Текст книги "Судьба-Полынь Книга I"
Автор книги: Марина Давыдова
Соавторы: Всеволод Болдырев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)
Глава 31 Ильгар
Сырая медь, простая, крестообразная рукоять, перемотанная сыромятной кожей. Клинок хранил на себе следы ударов молота, был прямым, плохо заточенным и не сбалансированным. Полностью соответствовал человеку, который нес его.
Ильгар держал оружие на ладонях. Смотрел не под ноги – на меч.
Сам установил его в пазы между двумя железными кубами, загнал до половины. Кивнул военному преатору и отошел в сторону. Два жнеца, облаченных в синие парадные одежды, провели десятника к каменной скамье. Оттуда открывался отличный вид на ложе Дарующих, два кресла преаторов и совет жрецов.
«Хоть некоторое время не придется дышать тюремной затхлостью…»
От одного воспоминания о камере его прошибал пот. Это было худшей пыткой, которую ему доводилось перенести. Даже муки в топях не сравнятся с тем, чтобы глядеть на Сайнарию из-за решетки. Когда на улицах кипит жизнь, когда солнце сверкает в зените, когда ветер мчится через город, неся вслед за собой запахи полевого разнотравья. Когда Рика так близко, что нет сил терпеть. Нет сил не думать о ней. Когда воспоминания приходится гнать прочь, а от чувств отмахиваться, как от назойливой мошкары.
Мелодичный звон возвестил о том, что трибуналу самое время начаться.
Десятник держался гордо, почти надменно, головы не опускал. Расправил плечи, сжал кулаки.
– Ну что ж, – первым взял слово военный преатор Аларий. – Не вижу смысла в долгом заседании. Мы имеем достаточное количество фактов, чтобы вынести вердикт. Тем более что подсудимый сам признался во всех преступлениях.
– Нет, не признался, – парировал один из Дарующих, чем вызвал у Ильгара улыбку. – Согласился с тем, что сговор и пленение имели место быть. Не стал отпираться и юлить, что, несомненно, делает честь молодому жнецу.
– Я не знаток военных дел и уставов, уважаемый Геннер, – преатор народный, Карвус Камале, кивнул. Его алая мантия была расшита белыми нитями, а на голове красовался пышный накрахмаленный парик – последний писк моды среди сайнарийской знати. – Но тоже предпочитаю все тщательно обдумать и взвесить. Дело не такое простое, как утверждает уважаемый Аларий. Перед нами перспективный и доказавший свою полезность Армии жнец. Он молод, силен телом и духом – поглядите, как спокоен! Не стоит рубить с плеча. Нет, не простое дело всем нам предстоит.
«О да, совсем непростое, – подумал Ильгар, глядя на велеречивого, разряженного в пух и прах Карвуса. – Особенно, когда есть возможность чинно просутяжничать друг с другом, щелкнуть по носу конкурента, а то и вовсе – выставить дураком…»
Ему не нравилось, что приходится быть бездушным инструментом политических игр, марионеткой, но в этом крылся и шанс на спасение. Сам себя десятник защитить не мог – подсудимый не имел права голоса на суде: все, что должен был, он изложил в рапорте перед заключением. Так что пришлось доверить весла рукам сильных мира сего и просто ждать, куда вынесет река судьбы, и как решится участь медного меча. Противоречие между городскими старшинами могло как спасти, так и похоронить подсудимого.
– Вы и вправду ничего не понимаете в армейских законах, – Аларий усмехнулся. – Но, думаю, в кодексах Сеятеля разбираетесь не хуже других. Он дал понять еще давным-давно своим последователям: никакого перемирия с врагами! Тварь на реке – враг. Твари в болтах – враги! Их надлежит предать огню! Вступить в сговор с монстрами, значит, стать предателем!
Десятник скривился. «Опять…»
– Я вижу здесь не сговор, с целью получить личную выгоду, – перебил его Геннер. – Вижу, что заставила его пойти на это необходимость. Либо так, либо многие из отряда погибли бы. Это существо – насколько можно понять из рапортов десятника и достопочтимого Альстеда, – было поразительно сильным и опасным. В таких условиях, как мне кажется, жнец проявил скорее мудрость, нежели трусость. Знал, что последует за подобным соглашением, и все-таки решил пренебречь репутацией во имя жизни подчиненных и дела. Это редкость.
