Текст книги "Стихия страха (СИ)"

Автор книги: Маргарита Дорогожицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава 5. Хризокола

– Расскажите, умираю от любопытства... – я несла что попало, лишь бы утащить профессора подальше от красавчика. – А еще всегда хотела узнать, правда ли, что про вас говорят, что вы вылечили безумца, который убил своих родителей?

Я не отводила взгляда от книги в руках профессора. Не узнать ее было невозможно – та самая, что лежала на столе в кабинете профессора Грано. Дорогой переплет, костяные пластинки с изящной резьбой, инкрустацией и чеканными уголками из потемневшего серебра, фигурная застежка в виде святого символа. Профессор казался всерьез расстроенным, как будто мои слова про инквизитора шокировали его до глубины души. Неужели он настолько старомоден?

– Да, это мой слуга Лука... – растерянно пробормотал мужчина, поправляя очки и еще сильнее прижимая фолиант к груди. – Он полностью оправился и теперь со мной...

– Простите, – сказала я, указывая на книгу. – Мне кажется, что я видела эту книгу. Да, точно, в кабинете профессора Грано. Какая трагедия! Как же он мог... – я болтала и болтала, не закрывая рта, но внимательно наблюдая за реакцией профессора. Он не казался смущенным, не выглядел виноватым или испуганным, всего лишь легкая растерянность и огорчение.

– Да, я взял на себя смелость забрать ее из кабинета. Профессор давно пообещал ее мне, да все как-то недосуг было. А теперь...

– Профессор Камилли, вы же душевед, – я склонилась к нему ближе, перейдя на доверительный шепот. – С вашей профессиональной точки зрения, неужели он действительно убил себя? Неужели трагедию нельзя было предотвратить?

Профессор задумался, остановившись напротив лекционного зала, из которого уже выглядывали нетерпеливые студиозусы.

– Госпожа Хризштайн, душевные переживания – слишком тонкая материя, чтобы иметь однозначное объяснение. А уж поставить диагноз по одному разговору не под силу даже вашему покорному слуге, – он грустно улыбнулся. – Вот видите, насколько я ошибся в господине инквизиторе, а ведь имел глупость пригласить его на ужин сегодня.

– Профессор, мне так жаль, – потупилась я, мысленно потирая руки от радости. – Даже не знаю, как можно загладить свою невольную вину перед вами. Могу ли я разделить с вами трапезу или это слишком бесцеремонно с моей стороны? Откровенно говоря, я просто восхищена тем, как вы управляетесь со слугами. Так хочется посмотреть на них вблизи, насладиться их безупречной вышколенностью. Стыдно признаться, но я завидую вам самым позорным образом. Моя служанка Пиона совершенно невозможна, глупа, упряма, своевольна... Умоляю вас, поведайте мне секрет своего обращения со слугами...

Уже сидя на лекции профессора, я пыталась понять, что с профессором не так. Он был импозантным и молодо выглядящим для своих лет, с благородной проседью в темных густых волосах, крупным носом и умными глазами на загоревшем лице. Единственное, что портило общее впечатление – это низко скошенный слабовольный подбородок. Тем не менее, в молодости он наверняка пользовался успехом у женщин, хотя и сейчас мог покорять сердца как юных девиц, так и благочестивых вдовушек. Он не был женат, однако упоминание Отшельника про связанный с ним скандал в столице склоняло меня к мысли, что без женщины тут явно не обошлось. Если он оставил церковную карьеру ради любовницы, то где она? Или же она оказалась замужней дамой? Что же заставило его сменить столичную карьеру на прозябание в маленьком портовом городке? Еще один скандал? Но больше всего мне не давал покоя вопрос, насколько профессор богат.

Монотонный голос профессора, вещавший про конгруэнтность действительности в сознании безумца, наводил зевоту. Я неловко сменила позу и поморщилась от боли в опухшей ноге. И мои мысли опять вернулись к инквизитору. Что за странный интерес к природе проклятия? Наверняка, это связано с госпожой Бурже. Как же мне царапнуло слух, когда он назвал ее просто Софи! Насколько близко он ее знает? Я чувствовала, что начинаю беспричинно злиться. Мне непременно надо увидеться и побеседовать с ней, как можно скорее. Но с другой стороны, я выжала из профессора неохотное приглашение на ужин, а значит, малышке Софи придется подождать. Никуда она от меня не денется.

