Текст книги "Наследницы"

Автор книги: Марина Мареева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Был, да весь вышел. Замуровали все входы-выходы. Хорошо, что живым остался.

– Да, ты такой, живучий.

– Я маневренный, – уточнил журналист.

– Это я вижу. Ладно, с этим проехали. А как насчет «Новостей за неделю»?

– Можно попробовать.

– Сколько? – Юра в упор посмотрел на журналиста.

– Триста, – отведя глаза, ответил тот.

– А рожа не треснет?

– А че? Газета раскрученная, пипл подчистую тираж разбирает. Я ж не для себя, – он поправился, – не только для себя. Мне завотделом подмазать надо. Иначе он с места не тронется, так и замрет, как бронепоезд на запасном пути.

– Ты свои метафоры с гиперболами для пасквилей своих паскудских прибереги, – не скрывая злости, сказал Юра.

– На что на этот раз перо заточить? – миролюбиво спросил журналист и оживился: – Опять семью «Айвазовского» грязью поливать будем?

– А ты что, как пионер, всегда готов людей грязью поливать? – Юра открыл дверцу машины и, прежде чем выйти, добавил: – Сиди здесь, сейчас вернусь.

Он дошел до перекрестка и свернул за угол. Лера ждала его в своей машине. Издалека Юра увидел ее красивый профиль и чуть не упал, поскользнувшись на обледеневшем асфальте: «Хороша баба!». Если бы Юра обернулся, то увидел бы, как Зарывайло, прячась за театральной тумбой, следит за ним. Но его взгляд был прикован к профилю Леры.

Она даже не повернула головы, когда он сел рядом.

– Значит, так, «МК» ему не поднять – рылом не вышел. Не пускают его в калашный ряд, харю свиную. «Новости за неделю» – двести с полтиной.

– Нормально, – глядя прямо перед собой, сказала Лера. У нее был чуть низковатый голос, красивый и глубокий. Было в нем особое очарование, которое трудно объяснить словами. Она принадлежала к тем редким женщинам, о которых мало сказать «красивая». Это была роковая женщина, с харизмой. – Вот текст.

Она протянула Юре сложенный лист бумаги. Он развернул, начал читать.

– Понятно, – Юра убрал листок во внутренний карман куртки, – опять наезд на святое семейство. Слушай, Лер, тебе не надоело?

– Я ненавижу их обеих.

– Ты и раньше ненавидела их обеих. Терпела ведь, и ничего.

– Раньше все было по-другому. Раньше он был мой. А теперь, когда она стоит у гроба вся в черном, вся из себя под вуалеткой от Стивена Джонса… – Она резко повернулась к Юре. Гнев лишь подчеркивал ее красоту. – Он был ее, понимаешь?

– Вот бабы! Человек умер, а они все про шляпки.

– Это ее показывали по всем каналам, – Лера не слушала Юру, – это она была рядом с ним. А я с ним даже проститься не могла.

– Ну что ты несешь? Он – ничей, уже ничей, понимаешь? Он свободен. Он освободился от этой вашей бабьей грызни за его бумажник и за его душу.

– Да не грызлась я ни с кем никогда, а она даже не знает про меня. А что касается денег… да они меня волновали меньше всего. Я сама баба не нищая, ты же знаешь.

– Единственный раз в жизни пошел у тебя на поводу. Сам себе омерзителен, простить себе не могу. Хожу у тебя по веревочке… Охренела!

– Охренела? – без всякого возмущения переспросила Лера. – Уходи!

– Уйдешь от тебя, от ведьмы. Ладно, пойду к борзописцу. Отправлю его к чертовой матери. – Юра взялся за ручку дверцы.

– Как я люблю, когда ты мужик. Когда ты сам принимаешь решения.

– А я всегда мужик.

– Нет, не всегда, – отрезала Лера.

* * *

Дарья сидела в монтажной и смотрела на монитор. На экране мелькали знакомые лица: известные актеры, бизнесмены, политики, режиссеры, писатели, художники, модельеры. У входа в клуб «На Сретенке» образовалась толкучка. Дарья прокрутила немного вперед. Вот они уже в раздевалке. На мужчинах строгие костюмы, дамы – в причудливых нарядах. С восхищением глядят на себя в зеркала и прямиком в зал, к столикам. Еще немного вперед. И вот они уже жуют. У Дарьи засосало под ложечкой – она не ела с самого утра. «Интересно, в холодильнике есть что поесть или в магазин бежать? – Она поежилась. – Ну нет, опять на улицу, в эту холодрыгу! Лучше потерплю».

