Текст книги "Наследницы"

Автор книги: Марина Мареева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Мама, прошу тебя, только не начинай.

– Я не об этом.

– Тогда что? Опять сердце?

– Слава богу, отпустило.

– Ну и пойдем. Картошка стынет.

– Сашенька, понимаешь, – мать извлекла из-под кровати рулон ватмана, – тут чертежи… я зашиваюсь…

– И что, плакать из-за этого? Какой пример ты Андрею подаешь?

– Ты не понимаешь, если я не сдам их послезавтра, меня не возьмут на это место.

– Тебе работы мало? Извоз, Арбат…

– Так мы бы от извоза отказались. Жалко ведь, если не возьмут, – Галина Васильевна обреченно опустила голову, – я это место полгода ждала.

– Мама, – Саша перешла на шепот, – давай потом поговорим. Не надо, чтобы Андрей слышал. Пойдем потихоньку, – она взяла мать под руку и, обращаясь к сыну, укоризненно воскликнула: – Андрей, почему ты еще не за столом?!

Андрей стоял у вешалки и шарил по полке в поисках шапки. Всем своим видом он показывал, что: а) его не поняли; б) смертельно оскорбили.

– Сынок, ты куда?

– У меня репетиция, – не повернув головы, ответил он.

– Подождет твоя репетиция. Ты что, не можешь посидеть с нами полчаса? – Саша поставила на стол тарелку.

– Я опаздываю.

Саша повысила голос:

– Андрей, ты с нами обязан сесть за стол.

– Я никому ничего не обязан! – Он решительно шагнул к двери.

– Нет, ты обязан помянуть деда! – Саша ринулась ему наперерез и, упершись руками в стены коридорчика, преградила путь.

– Он мне не дед! – зло процедил Андрей сквозь зубы. – Отойди от двери! Слышишь, отойди!

– Нет, не отойду, – в упор глядя на сына, сказала Саша.

– Андрей, – подала голос Галина Васильевна, – Андрюшенька, пожалуйста, прошу тебя.

Конечно, в глубине души он жалел бабулика и мать, но открыто показать, что дал слабину… Нет, в его планы это не входило. Он нарочито лениво развернулся на сто восемьдесят и взял курс на стол. Их старый круглый стол. Сколько Андрей себя помнил, он всегда стоял в середине комнаты – его вывезли из квартиры на Остоженке. Еще пару лет назад он уговаривал мать выкинуть рухлядь на помойку. Но когда за этим круглым столом на его четырнадцатилетии хватило места всем его гостям в количестве четырнадцати голов, он заценил этот многоуважаемый стол.

Не раздеваясь, сунув шапку в карман куртки, Андрей сел. Критическим взглядом обозрел сервировку стола.

– Нет, это не Ван Гог! Такое количество жратвы я видел только на картинах старых мастеров.

– Наполни рюмки. – Саша раскладывала картошку по тарелкам.

– Во жизнь! Мать, а мне как? До краев или символически?

– Символически.

– Оборзеть! Ща пойду водярой на преподавателя дышать.

– Андрюшенька, сними куртку. – Галина Васильевна подвинула к внуку тарелку с балыком.

– Мать, – он послушно снял куртку и наполнил рюмки, – ты ж меня за банку пива, если унюхаешь, целую неделю потом пилишь.

– И впредь пилить буду.

– Ну как, не чокаясь? – Андрей поднял рюмку. – Ладно, пусть земля ему будет этой… как ее, периной.

– Пухом, – поправила Саша.

– Во-во, пухом… прахом.

Они выпили. С минуту помолчали.

– Милиционер родился, – первым нарушив тишину, прокомментировал Андрей.

– Перестань болтать, ешь лучше.

– Мать, да у нас балык! Чума! Спасибо дедушке, что помер, я хоть балыка попробую.

Саша дала сыну подзатыльник.

– Саша! – Галина Васильевна с укоризной посмотрела на дочь. – Ну разве так можно? Дорогая ты моя…

Андрей встал из-за стола, направился к двери, на ходу надевая куртку. Галина Васильевна кинулась за внуком.

– Андрей, Андрей, прости ты ее, – она попыталась взять его за руку, но он убрал ее за спину, – но ты тоже… не прав… так нельзя… он же тебе все-таки дед.