К моему удивлению, профессор обосновался в непритязательном двухэтажном домике на побережье, прямо на территории Академии. Его дом ничем не выделялся среди прочих, таких же уныло похожих друг на друга, впрочем, достаточно добротных. К дому вела вымощенная камнями дорожка, проложенная среди запущенного дворика. Выглядело все даже более чем скромно, почти бедно. Охранник Фарид с непроницаемым лицом распахнул перед нами дверь и проводил в небольшую гостиную. Мое настроение продолжало стремительно портиться, я решительно не видела роскоши в убранстве или других признаков богатства профессора. Неужели я ошиблась? Что-то слишком часто я стала ошибаться в последнее время.

– Пройдемте в мой кабинет, госпожа Хризштайн. Пока Лука накрывает на стол, я смогу уделить вам внимание.

В кабинете профессора царил такой идеальный порядок, что мне на секунду стало не по себе от того, что я одним своим присутствием нарушаю его. Вид профессора, хотя и профессионально-вежливый, просто кричал об этом. В комнате не было ни единой пылинки, книги в шкафах не только стояли корешок к корешку, а еще и располагались в алфавитном порядке, подобранные по цвету и размеру, поверхность стола сверкала совершенной полировкой. Письменные приборы: чернильница, подставка для пера, песочница, костяные ножи для разрезания книг и писем, печатка – все это было выставлено в такой геометрически правильный полукруг, что у меня заныли зубы. Я уселась в предложенное кресло и намеренно положила локоть на стол, слегка сдвинув с места песочницу.

– Милейший профессор, сама не знаю, что со мной. Кошмары беспокоить стали. Совсем заснуть не могу...

Лицо профессора сделалось напряженным, он аккуратно отодвинул мой локоть со стола, вернув песочницу на место. Интересная реакция.

– Госпожа Хризштайн, голубушка, кошмары бывают у любого человека, совершенно не вижу основания для беспокойства...

– Но вы же не знаете всего! Господин инквизитор твердит мне, что я сошла с ума!

– Отчего же он так думает? – заинтересовался профессор.

Я больше не стала провоцировать его, нарушая порядок на столе, вместо этого избрав новую забаву – стала ногтем царапать полировку стола, извлекая до крайности неприятные звуки.

– Даже не знаю, как вам сказать. Ужасно неловко. Мне кажется, что господин инквизитор слишком пристрастен... Ну вы понимаете, что я имею в виду? – я устремила на профессора умоляющий взгляд, полный невыразимой печали и показного стыда. – Он постоянно твердит, что мое состояние ухудшается, все время норовит схватить меня за руку или за плечо и стоит всегда так близко, что я... Господи Единый, как же стыдно! А с другой стороны, вдруг это лишь мое воображение? Может, со мной действительно что-то не так?

Профессор лишь поморщился в ответ, раздражающие царапающие звуки на него действовали слабо.

– Расскажите про свои кошмары. Что именно вам снится?

– Я бегу. Сама не знаю, куда и от кого. Бегу, а ноги увязают, словно в киселе. Такое страшное ощущение, что тело тебе не подчиняется. И так почти каждую ночь! А иногда в моих кошмарах появляется тень. Высокая фигура в балахоне. Я знаю, что она идет за мной. Не гонится, а именно идет, неспешно так, как будто знает, что мне никуда не деться... – я даже всхлипнула, трогательно промокнув уголки глаз шелковым платком.

– Позвольте, голубушка, мне кажется это очень простым. Когда именно вам стали сниться такие сны?

– Трудно вспомнить... Хотя нет, точно! После этой безобразной сцены на пристани! – я с готовностью подыграла профессору. – Такие обидные слова от господина инквизитора я долго не забуду!

Профессор самодовольно ухмыльнулся и расслабился.