«Слишком возвышено. Все гораздо проще. Я тоже боюсь смерти, как и большинство людей», – Ильгар глубоко вздохнул.
– Воин должен сражаться, а не говорить. Он не должен бояться крови и смерти. – Аларий поднял обрубок руки над столом. – Когда берем оружие, мы знаем, что нас ждет. Воину всегда делало честь умение сражаться и лишать жизни врагов, а не то, как он работает языком.
– Уважаемый Аларий, вы неправы, – вновь подал голос Карвус. – Даже Сеятель не гнушался мирных договоров и помощи некоторых богов. Когда иного не дано, когда нет возможности выбора…
– Воин идет и умирает, – перебил его военный преатор. – Не молит о пощаде, иначе он – трус. Я так полагаю, что примерно то же самое произошло в болотах. В рапорте написано, что десятник подвергся пыткам. Но на теле его нет ран. Только… Игла под кожей. Никто так и не сумел разобрать, что это такое…
После того, что пришлось пережить двумя днями ранее в пыточной, Ильгар чувствовал себя сносно. Лишь морщился, когда болела рана на плече.
Его вытащили из камеры ночью. Подгоняя рогатинами, повели вниз, во тьму коридоров и лестниц, где держали самых отъявленных преступников, богов и их ярых прислужников, по каким-либо причинам не казненных сразу. Пыточная располагалась в самой глубине. Ильгар всегда думал, что такие места выглядят чудовищно. Крючья, машины смерти, раскаленные щипцы и прочие замечательные изобретения смертных. Но ошибся. Комнатка была самой обыкновенной: эдакий каменный мешок без окон, очага и соломы на глиняном полу. Тесно, низкий потолок. Два перекрещенных столба вкопаны у восточной стены.
Стражи защелкнули на запястьях Ильгара кандалы. Затем закрепили голени. На правой скобе перетянули винты, и железо больно впилось в ногу. Воины направились к выходу, и на некоторое время десятник остался один. Было холодно, тихо и темно. Пахло кровью.
Вскоре появилась настоящая делегация из жрецов. Впереди шествовал незнакомый Ильгару Дарующий. Без доспехов, но поверх кожаного жилета наброшен белоснежный плащ. Лицо у мужчины морщинистое, взгляд колючий. Седые волосы зачесаны направо, довольно глупо маскируя плешь.
– Время начинать, – он сильно грассировал и растягивал слова. Не иначе, пришел на службу Сеятелю с островов Кораллового моря. – Нужно больше света.
Пара жрецов зажгла факелы, закрепленные на стенах. Воздух наполнили треск и запах жженой смолы. Почти тут же появился полевой хирург – их легко узнать по красным перчаткам и особого покроя камзолу.
– Дайте ему маковой настойки, – велел сразу жрецам. – Полуторную дозу.
– Как при ампутации, Шотвер? – поинтересовался молодой слуга Сеятеля, доставая из заплечного мешка бутыль в ивовой оплетке.
– Да. Остальные – выйдите.
В комнате остались только Шотвер, Дарующий и Ильгар.
– Приступим, уважаемый Жосье, – хирург разложил на полу инструменты. Красные перчатки едва заметно мерцали – сила очищала металл от скверны, как будет потом очищать и рану.
– Помните, с чем имеете дело, – сказал Дарующий, привалившись спиной к стене. – И – с кем.
Шотвер кивнул и принялся за дело.
Ильгар начало помнил смутно.
Пара надрезов на коже. Ловкие щипчики полевого хирурга, проникающие под кожу. Вкус макового отвара на языке, в голове – цветной хаос… Все до той поры, пока Шотвер попробовал вынуть артефакт.
Боль была таковой, что десятник почувствовал ее даже сквозь дурман. Игла не поддавалась. Словно прикипела к костям и мясу. Жилы почернели, вздулись. Из раны потянулась густая кровь. Ильгар взревел, рванулся в цепях, едва не вырвав скобы из дерева. Испуганный хирург упал на задницу. Выскользнувшая из щипчиков Игла погрузилась еще глубже в плоть, заставив десятника зарычать от боли.
– Мы убьем его, если продолжим, – Шотвер утер со лба пот. Он быстро обратился на алой перчатке паром.