– Дед! – Андрей кипел от возмущения. – У меня не было деда! И не будет! – Он открыл дверь, вышел на лестничную клетку и, обернувшись, в отчаянии крикнул: – Хватит с меня! – И направился к лифту.

– Андрюшенька… – едва слышно выдохнула Галина Васильевна.

Не дойдя до лифта, он вернулся и, глядя бабушке в глаза, с болью и отчаянием заговорил:

– Что? Что?! Я не прав?! Вы тут копейки считаете, мать на двух работах горбатится, ты глаза ломаешь со своими чертежами, а он? Не было никакого деда, знать его не знаю. Все! – Он хлопнул дверью.

Галина Васильевна растерянно посмотрела на дочь.

– Мам, извини, я не хотела.

– Понимаю, но все же… – Галина Васильевна подошла к столу и села. – А Андрюша нас обманул.

– О чем ты?

– Нет у него никакой репетиции. Вон его виолончель.

Из дневника Владимира Иваницкого

На днях прочел интервью с Сальвадором Дали. Из неопубликованных. Ему предложили расставить в порядке значимости художников всех времен и народов. Ограничили двадцатью. Так вот, на первое место он поставил Рембрандта, себя – на девятнадцатое. Когда его спросили почему, он ответил: «Я-то понимаю, как я это нарисовал, а когда смотрю на Рембрандта, не понимаю. Как он это сделал? Загадка!»

Я стал думать и поймал себя на мысли, что мне знакомо это ощущение. Иногда я сам не понимаю, как у меня получается та или иная работа. Боже упаси, не мня себя великим художником… «Не мня». Какое смешное слово, можно ли так сказать по-русски? Можно? Нельзя? Какое это имеет значение… Главное, что это действительно так Эта мысль придала мне сил, я с удвоенной, утроенной энергией ринулся в работу и… тотчас получил по башке. И от кого? От Сафонова! От этого придворного ремесленника. Мы встретились с ним на выставке Алика Цветкова в ЦДХ. Увидев его, я отвернулся, но он сам ко мне подошел. Его прямо распирало. Он принялся обсуждать картины Алика. Прошелся по всем и ни об одной не сказал доброго слова. При этом, как всегда, был мил, корректен, изящен, черт бы его побрал! Я был вне себя, но виду не показал. Кто бы говорил! У самого таланта – с гулькин нос, а самомнения – за три дня на велосипеде не объедешь. Обслужил все дворы мира, только скотный остался неохваченным, и даже не покраснел. А чему я, собственно, удивляюсь – в его палитре этой краски нет, не было и не будет. Но что у него бесспорно присутствует, так это талант внушать окружающим, какой он талантливый. Даже умные люди попадались на его трюк. Некоторые, правда, потом удивлялись, как они могли заглотить этот крючок. Тот же Алик мне рассказывал, что это было как наваждение. Но он смог от него освободиться, а другие так и пребывают в убеждении, что перед ними художник с большой буквы. Разделавшись с Аликом, этот гипнотизер изящно прошелся и по мне. Как великую тайну он доверительно сообщил, что, оказывается, ежедневно создавать шедевры невозможно. Никому, будь ты хоть семи пядей во лбу. Но по-человечески он меня конечно же понимает и даже сочувствует – содержать такую армию жен, любовниц, детей-внуков. Тут нужно пахать не останавливаясь, как конвейер. Мелкий пачкун! Мне так хотелось треснуть его по башке чем-нибудь тяжелым. Но мараться об такого – ниже моего достоинства. Когда его фонтан иссяк, я напомнил ему слова Антона Павловича: «Каждый писатель должен быть графоманом, но не каждый графоман – писатель». Не прощаясь, развернулся и пошел прочь. То же самое можно сказать и о художнике. Я искренне верю в то, что иду по верному пути. Надеюсь, что по верному, и сворачивать не собираюсь. Буду продолжать делать что должно, а там пусть будет что будет.

* * *

Дарья шла быстрым шагом. Снежинки, как драгоценные камешки, блестели на солнце. Если бы не холод, она обязательно остановилась бы, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Но сейчас ей было не до восторгов. Одна мысль пульсировала в голове – как можно быстрее добраться до зверинца и выпить крепкого горячего чаю. Едва переступив порог офиса, она, не раздеваясь, прошла прямо к чайному столику.

– Дашуль, и не холодно тебе в такой шубке? – Навстречу ей вышла Наталия Георгиевна. – Как дела?