– Теория, выдвинутая профессором Адриани, утверждает, что сновидения активируют неприятные эмоциональные воспоминания и упреждают угрожающие ситуации, тем самым обучая человека реагировать на угрозу в будущем. Возможно, ваш испуг и обида на господина Тиффано спровоцировали эти сны. Я вас уверяю, это пройдет. Просто прекратите общаться с источником отрицательных переживаний, больше гуляйте на свежем воздухе, хорошо питайтесь. Вы выглядите бледной, я бы порекомендовал вам ежедневные часовые, не меньше, прогулки по побережью, и включите в рацион сырую печень. Ваша бледность может свидетельствовать о малокровии, обычном для девушек столь чувствительной натуры. А морской воздух просто живительно действует на нервы. Как же мудро со стороны городского совета открыть лечебницу для душевнобольных именно в береговой черте!

Я закипела от злости, но на моем лице ничего не отразилось.

– Милейший профессор, вы меня успокоили! Если бы еще было так просто избавиться от присутствия господина инквизитора. Я ведь оказалась в довольно затруднительном положении. Недавно унаследовала землю рядом с Академией, да вот беда, что с ней делать – не знаю. Хотела продать, но теперь увы! Покупателей на нее после решения совета не осталось, лишь Святой Престол в лице господина инквизитора... И что же мне остается делать, приходится вести с ним переговоры... Профессор, – я сделала вид, что меня озарила удачная идея. – Я слышала, что у вас обширные связи в столице. Могу я просить вас об одолжении? Мне жизненно необходимо продать эту землю. Но дел со Святым Престолом не хочу иметь. Сделаю хорошую скидку покупателю, а уж моя признательность вам, если посодействуете, просто не будет знать пределов... – я кокетливо улыбнулась профессору, томным жестом собрав распущенные волосы и уложив их на плечо.

Обычно этот жест неплохо действовал на мужчин, по крайней мере рассеивая их внимание и делая более податливыми, однако профессор остался безучастен. Он лишь задумался ненадолго, потом покачал головой:

– Боюсь, я вряд ли чем-нибудь могу вам помочь, госпожа Хризштайн, – его тон был холоден. – Это неэтично – использовать своих пациентов и вынуждать их к чему-либо. Я слишком дорожу своей репутацией, чтобы...

–Что вы, профессор, – торопливо перебила я его, опять ненароком сдвигая с места песочницу и отвлекая его внимание. – Вы меня не так поняли, я ни в коем случае не имела ничего дурного в виду. Простите меня, умоляю, простите. Просто вдруг подумалось, может вы знаете кого-то, кто желает купить землю... Вот вы же решили бросить столицу и престижное место профессора в столичной Академии ради ... ради науки.

Я придала последним словам вопросительный оттенок и потупилась. Однако профессор проигнорировал невысказанный вопрос, раздраженно поправил песочницу и встал. Фолиант профессора Грано он аккуратно спрятал в ящик стола и запер на ключ. Мне невольно подумалось, что возможно, он, как и профессор Грано, хранит все свое состояние в книгах.

– Я думаю, ужин уже подали. Пройдемте, госпожа Хризштайн.

Покидая кабинет, я еще раз окинула взглядом кабинет и подумала, что будь здесь Кысей, он бы уже просветил меня относительно истинной стоимости книг. Впрочем, ничто не помешает мне поинтересоваться у него, насколько ценно собрание изысканий Акватоса Квирского на верхней полке или вон та замечательная подборка старинных фолиантов автора Януша Младого. Хотя нет, пожалуй, у красавчика лучше не спрашивать. Иначе он может заподозрить неладное, когда эти книги таинственным образом будут украдены...

Ужин только убедил меня в том, что профессор не бедствует. Богатые не экономят на своих причудах. Молчаливый Лука, ни разу не поднявший взгляда, подал нежнейшую форель под миндальным соусом и отварные овощи к ней. Столовое серебро сверкало при свечах, поскольку профессор оказался довольно старомоден, не доверяя газовым светильникам. Красное вино Жаунеску вызвало у меня злую улыбку. От предложенного бокала я отказалась, чем неожиданно обрадовала профессора.