– Ничего страшного. Умрет – дело замнем, – отмахнулся Жосье. – Артефакт важнее всего. Вынимайте. Можете даже отрезать руку, если понадобится.
– Мы не знаем, как Игла себя поведет, оказавшись вне тела.
– Делай, что велено! Совет поручил тебе извлечь Иглу – исполняй.
Вздохнув, хирург вновь вооружился щипцами и остро заточенным ножом. Внимательно посмотрел на краешек артефакта, потом перевел взгляд на глаза Ильгара. Зрачки пленника затянула чернота. Она казалась бездонной, как смерть.
Шотвер содрогнулся, покосился на Дарующего и сделал аккуратный надрез. И еще один. Крови выступило совсем немного. Пару капель. Рана вокруг иглы покрылась инеем.
Доктор осторожно потянул за кончик иглу. Свет факелов скукожился. Потемнело. Пахнуло холодом. Хирург отпустил артефакт, и языки пламени вновь раззадорились, разогнали по углам мрак.
Одурманенный Ильгар увидел, как в углу комнаты появилась знакомая женская тень.
– Это что еще такое? – удивился Дарующий. – Я чую эманации незнакомой силы.
– Пожалуйста, давайте прекратим, – взмолился хирург. – Ничего хорошего не выйдет из этого, я уверен.
– Закрой рот! – Жрец отпихнул Шотвера. Попробовал ухватить артефакт пальцами, но оцарапавшись, отдернул руку, выругался сквозь зубы. Сплюнув, взял щипцы и рванул артефакт. – Нам было поручено достать Иглу, и я ее достану.
Ильгара словно окунули в котел с кипятком. Десятник дико взвыл, выгнувшись на цепях, затрещали сдерживающие петли. Столбы сдвинулись в креплениях, по потолку пробежала трещина.
– Матерь демонов! Он сейчас вырвется. Откуда в нем столько силы?! – придушенно взвизгнул Шотер, вжавшись спиной в дверь. – Я позову на помощь.
– Нет. Справимся сами. – Дарующий, продолжая тянуть иглу. Вены вздулись на лбу, лицо перекосилось от напряжения.
Тело Ильгара словно изрезали кинжалами и натерли солью, но жестокое сознание не думало уходить. Крик, переросший в хрип, застрял в горле. Кандалы глубоко вгрызались в плоть, кости трещали, сердце грохотало в груди. А перед глазами простирались ледяные торосы и ветер шептал сотнями голосов: «Ты мой. Ты мой».
С тихим шелестом погас огонь. Артефакт снова скользнул под кожу.
Некоторое время во мраке раздавались испуганные крики и проклятия. Кто-то барабанил иступлено в дверь. То ли Шотер рвался наружу, то ли стучали с той стороны, требуя открыть. Заскрипел засов, послышалось множество торопливых шагов, кто-то зажег лучину, и комнатку залил свет. Пыточную наводнили охранники и жрецы.
Возле столбов лежал Дарующий. Его лицо было белым, глаза вытекли, а распухший и посиневший язык торчал из раскрытого рта. Кожа на оцарапанной артефактом руке приобрела странный лиловый оттенок, слезала лоскутами. Шотвер боязливо вжимался в стену, держась за горло и рыдал, как перепуганный ребенок.
– Кто-то схватил меня! Оно чуть не убило меня… – на шее хирурга четко выделялись следы от шести пальцев. Унесли его бледным, еле живым.
Ильгара освободили от цепей и оттащили в камеру, где он провалился в тяжелый, полный кошмаров и боли сон. Рана к следующему утру затянулась, лишь верхушка Иглы выглядывала из-под кожи. Иногда из нее начинала сочиться кровь, порой – темный и дурно пахнущий гной…
– Поэтому я считаю, – Аларий раскраснелся, рванул ворот мундира, – что этого человека нужно отстранить от командования десятком. Потом отдать на милость жрецам! Артефакт опасен и, вполне возможно, является частью какого-то хитрого плана…
– Этого мы ни проверить, ни опровергнуть не можем, – сказал Геннер. – Поэтому здесь как раз следует оперировать фактами. Было пленение, был побег. Об остальном нам неизвестно, но это не значит, что стоит отмахиваться от вполне обоснованных опасений военного преатора. Каждый сделает вывод сам, благо, голосование будет общим и каждый голос равнозначен.