В кадре возникла сцена. Дарья взяла лист бумаги и ручку. Задник сцены из черного бархата был украшен большими серебристыми звездами. Время от времени они мигали. Луч прожектора высветил молодого человека в блестящем, переливающемся костюме. Вертлявой походкой он вышел на авансцену.

– Уважаемые дамы, уважаемые господа, добрый вам день, вечер и, надеюсь, ночь. – Микрофон издал писклявый звук. – Как заметил Пьер-Жан Вейяр: «Поскольку юбки становятся все короче и короче, а декольте все глубже и глубже, остается лишь подождать, когда они соединятся». И дело в шляпе!

Парень гоготнул. Публика в зале одобрительно зашумела. Раздались аплодисменты.

– Мне приятно видеть вас здесь! Именно здесь, потому что сейчас на эту сцену выйдет человек, ради которого мы все и собрались. Итак, встречайте: Стивен Джонс, номер один в мире среди дизайнеров-шляпников.

Публика бурно зааплодировала.

– Себя представлять не буду, вы все меня хорошо знаете, я – ваш покорный слуга Алекс Вронский. Хэлло, Стивен! – Он по-свойски хлопнул подошедшего к нему Джонса по спине.

«Миляга, – заценила Дарья, – на подростка похож, только лысенький».

– Для тех, кто еще все-таки не совсем в курсе, коротенько расскажу. Стивен родился на берегах туманного Альбиона. Свой первый салон открыл в тысяча девятьсот восьмидесятом году в Ковент-Гардене, а уже через четыре года стал первым дизайнером шляп из Англии, кто работал с такими корифеями, как Жан-Поль Готье, Тьерри Мюглер и прочие, и прочие.

– Что ж ты так частишь, – вырвалось у Дарьи, – переводчика пожалей, да и Джонса в придачу!

– Надеюсь, я не быстро? – будто услышав Дарью, обратился ведущий к переводчику и продолжил чуть медленнее: – Шляпных дел мастер представлял свои коллекции по всему миру. Его шляпки – в постоянных экспозициях музея Виктории и Альберта в Лондоне, в парижском Лувре, в Бруклинском музее в Нью-Йорке, в Институте костюма в Киото, Япония, и так далее… А еще он выпускает галстуки – обратите внимание, один из них на мне, – солнечные очки, – Алекс вынул из нагрудного кармана очки и продемонстрировал публике, – и дамские сумочки. Недавно я купил своей девушке одну такую сумочку. Милая, ты где?

Где-то в середине зала взметнулась рука с сумочкой. Кто-то свистнул.

– Стивен, – Алекс взял под руку скромно улыбающегося дизайнера, – ну какая же ты звезда, если ты не звездишь?

В зале раздались смешки.

– Очень остроумно, – саркастично заметила Дарья и сделала пометку на листе бумаги, – а народу нравится!

– Стивен, это правда, что моду изобретают психи, мудрые ей следуют?

– Йес, йес. – Дизайнер приложил руку к сердцу.

– Итак, господа, прежде чем мы увидим новую коллекцию мистера Джонса, он готов ответить на любые ваши вопросы. Не упустите эту уникальную возможность. Микрофоны в зале. Итак, прошу. – Алекс отдал свой микрофон переводчику.

– Господин Джонс, в каких случаях категорически нельзя надевать шляпу? – спросил мужчина в черной шляпе.

– Когда вы идете в кино. А вообще, если серьезно, шляпы можно носить каждый день. Хотя большинство считает, что они пригодны лишь для того, чтобы греть уши, скрыть квадратную, круглую или лысую, как у меня, голову.

– А в постели она уместна? – раздался из середины зала женский голос, жеманный и томный. – И если да, то какая?

Вопрос вызвал взрыв хохота. У Дарьи зазвонил мобильный телефон Она остановила кассету.

