355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Маргарет Рэдклифф-Холл » Колодец одиночества » Текст книги (страница 30)
Колодец одиночества
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 03:15

Текст книги "Колодец одиночества"


Автор книги: Маргарет Рэдклифф-Холл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Глава пятидесятая
1

Стивен требовалось съездить в Англию этим летом; в Мортоне сменился поверенный, и снова были подняты некоторые вопросы, которые требовали ее пристального личного внимания. Но время не смягчило отношения Анны к Мэри, и время не уменьшило возмущения Стивен – тем более что Мэри теперь не прятала свою горечь из-за всего этого. Поэтому Стивен взялась за дело, она писала множество длинных и утомительных писем, не желая ступить на порог того дома, где Мэри Ллевеллин не будет принята. Но, как всегда при мыслях об Англии, она чувствовала боль, знакомую тоску – она тосковала по дому, когда сидела за столом и писала эти утомительные деловые письма. Ведь так же, как Джейми нужны были серые, выметенные ветром улицы и высокогорья Бидлса, так Стивен нужны были покатые холмы, длинные зеленые изгороди и пастбища Мортона. Джейми открыто плакала, когда на нее находило такое настроение, но такое облегчение, как слезы, было закрыто для Стивен.

В августе Джейми и Барбара присоединились к ним на вилле, которую Стивен сняла в Ульгате. Мэри надеялась, что от купаний Барбаре будет лучше; она была совсем нездорова. Джейми беспокоилась за нее. Действительно, девушка стала очень слабой, такой слабой, что работа по дому теперь ее утомляла; оставаясь одна, она садилась и держалась за бок от боли, но никогда не упоминала об этом при Джейми. Да и все у них было нехорошо в эти дни; нищета, иногда даже голод, чувство своей бесприютности и нежеланности, знание о том, что те, к чьему кругу они принадлежали, добрые и честные люди, шарахались от них и презирали их – все это плохие спутники для чувствительных душ, подобных Барбаре и Джейми.

Крупная, беспомощная, неопрятная и совсем растерянная, Джейми билась изо всех сил, чтобы закончить свою оперу; но довольно часто теперь она рвала написанное, зная, что оно было недостойным. Когда это случалось, она вздыхала и оглядывала студию, смутно сознавая, что в ней что-то идет не так, как раньше, смутно угнетенная грязью в комнате, в которую она сама внесла свою долю – Джейми, которая раньше никогда не замечала грязи, чувствовала огорчение от ее пагубного присутствия. Она вставала и протирала клавиши фортепиано единственным чистым полотенцем Барбары, смоченным водой.

– Не могу играть, – ворчала она, – все клавиши липкие.

– Джейми, мое полотенце! Сходила бы ты за тряпкой!

Ссоры, которые следовали за этим, вызывали у Барбары кашель, от которого, в свою очередь, дрожали нервы Джейми. Это сострадание, вместе с неразумным гневом и внезапным нарастанием сексуальной неудовлетворенности, почти заставляло ее выходить из себя – потому что из-за шаткого здоровья Барбары они были теперь любовницами только по названию. И это вынужденное воздержание сказывалось на работе Джейми так же, как на ее нервах, губило ее музыку, ведь те, кто считает шотландский север холодным, должен также согласиться с тем, что в аду стоят морозы. Но она старалась изо всех сил, бедное неловкое создание, чтобы подавить плотскую любовь ради чистой и более бескорыстной любви духовной – Джейми не всегда была во власти плоти.

Этим летом она предприняла попытку поговорить со Стивен, снять груз с души; и Стивен очень старалась утешить ее и дать ей совет, зная, что мало чем может помочь. Все предложения денег, чтобы облегчить их жизнь, получали бесповоротный отказ, иногда почти грубый – она действительно очень тревожилась за Джейми.

Мэри, в свою очередь, была глубоко озабочена; ее привязанность к Барбаре никогда не ослабевала, и она сидела долгими часами в саду с девушкой, которая казалась слишком слабой, чтобы купаться, а прогулки изнуряли ее.

– Позволь нам помочь, – умоляла она, гладя тонкую руку Барбары, – в конце концов, мы ведь более зажиточны, чем вы. Разве вы двое – не такие, как мы? Тогда почему мы не можем помочь?

Барбара медленно качала головой:

– Со мной все хорошо – пожалуйста, не говорите о деньгах с Джейми.