– Тогда не вижу смысла продолжать болтовню, – пожал плечами Аларий. – Урну и камни! Быстро!
Жнец внес каменный сосуд с широким горлышком, украшенный глазурью. Следом появился еще один солдат с двумя корзинами в руках. В каждой лежали камни: в черной и белой краске.
– Приступим, уважаемые, – Карвус, брезгливо оттопырив мизинец, взял белый камень. – Помните, вначале решаем вопросом о том, разжаловать ли десятника Ильгара и отстранять ли от службы.
Стук падающих в урну камней казался Ильгару громовыми раскатами. Он внимательно смотрел, кто какой камень берет. Старался встретиться взглядом с каждым, кто принимал участие в его судьбе. Черных камней было больше, и это не удивляло.
– Закон есть закон… – прошептал десятник.
Палач вошел в зал. Облаченный в черное и синее. Громадный, могучий и безжалостный, как и любая кара. Длинные кожаные перчатки были усеяны медными шишечками.
– Разжалован, – провозгласил Аларий.
Палач одним легким движением преломил клинок. Подошел и вручил обломок подсудимому.
– Твоя служба закончилась, солдат.
И снова решетка, снова четыре стены. Снова взаперти.
Крохотное окошечко под потолком и медные лунные лучи, скользящие по пыльным булыжникам и глиняному полу. Смрад из выгребной ямы в углу. Засаленный лежак, засаленное рубище, засаленный воздух. Минимум света. Плен для тела – свобода для мыслей… черных.
Единственной вещью, которая осталась при Ильгаре, был плетеный браслет.
Ладони пекло – они до сих пор помнили, как в них вложили рукоять сломанного меча.
Карцер отличался от каменного мешка, в котором дожидался перового суда Ильгар, лишь тем, что здесь имелся набитый прелой соломой тюфяк, а не дырявое одеяло, смердящее мочой и потом. Да воду раз в сутки приносили не в старом бурдюке, из которого разило тиной, а в глиняном кувшине. Живительная влага отдавала железом, но была чистой и вкусной. Сухари, приправленная топленым жиром похлебка из чечевицы – еда всегда была холодной и дряной на вкус, но помогала поддерживать силы.
«Всяко лучше сырой крысятины», – усмехался про себя Ильгар.
Браслет казался насмешкой. Памятью о том, чего лишился жнец. Но… река судьбы прихотлива. Ни одни воды – даже коварного Ирхана – не способны удивлять так, как она, не способны путать, а главное – давать надежду.
Разжалованный десятник не спал. Он сидел на тюфяке, размачивал в воде сухарь и глядел в окно. Слушал, как на улице где-то вдали играет музыка. Казалось, там выступает целый оркестр. Впрочем, ничего удивительного. Даже в настороженной Сайнарии случались залихватские гуляния.
Но вот один звук отделился от сонма. Поплыл, затмевая и заглушая все другие инструменты. Стал самым ярким, самым чистым, самым честным. Он приблизился, заполз через решетку и заполнил карцер.
Ильгар встал. Подошел к окну и, повиснув на прутьях, подтянулся.
С этой стороны было темно. Ни огонечка вокруг – только стены внутреннего двора, в котором, как помнил бывший десятник, находились столбы для порки провинившихся.
Музыка была там.
Она без света сияла в ночи.
«Скрипка…»
Редкий нынче инструмент. Менестрели и просто бродячие музыканты, переигрывающие чужие и известные песни, пользовались флейтами, барабанами, дудочками и лютнями. Эта же мелодия, казалось, рождалась из самой природы. Из воздуха. Из земли. Из огня и воды. Казалась частью самой Ваярии, как ветер или снег.
Заключенный почувствовал, как трепещет сердце. Во рту сделалось сухо, глаза защипало…
– Прекрати, – попросил неведомо кого Ильгар. Непонятно почему, почувствовал злость, быстро переродившуюся в ярость: – Прекрати сейчас же!
Его крик утонул в густой ночи, а музыка и вправду смолкла. Сразу стало темнее и на душе заскребли кошки…
– Не сдавайся, – в камеру долетел шепоток. Красивый женский голос с хрипотцой. – Жди и верь. Будет больно. Меняйся. Хоть станет еще больнее. И, да – она уже рядом.
В коридоре послышались шаги. На стенах заплясали тени.