– Дела? Хорошие дела, раз дуба не дала. – Дарья включила чайник и сняла шубку. – Я ее надеваю, только когда экскурсии провожу. – Она перехватила взгляд начальницы, та смотрела на ее сапоги. – Это я для солидности, такая психологическая защита от экскурсантов, а то смотрят и думают: вот, мол, пигалица какая, а уже вся из себя… Я к ним даже обращаюсь «господа».

– И кого сегодня просвещала?

– Господ учащихся, – с блаженным выражением лица Дарья опустилась на стул, – земляков Чехова и Фаины Григорьевны Раневской.

– Тогда не господ, а пионэров. Она через «е» оборотное произносила.

– Похоже на то.

– А зачем тебе эти экскурсии?

– А нравится. Узнаешь о своем городе, о людях. Интересно же. Потом с другими делишься.

– Вот загружу тебя работой по полной программе, что тогда делать будешь?

– Смотря какой работой.

– Ладно, отогревайся и слушай. – Наталия Георгиевна взяла со стола лист бумаги и передала Дарье.

– Чем на этот раз будем развлекать почтенную публику?

– Вчера пришел факс. Через две недели господин Грошев открывает новый клуб. Называется «Дело в шляпе». Сегодня я с ним встретилась. Мы обо всем договорились.

– И чего хочет господин Грошев? – Дарья положила факс на стол. – Не поняла.

– Всего, но как всегда ничего конкретного. Причем, как водится, всего побольше, лучше чем у всех и за гроши. Ну насчет последнего я ему объяснила, что это не к нам. Кажется, понял. В общем, я предложила ему сделать нарезку из нашего сюжета про Стивена Джонса. Оформлять клуб и делать перфоманс он позвал Алексея Политова и Марину Белову. Ребята они талантливые, фантазии им не занимать. Сообразят, как вписать наш сюжет в общее действо.

– Я их знаю, у меня Катька, подруга, с ними дружит. Я даже как-то была у них в мастерской на шоссе Энтузиастов.

– Раз знаешь, тогда понимаешь, что они могут сотворить.

– Ну а этот-то кто такой? Как его… Джонс?

– Стивен Джонс… Дашуль, и ты туда же, куда и Грошев, он тоже рот открыл от удивления. – Наталия Георгиевна укоризненно покачала головой. – А еще с красным дипломом.

– Можно подумать, красный диплом в России за Джонсов дают.

– За модой следишь? Следишь! Гламурные журналы читаешь? Читаешь! А про величайшего шляпника всех времен и народов не знаешь.

Дарья положила чайный пакетик в кружку и залила кипятком.

– Так просветите. Вы же знаете, я всегда открыта для новых знаний.

– Популярно объясняю для невежд. Господин Джонс – номер один в мире по дизайну шляп. В прошлом году он приезжал в Москву. В его честь была устроена грандиозная вечеринка в клубе «На Сретенке». Столичный бомонд весь там отметился. Он показывал свою новую коллекцию дамских шляпок, отвечал на вопросы журналистов, и мы все это засняли.

Дарья с готовностью встала со стула.

– Моя задача?

– Твоя задача, – Наталия Георгиевна посмотрела на часы, – для начала сделай копию, отсмотри все внимательно и отсеки ненужное. Чтоб было динамично и не больше десяти-двенадцати минут. Кассета в студии, на монтажном столе. В твоем распоряжении чуть больше недели. Не забудь при этом, что ты еще мне должна предыдущую работу сдать. Так что планируй свое время сама. Вопросы есть?

– Вопросов нет.

– Будут звонить – говори, что вернусь к шести.

– Тогда я пошла?

– Давай, и я пошла. Через час у меня встреча в «Останкино», потом в Дом кино за сценарием, потом…

– А в вашем сценарии запланировано поесть или опять бутербродами будете себя развлекать?

– Обедать буду в ужин. – Наталия Георгиевна надела норковую шубку. – На всякий случай не прощаюсь.

– Удачи! – Дарья взяла кружку и направилась в монтажную.

Не успела она как следует расположиться, в дверь постучали. На пороге возник Леша.

– Дашкевич, привет, помощь требуется?

– Пока нет.

– Кого ваять собираешься?

– Стивена Джонса.

– Знаем, знаем такого.

– Интересненькое дельце, все кругом знают, а я вот впервые слышу.