– Алло, Кать, ты? Ну привет… Нет, не испуганный, а напряженный, прервала на самом интересном месте… Да, работаю. Где-где? В зверинце… Вот ты, например, знаешь, можно ли надевать шляпку, ложась в постель? – Дарья рассмеялась. – Вот и я пока не знаю. А хочешь узнать? Да я серьезно, это работа у меня такая… ну что… тогда слушай. – Она поднесла мобильник к динамику и нажала на «play».

– Лично я надеваю шапку потому, что мерзнет голова, – без тени юмора сказал Джонс. – Когда я только начинал карьеру, у меня было много волос, и я не мог примерять дамские шляпки. С годами их становилось меньше, тогда я взял и побрился наголо. Так удобнее для работы.

– Извините, господин Джонс, меньше всего я имела в виду вас, – хихикнув, прервала его обладательница жеманного голоса. – Я про девушек и женщин интересуюсь.

– О, на мой взгляд, это очень сексуально. Секси, секси, да!

Дарья нажала на паузу.

– Ну что, поняла теперь?.. Ты на Толике проверь, когда в следующий раз встречаться с ним будешь… Кстати, на днях зайду. Нет, не домой, в мастерскую. Да, за дракончиком. Ждет меня? Вот и хорошо. Ладно, все! Мне работать надо. Вечером созвонимся.

Дарья выключила телефон и чихнула. «Уж не простудилась ли я?» – озабоченно подумала она и, глотнув горячего чаю, продолжила просмотр.

– Мистер Джонс, вы делали шляпы для звезд кино, эстрады. Бой Джорджу, например. А кого вы не ошляпили? – Голос был молодой, звонкий.

– О, как здорово! Представьте, никто не спрашивал меня об этом. Браво! – Джонс попытался разглядеть в зале человека, задавшего вопрос, но софиты ослепляли его. – Я не ошляпил Дайану Росс, например. Знаете, у нее такая огромная копна волос. И потом однажды я услышал ее песню «Нельзя спешить, любовь, нужно подождать». Я был немного разочарован. Дело в том, что делать шляпу для конкретного человека непросто, это очень личное. За тридцать секунд вы должны стать другом для вашего клиента. С Дайаной Росс у нас не получилось. Ведь шляпа – не только головной убор, это выражение любви, симпатии, шарма. Старомодно немного, но именно это меня и подкупает.

– Нужно ли снимать шляпу перед дамой, если эта шляпа произведение искусства?

– Конечно да. Ведь так мало осталось формальных проявлений этикета. Это знак внимания. И женщины очень хорошо на это реагируют.

«Наш человек». – Дарья сделала очередную пометку.

– Мне нравятся шляпки, но они мне не идут. Кроме ушанки и кепи, ничего не ношу, – не без кокетства прошептала в микрофон хрупкая девушка с боа на плечах, подойдя к авансцене.

– Ключевой вопрос – как носить. Самая обычная шляпа заиграет, если вы ее наденете под неожиданным углом. Вы увидите, как изменится ваше лицо – уверяю вас, в лучшую сторону, проявится что-то новое, чего нельзя было разглядеть без шляпки.

– Сэр, у нас говорят «ну ты и шляпа!», когда что-то не удалось, или «дело в шляпе», когда все о’кей. А в английском языке есть что-нибудь подобное?

– «Держи под шляпой» – значит не распространяйся, не афишируй, держи в тайне. Во время войны было выражение «красная шляпа и без трусов». Так говорили про человека, который как бы не считался с общей бедой, появлялся на людях в экстравагантном головном уборе. Такого типа считали слегка аморальным.

– Уважаемые дамы и господа, – заговорил Алекс в микрофон Джонса, – я просто потрясен, нет, мы со Стивеном потрясены вашей активностью и любознательностью. Сколько блестящих вопросов! Молодцы! Поблагодарим и Мастера за его блестящие ответы.

В зале громко зааплодировали.

– Впереди у нас презентация новой коллекции Стивена, – объявил Алекс, – которую, я надеюсь, он сам и прокомментирует. Но прежде чем покинуть эту сцену, вопрос на посошок. Скажи-ка, Стивен, как, по-твоему, красота – это страшная сила?

– Любовь – самая страшная сила в мире. Я думаю, красота появляется от уверенности в себе, и иногда именно шляпка добавляет эту уверенность. В Англии, если женщина в шляпе, перед ней откроют дверь, к ней первой обратится продавец, обслужат вне очереди.