«Стражники», – холодно подумал Ильгар, приготовившись получить заслуженную взбучку.
Но перед решеткой замерла она.
Ильгар узнал. Не мог не узнать. Даже под бесформенным мужским плащом. Сделал три шага к чугунной решетке, отделяющей его от любимой.
– Я потерял перчатку. Извини. – Слова царапали глотку.
– Но ты не потерял себя. – Теплая ладонь коснулась его груди. Огонь в небольшом медном фонаре казался золотым, а знакомо-забытый запах любимой служил доказательством, что это не сон. – Я слышу, как бьется твое сердце. Сейчас мне большего не нужно.
Она резко развернулась, собираясь уйти, но десятник сорвал с запястья браслет и, ухватив девушку за рукав, развернул к себе.
– Надень. Или Просто сохрани. Он сбережет твою красоту… так говорили эйтары.
– Я подожду, – в глазах Рики блеснул огонек. – Надену, когда придет время. Ждать недолго.
Девушка улыбнулась.
Вскоре в коридоре вновь стало темно и тихо. Молодой человек, совершенно разбитый и вымотавшийся, дремал, повиснув на прутьях. А за окном переливалась изумрудными трелями скрипка.
На втором суде Аларий не появился. Видно, удовлетворился тем, что молодой жнец остался без десятка и выброшенным из армии. Зато народу теперь собралось побольше. Городские чины, трое писарей, преатор Карвус, горожане, заслужившие честь и доверие решать судьбы подсудимых, и рядок пышно разряженных и веселых нобилей. Когда Ильгара ввели в зал, они смолкли, внимательно разглядывая его. Разжалованный десятник продолжал держать голову высоко, не прятался от взглядов, а в руке сжимал обломок меча. Почему-то парню казалось, что он не должен стесняться своей судьбы. Если даже Рика от него не отвернулся, чего самому терзаться? Он знал, что поступил правильно во время первой встречи с Элланде и никого не предал в плену.
Знать приготовилась к интересному зрелищу, горожане выглядели посуровее и собраннее. Карвус, со скуки, перекладывал перед собой листы, а писари уже вовсю скрипели по пергаменту перьями.
– Итак, – народный преатор положил ладони на стол. – Мы собрались, чтобы решить…
Дверь заскрипела. В зал вошел размашистой походкой Ракавир. В доспехах, белом плаще. Его темные волосы были зачесаны назад, лицо казалось жестким и властным. Этот человек выглядел могущественным. Это чувствовалось в каждом его движении.
– Воспользуюсь правом участвовать в суде, – громко проговорил он. – Случай вопиющей глупости, господа. Фарс.
Он без обиняков уселся рядом с преатором. Тот скорчил капризно-обиженную гримасу, будто кто-то покусился на его положение, но промолчал. Со ставленником Совета особо не поспоришь.
– Тогда продолжим, – пригубив воды из серебряного кубка, Карвус снова переложил перед собой стопку листов. – Этот разжалованный жнец…
– Совершенно не по делу разжалованный, – вставил Ракавир.
– Мы не станем обсуждать здесь дела военных, – вяло запротестовал народный преатор. – Наш суд – не трибунал. Мы решаем…
– А я стану обсуждать. Ибо – глупость несусветная. Это двенадцатый случай за прошедшие пять седмиц, когда военный трибунал незаслуженно лишает звания и казнит, отправляет в тюрьмы и ссылает в каменоломни молодых солдат. Опростоволосились на празднике – теперь лютуют. Ни один офицер не был наказан! Смею напомнить, что солдат показал себя храбрецом при нападении великанов на Сайнарию и спас несколько высокопоставленных особ. Сам получил ранения, но продолжал защищать людей. За что получил благодарность и награду… Посему – вот вам мое единственное, окончательное слово. Предлагаю солдата оправдать. Он и так лишился меча и уже никогда не вернется в армию. Тот, кто хоть раз брал в руки меч – поймет, что это значит для едва оперившегося воина. Я говорю: невиновен. Думаю, Совет поддержал бы меня.
Ильгар смотрел в спину удаляющегося Ракавира со смешанными чувствами. Он ожидал, что Дарующий, так высоко стоявший в иерархии нового мира, выбросит его из головы и заставит Рику сделать то же самое. Но это… даже поверить сложно.