– Дашкевич, какие твои годы! И вообще, много будешь знать – скоро состаришься, – Леша гоготнул и серьезно добавил: – Шутка! Ладно, долго отвлекать не буду. Даешь шесть секунд для рекламной паузы на канале «Хорошо продакшн»? Клянусь, уложусь.

– Даю.

– Хорошая моя девочка. – Он погладил Дарью по голове.

У Леши было хобби – много лет он собирал истории и анекдоты про животных, высказывания о них известных и известных только ему людей, стихи, картинки, открытки. Систематизировал их, брошюровал в большие, толстые книги. Он даже выучился переплетному делу, чтобы, как он выражался, «собственноручно нести ответственность». Сейчас Леша работал над двенадцатым томом.

– У тебя ведь французский?

– Французский и английский.

– Тогда заценишь. Как по-вашенскому будет «как поживаешь?», «как дела?»

– Comment ça va?

– Комман са ва? Хорошо сказала. А теперь смотри сюда. – Он извлек из нагрудного кармана открытку. – Что здесь написано?

– Allo, comment chat va?

– Алло, комман ша ва? – повторил Леша. – А это уже переводится «как кот поживает?». Правильно?

– Да, правильно.

На открытке были нарисованы четыре кота с мобильными телефонами в лапах. Первый стоял в позе, похожей на букву А, второй и третий – на букву L, а четвертый свернулся колесом в виде буквы О.

– Нравится?

– Хорошая открыточка.

– Друзья из Ниццы притаранили. Комман ша ва? – еще раз повторил Леша. – А знаешь, весьма подходящее приветствие для нашего зверинца. Может, ввести в обиход внутри нашего сообщества, как думаешь?

– Лично я не против.

– Пойду провентилирую вопрос с коллективом.

Леша гоготнул и скрылся за дверью.

* * *

Анна Федоровна и Вера вышли из ворот Ваганьковского кладбища.

– Ну и рожа у этого могильщика! – Вера искала глазами машину мужа. – Увидишь такого во сне, точно не проснешься.

– Да, не очень приятный тип.

– Он еще во время похорон суетился как не знаю кто, лез куда не следует.

– Ладно, бог с ним, главное, чтобы они к девяти дням привели в порядок склеп. Какие у нас еще дела на сегодня?

– На сегодня пока все. Можно ехать домой.

– Хорошо, а то я так устала.

Олег, заметив жену и тещу, посигналил.

– А вон он стоит. – Вера помахала мужу рукой.

Они перешли улицу и направились к машине. Из динамика, прикрепленного к внешней стороне палатки, рвалось: «То была не интрижка, ты была на ладошке, словно новая книжка в модной суперобложке…»

– Не слышала я такой песни у Высоцкого. – Анна Федоровна невольно замедлила шаг.

«Я влюблен был как мальчик, с тихим трепетом тайным я листал наш романчик с неприличным названьем». Они подошли к машине. Олег открыл перед ними дверцу.

– Как дела? – увидев озабоченное лицо мужа, спросила Вера.

– Дела как сажа бела, – мрачно отозвался Олег. – Куда едем?

– Домой, Олег, домой. – Анна Федоровна откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Вера чмокнула мужа в щеку.

– Не нравится мне что-то твое настроение, радость моя.

– В сервисе проторчал бог знает сколько, а сделали с гулькин нос. Завтра опять ни свет ни заря пилить к ним. Заколебали!

Машина тронулась с места. У высотки на Красной Пресне сломался светофор. Образовалась огромная пробка. Машины гудели, водители энергично размахивали руками, посылали куда подальше и эту пробку, и эту страну, и этого гаишника, который никак не мог разрулить ситуацию.

– Похоже, застряли надолго. – Олег опустил стекло и пальцем поманил парнишку с газетами.

– Желаете что-нибудь приобрести? Газеты все свежие.

– Желаем. Новости есть какие-нибудь?

– Вот, пожалуйста.

Олег расплатился и погрузился в чтение. Анна Федоровна открыла глаза.

– Вера, хочу с тобой посоветоваться. Не знаю, что делать. Вчера разговаривала с Сашей Рукавишниковым, думала заказать надгробие. А сегодня позвонил Эрнст Неизвестный из Нью-Йорка. Говорит, Анна, я сам сделаю Володеньке памятник. Я – друг, я должен.

– Он сделает что-нибудь черно-белое, – не отрываясь от газеты, буркнул Олег.