– А у нас про таких дамочек, которые без очереди норовят обслужиться, говорят: «Тоже мне интеллигентка! А еще шляпу надела!»

Выслушав перевод, Стивен Джонс улыбнулся.

* * *

Сидя перед пюпитром, Андрей разучивал новую тему. Саша на кухне терла топинамбур на салат. Для матери. Он хорошо ей помогал от давления. «Боль – как тихая виолончель, – вспомнилась ей строка из Волошина. – А ведь правда что-то такое есть». Доносящиеся из комнаты звуки внезапно стихли, и в проеме двери показался Андрей:

– Мать, когда есть будем? Фу, ненавижу этот намбур.

– Это не для тебя. – Саша отставила миску и открыла холодильник.

– Знаю. Но у меня тоже давление, и мне срочно нужно что-то съесть, иначе я не смогу держать смычок.

– Рыба подойдет?

– Подойдет все, только быстрей!

– Андрей, хочу тебя попросить… Только, пожалуйста, выслушай меня и не перебивай.

– А если нет, не покормишь? – Он подошел к окну и открыл форточку. – Душно у тебя тут. А вон бабулик ползет. – Он помахал рукой. – Не видит ничего.

– Андрюша, я серьезно. – Саша строго посмотрела на сына. – Завтра девять дней со дня смерти деда. И я хотела бы… – она сделала паузу, – нет, я прошу тебя сходить со мной в церковь, помянуть его, поставить свечки.

– А почему тебе с бабуликом не пойти?

– Она пойдет в другую церковь – Николы в Хамовниках, где деда отпевали. А мы сходим в ту, что рядом с Гнесинкой. Прямо с утра, перед занятиями. Ты как на это смотришь?

– Нормально смотрю. – Андрей с недовольной миной сполз с подоконника и ушел в свою комнату.

– Спасибо, сынок. – И Саша, когда вновь услышала звуки музыки, повторила: – Боль – как тихая виолончель…

Настенные часы мелодично пробили пять раз. «Что-то мать задерживается. Или Андрюша разыграл меня, когда сказал, что увидел ее на улице?» Но спрашивать сына она не стала – не хотела отвлекать.

Галина Васильевна, погрузившись в свои мысли, не видела, как из окна ей махал внук Полдня она провела на Арбате. День выдался не из легких, но усталости не было. Редкий случай – клиент шел косяком, только успевай доставать новые холсты. Она улыбнулась, представив, как обрадует Сашу своим уловом. По такому случаю сегодня они могли бы и отдохнуть от ночной «бомбежки». Подойдя к подъезду, она вдруг охнула и остановилась, не увидев их машины на привычном месте. Ее бросило в жар, потом в холод. Метнувшись в подъезд, Галина Васильевна попыталась вызвать лифт, но не смогла попасть на кнопку – слезы застили ей глаза. Она кинулась к лестнице. Второй этаж, третий… Сердце бешено колотилось: «Господи, дай силы добраться!» Саша, почувствовав какую-то тревогу, вышла на лестничную клетку.

– Мама! – бросилась она к Галине Васильевне.

– Слава богу, добралась, – едва слышно прошептала Галина Васильевна.

– Что с тобой? Тебе плохо? – поддерживая под локоть, Саша провела мать на кухню.

– Саша, Саша, у нас машину угнали! – Хрипло дыша, Галина Васильевна рухнула на стул.

– Мама, да успокойся ты, – Саша присела перед ней на корточки, – никто ничего не угнал. И говори, пожалуйста, тише. Не слышишь, Андрюша занимается?

– Слава тебе господи. Но тогда где же она?

– Я ее продала.

– Продала? Не посоветовавшись? Разве так можно? Я чуть не умерла…

– Извини, но нужно было быстро решать. – Саша поднялась и, отойдя к столу, стала резать хлеб.

– Зачем ты это сделала?

– Затем, что нам нужны деньги. Гена же сосватал нам хорошего адвоката. Так вот, я ему сегодня звонила, и он сказал, что мы можем выиграть этот процесс.

– Опять ты про это завещание, будь оно неладно. Дай мне корвалол.

– Я решила, – Саша накапала лекарство в рюмочку, добавила воды и протянула матери, – я буду бороться за свою долю наследства. За нашу долю.