Суд закончился быстро. Закончился так, как не должен был. И Ильгар радовался этому.
Его освободили прямо в зале. Он отказался от положенного жалования в армии, не захотел и обращаться к местному вербовщику для работы в полях или гончарных и прочих лавках. Просто забрал свою одежду и, к немалому удивлению интенданта, обломок меча. Сунул его за пояс, приложил три пальца ко лбу и вышел на улицу.
Сайнария была подернута соленой пеленой, но чудовищно прекрасной. Как та мелодия в ночи.
Глава 32 Ная
– Что везу? Рыбу соленую, копченую, капусту квашеную, – бубнил Хостен, следуя за офицером патруля и словно ненароком оттесняя того от телеги. – На всю родню везу. Деревенька у нас маленькая, высоко в горах, такого добра не водится. Больше мясо в ходу. Овец разводим. Этим и живем. Потому, кто на ярмарку едет, на всех набирает. Не, в сам Лот не заезжал, что в нем делать? В городе шатров всегда останавливаюсь. Человечек знакомый там имеется, он товар загодя готовит, а я приезжаю, рассчитываюсь. Про шумиху в Лоте? Да, слышал, болтал народ всякое, то ли смута какая, то ли боги напали. Сам ничего не видел. И хорошо, что внутрь, за врата не сунулся, уберегла судьба очутиться в кипящем котле. А вы, значит, зачинщиков ловите? Благое дело. Ишь, удумали чего, негодники, народ будоражить, торговле вредить.
…Патруль появился внезапно. Его уже и не ждали на горной дороге – далековато от Лота. Хорошо, Хостен попридержал колдунов выбраться из бочек, велев потерпеть еще немного. Как чувствовал.
Четверо всадников преградили телеге путь, вынырнув из-за скалы. Пятый дожидался в сторонке. Суровые ребята, все при оружии, напряжены точно тетива на луке. Глаза так и рыскают, осматривают с подозрением телегу и самого возничего. Да не поймешь, чего больше – усердия или страха. Знатную, видимо, задали Дарующие жнецам трепку за упущенных колдунов, головы чьи-то точно полетели, оттого теперь вояки землю носом и рыли.
Окружили телегу по всем правилам, оружие наставили, учинили допрос. Хостен слез с козел, стянув шляпу, кланялся с почтением, с готовностью сбросил мешковину, показал груз. Чопорный офицер в новенькой, словно с парада, форме, кривясь, слушал вполуха. Старая телега, с замызганными неизвестно чем бочками, интереса у него не вызвала. Но приказ есть приказ. Надо досматривать.
– Вы, господин офицер, чего в телеге найти собираетесь? Тут, окромя бочек, ничего нет. А хотите, рыбкой угощу? Оголодали, поди, целый день на дороге торчать на пустой живот, – Хостен опередил жнеца, скинул крышку с ближайшей бочки, запустил огромную пятерню внутрь. Вытащив щедрую горсть, истекающей жирным рассолом рыбы, сунул офицеру в лицо, капая на форму и начищенные до блеска сапоги. – Кушайте, не стесняйтесь. Вкуснотища, хоть с костями ешь. Для служивых не жалко. Я ж понимаю, как нелегко вам приходится.
Офицер отшатнулся от пихаемого угощения, выругался сквозь зубы, узрев пятна на стеганке:
– Что б тебя… зараза!
Возница виновато закачал головой.
– Ай-яй-яй. Извиняюсь, господин офицер, попачкал вас малость. Ща все исправлю, и следа не останется, – плюхнув рыбу в бочку, что во все стороны полетели брызги, привратник схватил грязную тряпку с телеги, потянулся обтереть стеганку.
Жнеца чуть удар не хватил.
– Уйди от меня, старик! – прорычал он, отталкивая подальше не в меру заботливого путника. – Новую форму сгубил, лиходей.
– Не горюйте вы так, делов-то. Хотите, женке отвезу, она постирает? Мы недалече живем, в двух днях пути. А поедем ко мне в гости, я вас бараниной угощу, молочком напою. А, может, и чего покрепче сыщем, – подмигнул Хостен.
– Дурак! – выругался вновь офицер. – Проваливай.
– А капустки опробовать не желаете? Славная, с клюквой, – привратник поспешно сдвинул крышку с другой бочки. – В знак примирения, чтоб обиды никакой у вас не осталось. Не побрезгуйте!
