоящий мужик, правильный.

– Друг, говоришь, не муж.

Глядя на Володю-маленького, Анна Федоровна пыталась разобраться в своих чувствах, но ей это не удавалось. Лишь одно она смогла вытащить из вороха нахлынувших на нее чувств: она рада, что мальчик больше похож на отца, чем на мать.

– Ну что, на дачу едем или как? – Алексею не терпелось увезти Анну Федоровну подальше отсюда. Он жалел ее.

– Едем, Алешенька, едем. – В сумочке Анны Федоровны зазвонил мобильный. Она достала телефон. – Алло. Да-да, я слушаю… Кто? Галина Васильевна. Нет, не удивлена. Меня уже ничто не удивляет… A-а, вы и это знаете?.. Повидаться, поговорить? Ну что ж, соблаговолите сообщить ваш адрес моему шоферу… Да, я могу подъехать прямо сейчас.

* * *

– Простите, – обратилась Вера к пожилой женщине, – вы случайно не знаете, где находится склад номер… – она заглянула в бумажку, – номер семнадцать?

– А вон он. – Женщина указала рукой на большой ангар, стены которого были изрисованы граффити. И оценив, что перед ней порядочные девушки, по-свойски предупредила: – Там такие рисунки неприличные нарисованы, а слова… Срам, да и только! – И перекрестилась.

Вера и Саша подошли к ангару. Слева от двери вокруг небольшого костровища стояли три перевернутых ящика. Звонок не работал. Вера изо всех сил стала колотить в железную дверь. В промежутках между ударами прислушивалась.

– Не исключено, что там цепочка, – вслух рассуждала Вера. – Стало быть, если он увидит нас вдвоем, нам его не достать.

– Но он же не может сидеть там вечно?

– Еще как может! Это же продовольственный склад. Сделаем так: я в любом случае отойду в сторонку, пусть он только тебя видит, а когда он откроет дверь…

– Иду, иду, – донеслось из глубины ангара.

– Тихо. – Вера приложила палец к губам и шепотом добавила: – Ты только не стой с таким лицом, не то этот гад сразу догадается, что дело нечисто.

– Я уже тут, открываю… – Голос Геннадия потонул в металлическом скрежете отодвигаемого засова. – A-а, это вы моя милая, – глядя в щель, протянул он.

Дверь действительно была на цепочке.

– Гена, вас прямо не узнать. Что вы тут делаете?

– Сашенька, я здесь по делам фирмы.

– Но почему вы… – Саша с изумлением смотрела на него: волосы взъерошены, глаза воспалены, изо рта пахнет перегаром. – Что с вами?

– Видите ли, Сашенька, я… нездоров. Но вы позвонили, настояли на встрече… вы хотели мне сообщить нечто важное… Я весь внимание.

Он на мгновение закрыл дверь и, сняв с цепочки, открыл вновь.

На пороге уже стояла Вера.

– Вера! Иваницкая! – Геннадий был ошарашен.

– Не ожидал меня увидеть? – Вера вошла в ангар и двинулась на Геннадия. – Адвокат! Да тебя поперли из адвокатов после того, как ты моего отца подставил! А еще его другом себя называл!

– Александра, – Геннадий отступал, но пытался обороняться, – вы мне обещали приехать одна… Это что?! Провокация?!

Саша молча шла за Верой, наблюдая, как та все дальше и дальше теснит Геннадия в глубь склада.

– Провокация! Да! А что ты вытворил с ней и ее матерью, а? Хотел нагреть их? На четыреста баксов, мерзавец!

– Ну не надо, Вера, не надо так.

– Плюс сто долларов за посредничество?

Отступать дальше было некуда. Они оказались в небольшом закутке, где стояли диван, телевизор, стол, три стула и старый сейф.

– Теперь ты их здесь пропиваешь? Саш, посмотри, это у них, у адвокатов, называется «накрыть поляну». – Она показала на стол. – Роскошный натюрморт!

На столе стояли початая бутылка водки и две рюмки; там же, на газете, выпучив красные круглые глазки, лежала селедка.

Геннадий поспешно стал «сворачивать поляну». «Натюрморт» был спрятан в обшарпанный сейф и закрыт на ключ.

– А это, Саш, – Вера указала на синий рабочий халат Геннадия, – его адвокатская мантия.

– Я хотел помочь Алекс… – Геннадий одернул халат, который был явно ему мал, – Александре Владимировне.

