Текст книги "Колодец одиночества"

Автор книги: Маргарет Рэдклифф-Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Валери сказала со своей загадочной улыбкой:

– Не перейти ли нам к следующему развлечению?

Они оплатили счет и убедили Ванду отложить свою расправу над вкрадчивым Пужолем. Стивен взяла ее за одну руку, Дикки Вест за другую, и вместе они завлекли ее в машину; после чего втиснулись все остальные – кроме Дикки, которая села рядом с шофером, чтобы указывать путь неосведомленному Бертону.

3

В «Нарциссе» они были удивлены тем, что на первый взгляд казалось самой прозаической семейной вечеринкой. Было поздно, но середина зала была пуста, потому что «Нарцисс» редко открывал глаза, пока в церквах Парижа не било полночь. За столом, покрытым красно-белой скатертью, сидели патрон и титулованная дама – ее называли «мадам». А с ними была девушка и красивый молодой человек с безжалостно выщипанными бровями. Их отношения друг с другом были… что ж, во всяком случае, эта вечеринка действительно была семейной. Когда Стивен толкнула потрепанную вращающуюся дверь, они мирно развлекались игрой в белот.

Стены комнаты были увешаны зеркалами, которые были густо разукрашены купидонами и густо облеплены мухами. Слабое смешение запахов струилось с кухни, находившейся поблизости от туалета. Хозяин сразу поднялся и пожал руки гостям. В каждом баре, похоже, были свои обычаи. В «Идеале» нужно было разделять с месье Пужолем сальные шуточки; в «Нарциссе» требовалось обменяться торжественным рукопожатием с патроном.

Патрон был высоким и исключительно худым – гладко выбритым, с губами аскета. Его щеки были деликатно тронуты румянами, веки деликатно затенены сурьмой; но сами глаза были по-детски голубыми, укоризненными и довольно удивленными.

В честь этого дома Дикки заказала шампанское; оно было теплым, сладким и неприятно кружило голову. Только Жанне, Мэри и самой Дикки хватило храбрости попробовать этот забавный напиток. Ванда держалась своего бренди, а Пат – своего пива, в то время как Стивен пила кофе; но Валери Сеймур произвела некоторый переполох, мягко настаивая на лимонном соке с мякотью, да еще из свежих лимонов. Наконец гости начали прибывать парами. Усаживаясь за столики, они быстро забывали о мире, занимаясь лишь приторным шампанским и друг другом. Из скрытого уголка появлялась женщина с корзиной, полной вызывающих роз. Одинокая vendeuse [108]108
  продавщица (фр.)


[Закрыть]носила широкое обручальное кольцо – и разве она не была самой добродетельной из людей? Но ее взгляд был расчетливым и проницательным, когда она подходила к самым очевидным парочкам; и Стивен, наблюдая, как она идет через комнату, вдруг устыдилась за ее розы. И вот по кивку хозяина заиграла музыка; под шум оркестра начались танцы. Дикки и Ванда открыли бал – Дикки грузным и твердым шагом, Ванда довольно нетвердым. За ними последовали другие. Потом Мэри наклонилась через стол и прошептала:

– Ты потанцуешь со мной, Стивен?

Стивен заколебалась, но лишь на мгновение. Потом она резко встала и пошла танцевать с Мэри.

Красивый молодой человек с беспощадно выщипанными бровями вежливо склонился перед Валери Сеймур. Получив от нее отказ, он перешел к Пат, и, к величайшему удивлению Жанны, вскоре получил согласие.

Прибыл Брокетт и сел за стол. Он был в самом пытливом и циничном своем настроении. Он смотрел на Стивен с холодной наблюдательностью, смотрел, как Дикки ведет пошатывающуюся Ванду, смотрел на Пат в объятиях красивого молодого человека, смотрел на всю толпу танцоров, которые толкались и налетали друг на друга.

Смешанные запахи стали еще явственнее. Брокетт зажег сигарету.

– Ну что ж, дорогая Валери? Ты выглядишь, как разгневанная статуя из коллекции Элджина. Будь добрее, милая, будь добрее; живи и жить давай другим, это и есть жизнь… – и он взмахнул своими мягкими белыми руками. – Наблюдай – это чудесно, милая. Это жизнь, любовь, мятеж, независимость!