Текущий между грязных пальцев сок вызвал у жнеца омерзение.
– Вот привязался… Убирайся уже, старик, не мешайся под ногами!
– Не хотите, как хотите, – Хостен шмякнул капусту обратно в бочку, обтер об штаны ладонь. – Напрасно не откушали, я ведь от чистого сердца предлагал. – Направился к козлам, похлопал по морде Холодка. – Поехали домой, дружок.
– А знатный у тебя конь, – подошел к вознице один из вояк, со знанием дела оглядел жеребца. – Сильный. Такую тяжесть один тащит, и даже не притомился.
– Порода особая. Эрверская. Сильнючий, как бык, а упрямый, как осел. Если упрется, с места не сдвинешь. Я однажды полдня простоял на обочине под дождем, пока морковкой не задобрил дальше идти, – сокрушенно вздохнул Хостен.
– А где брал жеребца? – не отставал патрульный, продолжая дотошно осматривать Холодка.
– В Наве, на торгу.
– Давно?
– Два года назад, – буркнул Хостен, которому все меньше нравились вопросы мужчины. Он сдвинулся к козлам, положил, словно невзначай, руку на коврик на сиденье.
Служивый пробежался пальцами по шелковистой гриве Холодка.
– Хорош! Красавец! Мой род из поколения в поколение занимается коневодством. А о эрверской породе слыхом не слыхивали… Да и не было в Нарве два года назад торгов – мор у них случился, никого в город не пускали. – Вояка глянул с лукавым прищуром на возницу. – Сдается мне, старик, врешь ты.
– Да к чему мне врать, мил человек? – улыбнулся привратник, краем глаза подмечая, как патрульные, заинтересовавшись разговором, подъехали ближе. – Напутал, может, чуток. Брат покупал, он точнее знает. Приеду, спрошу.
Служивый не унимался.
– И глаза у твоего жеребца, будто темной пеленой затянуты, а внутри огонь мечется. А ведь конь у тебя не простой, старик.
Вояки, положив руки на оружие, подобрались, опасливо придвинулись еще на несколько шагов. Вытянули шеи, стараясь разглядеть огонь в глазах жеребца. Любопытство оказалось сильнее страха. Даже тот, что в сторонке держался, не утерпел, покинул пост.
Хостен громко расхохотался.
– Ох, веселый же ты человек, служивый! Ну и сказанул. Откуда такому чуду взяться у обычного горского пастуха?
– У пастуха неоткуда, а у колдуна – запросто, – заявил патрульный. Шаткое подозрение сменилось убежденностью в голосе. Лицо стало настороженно враждебным.
– Это я-то колдун? – хмыкнул привратник. Рука незаметно нырнула под коврик на сиденье, сжала рукоять тесака. – Забавник, ты, однако. Люблю шутников. Но молодец! Славный воин! Все подмечает. Это правильно. Бдительность терять никогда нельзя. Распознал ведь, поганец, колдун я. – Длинное лезвие стремительно вошло в живот солдата. Громовой крик разнесся над тропой: – Вохор!
Тут же взлетели в воздух крышки с бочек, и из них повыпрыгивали колдуны. Даже Сая, которой велели не высовываться.
– К бою! – завопил офицер, выхватывая меч. Но кинжал Наи вошел ему ровно между глаз, отбив навсегда охоту сражаться.
Кнут Мышки хлестанул одного из патрульных по глазам. Тот закричал, ослепнув от боли, схватился руками за лицо. Тэзир сдернул его с седла, прикончил чеканом. Арки, прыгнув на следующего всадника, перехватил ему горло серпом. Один из вояк попытался ускакать, но нож Кайтур нагнал его.
Все закончилось быстро. Внезапность и перевес сил решили исход схватки. Патрульные толком и не успели оказать сопротивление, лишившись командира.
Хостен сидел на камне и хмуро взирал на мертвецов.
– Сучьи дети. Дался им наш Холодок. – Обтерев тесак пучком травы, грузно поднялся. – Наследили мы тут, ребятки, сильно, прибраться надобно. Соберите коней, посадите на них мертвецов.
Когда дело было сделано, привратник подошел к каждому жеребцу, что-то прошептал на ухо, сунул в рот серый корешок.