Но Мэри видела, что с ней далеко не все было хорошо; теплая погода приносила мало пользы, даже забота, хорошее питание, солнце и отдых, казалось, не могли остановить этот непрерывный кашель.

– Ты должна сейчас же сходить к специалисту, – довольно резко сказала она Барбаре однажды утром.

Но Барбара снова покачала головой:

– Не надо, Мэри… пожалуйста, не надо… ты напугаешь Джейми.

2

После того, как осенью они вернулись в Париж, Джейми иногда присоединялась к ночным похождениям; довольно мрачно переходила из бара в бар и пила слишком много crême-de-menthe, который напоминал ей драже из лавки Бидлса. Она никогда раньше не обращала внимания на эти вечеринки, но теперь она неуклюже пыталась хотя бы на несколько часов скрыться от мучений своей жизни. Барбара обычно оставалась дома или проводила вечера со Стивен и Мэри. Но Стивен и Мэри не всегда были рядом, ведь теперь они тоже довольно часто выходили; и куда им было идти, кроме баров? Нигде больше не могут две женщины танцевать вместе, не вызывая комментариев и насмешек, чтобы на них не глядели, как на ненормальных, по словам Мэри. И вот, чтобы не отпускать девушку одну, Стивен откладывала свою работу – она недавно начала писать четвертый роман.

Иногда, это правда, их друзья приходили к ним, что было менее грязно и куда менее утомительно; но даже в их собственном доме слишком свободно пили: «Мы не можем быть единственной парой, которая отказывается угостить людей бренди с содовой, – говорила Мэри. – У Валери вечера ужасно скучные; это потому, что она позволяет себе все эти странности!»

И так, вначале очень постепенно, тонкие чувства Мэри стали огрубевать.

3

Шли месяцы, и теперь уже пролетело больше года, но роман Стивен оставался неоконченным; ведь лицо Мэри стояло между ней и ее работой – разве ее глаза и губы не стали жестче?

Все еще не желая отпускать Мэри одну, она устало плелась по барам и кафе, наблюдая с возрастающей тревогой, что Мэри теперь пила, как все остальные – возможно, не слишком много, но достаточно, чтобы сообщить ей бодрый взгляд на жизнь.

На следующее утро она часто бывала глубоко подавленной, подверженная довольно жалкому похмелью:

– Это слишком мерзко… почему мы это делаем? – спрашивала она.

И Стивен отвечала:

– Бог свидетель, я этого не хочу, но я не позволю тебе ходить в такие места без меня. Неужели мы не можем все это бросить? Это отвратительно грязно!

Тогда Мэри загоралась внезапным гневом, ее настроение менялось, когда она чувствовала малейшее натяжение узды. Разве им нельзя иметь друзей? – спрашивала она. Разве они обречены сидеть смирно и ждать, когда мир их раздавит? Если они ограничены парижскими барами, чья это вина? Не ее вина и не Стивен. О, нет, это вина таких, как леди Анна и леди Мэсси, которые закрыли перед ними двери, как перед заразными.

Стивен сидела, подперев голову, и искала в своем смятенном уме какой-нибудь светлый луч, какой-нибудь подходящий ответ.

4

Этой зимой Барбара сильно заболела. Джейми однажды утром примчалась к ним в дом, с непокрытой головой и с измученными глазами:

– Мэри, пожалуйста, приходи – Барбара не может встать, у нее боль в боку. О Господи… мы поссорились… – ее голос сорвался, и она быстро заговорила: – Послушай… прошлой ночью – на земле лежал снег, так было холодно… Я была сердита… не могу вспомнить… но я помню, что была сердита, со мной такое бывает. Она ушла… она была на улице часа два, и, когда она вернулась, то так дрожала. О Господи, но почему же мы поссорились? Она не может двинуться; эта ужасная боль у нее в боку…

Стивен спокойно сказала:

– Мы придем сейчас же, но сначала я позвоню своему врачу.

5

Барбара лежала в крохотной комнате с продолговатым окном, которое не открывалось. Печь была передвинута в студию, и воздух был тяжелым от холода и сырости. На пианино лежали какие-то обрывки нотной рукописи, которую Джейми порвала прошлым вечером.

Барбара открыла глаза:

– Это ты, детонька моя?

Они никогда не слышали, чтобы Барбара прежде звала ее так – крупную, громоздкую, широкую в кости, длинноногую Джейми.