– Сейчас редко встретишь в молодых людях столь благоразумное отношение к выпивке, – похвалил меня профессор, ловко расправляясь с рыбой и не притрагиваясь к вину. – Но у вас совсем нет аппетита, как я вижу, а меня это огорчает. Надо беречь нервы смолоду, хорошо питаться, много гулять...

– Спасибо, – оборвала я тираду профессора, ковыряя форель и незлым тихим словом вспоминая Пиону с ее нотациями. – Все очень вкусно, просто я не очень люблю рыбу. А вот соус просто восхитителен, могу я просить вашего слугу раскрыть мне секрет его приготовления? Попробую заставить свою неумеху Пиону приготовить его к мясу...

Профессор самодовольно улыбнулся, и я поняла, что впредь следует играть только на его тщеславии и льстить, льстить, льстить...

– Секрет этого соуса мне открыл кардинал Яжвинский, когда... – профессор осекся и слегка нахмурился. – Я вам охотно его запишу.

– О, профессор, я буду вам премного благодарна. Но право, зачем вам тратить на это свое драгоценное время? У меня отличная память, и если Лука расскажет его прямо сейчас, уверяю вас, я запомню...

Кажется, профессор немного растерялся, вопросительно взглянул на своего слугу, но тот стоял неподвижно, почтительно потупив взор. Да что ж такое, неужели я не смогу разговорить этого истукана?

– Луке еще тяжело общаться с другими людьми, госпожа Хризштайн. Особенно с такой очаровательной молодой особой, как вы...

Я скромно потупилась, все больше и больше удивляясь.

– Вы заставляете меня краснеть. А ваш второй слуга, тот, что встретил нас? Какой-то он тоже молчаливый... Он показался мне таким... – я заколебалась, подбирая слова. – Таким опасным и одновременно послушным, словно сторожевой пес.

– Это мой охранник Фарид. Я спас его от безумия, давным-давно, – профессор просто сочился тщеславием. – Так что ничего удивительного, что теперь он следует за мной и предан, как пес...

– Охранник? – воскликнула я, в притворном испуге комкая в руках салфетку. – Помилуй Единый, профессор, вы меня пугаете! Зачем вам охранник? Неужели у вас могут быть недоброжелатели?

– Увы, госпожа Хризштайн, иногда безумцы могут быть опасны, и пара крепких рук мне не помешает...

– О, понимаю, – прошептала я завороженно, взирая на профессора с влюбленным видом. – Вы так самоотверженно трудитесь, я бы сказала, воюете с мраком безумия... О, профессор, вы – настоящий герой!

Теперь уже профессор в лживой скромности потупился, а я продолжила, пока он не успел опомниться.

– Я просто уверена, что и воспитанника вы спасли от чего-нибудь страшного, рискуя собственной жизнью. Кстати, а где он?

А вот тут профессор растерялся и занервничал.

– Алекс... он... Да, я взял его из приюта... У него очень печальная судьба. Да, печальная... Но я... Я уверен, что...

– А почему он не захотел с нами поужинать? – обиженно перебила я профессора.

– Алекс... Алекса нет дома. Да, он молод и дома не сидит... Ветер еще гуляет в голове, знаете ли...

Я наконец успокоилась, потому что профессор соврал. Мои вопросы об Алексе были для него неприятны и неожиданны. Странно, что профессор душеведения так плохо умел лгать. Хотя душеведением он занялся не так давно. И все же...

Я так задумалась, что непроизвольно взяла бокал и чуть было не сделала глоток. Лишь в последний момент запах вина привел меня в чувство, и я, чтобы скрыть неловкость, просто выпустила бокал из рук. Он упал на каменный пол и разлетелся вдребезги. Я ойкнула, пробормотала извинения и специально полезла помогать Луке собирать осколки, лишь бы скрыть свое замешательство.

– Ну что вы, госпожа Хризштайн, оставьте, не беспокойтесь. Лука все уберет... – профессор осекся, потому что я выпрямилась с порезанной рукой.

Реакция мужчины меня опять удивила – он побледнел, вскочил с места, схватил салфетку и бросился ко мне.