– Прочел в газете некролог, вспомнил, что у отца было две семьи… – продолжала Вера.

– Александра, вы зачем ее сюда привезли? – Геннадий вновь решил обороняться.

Вера посмотрела на него с омерзением.

– Помолчал бы, аферист чертов!

– Александра, вы обещали, я вам доверился, и вы меня обманули. Это низко!

– Все просчитал, – не унималась Вера, – пришел, навешал лапши на уши, срубил бабки и деру. Устроил маскарад! Нет, тебе не в суде выступать, артист. А жанр-то ты выбрал неоригинальный. За такой номер и на скамье подсудимых оказаться можно… сам знаешь, по какой статье.

– А вот угрожать мне не надо! – огрызнулся Геннадий.

– Я не угрожаю, рисую реальную картинку. Саш, а теперь посмотри сюда, вот и реквизит артиста: дубленочка, мобильничек… – Взяв трубку, Вера продемонстрировала ее Саше.

– Отдай, это неправомерно.

– Одолжил у кого или слямзил где?

– Мобильник мой. – Геннадий приосанился. – Я все-таки заведующий.

– А говорил, что адвокат, – ехидно напомнила Вера.

– Да, адвокат, который заведует складом. А что, нельзя?

– Короче, прения закончились, гони бабки назад!

– Понял, Верунчик, все понял. Минуточку, это у меня там. – Геннадий неопределенно махнул рукой.

– Давай, артист, живо!

Напевая: «Сердце, тебе не хочется покоя…» – Геннадий вышел из закутка. Его голос становился все тише. Отчетливо услышав характерный металлический скрежет засова, Вера и Саша переглянулись. Они выскочили из закутка, быстро прошли вдоль десятка стеллажей и оказались у двери. Вера дернула за ручку. Дверь не поддалась.

– Он нас закрыл! – Она что было сил стукнула по двери и, потирая ушибленную руку, в отчаянии крикнула: – А ну открой, скотина!

– Не откроет, – сказала Саша. – Может, здесь еще кто живой есть? Там же на столе две рюмки стояли.

– А ты наблюдательна.

– А мне ничего другого не оставалось, как наблюдать. Ау, люди?! – Она прислушалась. – Тихо. Что делать будем?

– Надо подумать.

– Предлагаю поискать окошки. – Саша огляделась по сторонам.

– Какие в ангарах окошки! Сейчас бы тротилу сюда… и снести эту дверь к чертовой бабушке вместе с этим балаганом!..

– Вера, успокойся, ты перенервничала. Так не бывает, чтоб выхода не было.

– Правильно, выход есть всегда. – Вера достала мобильный телефон. – Алло, Олег, ты где?.. Нет, я с тобой не мирюсь… Пулей сюда, Третий Казарменный, двенадцать, склад номер семнадцать. Я не шучу. Такой адрес. Меня здесь заперли… Что?.. А-а, правильно сделали?

Вера устало опустилась на большой деревянный ящик. На торце красным фломастером было накарябано: «Бычки в томате».

* * *

Галина Васильевна никак не могла успокоиться. Она то ходила по комнате из угла в угол, то присаживалась на стул:

– Господи, Лена, зачем я вас только послушала? Как вы не можете понять: не хочу я с ней встречаться. Не хочу.

– Галина Васильевна, – Лена уже знала, как разговаривать с клиенткой. Главное – набраться терпения и гнуть свою линию. – Нет, это вы поймите, ваша позиция неконструктивна.

– Но мне не о чем с ней говорить.

– Галина Васильевна, это позиция страуса – голову в песок.

– Не хочу не то что с ней разговаривать, я видеть ее не хочу.

– А суд? – Лена склонилась над ней. – Что же вы, явитесь в суд с повязкой на глазах? Так там уже есть одна такая, Фемидой зовут.

Галина Васильевна обреченно вздохнула.

– Господи, что же будет?

– Первый шаг вы уже сделали – позвонили.

– Как я с ней говорила, на ваш взгляд со стороны, – ничего или…

– Вы молодец. Говорили спокойно, предельно вежливо, вот и продолжайте в таком же стиле. Вам надо попытаться договориться с ней на берегу, по-хорошему. Не в судебном порядке, а в приватном, понимаете?

Лена обошла стол, за которым сидела Галина Васильевна, встала у нее за спиной, вынула что-то из портфеля и, прикрыв листом бумаги, положила на этажерку.