– Что ты имеешь в виду? – Вера с вызовом посмотрела на мужа. – В отце не было ничего черного!

– Володя был светлый человек, без черного дна. – В отличие от дочери Анна Федоровна была спокойна.

– Черное и белое есть в каждом человеке, все зависит от пропорций. – Олег брезгливо отбросил газету на сиденье. – Скоты!

Вера потянулась за газетой.

– Ты о чем?

– А, не важно.

– Нет, важно. – Она быстро пробежала глазами заметку. – Нет, ты посмотри, какие подонки! Оказывается, мы зарабатываем на имени отца. Мы открыли выставку его работ за две недели до его смерти. Знали, что он смертельно болен, и все равно…

– Ну надо же… – У Анны Федоровны не было сил, чтобы выразить свое возмущение. – Это безбожно!

– Так, посмотрим, и кто это у нас такое пишет… Ага, некая Влада Зарывайло. Бред! Олег, разворачивайся, быстро! Едем в редакцию. На девятьсот пятого года.

– Как ты это себе представляешь?

– Это твои проблемы. Мне нужно быстро.

Вера открыла сумочку, достала мобильный телефон. Олег вышел из машины, подошел к синим «жигулям», которые стояли слева от них, что-то сказал водителю, вернулся. Жигуленок проехал вперед несколько метров. Этого было достаточно, чтобы Олег, нарушив правила, смог развернуться.

– Алло, Илья, у меня к тебе дело. Узнай, пожалуйста, все, что можно, о некой Зарывайло из газеты «По секрету всему свету». Да, прямо сейчас. У тебя не больше минуты. Спасибо, я жду.

Откуда-то нарисовался еще один гаишник Он свистнул и показал жезлом остановиться.

– Тебя только не хватало! – Вера достала из сумочки деньги и протянула мужу. – В переговоры не вступай, дашь деньги и пулей обратно.

– Вера, – Анна Федоровна с тревогой посмотрела на дочь, – что ты задумала?

– Хочу посмотреть в глаза этой Зарывайле. Пока просто посмотреть, а там…

– Прежде ты должна успокоиться. Рубить сплеча – занятие недостойное. Может, и нет никакой этой…

– Вот сейчас и узнаем. У Ильи все схвачено. Он ее быстро вычислит.

– И потом, в подобных случаях следует поступать цивилизованно – подать в суд, например. Если вообще следует обращать внимание на такую гнусность.

Вернулся Олег, включил зажигание. Машина резко тронулась с места. Зазвонил мобильный телефон:

– Алло! Илья! Что у тебя?.. Так… так… Ах вон оно что. Прекрасно! Ну этого следовало ожидать… Да, спасибо, дорогой. И еще. Какая там система?.. Поняла. Будь любезен, закажи пропуск Да, на меня и… – Она посмотрела на мать.

– Вера, я пойду с тобой.

– И на маму. Ладненько. Да, мы уже подъезжаем. Спасибо. Как всегда выручил. Да, перезвоню. Пока.

– И что он сказал? – Анна Федоровна вглядывалась в лицо дочери.

– Представляете, эта Влада Зарывайло оказалась мужеского полу. Илья сказал, что он специализируется на пасквилях. Из порядочных изданий его вышибли, а тут пригрели… в этой говенной газетенке.

– Вера, я понимаю твое возмущение, но прошу, выбирай выражения.

– Олег, езжай вон к тому подъезду. Крайнему. Жди нас в машине. Мама, пошли.

Им быстро выписали пропуска. На лифте они поднялись на четвертый этаж. Вера решительно открыла дверь с табличкой «По секрету всему свету». Редакция занимала пол-этажа. Большой зал был разбит на сектора. Рабочие места сотрудников отделены невысокими стеклянными перегородками.

– Добрый день, – Вера говорила громко, стараясь перекрыть стоящий в зале гул, – и где тут у вас господин Зарывайло? Он же Зашибайло! Загибайло! Заметайло!

– Вера, я же тебя просила.

Анна Федоровна молча кивала сотрудникам в знак приветствия. Они с интересом наблюдали за происходящим. Молодая журналистка выглянула из-за своей перегородки и пальцем показала на мужчину напротив.

– Ах, так, значит, это ты Заметайло?

Вера угрожающе двинулась на мужчину болезненного вида. Ему было лет сорок – сорок пять, маленькие усики придавали сходство с Гитлером.