– Да, это я.

– Иди сюда, поближе… – голос ее сорвался.

– Я здесь… здесь! Я держу твою руку. Погляди на меня, открой глаза еще раз – Барбара, послушай, я же здесь… разве ты не чувствуешь?

Стивен попыталась успокоить пронзительный голос, охваченный смертельной мукой:

– Не говори так громко, Джейми, может быть, она спит, – но она слишком хорошо знала, что это было не так; девушка не спала, она была без сознания.

Мэри нашла немного топлива и зажгла печь, потом начала прибирать беспорядок в студии. Хлопья пыли лежали по всему полу; толстый слой пыли покрывал верхушку пианино. Барбара вела заранее проигранную войну – странно, что такая подлая вещь, как пыль, в конечном счете одерживала победу. Еды здесь не было, и, надев пальто, Мэри в конце концов вышла на поиски молока и чего-нибудь еще полезного. У подножия лестницы ее встретила консьержка; женщина выглядела хмурой, как будто глубоко огорченная этой внезапной необъяснимой болезнью. Мэри сунула деньги ей в руку, потом поспешила прочь, собираясь по магазинам.

Когда она вернулась, там был врач; он очень серьезно говорил со Стивен:

– Двухстороннее воспаление легких, довольно тяжелый случай – у девушки такое слабое сердце. Я пришлю сиделку. Как подруга, от нее может быть польза?

– Я помогу с уходом, если она не сможет, – сказала Мэри.

Стивен сказала:

– Вы все поняли по поводу счетов – за сиделку и за все остальное?

Врач кивнул.

Они заставили Джейми поесть:

– Ради Барбары… Джейми, мы здесь, с тобой, ты не одна, Джейми.

Она щурила свои красные близорукие глаза, лишь наполовину понимая их, но слушалась. Потом она встала, не сказав ни слова, и ушла обратно в комнату с продолговатым окном. Все еще молча, она села на полу у кровати, как немая преданная собака, которая все сносит без слов. И они оставили ее в покое, оставили ее делать то немногое, что она могла делать, ведь это было не их Голгофа, а Джейми.

Пришла сиделка, спокойная практичная женщина:

– Вы бы лучше полежали, – сказала она Джейми, и та молча легла на пол. – Нет, моя дорогая, пожалуйста, идите и лягте в студии.

Джейми медленно встала, повинуясь этому новому голосу, и легла, отвернувшись к стене, на диван.

Сиделка повернулась к Стивен:

– Это родственница?

Стивен замешкалась, потом покачала головой.

– Жаль. В таком серьезном случае я хотела бы связаться с каким-нибудь родственником, с кем-то, кто имеет право что-нибудь решать. Вы понимаете, что я имею в виду? Это ведь двухстороннее воспаление легких.

Стивен тупо сказала:

– Нет, она не родственница.

– Просто подруга? – спросила сиделка.

– Просто подруга, – тихо сказала Стивен.

6

Они вернулись туда вечером и остались на ночь. Мэри помогала ухаживать за больной; Стивен смотрела за Джейми.

– Может быть, она немного… в смысле, эта подруга… она вообще в здравом уме, вы не знаете? – прошептала сиделка. – Я не могу заставить ее говорить – она, конечно, тревожится; и все же это не кажется естественным.

Стивен сказала:

– Да, вам это не кажется естественным. –  И вдруг покраснела до корней волос. Господи, какое оскорбление для Джейми!

Но Джейми, казалось, не сознавала оскорблений. Время от времени она стояла в дверях, пытаясь увидеть изможденное лицо Барбары, слушая ее болезненное дыхание, а потом оборачивала свой изумленный взгляд на сиделку, на Мэри, но прежде всего – на Стивен.

– Джейми, иди назад и сядь у печки; Мэри здесь, все хорошо.

Послышался странный, запинающийся голос, который с трудом выговорил:

– Но… Стивен… мы были в ссоре…

– Иди и сядь у печки – Мэри с ней, моя дорогая.

– Тише, пожалуйста, – сказала сиделка, – вы тревожите мою больную.

6

Сражение Барбары со смертью было таким коротким, что это вряд ли был настоящий бой. Жизнь не оставила ей сил против этого последнего неприятеля – а может быть, ей он казался другом. Перед самой смертью она поцеловала руку Джейми и попыталась заговорить, но слова не приходили к ней – слова прощения и любви для Джейми.