– Есть силы – борись, у меня их уже нет.

– Ты всю жизнь себя не жалела, меня не жалела. Хоть Андрюшку пожалей! Нормальных кроссовок купить не можем.

– Да можем. – Галина Васильевна достала из сумочки кошелек. – Смотри, сколько я сегодня заработала.

– А завтра? Через неделю? Через год? Сколько мы еще так протянем? И потом, я не собираюсь отбирать чужое. Мне нужно мое!

– Давай, валяй! Пили Николину гору, дачи, машины, ложки-плошки, воздушные замки.

– Да нет там никаких воздушных замков, мама. Гена же тебе все объяснил. Ты слышала, к примеру, такое слово «не-дви-жи-мость»? А увидеть эту недвижимость собственными глазами желания нет?

Из дневника Владимира Иваницкого

Сегодня – день рождения отца. Ездил к матери на Николину гору. Сидит моя Ираида Антоновна со своей вечной папироской в зубах, пасьянс раскладывает. Она у меня, конечно, супер. Всегда в полной боевой готовности. Восхищаюсь ею. Тетке под девяносто, а всем своим бесчисленным приживалкам, которые много моложе ее, сто очков форы даст.

Выпили по рюмашке, потом еще и еще. И потянуло мою на воспоминания. Как в 1930 году они с мужем, моим будущим отцом, бежали от большевиков. Сначала в Константинополь, потом в Париж. Как вместе учились в училище прикладного искусства, затем в училище при Луврском музее. Вместе работали – оформляли книги, занимались гравюрой, литографией. Как в Париже родился я, Вольдемар Иваницкий. Думали, не выживу, хиленький какой-то был. Генка до сих пор меня Вольдемаром называет. Пардон, называл. Подставил, гад, ни за что ни про что – столько лет дружбы коту под хвост. А все из-за баб этих и бабок!

Там же, в Париже, родители познакомились с Ариадной Эфрон, дочерью Марины Цветаевой. Много позже, уже вернувшись в СССР, мать встретит ее в туруханской ссылке. И ей, и Ариадне дали пожизненную. Работали уборщицами и благодарили Бога, что есть работа. В середине пятидесятых их реабилитировали. Естественно, за отсутствием состава преступления. До конца ее жизни они переписывались. А вот звонили друг другу редко. Отца расстреляют в 1941 году. Но мать об этом узнает лишь восемь лет спустя. Его тоже реабилитируют по той же статье… за отсутствием состава преступления…

Как всегда рассказала матерный анекдот. Ни разу еще не повторилась. Откуда она их только берет? Ведь целыми днями дома сидит, никуда практически не выезжает. Может, сама сочиняет? Про Ленина еще рассказала, но уже не анекдот. Для нее вождь мирового пролетариата – любимая, в кавычках разумеется, тема. А история такая. Служил в театре актер по имени Михаил Францевич Ленин. Помимо всего прочего известный тем, что в 1918 году дал объявление в газету с просьбой к почтеннейшей публике не путать его с политическим авантюристом, присвоившим его псевдоним. И вот однажды в кабинет Станиславского вбежал человек: мол, так и так, Константин Сергеевич, у нас несчастье – Ленин умер. Станиславский расстроился: ах, как же так, бедный Михаил Францевич. «Нет-нет, – поспешил успокоить его человек, – не Михаил Францевич, а Владимир Ильич». «Слава богу!» – Станиславский трижды плюнул через плечо и постучал по дереву.

Рассказала – и сидит довольная. Тогда не боялась и теперь не боится. Ничего ее не берет, тьфу-тьфу! Выпили еще по рюмке. Я ей тоже подбросил сюжетик. От Валерия Ободзинского, певца. Недавно писал его портрет. Интересная штука: смотришь, мужик мужиком, плотный, сермяжный, плуг в руки – и хоть сейчас на межу, а как запоет… преображение полное. Так вот, рассказал он мне следующее. В год столетия со дня рождения вождя ему позвонили и сообщили, что на радио запретили его «Восточную песню». Когда он в полном недоумении поинтересовался, а почему, собственно, ему намекнули, что там же «…в каждой строчке только точки после буквы “л”». Кого-то из высокого руководства прошибло: а вдруг народ неправильно поймет и подумает, что это о вожде мирового пролетариата.