– Я. – Он ухмыльнулся, гладя на Веру испуганно и заискивающе одновременно.

– Загибайло, он же Зашибайло! Я ж тебя сейчас зашибу, мразь! – Она ухватилась за концы его шарфа и резко дернула на себя. – А ну-ка пошли со мной!

– А куда?

Вера тянула его за шарф, двигаясь к выходу. Сотрудники, казалось, наблюдали за этой сценой с одобрением.

– Чего ты скалишься? Поговорить надо.

– О чем?

– А то ты сам не знаешь. А ну ползи за мной.

Вера выволокла мужчину на лестничную площадку. Дернула еще раз за шарф. От боли его лицо перекосилось. В следующий момент он, изловчившись, высвободился и стал пятиться к лестнице.

– Ты знаешь, кто я такая? – швырнув шарф ему в лицо, с вызовом спросила Вера.

– Знаю, у меня на вас целое досье.

– Тогда как же ты мог такое нацарапать?!

– Вера, – Анна Федоровна вышла на лестничную площадку, – отпусти этого господина.

Не слыша слов матери, Вера надвигалась на журналиста:

– Я ж тебя сейчас замету! За клевету! За явную клевету! Не веришь, гад? Ты считаешь, что мы зарабатываем на имени отца! А ты знаешь, что это было его предсмертное желание? А? Чтоб я открыла эту выставку. Ты знаешь это?

Журналист кивнул, нервно улыбнувшись.

– А знаешь ли ты, что я полгода назад купила эту галерею, особняк в центре Москвы? Знаешь, сколько это стоит? Кучу денег! За три дня на велосипеде не объедешь. Говори, кто заказал тебе эту статью! Это ж видно, что статья заказная. Кто дал тебе бабки? Говори!

– Вера, пощади меня, не говори на жаргоне, – взмолилась Анна Федоровна.

– А с такими по-другому нельзя. Ну, сколько тебе заплатили за эту мерзость? Сколько? Двести?

Глаза журналиста загорелись. Такой поворот разговора его явно устраивал больше.

– Триста.

– Я даю тебе триста пятьдесят. При условии, что ты назовешь имя заказчика. И не смей подсунуть мне липу. Я тогда с тобой по-другому поговорю.

– Четыреста, – нагло сказал он.

– Кошмар! – Анна Федоровна нажала на кнопку вызова лифта, но, передумав, стала спускаться по лестнице пешком. – Вера, я жду тебя на улице.

– Ну что, гнида, будешь говорить?

– Деньги вперед.

– Да подавись! – Вера отсчитала несколько купюр и швырнула ему в лицо.

– Кто именно, не знаю, – собирая деньги, начал журналист.

– Что?! – Она была готова задушить его собственными руками.

– Знаю, что какая-то баба. А на меня вышел ее посредник Вот телефончик.

Вера выхватила из рук журналиста клочок бумаги и стала быстро спускаться по лестнице. Выскочив на улицу, она глотнула морозного воздуха, подошла к матери:

– Какая-то баба заказала ему эту мерзость. Он знает только телефон посредника, но это уже полдела.

– Дай мне.

Вера протянула матери клочок бумаги. Анна Федоровна, не глядя, порвала его и кинула в урну.

– Мама, ты что?! Я заплатила четыреста баксов!

– Хоть тысячу!

– Ты что, не понимаешь? Эта женщина – наш враг. Враг нашего отца. Мы должны…

– Что? Мстить? Да? Как? Ты наймешь двух мордоворотов, прикажешь им отметелить ее в парадном? Вера, ты была мне сегодня крайне неприятна. Если не сказать хуже.

– Я защищала нашу честь. Честь нашего отца.

– Честь отца – абсолютная категория. Она не нуждается ни в какой защите.

Вера тем не менее стояла на своем:

– Я должна знать имена его врагов.

– А я не хочу знать имена его врагов. Их было сверх меры. Они были, есть и будут. Он знать о них ничего не хотел. Он никогда не опускался до плебейской свары. Вспомни слова своего отца: «Никогда не говори с подонком на его языке. Будь выше!». Ты – выше. И ты – его дочь. Не забывай об этом.