И Валери сказала со своей спокойной улыбочкой:

– Кажется, я предпочитаю те времена, когда все мы были мучениками.

Танцоры вернулись на свои места, и Брокетту путем хитрых маневров удалось сесть рядом со Стивен.

– Вы с Мэри хорошо танцуете вместе, – прошептал он. – Вы счастливы? Вы получаете удовольстивие?

Стивен, которая ненавидела эти расспросы, это настроение, которое питалось ее эмоциями, отвернулась и ответила довольно холодно:

– Да, спасибо – мы неплохо проводим вечер.

И вот патрон встал за своим столом; слегка поклонившись Брокетту, он начал петь. У него был высокий приятный баритон; песня была о любви, которая слишком скоро должна закончиться, о любви, которая смертью мстит за свое окончание. Необычайная песня для такого места – грустная и очень сентиментальная. У некоторых пар были слезы на глазах – слезы, которые, возможно, появились не столько от грустной песни, сколько от шампанского. Брокетт заказал еще бутылку, чтобы утешить патрона. Потом он отмахнулся от него нетерпеливым жестом.

Продолжались танцы, продолжали заказывать выпивку, продолжали флиртовать влюбленные парочки. Настроение патрона изменилось, и теперь он пел песни о самых низких boites [109]109
  здесь – грехах (фр.)


[Закрыть]Парижа. Когда он пел, то подпрыгивал, как ученая собака, гримасничал, отбивал такт ладонями, дирижировал хором, поднимавшимся из-за столиков.

Брокетт вздохнул и с отвращением пожал плечами, и снова Стивен взглянула на Мэри; но Мэри, как она видела, не поняла этой песни с ее непростительным значением. Валери говорила с Жанной Морель, говорила о своей вилле в Сан-Тропе; говорила о саде, о море, о небе, о задуманном ею фонтане из зеленого мрамора. Стивен слышала ее очаровательный голос, такой культурный, такой прохладный – он сам был прохладным, как фонтан; и она дивилась совершенному стилю этой женщины, ее умению полностью отрешиться от окружающего; Валери закрыла уши перед этой песней, и не только уши, но и свой ум, и свой дух.

Становилось нестерпимо жарко, комната была слишком переполненной для танцев. Веки сникали, губы обвисали, головы падали на плечи – много, много целовались за угловыми столиками. Воздух был пропитан выпивкой и всем остальным; Стивен едва могла дышать. Дикки зевнула, всласть, не прикрывая рта; она была еще достаточно молода, чтобы чувствовать себя сонной. Но Ванду соблазняли ее глаза, похоть глаз охватывала ее, поэтому Пат пришлось тряхнуть своей печальной головой и заговорить о генерале Кастере.

Брокетт встал и оплатил счет; он казался унылым из-за того, что Стивен не уделяла ему внимания. Он за полчаса не сказал ни слова и категорически отказался сопровождать их дальше.

– Я пойду домой в постель, спасибо и доброе утро, – сказал он сердито, когда они набились в машину.

Они съездили еще в несколько баров, но задерживались там всего на несколько минут. Дикки сказала, что там скучно, и Жанна Морель согласилась – они предложили пойти в бар «У Алека».

Валери подняла бровь и вздохнула. Ей было ужасно скучно, и она была ужасно голодна.

– Хотелось бы где-нибудь раздобыть холодного цыпленка, – пробормотала она.

4

До конца своей жизни Стивен не забыла своих первых впечатлений от бара, известного как «У Алека» – место встречи самых презренных из всех, кто составлял армию презренных. Этот безжалостный приют, где торговали наркотиками, где торговали смертью, куда прибивались разбитые остатки людей, которых их собратья наконец втоптали в землю; презренные миром, они, казалось, презирали себя, не питая никакой надежды на спасение. Там сидели они, сбившись поближе друг к другу за столиками, потрепанные, но обладающие дешевым шиком, робкие, но непокорные создания – и их глаза, Стивен никогда не забывала их глаз, затравленных, измученных глаз инвертов.

Всех возрастов, всех степеней отчаяния, всех степеней душевного и физического нездоровья, они все же время от времени пронзительно смеялись, еще притопывали ногами в такт музыке, еще танцевали вместе под звуки оркестра, и этот танец казался Стивен пляской смерти. Не на одной руке было массивное вычурное кольцо, не на одном запястье – бросавшийся в глаза браслет; они носили эти украшения, которые могли носить эти люди лишь тогда, когда собирались вместе. «У Алека» они могли осмелиться проявить такой вкус – тем, что осталось от их личностей, они становились «У Алека».

