Текст книги "Нострадамус: Жизнь и пророчества"

Автор книги: Манфред Бекль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Книга третья
ЯСНОВИДЕЦ ИЗ САЛОНА
(1546–1566)

Тесье

Ничего другого он и не ожидал, когда увидел в доме Скалигера закрытые ставнями окна. В душу закралась грусть. Неспешно въехав в Лавеланет, он вдруг пустил коня рысью. Из-под копыт брызгами разлетелось снежное месиво вместе с мелкой галькой. Далеко впереди он видел Монсегюр, вершина которого оказалась в этот час скрыта облаками.

На пути к крепости Нострадамус спешился и сквозь туман – словно во сне – повел коня под уздцы. Наконец он достиг ворот. Но как только привязал жеребца к дереву, время отбросило его назад.

…Вместе с Горним лучиком он раскачивался на послушном камне; в отдалении стоял Юлий, а еще дальше – в темном проеме портала – Рабле. И хотя казалось, что они находились в разных пространствах, у всех троих было нечто общее, согревавшее теплом его собственную душу: как и жена, друзья хотели его увести, укрыть от внешнего мира, от зимы, облечь его в теплые покровы, поскольку он не имел возможности как следует одеваться. Он купался в волнах блаженства, подаренного ими, находясь как бы вне мира и его сущности.

На рассвете, когда Нострадамус пришел в себя, все еще согреваемый внутренним жаром, Монсегюр был залит золотистыми лучами. Картина поразила его до глубины души. В это мгновение им овладела уверенность в том, что в Лавеланете его ждут.

Он спустился в долину и заметил вдали экипаж, приближавшийся со стороны Мирепуа. Перед загородным домом Скалигера он остановил жеребца и не удивился, когда там чуть позже появилась и коляска. Мужчина лет пятидесяти, вышедший из коляски, был огромного роста. Светлые волосы, растрепанные ветром, уже тронула седина, но глаза казались совсем молодыми. Когда незнакомец заговорил, речь его напомнила о древних преданиях, поскольку изъяснялся он на провансальском наречии:

– Я видел, как ты спускался от Монсегюра. А теперь мы встретились перед домом моего друга… Юлия Цезаря де л'Эскаля! Думаю, это не случайно…

– Так могут считать только непосвященные, – ответил Нострадамус. – Я знал, что сегодня случится, что было предопределено свыше. Дух Скалигера, моего друга и наставника, передался мне, но участие в игре принимали и другие – Рабле, Горний лучик…

– У тебя провансальский акцент, как и у меня, – пробормотал седовласый великан. – Имена, названные тобою, звучат как одно. Я знаю, кто ты! Вот моя рука, Мишель де Нотрдам! Ты вернулся так, как предсказал Юлий. Нас свела здесь его смерть…

– Смерть?! – испуганно вскрикнул Нострадамус. Неожиданно он вспомнил, что невзначай уже высказывался об этом.

– Ты не знал – и тем не менее знал, – великан кивнул головой. – Да, Скалигер прошлой осенью отдал Богу душу. Кончину принял смиренно, выполнив в этой жизни свой долг. Мы часто говорили о тебе тем летом, которое провели здесь.

– Так ты, как и он, катар?

Великан кивнул.

– Меня зовут Женетт Тесье. Я родом из Салон-де-Прованса. Если Юлий не рассказывал обо мне, то лишь потому, что не считал необходимым. Он знал, что мы встретимся с тобой. Он также обладал даром ясновидения. Последним летом, когда мы вместе жили в Лавеланете, он сообщил мне, что наши с тобой тропы сойдутся именно здесь. И вообще, Мишель, он завещал нам свое имущество.

Нострадамус согласился с последними словами великана, и они (у Тесье был ключ от двери) вошли в дом.

* * *

Книги и телескоп были уложены в коляску. Зная, что Тесье и Нострадамус приедут сюда, Скалигер оставил эти вещи в Лавеланете. Лошади тронулись друг за другом в направлении Каркассона. Жеребец Мишеля рысцой последовал за экипажем. Под колыхавшимся кожаным навесом мужчины обсуждали будущее Нострадамуса.