Тогда Джейми бросилась к кровати и застыла там, все еще в неловкой тишине. Стивен не знала, как они увели ее, когда сиделка исполняла последний долг милосердия.

Но, когда цветы вложили в ладони Барбары, и Мэри зажгла пару свечей, тогда Джейми вернулась и спокойно глядела на маленькое восковое лицо, лежавшее на подушке; она обернулась к сиделке:

– Спасибо вам большое, – сказала она, – я думаю, вы сделали все возможное… а теперь, может быть, вы хотите уйти?

Сиделка взглянула на Стивен.

– Ничего, мы останемся. Я думаю, возможно… если вы не возражаете, сестра…

– Хорошо, как пожелаете, мисс Гордон.

Когда она ушла, Джейми резко развернулась и прошла назад в пустую студию. Тогда в одно мгновение шлюзы открылись, и она все плакала и плакала, как будто была не в своем уме. Оплакивала жизнь среди тягот изгнания, которая подточила силы Барбары и ослабила ее дух; оплакивала жестокую несправедливость судьбы, которая заставила их оставить свой дом в горной Шотландии; оплакивала ужас смерти для тех, кто любит и все же обречен глядеть на смерть. Но вся изощренная мука их расставания казалась ничтожной перед другой, более тонкой:

– Я не могу горевать по ней, чтобы не опозорить ее имя, не могу вернуться домой и оплакивать ее, – рыдала Джейми, – а я ведь так хочу вернуться в Бидлс, я хочу домой, к нашим – я хочу, чтобы они знали, как я ее любила. Господи, Господи! Я даже не могу оплакивать ее, а я хочу горевать по ней дома, в Бидлсе.

Что они могли ответить, кроме неловких слов?

– Джейми, не надо, не надо! Вы любили друг друга – разве это ничего не значит? Помни об этом, Джейми, – они могли только говорить неловкие слова, что даны людям для таких случаев.

Но через некоторое время буря, казалось, утихла. Джейми вдруг стала спокойной и собранной:

– Я хочу поблагодарить вас обеих, – серьезно сказала она, – за все, чем вы были для Барбары и для меня.

Мэри заплакала.

– Не плачь, – сказала Джейми.

Наступил вечер. Стивен зажгла лампу, потом разогрела печь, пока Мэри накрывала стол к ужину. Джейми немного поела, и даже улыбнулась, когда Стивен налила ей сильно разбавленного виски.

– Выпей, Джейми – может быть, это поможет тебе заснуть.

Джейми покачала головой:

– Я засну и без этого – но я хочу этой ночью побыть одна, Стивен.

Мэри стала возражать, но Джейми твердо стояла на своем:

– Я хочу побыть с ней наедине, прошу вас – ты ведь поймешь, Стивен, правда?

Стивен колебалась, но она видела лицо Джейми; в нем была новая спокойная решимость.

– Это мое право, – говорила она. – У меня есть право побыть наедине с женщиной, которой я люблю, прежде чем… ее заберут.

Джейми держала лампу, чтобы осветить им путь вниз по ступенькам – ее рука, подумалось Стивен, казалась удивительно твердой.

7

На следующее утро, когда они пришли в студию, довольно рано, они услышали голоса из-под самой крыши. Под дверью Джейми стояла консьержка, а с ней был молодой человек, один из постояльцев. Консьержка дергала дверь; она была закрыта, и никто не отвечал на ее стук. Она принесла Джейми чашку горячего кофе – Стивен видела это, кофе уже забрызгал блюдце. То ли жалость, то ли память о щедрых чаевых Мэри явно тронула сердце этой женщины.

Стивен громко заколотила в дверь:

– Джейми! – позвала она, и потом снова и снова: – Джейми! Джейми!

Молодой человек ударил плечом в дверь, и заговорил, навалившись на нее. Он жил этажом ниже, но прошлым вечером он выходил и не возвращался почти до шести утра. Он слышал, что одна из девушек умерла – та, что была поменьше – она всегда выглядела такой хрупкой.

Стивен объединила с ним свои усилия; дерево было сырым и гнилым от старости, замок вдруг поддался, и дверь распахнулась внутрь.

Тогда Стивен увидела все.

– Не заходи сюда… назад, Мэри!

Но Мэри вошла в студию вслед за ней.