Лишенные всякого социального достоинства, всяких ориентиров, которые общество придумывает, чтобы не дать людям потеряться, всякого товарищества, которое по божественному праву должно принадлежать всякому, кто живет и дышит; те, от кого шарахаются, те, кого оплевывают, с первых дней своих добыча непрестанных гонений, теперь они пали даже ниже, чем знали их враги, и безнадежнее, чем самое низкое отребье этого мира. Ведь чем больше все то, что многим из них казалось прекрасным, бескорыстным и иногда даже благородным чувством, было покрыто стыдом, считалось нечестивым и подлым, тем больше они сами постепенно погружались на тот уровень, куда мир поставил их чувства. И с ужасом глядя на этих людей, пропитых, накачанных наркотиками, как были слишком многие здесь, Стивен все же чувствовала, как что-то пугающее шествовало по этой несчастной комнате «У Алека»; пугающее, потому что, если Бог существовал, Его гнев должен был подняться против такой огромной несправедливости. Их жребий был еще более жалким, чем ее жребий, и за них миру когда-нибудь предстояло держать ответ.

Алек, искуситель, продавец снов, даритель белоснежных иллюзий; Алек, продававший маленькие пакетики кокаина за большие пачки банкнот, сейчас открывал вино с улыбкой и с шиком перед соседним столом.

Он поставил на стол бутылку:

– Et voilà, mes filles [110]110
  Ну вот, мои девочки! (фр.)


[Закрыть]!

Стивен посмотрела на мужчин за столом; они казались вполне довольными.

Напротив стены сидел лысый дряблый человек, чьи пальцы теребили янтарные четки. Его губы двигались; один Бог знает, кому он молился, и один Бог знает, какие молитвы он произносил – ужасен он был, сидя там в одиночестве с этими приметными четками в пальцах.

Оркестр заиграл уанстеп. Дикки все еще танцевала, но с Пат, потому что Ванде уже далеко было до танцев. Но Стивен не танцевала – только не среди этих людей, и жестом она удержала Мэри. Несмотря на свою ужасную печаль, она не могла танцевать в этом месте с Мэри.

Какой-то юноша проходил мимо вместе с другом, и их паре преградила путь толпа танцоров перед ее столом. Он наклонился вперед, этот юноша, почти приблизив свое лицо к лицу Стивен – серое, тусклое от наркотиков лицо с непрерывно дрожащими губами.

– Ma soeur [111]111
  моя сестра (фр.)


[Закрыть], – прошептал он.

На мгновение ей захотелось ударить в это лицо кулаком, уничтожить его. Потом вдруг она заметила его взгляд, и ей пришло воспоминание о злосчастном существе, растерянном, хватающем воздух окровавленными легкими, безнадежно преследуемом, которое бросало взгляды то туда, то сюда, как будто искало что-то, какое-нибудь убежище, какую-нибудь надежду – и она подумала: «Он ищет Бога, который сотворил его».

Стивен вздрогнула и посмотрела на свои сжатые руки; от впившихся в ладони ногтей побелела ее кожа.

– Mon frère [112]112
  мой брат (фр.)


[Закрыть], – произнесла она.

И вот кто-то уже пробивался через толпу, спокойный смуглый человек с еврейскими глазами; Адольф Блан, мягкий и ученый еврей, сел рядом со Стивен на место Дикки. И он похлопал ее по колену, как будто она была молодой, очень молодой и очень нуждалась в утешении.

– Я смотрел на вас уже довольно долго, мисс Гордон. Я сидел прямо здесь, у окна. – Потом он приветствовал остальных, но после этого, казалось, он забыл об их существовании; казалось, он пришел только затем, чтобы поговорить со Стивен.

Он сказал:

– Это место… эти бедные люди – они поразили вас. Я смотрел на вас между танцами. Они ужасны, мисс Гордон, потому что это те, кто пал, но не поднялся вновь – безусловно, нет для них греха тяжелее, греха непростительнее, чем грех отчаяния; но, безусловно, мы ведь с вами умеем прощать…

Она молчала, не зная, что ответить.