– Когда я уезжал, чума еще вовсю косила людей в Провансе, – сообщил Женетт. – Хорошо бы поступить на службу к магистру. Позже это поможет тебе утвердиться в городе. Тогда никто не посмеет пытать тебя о твоем прошлом. Задача, которую ты наконец должен решить, это устроиться так, чтобы жить в безопасности и завоевать отличную репутацию у городских тупиц. Я буду помогать по мере возможности, так что ты не будешь чувствовать себя одиноким!

Мишель был поражен: ему казалось, что лица Тесье и Скалигера суть один и тот же лик. Пока экипаж катил от Каркассона до Нарбонна и Безье, Нострадамус все сильнее привязывался к Тесье.

В Люнеле они пили за здоровье Рабле, который – судя по слухам – остановился в Париже. Поразительно быстро росла его слава, что, однако, не было неожиданностью для Нострадамуса. От Нима и Тараскона воздух доносил аромат родных мест. В Сен-Реми Мишель снова увиделся с родными, а в Салоне понял, что чума страшнее всего свирепствовала именно в Эксе.

Помня о совете Тесье, Нострадамус пробыл в доме катара всего два-три дня, затем оседлал коня и поскакал на юго-восток. Апрель был в самом разгаре, когда он прибыл в древний город. Он вдруг подумал о том, что в Экс-ан-Провансе, где уже больше столетия существовали университет и кафедральный собор Сен-Совёр, вдруг свила гнездо чумная зараза.

В университетском флигеле располагалась и больница. Там Мишель получил комнату. Некоторые из членов магистрата, оставшиеся в Эксе, приветствовали знакомого врача. Никогда не отступавший перед опасностью, Мишель и на этот раз, едва распаковав седельный мешок, бросился сражаться с чумой.

Дни и ночи его превратились в сплошную пытку, снова он видел муки и опять выступал против смерти безоружным. Он утешал страждущих, облегчал их муки. У него уже был опыт в борьбе со страшной болезнью, как были и знания, приобретенные почти за четверть века.

Уже в Тулузе он проводил опыты с микстурами, в состав которых входили амбра, розовое масло и несколько сортов пахучих лекарственных трав. Эти лекарства он использовал и теперь, давая препараты, которые еще не были известны. И наконец летом чума отступила; жители Экса клялись и божились, что заразу уничтожил не кто иной, как внезапно появившийся в городе врач. Собрание городского совета, ряды которого от чумы тоже поредели, предложило Мишелю остаться в городе. Мишель тактично попросил немного времени на размышление. У него была договоренность с Тесье, и потому он стремился поскорее увидеть катара. Но когда беженцы из Салона рассказали, что чумная смерть снова взялась косить людей, Мишель очертя голову бросился на северо-запад.

В квартал Ферейра въехал он на взмыленном жеребце. К счастью, Тесье и его семья были в полном здравии. Он тут же стал их пичкать своими лепешками. Предложение пожить некоторое время под одной крышей он принял как само собой разумеющееся, хотя и предупредил, что позднее собирается снова уехать в Экс. Наступили сумасшедшие дни и бессонные ночи; он работал зачастую до полной потери сил. Тесье в подвале готовил массу лекарств, которые Нострадамус давал нуждающимся. И на этот раз результат не замедлил сказаться. Благодаря быстрому вмешательству врача и катара чумная зараза исчезла так же быстро, как и обрушилась на город. Лето 1546 года было еще в полном разгаре, когда за городскими стенами зарыли последнюю могилу. Салон-де-Прованс благополучно отделался от чумы, похоронив не больше двадцати пяти человек. Настал день, когда Нострадамус получил и от здешних властей приглашение поселиться в городе.

На этот раз он не колебался. С самого начала Женетт сделал так, чтобы Мишель чувствовал себя в Салоне как дома. Да к тому же Салон находился в полутора днях езды от Сен-Реми, и Нострадамус подумал, что теперь сможет легко добираться до башни Жона-лекаря.