Мать крепко выругалась, а я поцеловал ей руку. Она и это прокомментировала. Твой тезка, говорит, тот, что Ильич, в письмах к Надюшке и своей Инессе Арманд в конце делал приписку: «Жму руку». А ты руки целуешь. Мол, оттого меня бабы и любят. Я стал было возражать: может, не только за это? Но куда там. Мою понесло! Мои бабы – это тоже одна из ее любимых тем. Без кавычек на этот раз. По всем прошлась. По всем ли?

Жалко, что я к ней редко езжу. Надо бы почаще.

* * *

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых помилуй нас. Аминь. – Лера перекрестилась. – Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

Она верила в Бога, но как-то по-своему, потому и в церковь ходила редко. Сегодня пришла. На девятый день со дня смерти Володи. Ее не отпускало, что она не смогла проститься с ним ни с живым, ни с мертвым. Не успела сказать «прости». А было за что. Да даже если бы и не было, это слово несло в себе какую-то целительную силу, но лишь сказанное от души, от чистого сердца, с искренним осознанием своей вины. Она это знала.

– Господи, прости, – Лера опять перекрестилась, – дай силы, помоги.

Она подошла к конторке. Купила несколько свечей. Она плохо разбиралась в церковных обрядах – куда ставить «за упокой», куда «за здравие». Увидев маленькую согбенную старушку, подошла, спросила. Та обстоятельно все объяснила, показала. В знак благодарности Лера попыталась дать ей денег. «Что ты, доча, кто ж в храме господнем златом звенит?» В ее голосе не было осуждения, но Лера почувствовала себя виноватой: «Господи, прости».

Поставив свечи за упокой Иваницкого, за здравие их сына, родителей, Юры, Лера принялась разглядывать иконы. Остановилась перед Николаем Чудотворцем. Вспоминала, как десять лет назад здесь, в этой же церкви, они с Володей-большим крестили Володьку-маленького. Как он был счастлив! Как счастлива была она! Они закатились на Николину гору, отмечали три дня. Володя рисовал ее, сына. Строил планы. «Зачем я оставила Вовку в машине, не взяла с собой? – подумала Лера. – Ему тоже, наверное, стало бы легче». Она видела, как сын переживает смерть отца. По-своему, по-детски. Извлек откуда-то маленький альбомчик, подаренный отцом по случаю поступления в гимназию, и часами рисовал. «Господи, помоги ему».

Лера пошла к выходу. Какая-то старушка протянула ей листок. Не взглянув на него, она сложила его пополам и уж было собралась положить в сумку, как старуха ласково окликнула:

– Милая, да ты почитай, почитай.

Остановившись, Лера развернула листок Это была «Молитва при бракосочетании, или Молитва христианских супругов».

Зазвонил церковный колокол. «Вот, Володечка, как ты обо мне заботишься. Спасибо, родной, может, тебе оттуда и виднее». Лера направилась к воротам, на душе стало покойно, благостно. Вдруг лицо ее омрачилось. Навстречу, не замечая ее, шла «святая троица»: Анна Федоровна, Вера, Олег. Он остановился подать милостыню. Лера развернулась, обошла церковь, любуясь ее красотой, подошла к машине. На заднем сиденье сидел Володя и рисовал.

– Мам, мы скоро поедем? А то я в гимназию опоздаю.

– Сейчас, милый, поедем. – Лера достала из сумочки ключи от машины. Листок с молитвой положила в бардачок.

– А что ты так долго делала в церкви?

– Прощалась с твоим отцом, – Лера переложила молитву обратно в сумочку, – теперь уже навсегда.

– Так бывает?

– Не знаю. – И с надеждой спросила: – Вовка, а ты его помнишь? Помнишь его лицо? – Голос Леры дрогнул. – Забыл, наверное. Ты же его два года не видел.

– Помню, – продолжая рисовать, ответил сын. – Я видел его месяц назад.

– Как месяц?! Ты что такое говоришь?! – Лера повернулась к нему, не зная, верить – не верить. – Я же запретила отцу встречаться с тобой. Вовка, ты меня не обманываешь?