Так аккуратно, так удивительно аккуратно для Джейми, которая всегда была такой неряшливой, которая всегда загромождала любое место своей крупной неуклюжей персоной и потрепанными вещами, которая всегда приводила Барбару в отчаяние… Несколько капель крови на полу, такое аккуратное отверстие в левом боку. Должно быть, она выстрелила, направив ствол вверх, с большой прозорливостью и мастерством – а они даже не знали, что у нее был револьвер!

И вот Джейми, которая не смела отправиться домой в Бидлс, боясь покрыть позором имя женщины, которую любила, Джейми, которая не смела открыто оплакивать ее, чтобы имя Барбары не было унижено ее скорбью, Джейми осмелилась отправиться домой к Богу – чтобы вверить себя более совершенному Его милосердию, потому что Барбара отправилась домой раньше нее.

Глава пятьдесят первая
1

Трагическая смерть Барбары и Джейми погрузила во мрак всех, кто знал их, но особенно Мэри и Стивен. Снова и снова Стивен винила себя, что покинула Джейми в тот роковой вечер; если бы она только настояла на том, чтобы остаться, трагедии могло бы не случиться никогда, она могла бы как-нибудь поделиться с девушкой смелостью и силой, чтобы та продолжала жить. Но, как ни велико было потрясение для Стивен, для Мэри оно было еще больше, ведь рядом с ее вполне естественным горем было новое и довольно неожиданное чувство – чувство страха. Она вдруг была напугана, и теперь этот страх показывался в ее глазах и проникал в ее голос, когда она говорила о Джейми.

«Такой конец – убить себя; Стивен, это так ужасно, что так бывает… они были такими же, как мы с тобой». И потом она перебирала все печальные подробности последней болезни Барбары, все подробности того, как они нашли тело Джейми. «Как ты думаешь, ей было больно, когда она застрелилась? Когда ты пристрелила того раненого коня на фронте, он так дергался, я никогда этого не забуду – а Джейми была совсем одна в ту ночь, не было никого, кто помог бы ей в ее мучениях. Все это так жутко; представляешь, как ей было больно!»

Напрасно Стивен ссылалась на врача, который сказал, что смерть была мгновенной; Мэри преследовал ужас, и не только физический ужас, но и умственное, духовное страдание, которое, должно быть, усилило ее тягу к разрушению. «Такое отчаяние, – говорила она, – такое беспросветное отчаяние… и вот чем кончилась вся их любовь… Я не могу это вынести!» И она прижималась лицом к сильному, защищающему плечу Стивен.

О да, не приходилось сомневаться, что все это плохо сказалось на Мэри.

Иногда странное любовное настроение охватывало ее, и она в каком-то безумии целовала Стивен. «Не оставляй меня, любимая – никогда не оставляй. Мне страшно; наверное, это из-за того, что случилось».

Ее поцелуи пробуждали быстрый ответ, и так в эти дни, под сенью смерти, они отчаянно цеплялись за жизнь, со страстью, которую чувствовали, когда впервые стали любовницами, как будто лишь постоянно подпитывая это пламя, они могли отогнать некую незримую беду.

2

В это время потрясений, тревоги и напряжения Стивен обернулась к Валери Сеймур, как многие другие делали до нее. Великое спокойствие этой женщины посреди бурь не только утешало Стивен, но и помогало ей, так что она часто приходила в квартиру на набережной Вольтера; часто приходила одна, потому что Мэри редко сопровождала ее – почему-то она недолюбливала Валери Сеймур. Но, несмотря на эту нелюбовь, Стивен должна была идти, потому что теперь ей владело настоятельное побуждение – снять груз со своего усталого ума, озадаченного многими вопросами, окружающими инверсию. Как большинство инвертов, она находила мимолетное облегчение в обсуждении невыносимой ситуации, в беспощадном разборе ее на составляющие, даже если не приходила ни к какому решению; но после смерти Джейми казалось неразумным останавливаться на этом предмете в беседах с Мэри. С другой стороны, Валери сейчас была довольно свободна, ей внезапно наскучила Жанна Морель, и, более того, она была готова слушать. Так между ними возникла настоящая дружба – дружба, основанная на взаимном уважении, если не всегда на взаимном понимании.