* * *

Геннадий уже больше часа крутился у дома Галины Васильевны и Саши. Он то заходил в подъезд, то вновь выходил во двор. Ни детской площадки с классическим мухомором, ни скамейки – «поляну» накрыть – не наблюдалось. В замызганном, обшарпанном подъезде было холоднее, чем на улице. «Ну и райончик, тоска. – Он шмыгнул носом. – Нет, in hoc non laudo, это не одобряю». Он достал из кармана дубленки мобильный телефон:

– Да, Жорик, все еще здесь. Откуда мне знать, где их ночью носит… А у меня, думаешь, не горят? Еще как! Если бы не твоя дубленка, ты вообще со мной уже не разговаривал бы… Значится, так если через пятнадцать минут они не появятся…

Во двор въехал жигуленок с одной горящей фарой.

– Кажется, они. Все. Будь на связи. Как договорились.

Машина остановилась у подъезда, но Галина Васильевна и Саша не торопились выходить. Они тщетно пытались разглядеть в скудном свете одинокой лампочки лицо мужчины.

– Саша, прихвати на всякий случай монтировку. Только тряпкой оберни. Что-то не внушает мне доверия этот тип.

– А одет с виду прилично.

– Дай-то бог.

Женщины вышли из машины, выжидательно посмотрели на незнакомца.

– Галина Васильевна, голубушка, примите мои соболезнования, – ласково и с сочувствием начал Геннадий.

– Спасибо. А вы кто?

– Не узнаете меня? Ну да это и понятно, столько воды утекло. Здравствуй, Сашенька.

– Здравствуйте.

– А я помню, вот так же, как сейчас, горлышко шарфом замотано, и ты кричишь: «У меня сангина, у меня сангина!». Сангина вместо ангина. Ну это и понятно – дочь художника. А это что у вас? – Геннадий показал на монтировку.

– Да так, на всякий случай. Мало ли кто в машину сядет. – Саша спрятала монтировку за спину.

– Понятно. Значит, подрабатываете?

– Бомбим, в натуре. Так, кажется, изъясняется ваша клиентура?

– A-а, все-таки узнали, Галина Васильевна.

– Хотите к нам подняться?

– Если не возражаете, с удовольствием. Холод собачий. Крещенские морозы.

– Пойдемте, Гена.

Они вошли в подъезд, Галина Васильевна вызвала лифт, обернулась к дочери.

– Саша, познакомься, это Геннадий – давнишний друг твоего отца. В те времена был студентом юрфака. А теперь, надо полагать, преуспевающий адвокат.

Они с трудом разместились в маленьком допотопном лифте. Поднимались в полном молчании. Дверь открыл Андрей.

– У нас гости, – пропустив вперед Геннадия, сказала Галина Васильевна. – Андрюшенька, мы не будем тебе мешать, пойдем на кухню. Раздевайтесь, Геннадий. Ботинки можете не снимать.

Геннадию было за шестьдесят. Плотный, небольшого роста, на голове проплешина. Взгляд открытый, манеры приятные. Поверх серого костюма в мелкую полоску, который ему шел, был наброшен ярко-красный шарф. Геннадий не без изящества присел на стул, предложенный ему Сашей, огляделся. «Ретро – мягко сказать», – подумал он. А вслух с сочувствием произнес:

– Да, не Версаль.

– Чай пить будете? – Саша загремела чашками, расставляя их на столе.

– Спасибо, не откажусь. – Геннадий откашлялся, пристально посмотрел на Галину Васильевну. – А он вам что, вообще не помогал?

– Мне неприятен этот разговор. Мы ни в чем не нуждаемся. И в вашем сочувствии тоже.

– Это не праздное любопытство, Галина Васильевна. Дело в том, что… не знаю в курсе вы или… – он замялся, будто раздумывая, сказать или нет, – Вольдемар, Владимир Григорьевич успел составить завещание.

– Завещание? – Саша, стоявшая у плиты, повернулась и удивленно взглянула на гостя. – Я об этом как-то не подумала.

– Я при сем акте присутствовал. Но не на правах адвоката, у него был свой, просто как старый друг. Завещание огласят на сороковой день после его смерти. Такова воля покойного…

Зазвонил мобильный телефон.

– Простите, это у меня. – Геннадий приложил трубку к уху. – Алло… да… ни шагу без меня. Dura lex, sed lex! Закон суров, но это закон. Все! Через час. Меня нет. Я в процессе. – Он убрал мобильник в карман. – Прошу прощения.

– Геннадий, вы хотите сказать, что полное фиаско? Так? Я угадала?