– А мы потихоньку. Папка подкупил мою бонну. Она меня к нему отпускала. Я тебе не стал говорить, ты же все равно ее потом выгнала. – Мальчик строил фразы не по-детски складно. – Папка приезжал за мной на своей машине, пока ты была в своем офисе. Такая классная машина! – Володя оживился. – А шофер давал мне порулить… чуть-чуть.

Душа Леры ликовала. В этом Иваницкий был весь. Если любил – так любил. Ненавидел – так уж мало не покажется: ни в поступках, ни в выражениях не стеснялся.

– И ты все это время от меня скрывал?..

– Это мы с папкой так решили, чтобы тебя не расстраивать.

– И что вы делали?

– Катались на машине, гуляли, он привозил мне подарки.

– Какие подарки? Я у тебя ничего такого не видела.

– А я их в гимназии ребятам раздавал, чтобы ты не заметила.

– И отец знал об этом?

– Знал. Он сказал, что ему нравится ход моих мыслей.

– Да, это его выражение.

– А в последние два раза мы не гуляли, только катались. Папка лежал в машине, – Вовка откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, – вот так. Сказал, что не может ходить…

Лера сглотнула ком в горле.

– Бедный, бедный Володя».

– Он был такой худой… и старый.

– А он сказал тебе что-нибудь на прощание?

– Он поцеловал меня… в щеку. – Мальчик поморщился. – Щекотно так было. Сказал, что я его сын, что он любит меня. А еще он сказал: «Прости меня».

Лера крепко обняла сына. В ее глазах стояли слезы.

* * *

Саша шла к галерее «Вера». Во дворе особняка стояло несколько фургонов – рабочие вытаскивали упакованные картины, заносили в здание. Вера с мобильником в руках руководила процессом. Саша сразу ее узнала – видела на фотографиях в газетах, в телевизионных сюжетах. Их было много за эти две недели, прошедшие после смерти Иваницкого. Интерес к личности художника, его творчеству еще не пошел на убыль. Один за другим в ворота въехали два телевизионных рафика. Вера пошла им навстречу, приветливо улыбаясь.

Маневрируя между машинами и людьми, Саша направилась к входной двери. Оставила в гардеробе свою старенькую, видавшую виды куртку. В ней не так было холодно, когда она ездила на машине, но ходить по Москве в крещенские морозы…

Крупная пожилая дама с аляповатой брошью на груди с интересом посмотрела на посетительницу.

– Вы на постоянную экспозицию или на выставку работ Иваницкого?

– На Иваницкого.

– С вас сорок рублей. И, пожалуйста, пройдите туда. – Дама указала рукой на лестницу, ведущую на второй этаж.

Саша внимательно изучила план-схему. Казалось, она оттягивает момент, когда впервые воочию увидит работы отца. В основном она знала их по фотографиям в журналах, газетах, по телесюжетам. Лишь однажды она была на его выставке, но было это очень и очень давно. Согласно плану-схеме, в галерее было пять залов. Каждый представлял какой-то один период жизни и творчества художника.

Посетителей было мало. Саша пересекла первый зал, второй. Они еще не были окончательно оформлены. Распакованные и еще не распакованные картины стояли вдоль стен. Мимо нее с командой телевизионщиков прошла Вера: «Предлагаю начать с пятого зала, там последние работы отца. И всё уже на своих местах».

Третий зал представлял собой настоящий цветник Десятки, сотни цветов всевозможных оттенков и форм приветливо «смотрели» на Сашу. Она невольно втянула носом воздух в надежде ощутить их аромат. В следующем зале были портреты. Саша огляделась по сторонам. Кроме нее, в зале ни души, она была один на один с людьми, которых отец знал, любил, уважал, которыми, может, восхищался. Многих она не знала, но некоторые были знакомы: Ираида Антоновна, великолепная Пра, Анни Жирардо, Валерий Ободзинский, Екатерина Васильева, Елена Образцова, Михаил Жванецкий, Аркадий Арканов, Марина Цветаева, Ариадна Эфрон, Александр Тимофеевский, Маргарет Тэтчер…

Саша не видела, как в зал вошла Вера. Лишь услышав какой-то шум, поняла, что она уже не одна. Резко обернулась. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Саша быстро отвернулась.

– Вам нравятся работы моего отца? – Вера медленно двинулась в ее сторону.