– Возьмите скорее, надо унять кровь! – профессор не просто протянул мне салфетку, а еще и принялся сам прижимать ее к месту пореза. Лука застыл, не отрывая от меня взгляда. Пустого, страшного, безумного взгляда, направленного на пятна крови на моем платье... Мне вдруг сделалось не по себе, я сочла за благо отвести от него глаза, покачнуться и театрально упасть на стул в притворном обмороке.

– Фарид! – заорал профессор в испуге. – Сюда, скорей!

Охранник появился практически мгновенно, как будто дежурил под дверью. Я наблюдала за ним из-под опущенных ресниц. Он влетел в комнату, зло взглянул на Луку, что застыл каменным изваянием, потом перевел взгляд на профессора. Мое бездыханное тело Фарид вниманием не удостоил.

– Что случилось? – у него был низкий хриплый голос.

– Помоги отнести госпожу в гостиную на диван. Надо привести ее в чувство. И убери Луку, ради Единого, уведи его! Он не должен видеть!..

Что именно не должен видеть Лука, я так и не узнала, потому что Фарид подхватил меня на руки и унес из столовой.

– Вечно с этими экзальтированными девицами одни неприятности! – посетовал профессор и добавил, обращаясь к Фариду. – Принеси нюхательную соль.

Профессор Камилли расхаживал рядом, ожидая охранника, но сам не сделал ни единой попытки привести меня в чувство. Пару раз он в тревоге выглянул за дверь. Когда мне под нос поднесли пузырек с солью, я глубоко вдохнула, закашлялась и наконец открыла глаза.

– О, простите меня... – пролепетала я извиняющимся тоном. – Так неловко...

– Ничего страшного, – вымученно улыбнулся мне профессор. – Фарид вас проводит и посадит в экипаж. Госпожа Хризштайн, вам надо больше отдыхать. Помните про мои рекомендации.

Меня очень настойчиво и вежливо выставляли из дома. Уже в дверях я обернулась.

– Но вы же не забудете про рецепт соуса, да? – растерянно пробормотала я профессору. – Вы обещали...

Профессор успокаивающе кивнул мне и махнул Фариду, который крепко сжал мой локоть. Луки нигде не было видно.

Домой я вернулась уже затемно, сопровождаемая Матушкой Гён. Вернее, ее ехидными и обидными насмешками в том, что я не смогла очаровать профессора. В ответ я огрызалась и злилась.

– Совсем некрасивой стала, дочка. Зачем забыла всё, чему я учила? – Матушка Гён семенила рядом, покорно потупив взор.

– Отстань от меня! Старый он уже, вот и не смотрит на женщин, чего ко мне пристала!

– Госпожа? – встревоженная Пиона поджидала меня на лестнице. – Вы опять сами с собой разговариваете?

Матушка Гён тихо улыбнулась и прошла сквозь меня, заставив втянуть воздух в легкие в тщетной попытке поймать ее ускользающий тепло-сладкий аромат. Но нет, ничего, кроме запаха сдобы и ванили от Пионы.

– Пусть Тень поднимется ко мне, – приказала я девушке, направляясь к себе в комнату.

– Госпожа! Почему вы хромаете? Вы поранились? Давайте я...

Я захлопнула за собой дверь и без сил опустилась на кровать.

Тень с ужасом смотрела на рисунок, вышедший из-под ее руки.

– Что это за зверь? – спросила она.

Я выхватила у нее рисунок – псина была как живая, казалось, что исполненные злобой глаза следят за мной.

– Спасибо, Тень, можешь идти, – проигнорировала я вопрос женщины. – Хотя постой. Принеси спиртовую настойку подорожника. И Пионе ни слова, от ее кудахтанья только голова заболит.

Я стащила сапог, с досадой оглядела распухшую лодыжку и принялась разматывать тряпку. Завтра надо будет непременно навестить госпожу Бурже, а еще найти Алекса. А к Луке надо будет приставить соглядатая. Еще не забыть проследить, чтобы тело профессора Грано отправили на вскрытие, и успокоить свою заказчицу. Господи Единый, осталось только найти на все это время. Как же не хватает Антона, но он вернется только завтра. В конце концов, его надо приучать вести дела, и оформление бумаг на поместье – очень удачный для этого повод. А кроме того, в поместье Антон наверняка лишний раз столкнется с Ксенией Веригой, и кто знает, кто знает... Сам же говорил, что они с молодым помчиком Овьедо – красивая пара, значит, девушка ему тоже понравилась. Ну, а если сладится, я уж расстараюсь и буду спокойна за его будущее.