Стивен снова и снова возвращалась к этим душераздирающим дням с Барбарой и Джейми, обрушиваясь на возмутительную несправедливость, которая привела их к трагическому и жалкому концу. Она гневно стискивала руки. Доколе будет продолжаться это преследование? Доколе Бог будет сидеть и терпеть это оскорбление, наносимое Его творению? Доколе придется смиряться со скоропалительным утверждением, что инверсия не является частью природы? Ведь, поскольку она существует, то что она такое? Все существующее – часть природы!

Но с той же горечью она говорила о растраченных жизнях таких созданий, как Ванда, которые, загнанные в глубины мира, давали миру тот предлог, который он искал, чтобы указать на них обвиняющим пальцем. Это были дурные примеры, многие из них, и все же, если бы не непредвиденная случайность при рождении, Ванда могла бы стать великой художницей.

А потом она говорила о таких разных людях, существование которых стала со временем признавать; трудолюбивые, достойные мужчины и женщины, многие из них обладали прекрасным умом, но не обладали смелостью, чтобы признать свою инверсию. Достойными они казались во всем, кроме того, что навязал им мир – этой недостойной лжи, которая единственная могла дать им надежду на покой, позволить им право на существование. И эти люди всегда должны были носить с собой эту ложь, как ядовитого аспида, прижатого к груди; подло скрывать и отрицать свою любовь, которая могла бы стать в них самым лучшим.

А женщины, которые трудились на войне – эти тихие, сухопарые женщины, которых она видела в Лондоне? Англия призвала их, и они пришли; единственный раз они выглянули на свет без стыда. А теперь, поскольку они не были готовы снова ускользнуть прочь, скрыться по своим углам и норам, то же общество, которому они служили, первым обернулось и плюнуло в их сторону; оно кричало: «Прочь с глаз наших эту язву, это гнездо неправедности и разврата!» Вот какова была благодарность за тот труд, что они совершили из любви к Англии!

А это удивительное стремление к религии, которое часто идет рука об руку с инверсией? Многие из таких людей были глубоко религиозными, и это, без сомнения, была одна из самых горьких их проблем. Они веровали, и, веруя, они жаждали благословения тому, что для некоторых из них казалось священным – верному и глубоко любящему союзу. Но благословение церкви было не для них. Они могли быть верны друг другу, жить упорядоченной жизнью, никому не приносить зла, и все же церковь отворачивалась от них; ее благословения были предназначены лишь для нормальных.

Тогда Стивен переходила к тому, что из всех вопросов было для нее самым мучительным. Юность – как быть с юностью? Куда она может обернуться за развлечениями, естественными для нее и безобидными? Была Дикки Вест и многие похожие на нее, энергичные, храбрые и добродушные подростки; но они были отгорожены от столь многих удовольствий, что принадлежат по праву каждому юному существу – и еще более жалким был жребий девушки, которая, будучи сама нормальной, отдала свою любовь инверту. У молодых есть право на свои невинные удовольствия, право на общение и компанию; они по праву отвергают изоляцию. Но здесь, как и во всех крупных городах мира, им приходилось оставаться в изоляции либо пасть на дно; пока что, в своем неведении и в своем бунте, они обращались к единственному общению, которое мир, снисходя к их увечью, оставил им – они обращались к худшим из себе подобных, к тем, кто обитал в барах Парижа. Те, кто их любил, были беспомощны, ведь что они могли сделать? Руки их были пусты, им нечего было предложить. И даже те нормальные, что были терпимыми, были беспомощны – те, кто приходил на приемы Валери, например. Если у них были сыновья и дочери, они оставляли их дома; и, учитывая все это, кто мог винить их? А сами они были слишком старыми – и терпимыми, без сомнения, лишь потому, что они состарились. Им недоставало беспечности, к которой естественным образом тянется юность.

Голос Стивен невольно дрожал, и Валери понимала, что она думает о Мэри.

Валери действительно хотела помочь, но ей было мало что сказать в утешение. Молодым трудно, она и сама так считает, и все же некоторые держатся, хотя кто-то способен пасть на дно. Природа пытается сделать все, на что способна; инвертов рождается все больше, и через некоторое время их число будет доказательством даже для тех глупцов, которые еще игнорируют Природу. Они должны только подождать – признание придет к ним. Но тем временем они должны вырастить в себе больше гордости, научиться гордиться своей изоляцией. Она находила мало оправдания для несчастных глупцов, подобных Пат, и еще меньше – для пьяниц, подобных Ванде.