Но он продолжал, вовсе не обескураженный ее молчанием. Он говорил тихо, как будто исключительно для ее ушей, и все же так, как говорит тот, кого снедает пламя спешной и отчаянной миссии.

– Я рад, что вы пришли в это место, ведь у кого есть смелость, у тех есть также и долг.

Она кивнула, не понимая, что он имеет в виду.

– Да, я рад, что вы пришли сюда, – повторил он. –  Эта маленькая комната сегодня ночью, каждой ночью вмещает столько горя, столько отчаяния, что стены кажутся слишком узкими, чтобы вместить его – многие стали черствыми, многие стали низкими, но это сами по себе черты отчаяния, мисс Гордон. А там, снаружи, счастливые люди, спящие сном так называемых праведных. И они проснутся затем, чтобы преследовать тех, кто, не имея за собой никакой вины, с рождения отставлен в сторону, лишен всякой симпатии, всякого понимания. Они не задумываются, эти счастливые спящие люди – и кто заставит их задуматься, мисс Гордон?

– Они могут читать, – заикнулась она, – есть много книг…

Но он покачал головой.

– Вы думаете, эти люди – ученые? О нет, они не станут читать медицинские книги; что за дело таким людям до врачей? И разве врач может знать полную правду? Множество раз они встречали одних неврастеников, тех из нас, для кого жизнь оказалась слишком горькой. Они хорошие, эти доктора – некоторые из них очень хорошие; они упорно трудятся, стараясь разрешить нашу проблему, но их труд наполовину проходит в темноте – полная правда известна лишь нормальному инверту. Врачи не могут заставить невежественных задуматься, они не могут надеяться принести к себе домой страдания миллионов; лишь один из нас когда-нибудь сможет это сделать… На это потребуется великая смелость, но это будет сделано, потому что все живое должно трудиться, стремясь к торжеству добра; нет истинной погибели и нет разрушения. – Он зажег сигарету и задумчиво смотрел на нее несколько мгновений. Потом он притронулся к ее руке: – Вы понимаете? Погибели нет.

Она сказала:

– Когда приходишь в такие места, то чувствуешь ужасную грусть и унижение. Чувствуешь, что слишком мало шансов на подлинную победу, на хоть какие-нибудь настоящие свершения. Там, где пали столь многие, кто может надеяться преуспеть? Возможно, это конец.

Адольф Блан встретил ее взгляд.

– Вы неправы, вы совершенно неправы – это только начало. Многие умрут, многие сгубят свои тела и души, но они не смогут убить справедливость Бога, они даже не смогут убить бессмертный дух. Из самого этого унижения поднимется этот дух, чтобы требовать у мира сострадания и справедливости.

Странно – этот человек действительно высказывал ее мысли, но снова она молчала, не в состоянии ответить.

Дикки и Пат вернулись за стол, и Адольф Блан тихо ускользнул прочь; когда Стивен огляделась, его место было пустым, и она не смогла обнаружить, как он перешел комнату, сквозь толкотню этих ужасающих танцоров.

5

Дикки крепко заснула в машине, склонив голову на неприветливое плечо Пат. Когда они добрались до отеля, она извернулась и потянулась.

– Что… что, пора вставать? – пробормотала она.

Потом вышли Валери Сеймур и Жанна Морель, их высадили у квартиры на набережной Вольтера; потом Пат, которая жила через несколько улиц отсюда, и последней, хотя и не по значению – пьяная Ванда. Стивен пришлось поднять ее из машины и втащить наверх по лестнице, насколько можно было, при помощи Бертона, а за ними следовала Мэри. Это заняло довольно много времени, и, добравшись до двери, Стивен долго пыталась нащупать ключом замочную скважину.

Когда они наконец доехали домой, Стивен рухнула на стул.

– Господи, что за ночь… это было ужасно.

Ее заполняла глубокая тоска и отвращение, которые часто бывают результатом подобных экскурсий.

Но Мэри разыгрывала равнодушие, которого на самом деле вовсе не чувствовала, ведь жизнь еще не притупила в ней тонкие инстинкты; пока что она только вызвала в ней гнев. Она зевнула.

– Что ж, по крайней мере, мы могли вместе танцевать, и никто не считал нас ненормальными; в этом что-то есть. Нищим в этом мире выбирать не приходится, Стивен!

Глава сорок девятая

1

Прекрасным июньским днем Адель вышла замуж за своего Жана в церкви Нотр-Дам-де-Виктуар – святилище с бесчисленными свечами и молитвами, со всещедрой Святой Девой, что дарит многие милости. С самого рассвета тихий старый дом на улице Жакоб был взбудоражен – Полина готовила déjeuner de noces [113]113
  свадебный обед (фр.)


[Закрыть], Пьер украшал и подметал гостиную, и оба иногда останавливались, чтобы поцеловать в раскрасневшуюся щеку свою счастливую дочь.

Стивен подарила свадебное платье, свадебный завтрак и некоторую сумму денег; Мэри подарила невесте кружевную фату, белые атласные туфли и белые шелковые чулки; Дэвид подарил большие позолоченные часы, приобретенные от его имени в Пале-Рояль; а Бертон обязался довезти невесту в церковь, а новобрачную пару – на вокзал.

К девяти часам вся улица сгорала от предвкушения, ведь соседи любили Полину и Пьера; кроме того, как заметил пекарь своей жене, в таком грандиозном доме свадьба должна быть прекрасной.

– В конце концов, они щедрые, эти англичанки, – сказал он, – и если мадемуазель Гордон странно выглядит, не стоит забывать, что она служила la France [114]114
  Франции (фр.)


[Закрыть]и может теперь носить шрам рядом с орденской ленточкой. – Потом, вспомнив своих четырех сыновей, погибших на войне, он вздохнул: ведь сыновья есть сыновья, что для короля, что для пекаря.

Взбудораженный Дэвид носился по лестнице вверх и вниз, предлагая свою помощь, которая никому не требовалась, и меньше всего – взволнованной и беспокойной невесте, когда она надевала узкие атласные туфли.

– Va donc! Tu ne peux pas m'aider, mon chou, veux tu taire, alors [115]115
  Уходи! Ты не можешь мне помочь, мой песик, помолчи же, ну! (фр.)


[Закрыть]! – умоляла Адель.

В конце концов Мэри пришлось найти ошейник с поводком и привязать Дэвида к столу в кабинете, где он сидел мрачный, мусоля свой бантик из белого атласа и размышляя о том, что лишь четвероногим свойственна благодарность. Но наконец Адель нарядилась к свадьбе и смущенно показалась Мэри и Стивен. Она выглядела очень привлекательной, у нее было доброе честное лицо и круглые ясные глаза, как у дрозда. Стивен всей душой желала ей добра, этой девушке, которая так долго ждала своего супруга – ждала так преданно и верно.

2

В церкви было множество друзей и родственников; а также тех, кто готов пройти много миль, чтобы попасть на похороны или на свадьбу. Бедный Жан выглядел хуже обычного в дешевом костюме, и Стивен слышала запах помады на его волосах; этот жирный теплый запах почти напоминал духи. Но его рука дрожала, когда он потянулся за кольцом, потому что он чувствовал гордость и робость одновременно; потому что он много любил, а собирался любить еще больше, считая себя совершенно недостойным. И что-то в этой неловкой, дрожащей руке, в этих лоснящихся, напомаженных волосах и несуразном костюме тронуло Стивен, и ей захотелось утешить его, рассказать ему, какой огромный дар он предлагает ей – безопасность, покой и любовь, достойную почитания.

Молодой священник серьезно повторил молитвы – древние, примитивные молитвы, которые обычай все же смягчил. Одетая в лиловое шелковое платье, Полина плакала, стоя на коленях; но носовой платок Пьера был развернут на стуле, чтобы уберечь его новые серые брюки. Рядом со Стивен сидели два брата Полины, один в форме, другой отставной, в штатском, но оба с медалями на груди и потому достойно представляющие армию. Там был пекарь с женой и тремя дочерьми, и, поскольку последние не были еще замужем, их глаза чаще останавливались на Жане в его потрепанном костюме, чем на их молитвенниках. Зеленщик сопровождал даму, у которой Полина обычно брала цыплят для жарки на вертеле; а сапожник, который чинил сапоги и ботинки Пьера, сидел, не отрывая влюбленного взгляда от полногрудой, миловидной молодой прачки.