– Теперь не рыпнутся, пойдут послушно, – подозвав парней, велел: – Гоните коняшек вверх по дороге. Там, за рощицей, выступ над ущельем будет. Подведете животину к краю, сами сзади встанете, хлопнете по крупу и крикните: «Рей-йе». Дальше они без вашей помощи вниз сиганут. А вы немедленно возвращайтесь. Давайте, ребятки, торопитесь, время против нас играет.
Следующей Хостен поманил Наю.
– Поворачивай Холодка. Поедете с девчонками другой дорогой. На этой нас непременно искать станут, когда пропажа патруля обнаружится. Вернетесь до развилки, где высохший родник. А оттуда сразу забирайте вправо, в горы. Держите путь на скалу, похожую на ворона. Там тропа по-над пропастью пойдет. Девок с телеги ссадишь – ехать опасно. Пустые бочки сбросьте вниз. Жеребца поведешь под уздцы. Сама веди, других не послушает – сорвется и вас утянет. Дорога сложная, случаются камнепады, потому будьте внимательны. И это, парусину накиньте на головы, а то промокните.
Ная глянула на чистое безоблачное небо, но глупых вопросов задавать не стала. Сказал, промокнут, значит, так и случится.
– Ступай. Даст судьба, нагоним вас.
Телега все выше поднималась в горы. А чистая синева над головой темнела с невероятной быстротой. Черная туча появилась из-за горизонта и ползла, подобно стае саранчи, поедая кусок за куском небо. Огненные всполохи вспарывали время от времени ее брюхо. Глухо рычала, рокотала она в ответ. Близилась гроза.
Ливень обрушился, когда колдуньи двигались над пропастью. Струи воды заливали глаза, ноги скользили по размытой тропе. Сая с Кайтур шли впереди, почти вжимаясь в скалу. Нае приходилось труднее – нужно было еще тянуть заупрямившегося некстати Холодка. Натерпелись они страха, когда колеса телеги вдруг поползли к краю пропасти. Еле удержали от падения. Рискуя слететь вниз, Кайтур с Саей вцепились в узду жеребца. Ная, проскользнув под возком, подложила булыжники под колеса. Холодок, недовольный грубым обращением, фыркнул, обнажил зубы, потянулся цапнуть за руку Кайтур, но удар кулаком в лоб вернул ему доброжелательность и смирение. Втроем девчонки кое-как дотащили телегу до небольшого плато, в которое переходила тропа, повалились без сил кто куда.
– Когда закончится этот проклятый дождь? – простонала Кайтур.
– Пусть идет, следы смо…
Жуткий грохот смял последние слова Наи. Колдуньи в испуге подскочили, забыв об усталости. Огромный обломок скалы с лязгом сорвался на тропу, слизав ее полностью. Эхо обвала прокатилось оглушающей волной в горах, стихло на дне пропасти. Привратницы в оцепенении уставились на тропу, которой больше не было. Всего мгновение назад они шли там. Чуть задержись…
– А как же наши? – пролепетала Сая. – Ведь они должны идти следом. Что с ними? – Точно безумная, рванулась к обрыву, закричала, срывая горло:
– Арки! Арки!
Ная с Кайтур еле успели ухватить ее у самого края, оттащить назад.
– С ума сошла, свалиться вниз захотела? – залепила Мышке пощечину Кайтур.
– Мне теперь без разницы… если Арки мертв, – бесцветным голосом ответила Сая. Зажмурившись, завыла, запричитала как по покойнику.
– Чего раньше времени оплакиваешь? – буркнула смуглянка, в неловкой поддержке положила девушке на плечо ладонь. – Мы ничего не знаем. Шли они уже по тропе или нет. Случись беда, Ная сразу поняла бы. Они с Тэзиром обрядом связаны. А видишь, стоит цела-целехонька, ни царапинки, ни кровинки. Ная, да скажи ты ей, что живы они!
Колдунья молчала, с болью смотря на небо. Дождь прекратился. Туча растворялась в серых красках наступающих сумерек. А это означало одно… когда колдун погибал, его ворожба рассеивалась. В глазах внезапно запекло, горло сжали спазмы – ни дыхнуть, ни выдохнуть. Не верилось, что вот так, в один миг не стало сурового Хостена, умницы Арки и шутника Тэзира. Кто же будет теперь ее доставать и веселить, кто прикроет спину в бою?