– Увы. Все отписано Вере, приемной дочери, ну и безутешной вдове, разумеется. Вам ничего. Ни вам, ни Саше, ни внуку.

– Бедный, бедный Володя.

Галина Васильевна отошла к окну. Она не хотела, чтобы посторонний мужчина видел сейчас ее лицо, на котором без труда можно было прочитать боль и страдание.

– Мам, – Саша обняла ее за плечи, – ну что ж теперь, ложки-плошки делить?

– Разве в них дело? Он меня снова ударил напоследок этим завещанием. Дескать, ты для меня никто, Саша – никто, и Андрей… А ты говоришь, чашки-плошки!

– Там совсем не плошки. – Геннадий резко поднялся со стула и стал мерить кухню шагами. – Там загородный дом на Николиной горе, две квартиры в Москве вилла в Испании, вилла на Кипре, яхта, – он загибал пальцы на руках, – коллекция русского дореволюционного фарфора, единственная в своем роде, богатейшая. За ней три музея охотятся, включая Лувр и Эрмитаж. Коллекция икон, целый парк авто, там уникальные есть модели. Это не считая его картин, золушки вы мои, бессребреницы. Так вот, Галина Васильевна, Александра, вы имеете законное право, я подчеркиваю, законное право на долю в этом наследстве. Это я вам как юрист говорю.

– Почему же он так с нами поступил? – скорее с удивлением, чем с горечью спросила Галина Васильевна.

– Ну, это тема деликатная, я бы даже сказал приватная, касающаяся только двоих. – Геннадий подошел к ней вплотную, слегка наклонился. – Но поскольку вы спрашиваете… а Владимира уже нет с нами… Он мне как-то сказал, что вы его не любили и вышли за него по расчету.

Меньше всего Галина Васильевна ожидала услышать такое.

– О господи, по расчету?! – ахнула она. – Да мы оба были голодранцами!

– Вот, Галина Васильевна, поэтому я здесь. Мне больно за вас. Я хочу постоять за вас. Дело запутанное, но бороться надо. У вас есть все шансы на успех. Вот держите, это моя визитка, а это визитка моего друга. Он замечательный адвокат. Если вы не против, он берется вести ваше дело. Галина Васильевна, вы обязаны отсудить у этих прелестниц свою часть наследства. Обязаны! Не ради себя – ради дочери, внука. У них вся жизнь впереди. Галина Васильевна, и о себе подумайте – седьмой десяток, а вы ночью по Москве с монтировкой на разбитом жигуленке. Это, право, небезопасно. Вы должны беречь себя. Вы не бесприданница, и после вашего Паратова много чего осталось.

* * *

– Эй ты, Зарывайло, – Юра опустил стекло, – ныряй в машину.

– Щас, – осклабился журналист.

Юра поморщился: «Семенит как… грызун. Фу, пакостник И думает, что я такой же. Щас! Разбежался!»

Они были примерно одного возраста, но – и это сразу бросалось в глаза – люди с разных планет. Журналист – мелкий, суетливый, хитрый, и Юра – полная его противоположность: благородный, сдержанный. Человек, которому есть за что себя уважать. К тому же он был красив. Эдакий русский вариант Алена Делона. Правда, при встрече с журналистом Юру так и подмывало оскорбить этого пройдоху. И, хотя он понимал, что это всего лишь защитная реакция, был крайне недоволен собой: как в грязи извалялся.

– Оскорбленные родственники еще не звонили? – участливо спросил журналист, посмотрев на Юру преданными глазами.

– С какой стати? Ты что ль, скотина, донес?

– Да мало ли. Сами, может, догадались? – Он не отрываясь смотрел на руки Юры, который отсчитывал купюры.

– Ты у меня того… вздумаешь заложить, я сам тебя зарою, Зарывайло. Значит, так, аванс ты уже получил, вот остальные.

Журналист начал было пересчитывать деньги, но, увидев на лице Юры брезгливое выражение, быстро убрал их в карман.

– Сами-то пасквиль читали? Довольны?

– Читали, имели сомнительное удовольствие.

– А чего? Как просили, так все и написал, – зачастил журналист с чувством исполненного долга. – Мол, папина дочка знала, что кормилец через неделю-другую лапти отбросит, вовремя подсуетилась, открыла выставку. И в конце резюме – вот как некоторые делают бизнес на папиных костях.

– Ладно, тормози… Теперь вот что. У тебя выход на «Московский комсомолец» есть?