– Да, – не повернув головы, ответила Саша, – мне нравятся работы моего отца.

– Спасибо, – дежурно поблагодарила Вера, повернулась, чтобы уйти, сделала несколько шагов, потом резко обернулась и испытующе посмотрела на молодую женщину. – Простите, вы не оговорились? Вашего отца?

– Нет, я не оговорилась. – Саша смотрела ей в глаза. – Меня зовут Александра Владимировна Иваницкая.

– Ах вот оно что. – Вера с интересом стала разглядывать свою визави. – Да, я знаю о вас. Когда-то в юности я даже просила отца познакомить нас.

– И он отказался?

– Да, он отказался, – по ее интонации трудно было определить, сожалеет Вера об этом или нет. – Значит, вы Александра Иваницкая.

– Мне что, паспорт показать?

– Зачем же, мы не на таможне.

Саша обвела взглядом зал.

– Да, вы неплохо зарабатываете на имени моего отца.

– Желтой прессы начитались?

– В руки не беру. Своими глазами вижу.

– А вас что, не устраивает цена билета? Поверьте, она почти символическая. А вы знаете, сколько я трачу на аренду помещения? Сколько стоит содержать штат? И сколько стоит моя крыша, извините за прозу жизни? Я ни копейки не зарабатываю на галерее. Наоборот, я трачу на нее свои деньги. Я по уши в долгах. И все это ради отца. И вообще, почему я должна здесь перед вами отчитываться?

Монолог Веры Саша выслушала спокойно, не выдав своего волнения.

– Кстати, относительно ваших денег. Насколько я знаю, через три недели будет оглашено отцовское завещание. Так вот, мне также известно, что нас с матерью в нем нет.

– Да-да, как интересно. Откуда вы знаете, если завещание еще не вскрыто?

– Да не важно откуда, – их разговор становился Саше все более неприятен, – знаю, и все.

– Я еще не знаю, а вы уже знаете. Интересная картинка вырисовывается!

– Ну, картинки – это по вашей части. А со своей стороны хочу предупредить: я буду бороться за свою долю наследства.

– Ради бога! Боритесь на здоровье! – Вера развела руки, приглашая Сашу к виртуальному барьеру. – Любимое русское занятие – бороться все равно за что.

– Что значит – все равно за что?! Я очень хорошо знаю за что, ради кого и ради чего буду бороться.

* * *

– Дашка, располагайся, я только коллегу провожу и мигом обратно. – Катя накинула пальто и выскочила за дверь.

Катина мастерская находилась в подвале жилого дома, тем не менее здесь было тепло и сухо. Катя получила это помещение не так давно благодаря благотворительному фонду Иваницкого, но быстро его обжила, превратив не Только в настоящую мастерскую, но и в маленькое, уютное гнездо. Иногда она тут жила по нескольку недель кряду, когда одолевала депрессия или было много работы. Иногда пускала друзей, знакомых. Дарья сама как-то тут жила целый месяц, когда в пух и прах поссорилась с предками.

Дарья забралась с ногами в свое любимое кресло возле электрического камина, вставила в розетку штепсель электрического самовара: «Вот сейчас как оборвет где-нибудь, – подумала она, – ни погреться, ни чайку попить. Беспомощная цивилизация». С тоской посмотрела на мешки с цементом. «Как же она их все-таки таскает? – За много лет, что Дарья дружила с Катей, она неоднократно слышала, но ни разу не видела, как та таскает мешки. – И слава богу, что не видела. Наверное, без слез не взглянешь. Хотя, с другой стороны, хорошая, должно быть, закалка – в тренажерный зал ходить не надо. Опять же экономия. А молодому бедному скульптору это и нужно». Она встала и огляделась. Что тут у Катьки новенького? На полке стоял полный комплект зверей восточного календаря. Каждый год Катя лепила в больших количествах звериный символ наступающего года и дарила друзьям. Дарья потянулась за драконом.

– Руки прочь от животных! – На пороге появилась Катя. – Это для потенциальных заказчиков, – она подошла к большой коробке, зашуршала бумагой, – твой у меня тут отдыхает. – Катя протянула подруге зеленую фигурку. – Поздравляю тебя с Новым годом!

– Спасибо. – Дарья сразу его полюбила. – Хороший зверюга, симпатичный.