Вернувшаяся Тень молча помогла мне обработать рану, не задавая лишних вопросов, за что я была ей безмерно благодарна. Потом она подняла на меня кроткие синие глаза, немного помялась и сказала:

– Я долго думала над вашими словами, госпожа. Я не хочу никому мстить.

– Вот как? – я удивленно посмотрела на нее. – Отчего же?

– Даже смерть обидчиков не вернет мне мою жизнь, лишь заставит меня согрешить, преисполнившись злобой, – женщина стиснула в кулаке священный символ на цепочке, словно черпая в нем силу. – А я этого не хочу. Я попробую простить и забыть...

– Ах, какие мы праведные! – взорвалась я от злости. – Отлично! Пусть дальше творят зло! Пусть еще кому-нибудь сломают жизнь! Зато мы чистенькими останемся!

– Госпожа, не злитесь, – тихо попросила Тень. – Я хочу простить, чтобы остановить зло. Иначе... Если кто-то умрет из-за меня, чем я тогда буду отличаться от своих врагов?

– Единожды совершив зло и оставшись безнаказанным, человек будет творить его снова и снова. И никакое твое прощение это не остановит.

– Единый все видит и покарает грешников, – убежденно произнесла Тень и покорно склонила седую голову. – А людям негоже судить других.

Я сцепила зубы и прошипела:

– Пошла прочь, дура блаженная.

Три дня подряд без сна сделали свое дело. Я уснула. И кошмар не заставил себя ждать, но уже был иным. Я бежала, бежала от ревущей огненной стихии, пожиравшей все на своем пути, бежала из последних сил. Ветер бил мне в лицо, в спину дышало жаром, легкие разрывались от едкой гари. И уже в следующий момент я в ужасе застыла над обрывом, лишь несколько камней полетели вниз, в бездонную пучину. Впереди перед моим лицом ревела громада морской воды, готовая обрушиться чудовищной волной и смести меня в единый момент. Я чувствовала ее леденящий страх одновременно с обжигающей злобой за спиной, не в силах вдохнуть, не в силах решить, утонуть или сгореть, не в силах изменить...

– Госпожа! Проснитесь! – Пиона немилосердно тормошила меня за плечи, и я наконец смогла вдохнуть воздуха, подскочив на кровати с бешено колотящимся сердцем и с трудом возвращаясь к реальности. Одной из возможных...

– Какого демона! Что тебе надо?.. – я осеклась, потому что рядом с Пионой стояла Тень.

– Пожар, госпожа, – с отчаянием прошептала женщина, в ее глазах стыл ужас. – Как вы и говорили...

– Где? – подхватилась я, пытаясь найти платье и неудачно наступив на больную ногу. – Демон, что за...

– Через два квартала от нас горит. Вон... – Тень кивнула на окно, и я только сейчас сообразила, что комната освещена ярким багровым заревом, хотя еще не начало светать. – В той стороне церковь и сиротский приют. А если пламя на них перекинется... Господи, там же дети!

– Хватит сопли развозить! – прикрикнула я. – Мы не горим, и хорошо. Чего истерику устраивать? Помоги мне одеться.

Нога за ночь опухла настолько, что не влезла в узкое голенище сапога. Я отшвырнула бесполезную обувь и велела Пионе подать мне туфли. Дрожащая девушка принесла мягкие домашние, но мне было все равно. Я даже в платье не переоделась, просто накинула теплый бурнус прямо на ночную рубашку. Надо попытаться успеть, может, поймаю след колдовства, остаток эмоций поджигателя или... чем Единый не шутит, самого колдуна.