Что до тех, кто стыдился заявить о себе, прячась, чтобы обеспечить себе мирное существование, она от души презирала тех, кто из них обладал интеллектом; они предавали себя и своих собратьев, считала она. Ведь чем скорее мир поймет, что хороший интеллект часто сопутствует инверсии, тем скорее ему придется отозвать свой запрет, и тем скорее прекратится это преследование. Преследование всегда ужасно, оно растит ужасные мысли – и такие мысли опасны.

Что до женщин, которые трудились на войне, они подали пример следующему поколению, и это само по себе должно быть наградой. Она слышала, что в Англии многие из таких женщин занялись разведением собак в сельской местности. Почему бы нет? Собаки – хороший народ, и их стоит разводить. «Plus je connus les hommes, plus j'aime les chiens [120]120
  Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак (фр.)


[Закрыть]
». Бывает удел и хуже, чем разводить собак в сельской местности.

То, что инверты часто религиозны – это правда, но ходить в церковь для них – форма слабости; у них должна быть собственная религия, если они чувствуют, что по-настоящему нуждаются в религии. Что до благословений, то, несомненно, церковь получает с них доход, а в остальном это чистый предрассудок. Но, разумеется, сама она язычница и признает лишь божество красоты; и, поскольку весь мир стал таким безобразным, она лишь благодарна ему за то, что он игнорирует ее. Может быть, это лень – она ведь довольно ленива. Она никогда не достигала всего, на что была способна, в своих письменных трудах. Но человечество делится на две группы – те, кто действует, и те, кто смотрит, как они действуют. Стивен принадлежит к тем, кто действует – если бы она родилась в другой среде и в других условиях, она вполне могла бы стать реформатором.

Они спорили часами, эти удивительные подруги с такими разными точками зрения, и хотя они редко соглашались друг с другом, если вообще соглашались, им удавалось оставаться учтивыми и дружелюбными.

Валери иногда казалась почти лишенной человечности, полностью отстраненной от какого-нибудь личного интереса. Но однажды она резко заметила Стивен:

– Я и в самом деле знаю о тебе очень мало, но я знаю одно – ты здесь залетная птица, ты не принадлежишь парижской жизни. – И, поскольку Стивен молчала, она продолжила серьезнее: – Ты представляешь собой довольно страшное сочетание; у тебя нервы инверта, со всеми их особенностями, и ты пугающе сверхчувствительна, Стивен. А вот и le revers de la médaille [121]121
  обратная сторона медали (фр.)


[Закрыть]
– ты обладаешь всеми инстинктами респектабельного сельского мужчины, который растит детей и возделывает землю. Каждая брешь в твоей ограде тебя тревожит; в твоей душе есть сторона, которая настойчиво стремится к чистоте. Я не могу увидеть твое будущее, но я чувствую, что ты добьешься успеха; хотя я должна сказать, из всех невероятных людей… Но если ты сможешь привести обе стороны твоей натуры в некое дружеское единство и призвать их к себе на службу, а через твое посредство – и на службу твоему делу… тогда я действительно не знаю, что сможет тебя остановить. Вопрос один: сможешь ли ты когда-нибудь соединить их? – она улыбнулась. – Если ты взберешься на самую высокую вершину, там не будет Валери Сеймур, чтобы встретить тебя. Между нами очаровательная дружба, но она мимолетна, как часто бывает все очаровательное; однако, моя дорогая, будем наслаждаться ею, пока она длится, и… вспоминай меня, когда вступишь в свое королевство.

Стивен сказала:

– Когда мы впервые встретились, ты мне почти не понравилась. Я думала, что твой интерес – чисто научный или чисто извращенный. Я сказала это Паддл… ты помнишь Паддл, кажется, ты однажды ее встречала. Теперь я хочу извиниться перед тобой и сказать, как я благодарна за твою доброту. Ты так терпелива, когда я прихожу сюда и разговариваю с тобой часами, и это такое облегчение: ты никогда не узнаешь, насколько легче становится, когда есть с кем поговорить. – Она помолчала. – Видишь ли, это ведь нечестно – заставлять Мэри Ллевеллин слушать обо всех моих тревогах… она еще довольно молода, а эта дорога ужасно трудна… и теперь – это страшное дело с Джейми.

– Приходи, когда только пожелаешь, – сказала ей Валери, – и если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь или совет, я здесь. Но попытайся запомнить: даже этот мир не так черен, как его рисуют.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю