Текст книги "Жена солдата (ЛП)"
Автор книги: Маргарет Лерой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
Глава 24
Оставляю велосипед у стены дома. Мои пальцы окоченели и онемели от того, как я держалась за руль. Воздух сегодня очень холодный, скоро зима. Растираю руки и чувствую, как в пальцы впиваются иголочки, когда к ним приливает кровь.
Чувствую облегчение от того, что в мое отсутствие не случилось ничего плохого. Милли играет наверху, а Эвелин крепко спит в своем кресле. Вытаскиваю продукты из велосипедной корзины. Хлеб, свинина, поднос с саженцами. Меня на краткое мгновение охватывает триумф от того, что я все еще могу прокормить свою семью. Слышу, как позади меня открывается калитка.
На пол ложится тень.
– Добрый день, миссис де ла Маре.
На пороге моего дома стоит капитан Леманн.
Испытываю некоторое удивление, словно за время его отсутствия я забыла, как он выглядит.
– Давно вас здесь не видела, – говорю я. А про себя думаю: «Эта фраза предполагает, что я искала его». Чувствую, как кровь приливает к лицу.
– Был в отпуске. Ездил в Берлин, – отвечает он мне.
– О.
Вспоминаю кинохроники из Берлина: военные парады, речи Гитлера, одновременно абсурдные и леденящие душу. И в тоже время я думаю о тех, кто ждет его в Берлине: жена, сын. Ощущаю жгучее любопытство. От этих мыслей я испытываю противоречивые чувства.
– Я привез немного шоколада, – говорит он. – Купил на обратном пути в магазине шоколада в Шербуре.
Он протягивает его мне. Это молочный шоколад «Suchard» в обертке василькового цвета с золотым тиснением. Один только вид обертки действует чарующе. Представляю, каково это будет, развернуть ее и съесть – изысканный шелест серебристой фольги, сладость во рту.
– Возьмите. Это вам, – говорит он.
Я отрицательно качаю головой. Мне кажется, я чувствую запах шоколада сквозь обертку. Или, может, это просто воображение разыгралось, как бывает, когда ты чувствуешь в чем-то недостаток, когда к чайному столу у тебя всего лишь безвкусное печенье из заменителя муки. Мой рот наполняется слюной, я сглатываю. Капитан смотрит на мое горло, понимаю, что он заметил.
Я краснею от стыда, испытывая в некотором роде смущение.
– Думаю, вы любите шоколад, миссис де ла Маре, – говорит он.
– Да кто же не любит шоколад, – неопределенно отвечаю я.
– Так почему вы не берете его? – спрашивает Леманн.
– Спасибо, но я не могу. – Я говорю очень тихо, чтобы не разбудить Эвелин. От этого наш разговор становится более интимным, такого не должно быть. – Я уже говорила вам прежде, когда отказывалась от кофе.
– Но это такая мелочь… сказать «нет» шоколаду.
– Это все, что в моих силах, – мелочи, – говорю я. Вспоминаю, что говорил Джонни. Всегда есть что-то, что можно сделать. Может, всего лишь какую-то мелочь. Ты должен делать то, что в твоих силах.
– Миссис де ла Маре, никто не умрет от того, что вы примете от меня небольшой подарок, – говорит он. – Никакого риска.
Он стоит слишком близко ко мне. Вспоминаю, как он согнал с моего рукава осу. Приятное ощущение проходит сквозь меня.
– К тому же вы уже брали у меня сигарету, – говорит он. – Что изменилось?
– Мне и сигарету не стоило брать.
Он задумчиво смотрит на меня.
– Если вы не хотите взять шоколад себе, отдайте его детям. Это уменьшит ваше чувство вины? – говорит капитан.
Я протягиваю руку и забираю шоколадку.
Он выдыхает с облегчением, словно он рад. Стараюсь не думать об этом: разве моя уступка что-то значит, почему для него настолько важен этот подарок?
Глава 25
Уношу шоколадку на кухню, разворачиваю обертку и несколько секунд вдыхаю сладкий аромат. Отламываю два кусочка для себя и откладываю на блюдце. Решаю отдать Милли и Бланш их долю после чая, когда они уже не будут голодны и не съедят его очень быстро.
Вечером, когда наши тарелки опустели, я иду к буфету, чтобы достать шоколад.
– У меня для вас кое-что есть. Угощение.
– Это шоколад. Это его запах, – говорит Милли.
Девочки пристально следят за тем, как я снимаю синюю обертку, разворачиваю фольгу. Она дразняще шелестит.
– Мам, где ты ее взяла? – спрашивает Бланш.
– В городе, – отвечаю я.
– Но я думала, что шоколада вообще нигде не осталось, – говорит она. – Так сказала миссис Себир.
– Мне повезло, я нашла его.
Разламываю шоколадку на три части. Одну протягиваю Эвелин, она отрицательно качает головой.
– Я не буду, спасибо, Вивьен. Шоколад не способствует моему пищеварению.
– Это ужасно. Бедненькая бабуля, – говорит Милли.
Отдаю девочкам их порции.
– Ешьте медленно, растягивайте удовольствие.
Но они, конечно же, делают все наоборот.
Когда они доели, делю долю Эвелин между девочками. Они вежливо благодарят бабушку и съедают вторую порцию.
Рот Милли коричневый от шоколада. Она тщательно облизывает губки и слегка вздыхает. Милли поднимает голову, и вечернее солнце освещает ее кожу и глаза.
– Я очень люблю шоколад, мамочка. Я ела бы его и ела. Постоянно.
– Милли, ты такая прожорливая. Если будешь много есть, станешь толстой, – говорит Бланш.
– А я хочу быть толстой, – отвечает Милли. – Хочу быть толстой, как поросенок. – Она выпячивает грудь и сжимает кулачки. – Хочу быть такой же толстой, как тюлень.
– Да ты и понятия не имеешь, как он выглядит, – говорит Бланш.
– Знаю. Я знаю. Он выглядит вот так.
Она надувает щеки, чтобы лицо стало большим. Бланш тянется к ней и двумя пальцами надавливает на щечки Милли. Та выпускает воздух изо рта. Обе девочки находят это забавным, и комната на некоторое время наполняется задорным смехом, словно наша жизнь снова вернулась в нормальное русло, словно больше нет войны.
Меня переполняет благодарность. Благодарность к капитану Леманну за то, что глаза моих детей сияют, за то, что в нашем доме слышен смех. Я стараюсь отогнать эту мысль.
Бланш перестает хихикать и потирает рукой глаза.
– А помните те времена, когда шоколад у нас был в любое время, когда бы ни захотели? – с тоской говорит она. – Когда на полках было полно стеклянных вазочек со сладостями? Когда было полно щербета, помадки и лакричных конфет?
В ее голосе сквозит неверие, как будто ей самой трудно в это поверить, трудно вспомнить.
– Милая, все это будет, – говорю я. – Знаю, что будет. Однажды все это вернется. Война не вечна.
Бланш качает головой, словно не верит мне.
– Можно мне забрать фольгу? – спрашивает она.
Отдаю ей серебристую бумажку. Она, разглаживая поверхность, пробегает по ней пальцами. Бланш положит ее между страницами в один из школьных учебников.
Эвелин хмурится, глядя на меня. У нее напряженный взгляд человека, который пытается дотянуться до чего-то недосягаемого.
– Где ты взяла шоколад, Вивьен? – спрашивает она у меня.
– Я же сказала, в городе, – отвечаю я, не глядя на Эвелин.
Она поджимает губы, словно мой ответ ее не удовлетворил.
– Шоколад не для меня, – снова говорит она. – Совсем не для меня.
Когда все уже лежат в своих кроватях, я открываю кухонный шкаф и достаю отложенные два кусочка шоколада, слегка удивляясь, почему же решила съесть их втихаря. Кладу один кусочек в рот и ощущаю прилив сладости. Шоколад, словно бархат, тает на языке. Вкус после нескольких месяцев пресной еды кажется экзотичным, намекающим на тропики с их богатыми плантациями и теплыми звездными ночами. Ем шоколад медленно, подолгу задерживая его во рту.
Глава 26
В воскресенье выдался прекрасный денек. После обеда Бланш сидит в саду, ловя последние лучи осеннего солнца в надежде еще немного загореть. Милли тоже в саду – играет с метлой, используя ее в качестве лошади. Она продела ленточки сквозь прутья метлы и скачет галопом вокруг наваленной кучками травы, которую я недавно состригла.
Я играю для Эвелин ее любимый ноктюрн Шопена. Музыка очень нежная, элегическая. Что же до меня, то мне больше нравятся его мазурки. Они одинаково суровы и печальны, с некоей ноткой диковатости. Но Эвелин находит их слишком странными. Спустя какое-то время я растворяюсь в музыке, целый мир крутится вокруг меня, перестраивается. Все такое изменчивое, совершенное.
– Очень хорошо получилось, Вивьен, – вежливо говорит Эвелин, когда я останавливаюсь.
Внезапно снаружи раздается крик:
– Нет, Милли! Ты просто чудовище!
Подхожу к окну. Бланш вскочила на ноги. У нее на голове частички срезанного газона. Я вижу, как она вытаскивает из волос траву. Милли одновременно с восторгом и ужасом смотрит на сестру. Должно быть, она подкралась к Бланш сзади и оттуда осыпала ее травой.
– Ты маленькая идиотка! – Бланш просто в бешенстве. – Я же только что вымыла волосы… С меня довольно. Я тебя придушу, – говорит она.
Милли визжа убегает. Открываю французское окно и выхожу, чтобы вмешаться, но их уже и след простыл. Бланш исчезает за домом, бросившись в погоню за Милли. Слышу хруст гравия под ее ногами, потом глухой удар, тишина, вскрик.
Эвелин качает головой.
– Грядут большие неприятности, Вивьен.
Ко мне спешит Бланш. Она выглядит обеспокоенной.
– Мам, тебе лучше пойти туда.
Милли упала на гравий. Ее руки в мелких порезах, но самые неприятные ранки – на колене. Оно все расцарапано, в грязи и кровоточит.
Отношу Милли в ванну, чтобы промыть порез. В былые времена я бы добавила в ванну соль, чтобы продезинфицировать ранку, но сейчас соль в дефиците. Порез по-прежнему выглядит грязным, в ранке застряли частички гравия, которые я никак не могу вытащить. Понимаю, что нужен антисептик. Достаю его, отчего Милли приходит в ужас.
– Не надо! Будет больно! Мамочка, не надо! – Ее плечики сотрясаются от рыданий.
Не могу причинить ей боль. Убеждаю себя, что этот порез заживет сам по себе.
* * *
Чей-то стук выдергивает меня из сна. Включаю лампу и иду к двери. Все тело вялое, неуклюжее.
Это Милли. Ее мокрое личико блестит в свете лампы. На ресницах повисли слезы.
– Мамочка, у меня ножка болит.
Пальцем трогаю ее колено. Кожа горячая и воспаленная. От моего прикосновения Милли вскрикивает. Ругаю себя на чем свет стоит. Я должна была проявить твердость и обработать рану.
– Пойдем, я отведу тебя в кровать, – говорю я, – а утром мы подумаем, что делать дальше.
Я встревожена, больше не могу уснуть. Через какое-то время встаю и прислушиваюсь к тому, что происходит в комнате Милли. Она все еще плачет, но я решаю оставить ее в покое. В плаче уже проскальзывает сонливость. Я знаю, скоро она заснет, и лучше, если я не стану ее тревожить.
Ночью погода портится. Дождь идет и в моем сне. Мне снится, что крыша Ле Коломбьер вся в дырах, сквозь них льется вода. Мой дом весь затоплен. Я медленно выбираюсь из своей спальни по колено в воде. Вокруг холодный, чистый, аквамариновый свет.
Мимо меня в сияющем потопе проплывают вещи: книги с поэзией, пупсы из кукольного домика Милли, музыкальная шкатулка моей матери. Они все повреждены водой, но во сне я смотрю на все это с невозмутимым спокойствием. Плывущее в потоке воды не беспокоит меня: оно все покрывается пятнами, гнилью, разрушается. Я просто позволяю всему этому уйти в прошлое. Я испытываю в некотором роде наслаждение от того, что больше не сопротивляюсь, отдаюсь на волю судьбе.
* * *
Утром дождь все еще идет. Небо тяжелое, оловянного цвета.
Перед тем как уйти на работу, Бланш оборачивается ко мне, стоя в двери. Она повязывает вокруг головы шифоновый шарф. Ее кожа золотится от вчерашнего солнца, от Бланш пахнет розами.
– Мама, с Милли все нормально? Я слышала, как она плачет, – говорит Бланш.
– Не знаю, – отвечаю я. – Меня беспокоит ее порез на колене. Постараюсь сходить за доктором.
Но я не тороплюсь. Не хочу оставлять Милли. Да и потребуется много времени, чтобы связаться с доктором. Мне придется ехать на велосипеде к нему домой и надеяться, что он или его жена будут там. Или же мне стоит попытаться позвонить ему из ближайшей телефонной будки, которая тоже находится достаточно далеко.
Бланш хмурится. Ее васильковый взгляд впивается в меня.
– Но если тебя что-то будет беспокоить, ты же вызовешь врача, да, мам? Пообещай, что вызовешь.
– Да, конечно.
Боковым зрением вижу какое-то движение, оно заставляет меня повернуться. В Ле Винерс открыто окно. Я что-то вижу в темноте комнаты по ту сторону окна: лицо или рукав рубашки. Ощущаю бессильную ярость. Мне противно, что люди, живущие там, знают подробности нашей личной жизни. Как будто оккупация дает им на это право.
Глаза Бланш наполняются слезами.
– Это я виновата, да?
– Нет, милая, конечно, нет. Вы же обе просто дурачились. Это просто случайность, что она упала на гравий.
– Мне не следовало так себя вести, – говорит она. – Но ты же знаешь Милли. Она прикидывается невинной овечкой, а сама такая приставучая.
Она выходит, плотнее натягивая пальто. Хотя дождь такой сильный, что я сомневаюсь, что Бланш надолго останется сухой.
Глава 27
Раздаются шаги и стук в дверь. Мое сердце уходит в пятки.
Но это не тот, о ком я думала. Пришел капитан Рихтер. Его мокрые черные волосы прилизаны дождем.
– Прошу прощения, миссис де ла Маре, но мы случайно услышали ваш разговор.
Страх подступает к моему горлу. Я сделала что-то недопустимое? Нарушила какое-то правило, о котором даже и не подозревала?
Его темные умные глаза смотрят на меня.
– Один из наших услышал, что ваша дочь поранилась.
Его голос смягчается, он увидел страх на моем лице.
– Я был доктором, миссис де ла Маре, в той, другой жизни. Перед тем как… – Он разводит руки в беспомощном жесте, охватывающем все происходящее вокруг: войну, оккупацию. Жест, который говорит, что все это невозможно описать словами.
– О, – это все, что я могу сказать в ответ.
Пытаюсь представить его в образе врача. Без формы, без оружия. Это сложно.
– Вы не против, если я осмотрю вашу дочь? – спрашивает он.
В моем взгляде сквозит нерешительность.
– Я работал хирургом в госпитале Рудольфа Вирхофа в Берлине. – Он слегка улыбается. – Но я уверен, что хирургического вмешательства не потребуется.
Когда он заходил в прошлый раз, то предупреждал меня о комендантском часе. Я помню его строгий взгляд, тонкую линию его рта. Сейчас он предлагает осмотреть Милли. Я вся на нервах. Не знаю, как мне следует вести себя с этим человеком.
Колеблюсь. Но потом вспоминаю, как Милли плакала ночью.
– У нее болит нога, – говорю ему я. – Она упала на гравий. Боюсь, как бы не пошло заражение. Заходите.
В тот момент как я пригласила его в дом, во мне поднимается тошнотворная волна сомнения. Настойчивый голос в моей голове гневно и возмущенно ругает меня. «Что ты делаешь? Этот человек – твой враг. Ты доверяешь ему свою дочь, но он не на твоей стороне…» Но я уже не могу отступить.
Милли лежит на диване в гостиной, больное колено покоится на подушке. Когда мы заходим в комнату, она поднимает взгляд. Несмотря на боль, на ее личике проступает любопытство.
– Милли, меня зовут Макс. Я доктор.
Она картинно указывает на свое колено, наслаждаясь ролью пациента, наслаждаясь всем драматизмом ситуации.
– Болит, – говорит она.
Он осматривает ее, ощупываю кожу вокруг раны, сгибая-разгибая колено. Она вздрагивает от его прикосновений. Когда он причиняет ей боль, в ее взгляде появляются осколки сомнений. Меня так и тянет броситься к ним и оттащить ее в сторону.
– Так как же ты поранилась, Милли?
– Все из-за Бланш. Она погналась за мной.
– Моя дочка тоже любит бегать, – говорит капитан Рихтер. – И любит дразнить своего старшего брата…
Должно быть, он видел все, что случилось, через окно в Ле Винерс. Я ощущаю по отношению к нему некую враждебность.
Но Милли заинтригована.
– А сколько ей лет? Она тоже падает? – спрашивает она.
– Ей шесть лет. Да, она тоже бывает, что падает. – Его голос смягчается, когда он заговаривает о дочери. – Она всегда куда-то бежит, спешит. Не может сидеть спокойно.
Он встает и поворачивается ко мне.
– Как вы и думали, в ранку попала зараза, – говорит он. – Ей нужны лекарства. – Рихтер достает из кармана коричневую стеклянную бутылочку. – Это сульфамиды. Они помогут побороть инфекцию. Позволите мне дать их Милли?
Киваю.
– Милли, ты умеешь пить таблетки? – спрашивает он.
– Конечно. Мне же четыре с половиной.
Капитан протягивает мне бутылочку и объясняет, как пить лекарство. Потом прощается с Милли. Я слышу, как над нами скрипит пол в комнате Эвелин. Молю Бога, чтобы она не решила спуститься прямо сейчас. Провожаю капитана до двери.
Думаю, каково это быть хирургом, и мне становится кое-что понятно. Хирург должен быть в каком-то смысле отстраненным и бесстрастным. Я отдаю себе отчет, насколько циничен этот человек. Он всего лишь наблюдатель. Тот, кто смотрит со стороны, он сам по себе, но все видит.
– Скучаете по работе в Берлине? – спрашиваю я у него. Теперь я перед ним в долгу, нужно быть вежливой.
– Очень сильно скучаю. – Тень набегает на его лицо, появляется пустота во взгляде. – Но вы же знаете, в это тяжелое время многие лишились любимого дела. У тех, кто принимает решения, другие планы на наши жизни. Как всегда.
Я вздрагиваю. Должен ли он говорить мне что-то подобное? Он что, критикует Гитлера? Что на самом деле эти люди, эти солдаты, думают о войне?
– Это касается всех нас, – продолжает он. – Никто из нас не может быть там, где ему хочется. – Он слегка пожимает плечами, словно отбрасывая в сторону эту минуту откровения, словно он немного смущен. – Но в сложившихся обстоятельствах, мы считаем, что нам повезло – мы оказались на вашем прекрасном острове. Мы все, каждый из нас, благодарны… Хотя мне представляется, что вы смотрите на это несколько иначе.
У него умная улыбка с оттенком самоиронии.
– Большое вам спасибо за помощь, – говорю я.
Я открываю дверь и нервно оглядываю переулок, чтобы убедиться, что никто не увидит, как он выходит из моего дома. Капитан поворачивается и уходит, брезгливо огибая лужи. Дождь уже не идет, темные опавшие листья блестят, словно мокрая кожа.
Гадаю, кто же рассказал ему, что Милли поранилась, кто слышал наш разговор. Капитан Леманн наблюдал за нашим домом? Это капитан Леманн отправил Рихтера к нам?
Глава 28
Собираю все фрукты, что есть в саду. Яблоки я складирую в сарае, высыпав в картонные коробки. Сливы закатываю в бутылки. А вот груши мы съедаем все сразу, они не хранятся долго. Милли отказывается есть кожуру, поэтому специально для нее я очищаю и нарезаю фрукты. Зернистая плоть сочится густым и вязким нектаром.
Дует северный ветер, и птицы улетают в теплые страны, где проведут всю зиму. Наш остров лежит на одном из перелетных путей в Европу, он ведет на юг по западным окраинам. По ночам, в темноте, можно услышать перекличку цапель; иногда хрипло и одиноко, словно потерянные души, кричат гуси.
День в самом разгаре, когда с моря прилетает внезапный шторм. Еду на велосипеде с фермы Вязов, а надо мной собираются и клубятся тучи. Звук такой, словно очень много людей бежит по переулку, шелестит живая изгородь, а потом начинает идти дождь.
Я моментально промокаю, поскольку забыла плащ. Проклинаю непредсказуемую погоду этих островов и ощущаю раздражение, знакомое каждой хозяйке, которая повесила белье сушиться, а теперь находится далеко от дома. Вся работа коту под хвост.
Ход велосипеда замедляется, и он начинает скрести землю. Похоже, спустило переднее колесо. Ругаясь под нос, слезаю с велосипеда. Милли дома с Эвелин, но я не люблю оставлять их надолго. Толкаю велосипед вперед и начинаю долгий путь к дому.
Мимо, прямо по луже, проезжает немецкий грузовик, обливая меня с ног до головы. Кажется, что он сделал это намеренно, со злостью. Мои платье и кофта промокли насквозь, в туфлях хлюпает вода.
Чувствую внезапную усталость. Я обессилена, рассыпаюсь на кусочки. Я устала от ворчливой, потерявшей рассудок Эвелин; от Бланш, которая все еще зла на меня из-за того, что мы не уплыли с острова; от этой оккупации, дефицита и дождя. Все перепуталось у меня в голове, это выше моих сил.
Приближается еще один автомобиль. Черт. Когда он проезжает мимо, я отворачиваюсь, не хочу, чтобы меня опять окатили водой.
Слышу, что машина останавливается, потом сдает назад. Ко мне подъезжает знакомый черный «Бентли». За рулем капитан Леманн. Он останавливается рядом со мной, перегибается через пассажирское сиденье и открывает окно. Сердце прыгает в груди, словно теннисный мяч.
– Миссис де ла Маре. Могу я вас подвезти?
Даже представить не могу, как нелепо я выгляжу. Волосы мышиными хвостиками облепили голову и лицо, по которому стекает вода. Вода же капает и с носа. Откидываю с лица мокрые волосы. Пытаюсь отрицательно покачать головой, но даже этого не получается.
– Мне кажется, вы прокололи колесо, – говорит он. – Так почему бы не разрешить мне помочь вам?
– Не стоит.
Но мой голос звучит не очень уверенно.
– Почему же не стоит? – спрашивает он.
Я не хочу думать о том, по какой причине он так настойчив, ведь он прекрасно знает, каким будет мой ответ.
– Я правда думаю, что не нужно, – отвечаю я.
Он наблюдает за моими колебаниями. Мне кажется, он готов ждать вечность.
– В любом случае, мой велосипед…
– Можете оставить его здесь. Я отправлю кого-нибудь из ребят забрать его.
– Но вы, наверное, очень заняты, у вас много дел…
Хотя я всегда захожу в тупик, когда думаю, какими могут быть эти дела. Вижу тень улыбки в его глазах, пока я все это говорю, словно он уверен, что я потерпела поражение.
– Ничего, что не могло бы подождать, – произносит он.
– Но вы ехали в другую сторону…
– Я с легкостью могу доехать до вашего дома.
– Я правда не должна…
Он открывает дверь.
Забираюсь в «Бентли», когда-то принадлежавший Ле Брю. Я должна злиться из-за того, что машина мистера Губерта реквизирована, я должна сказать, что меня не надо подвозить. Но я так устала, замерзла и промокла, а до дома еще очень далеко.
Капитан Леманн смотрит на меня: на мои мокрые волосы, гусиную кожу на руках, мокрую одежду, облепившую все тело.
– Миссис де ла Маре, вы дрожите. Накиньте мой плащ.
– Не могу, – отвечаю я.
– Мне кажется, вы должны. Вы же не хотите заполучить пневмонию. Особенно, если учитывать, что от вас зависят некоторые люди, – говорит он.
А вот это правда.
Поскольку я ничего не говорю и не протестую, он оборачивается к заднему сиденью. Достает оттуда плащ и накидывает его мне на плечи, опуская полы между моей спиной и спинкой кресла. Его близость шокирует меня.
Его рука скользит под волосами к основанию шеи, поднимая волосы там, где они соприкасаются с воротником плаща. Он делает это скрупулезно, не пропуская ни единой пряди, едва касаясь моей шеи своим пальцем. У него горячая кожа. Слышу, как он дышит, уверена, он слышит, как дышу я. Никто из нас не произносит ни слова.
Он заводит автомобиль. Плащ очень длинный, он складками собирается у меня за спиной. Но мне тепло.
– Это очень любезно с вашей стороны, – одновременно официально и вежливо говорю ему я. В моем голосе слишком много придыхания.
Он слегка качает головой, словно не соглашаясь со мной.
– Как Милли? – спрашивает он.
– Сейчас уже хорошо, спасибо.
– Макс заходил?
– Да.
– Я подумал, что Макс сможет ей помочь, – говорит он.
– Да, спасибо.
Меня озаряет мысль, что он хочет, чтобы я знала: это он отправил ко мне Макса. Он понимает: ничто не подтолкнет меня к нему сильнее, чем его забота о моих детях. От этой мысли я чувствую себя счастливой, чего не должно быть.
Отворачиваюсь от капитана и смотрю в окно. Много времени прошло с тех пор, как я последний раз смотрела на Гернси из окна автомобиля. Буря проходит, в мир возвращается разноцветие: под белизной небес трава лихорадочно заливается зеленью, влажные ягоды рябины блестят, словно помада на женских губах.
От нашего дыхания окна запотели, так что местность вокруг кажется размытой, цвета сливаются, словно земля вокруг иллюзорна и вот-вот исчезнет. Капитан приоткрывает окно, чтобы холодный воздух очистил стекло.
Некоторое время он молчит. Тишину заполняет скрип дворников. От мокрых вещей идет слабый запах: мокрая шерсть моей кофты, мускус моих волос. Медленно поворачиваюсь к капитану, наблюдаю за его сильным, крепким телом, за его руками, поворачивающими руль. Вспоминаю ощущения, когда его пальцы касались моей шеи. Теплые, пугающие. Он едет очень медленно.
– Итак, шоколад, – говорит он, словно продолжает начатый разговор. – Вы сами его съели или весь отдали детям?
– Пару кусочков съела я.
– Понравилось? – спрашивает он.
Вспоминаю, как таяли во рту сладкие кусочки.
– Да. Очень вкусно.
– Даже несмотря на то, с какой неохотой вы его взяли?
Я не смотрю на капитана, но слышу в его голосе улыбку.
– Я отказывалась не потому, что думала, будто он мне не понравится.
Слова повисают между нами.
Ветер уносит облака. На землю льется свет, все сияет, сверкает. Он отирает окно изнутри своим рукавом. Цвета окружающей местности ослепляют: медь и бронза опавших листьев, поле из темно-желтых одуванчиков, длинноногих, как девчонки. Проезжаем мимо сказочных виноградников, стоящих, словно стена, горящих ярким, но мягким огненным цветом.
– Пейзаж акварельный, – говорит он. – Я бы с удовольствием его нарисовал.
Меня это интригует.
– Вы художник?
– Не думаю, что достоин того, чтобы меня так называли, – отвечает он. – Но мне нравится рисовать, когда есть такая возможность. Ради собственного удовольствия. – Он замолкает на некоторое время, словно пытается подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. – Мне кажется, это помогает мне отрешиться от настоящего. Хотя бы на время.
Я прекрасно его понимаю. Иногда очень хочется отыскать безопасное место, убежище. Вот как я со своими пианино и поэзией. Но не такие слова ты ожидаешь услышать от солдата.
– Искусство – это не моя профессия, – говорит он. А поскольку я ничего не спрашиваю, он добавляет: – До войны я был архитектором.
Я удивлена, как тогда, когда капитан Рихтер сказал, что он был врачом. Никогда не думала, что у этих людей есть другая профессия. Я пытаюсь, но неудачно, подобрать слова так, чтобы вопрос вышел неглупым.
Небо расчищается. Чуть впереди нас, на фоне голубого великолепия, видна огромная темная туча. Она выглядит очень основательной, словно какая-то страна, словно какие-то сказочные холмы, о которых я читала Милли.
Он больше ничего не говорит, да это и неважно. Я чувствую себя такой счастливой в этой машине, в этом плаще – меня охватывает неожиданное счастье, оно заполняет меня. Я не могу его контролировать, изгнать или отвергнуть.
На повороте в проулок, возле поилки для скота, стоит темная фигура – женщина с платком на голове выгуливает собаку. Узнаю в ней Клемми Ренуф, мы немного знакомы, ходим в одну церковь.
Она смотрит прямо на машину. Кажется, что ее пристальный взгляд выискивает именно меня. Во мне появляется страх. Убеждаю себя, что она не сможет ничего разглядеть сквозь запотевшие стекла. Очень хочу, чтобы так и было.
Подъезжаем к Ле Коломбьер.
– Я могу довезти вас до двери. Но если хотите, я высажу вас за углом, – говорит он.
– Да, так будет лучше.
Он останавливает машину на некотором расстоянии от моих ворот.
– Если вы дадите мне ключ от вашего навесного замка, я отправлю Ганса Шмидта за велосипедом, – говорит капитан.
Вытаскиваю ключ из кармана и кладу ему в руку, стараясь не дотронуться до нее.
– Спасибо, что подвезли.
– Не за что, миссис де ла Маре.
Снимаю плащ, сворачиваю, потом кладу на сиденье. Без него я чувствую себя одинокой, мне холодно. Открываю дверь, поворачиваясь спиной к нему.
– Меня зовут Вивьен, – говорю я.
– Вивьен, – серьезно, очень тщательно и бережно повторяет он, словно боится повредить его, произнести слишком грубо. – Благодарю.
Будто я что-то ему отдала.
* * *
Этой ночью мне снится он. Во сне он прижимает меня к себе. Просто прижимает, никаких поцелуев, никакого сексуального подтекста. Его тело соприкасается с моим, так бывает после очень долго расставания. Во сне все такое настоящее, как и должно быть. Но просыпаюсь я в потрясении от такого сна.