Я торопливо шла по предутренней темной улице, чувствуя каждый камень ее мостовой через тонкую подошву туфель. Тень старалась идти рядом, едва поспевая за мной. Серое небо прорезал тонкий серебристый росчерк молнии, и я ускорила шаг. Не было ни дождя, ни облаков на горизонте, значит, это опять колдовская гроза.

– Господи Единый, помилуй нас и прости грехи наши... – Тень принялась на ходу шептать молитву.

– Замолчи! Про себя молись, если хочешь.

– В приют вчера девочку принесли... – вдруг начала Тень. – Несчастная, все в жару металась, косточки сквозь кожу просвечивали... За что же им напасть такая, бедные сиротки, за что, Единый?

Я уже хотела ей зло ответить про мудрость Единого и его дурные шутки, но Тень добавила:

– Господи, надеюсь сестры и господин инквизитор успеют вывести всех деток...

Меня словно обухом по голове стукнули, я неловко зацепилась за камень мостовой и полетела на колени.

– Дура! Что ты несешь! – накричала я на Тень, когда она бросилась помогать мне встать. – Откуда там инквизитор?!?

– Так это он вчера девочку принес... – растерянно сказала Тень. – Я столкнулась с ним, когда пришла помочь в приюте. На него напали, кажется... Госпожа, да куда же вы? Постойте, я не успеваю так быстро!..

Я летела вперед, не чувствуя боли в ноге, отчаянно ругая про себя придурошного красавчика и лишь надеясь, что Отшельник успел приставить к нему людей. В воздухе уже хорошо пахло гарью, а в лицо полыхало жаркими порывами ветра, что раздувал пламя. Одинокие прохожие, как и я, торопились к месту пожара, кто поглазеть, кто помочь, а кто поживиться на чужой беде.

Я проталкивалась через толпу, бесцеремонно орудуя локтями и выискивая взглядом инквизитора или людей Отшельника. Старое двухэтажное здание приюта было объято огнем, языки пламени вгрызались в стены, отплевываясь россыпью искр, когда рассыпалось деревянное перекрытие или с треском лопались окна. На тесной улочке беспомощно толпились монахини, прижимая к себе плачущих и испуганных детей. Инквизитора нигде не было видно. Сверкнула злая вспышка, молния влупила по крыше приюта, стекая вниз жидким синим пламенем, раздался гром. Тень рядом со мной схватилась за цепочку со святым символом и принялась отчаянно бормотать молитву. Я наконец углядела отца Георга, который метался между пожарными, что слаженно разворачивали кожаные рукава от конного обоза и устанавливали заграждающие щиты для соседних домов.

– Где инквизитор? – подскочила я к церковнику и схватила его за рукав. – Где этот идиот?

У старика дрожали губы, он потерянно кивнул в сторону горящего здания.

– Там он... там дети еще остались. Господи Единый, сохрани и помилуй...

Я беспомощно застыла, отчаянно пытаясь что-нибудь придумать, но тут рухнуло одно из перекрытий, вызвав приглушенные вскрики и плач. К огню метнулась фигура мужчины – это был Дылда, бывший наемный убийца, а теперь подручный Отшельника. Головорез обмотал руки в тряпье и полез убирать обломки, что перегородили проход. Как раз вовремя, потому что в пылающем проеме появился Кысей, который прикрывал мантией голову и свою ношу. К нему бросилась одна из сестер, принимая спасенного ребенка и укладывая его на колени другой монахине. Кысей сбросил дымящуюся мантию, закашлялся и принялся сбивать с себя пламя, Дылда ему помогал. Грязные лохмотья, оставшиеся от рубашки, почти не прикрывали ожоги на груди и руках. Я заскрипела зубами от злости и подскочила к инквизитору, вцепившись в него.

– Какого демона вы творите! Жить надоело?

Кысей тяжело, со свистом дышал и, казалось, ничего не видел. Он упрямо двинулся обратно к зданию, грубо оттолкнув меня с пути. Я полетела на теплую мостовую и зашипела от ярости, почувствовав, что неудачно подвернула больную ногу.

– Какого демона ты стоишь? Дылда! – заорала я, ухитрившись перекричать рев пламени. – Немедленно останови его! Куда он поперся?!? Я тебе за что плачу?!? Быстрее!