Месса близилась к завершению. Священник просил, чтобы благословение снизошло на пару; просил, чтобы эти двое жили всем на загляденье, не только сами они, но и дети их детей, даже в третьем и четвертом колене. Потом он говорил об их долге перед Богом и друг перед другом, и наконец увлажнил их склоненные юные головы щедрыми брызгами святой воды. Так в церкви Нотр-Дам-де-Виктуар – всещедрой Святой Девы, что дарит многие милости – Жан и его Адель стали единой плотью в глазах своей церкви, в глазах своего Бога, и как одно целое могли, не дрогнув, противостоять миру.

Рука об руку они прошли через тяжелые двери в автомобиль Стивен, который ждал их. Бертон улыбался поверх белой розетки на своем пальто; толпа, вытягивая шеи, тоже улыбалась. Прибыв обратно в дом, Стивен, Мэри и Бертон выпили за здоровье невесты и жениха. Потом Пьер поблагодарил свою нанимательницу за все, что она сделала, чтобы свадьба его дочери была такой великолепной. Но, когда этой нанимательницы больше не было рядом, когда Мэри последовала за ней в кабинет, жена пекаря вопросительно подняла брови.

– Quel type! On dirait plutôt un homme; ce n'est pas celle-là qui trouvera un mari [116]116
  Какова она! Скорее похожа на мужчину; она не из тех, кто найдет себе мужа! (фр.)


[Закрыть]!

Гости засмеялись:

– Mais oui, elle est joliment bizarre [117]117
  Ну да, она довольно странная! (фр.)


[Закрыть]! – и они начали отпускать шуточки на счет Стивен.

Пьер вспыхнул и встал на защиту Стивен.

– Она хорошая, она добрая, и я очень уважаю ее, и моя жена тоже – а что до нашей дочери, то Адель в таком большом долгу перед ней. К тому же она заслужила Croix de Guerre, когда служила нашим раненым в окопах.

Пекарь кивнул.

– Ты прав, мой друг – это же самое я сказал сегодня утром.

Но внешность Стивен была скоро забыта среди веселья этого прекрасного пира – пира, оплаченного ее деньгами и организованного ее заботами. Были и шутки, но они больше не были направлены против нее – они отпускались на счет смущенного жениха, безобидные и добродушные, если немного и вольные. Потом, когда даже Полина еще не успела осознать, который час, в кухню вошел Бертон, Адель убежала сменить платье, а Жану пришлось переодеться в кладовке.

Бертон взглянул на часы.

– Faut dépêcher vous [118]118
  Надо поторопиться (фр.)


[Закрыть]– пошевелитесь, если хотите попасть на chemin de fer [119]119
  железную дорогу (фр.)


[Закрыть], – объявил он, как лицо, облеченное властью. – До Лионского вокзала еще ехать и ехать.

3

Тем вечером старый дом выглядел на удивление задумчивым и на удивление печальным после всего этого веселья. Второй белый бантик Дэвида так и не развязали, и две ленточки свисали с его ошейника. Полина ушла в церковь, чтобы поставить свечи; Пьер вместе с племянницей Полины, которая должна была занять место Адели, готовили ужин. И печаль этого дома растекалась, как ручей, чтобы смешаться с печалью Стивен. Адель и Жан, все так просто… они любили, они поженились, и через некоторое время они снова и снова будут заботиться друг о друге, обновляя свою юность и свою любовь в своих детях. Таким упорядоченным, мирным и безопасным казалось все это, социальная схема, выросшая из самого творения; это попечение о двух юных и пылких жизнях ради тех жизней, что последуют за ними. Это была плодотворная и мирная дорога. Та же дорога была выбрана основателями Мортона, которые воспитывали детей от отца к сыну, от отца к сыну, до пришествия Стивен; и их кровь была ее кровью – то, что они находили хорошим в свое время, казалось таким же хорошим той, что произошла от них. Действительно, среди тех, кто остался вне закона, не было более законопослушного в душе, чем она, последняя из Гордонов.

Поэтому теперь огромная печаль завладела ею, ведь она воспринимала достоинство и красоту соединения Адели и Жана, такого простого и согласного обычаю. И эта печаль мешалась в ней с печалью дома, расширялась, как река, и окружала Мэри, и через нее – Дэвида, и оба они сели поближе к Стивен на диване в кабинете. Пока сумерки медленно сгущались на закате, все трое прижались друг к другу – Дэвид положил голову на колени Мэри, а Мэри – на плечо Стивен.