Дылда перевел на меня растерянный взгляд, потом очнулся и кинулся за инквизитором, успев перехватить его в опасной близости от горящего пламени. Кысей попробовал отмахнуться, но Дылда ловким захватом за шею сзади обездвижил красавчика и подсек подножкой, заставив упасть на колени. Я грязно выругалась, встала на ноги и поковыляла к ним.

– Подними его, – приказала я Дылде.

Головорез ослабил захват, и Кысей принялся яростно вырываться.

– Там еще двое осталось! – прохрипел он. – Да пустите же! Там дети!..

– Прекратите! – заорала я, заглядывая ему в лицо. – Здание вот-вот рухнет. И я не собираюсь откапывать ваши...

Я не закончила фразу, потому что мне в спину ударила волна горячего воздуха от обрушившегося здания. Удар был такой силы, что я не удержалась на ногах и полетела на Кысея. Он устоял, замерев каменным истуканом. В его глазах отражалось ревущее зарево пожара и стыло страшное осознание потери. Меня же захлестнула чужая злоба, обжигающая ненависть ко всему живому, что съедала изнутри. Колдун находился где-то рядом, как же больно было его чувствовать...

– Пустите! – закашлялся инквизитор. – Я должен их спасти!.. Должен... Там дети...

Я вынырнула из омута колдовской злобы, чтобы сделать вдох, и не смогла отвести взгляда от глаз Кысея, которые стремительно пустели.

У меня никогда не было подруг. Нет, ну в самом деле, не считать же ею Альку, мою первую мару, из-за которой мне в пять лет сильно досталось от бабушки... Хотя именно тогда я впервые осознала, что отличаюсь от остальных, что вижу несуществующее, и что это плохо, постыдно и надо скрывать. И я никогда бы не подумала, что именно в подвале колдуна обрету ее. Мари...

Колдун называл меня контрольным пациентом в исследовании природы безумия. Он ломал свои х жертв и превращал их в живые куклы со стынущей серой пустотой в глазах. Я видела их тысячи раз... Пустые оболочки без души. Без желаний и чувств. Мари держалась дольше всех . Ее не сломали ни страшные пытки, ни боль. Она мужественно терпела, даже когда колдун каленым железом выжигал причудливые узоры на ее животе, даже когда он ломал ей кости, даже когда заливал в горло кислоту. Чтобы на следующ и й день повторить снова, ведь сила колдуна была именно в даре врачевания. Он мог излечивать самые страшные раны, которые сам же и причинял, но вместо этого отчаянно стремился врачевать души . Это стало его навязчивой идеей – поймать душу человека, погружающегося в пустоту душевного небытия, чтобы изучить и вылечить . А тем временем его собственное безумие развивалось и крепло в течени е многих лет с равнодушного попустительства церковников, а может и с их благословления...

А Мари... Ее тихая поддержка, когда она шептала слова утешения из соседней камеры, робкая улыбка, когда она просила молиться вместе с ней, невероятная стойкость, с которой она прятала от меня слезы боли... Откуда это взялось в ней, в безграмотной крестьянск ой девчонке? Этот вопрос не дает мне покоя до сих пор. Я смеялась над ее слепой верой в Единого, а потом начала завидовать . Потому что она все еще могла улыбаться , а я... Меня от пустоты удерживали только ненависть и упрямство... С ее появлением я позволила себе поверить, позволила себе надеяться на что-то , позволила молиться . Но потом колдун сломал и Мари, мою первую и последнюю подругу, просто разыскав ее семью. Когда четверо голодных детей появились в подвале, я впервые увидела в ее глазах настоящий ужас. А когда колдун небрежным жестом свернул шею младенцу, самому м ладшему из братьев, ее голубые глаза навсегда потеряли свет, превратившись в серое безжизненное ничто. Колдун сокрушался , что она оказалась настолько слабой, что он не успел подготовиться, а потом пообещал найти мне новую подружку , чтобы в следующий раз непременно успеть поймать душу . Только тогда он еще не знал, что это было последней в его жизни ошибк ой . Потому что я успела...