– Огромное тебе спасибо! – обратился он к Женетту Тесье, сидевшему с ним за столом. – Если не против, я пока буду принимать пациентов в твоем доме. Конечно, если что-нибудь заработаю, непременно поделюсь.

– Оставайся! – сказал катар. – Но ты можешь найти в Салоне не только землю. Ты получишь здесь гораздо больше. А пока живи себе под моей крышей, ты заслужил этого больше, чем кто бы то ни было…

Великан поднял свой бокал, они чокнулись, выпили, и Мишель почувствовал, как в его душу вошли нежность и смирение.

* * *

Лето незаметно переходило в осень. Жизнь Нострадамуса потекла по спокойному руслу. После того как чума отступила, его врачебные обязанности приобрели более четкие границы. Исчез страх, переживаемый каждый раз заново, и порою профессия медика казалась ему детской игрой. В это время разразилась первая Шмалькальденская война в Германии, а в Эйзенахе скончался Мартин Лютер. Мишелем иногда овладевало такое чувство, словно он пребывал в буколическом refugium.[8]8
  Убежище (лат.).


[Закрыть] Нострадамус пристрастился к верховой езде. Он заново открывал для себя аромат лавандовых полей и ветвистых оливковых рощ. Порою, если путь лежал рядом с побережьем, он с наслаждением вдыхал соленый морской бриз. В эти лето и осень он несколько раз побывал в Сен-Реми. Однажды озябшей рукой он прикоснулся к теплым камням башни Жона-лекаря и понял, что еще не все потеряно.

С любопытством изучал он город, где начал свою оседлую жизнь. Рядом с домом Тесье находилась церковь Сен-Мишель. Хотя Нострадамус и не признавал христианства, его все время тянуло туда: причиной тому была каменная – над порталом церкви – скульптура, которая изображала ангела, несшего знамя. Когда-то в этих краях жили тамплиеры, устремившиеся к истинной духовности. В такие моменты Мишель вспоминал Рабле, который однажды обратил его внимание на значение этих людей, этого ордена, преследовавшегося католической церковью.

Дорога от Франсуа шла через Скалигера к Тесье.

Так агнец-знаменосец из Салона стал для ясновидца неким духовным ключом.

Он как-то заговорил об этом с Женеттом, и тот понимающе кивнул головой. Новое смирение возникло в душе Нострадамуса. С этим было еще связано более далекое место, скала у имперского замка. Скала вырастала подобно предвестнику из древних времен. Нострадамус каждый раз переживал душевный полет в прошлое, когда оказывался возле той скалы. В теперешних видениях не было ничего общего с кровавым ужасом прежних. Он только ощущал нечто чистое и святое, словно центр из десятизвучия. Он созерцал под влиянием той скалы лица женщин, мужчин и детей, слившиеся воедино и преисполненные любви. Корень, просвеченный солнцем, был связующим звеном между зарождением человечества и заново образующимися космическими спиралями. Боль, муки, насилие, жажду власти, войну он, этот корень, казалось, непрерывно и мягко втягивал в себя, претворяя мрак в гармонию. Униженные существа и израненные души исцелялись. А поздней осенью случилось так, словно что-то очень важное из его видений обрело физическую ипостась.

– …Мы знали, что найдем тебя здесь, – смеясь, произнес Женетт Тесье. Позади него стояла молодая женщина, волосы которой отливали медью. Ее мягкое лицо излучало свет, пышные волосы в золотых лучах заходящего солнца пылали. Мишелю показалось, что она словно выплыла из десятизвучия. С изумлением и восторгом подумав об этом, он уже был пленен ее темными, равнодушными ко всему глазами. Время исчезло.

Когда он пришел в себя, то не удивился, поняв, что держит женщину за руку. Он не понимал, как удалось прожить почти сорок три года без нее.

– Кажется, ты влюбился в Анну с первого взгляда! – так Нострадамус услышал ее имя, произнесенное Женеттом. – Знал бы, познакомил бы вас раньше. Анна – племянница моей жены, последние месяцы провела в Арле, после того как овдовела…

Последняя фраза Тесье была для него ударом. Все еще крепко держа Анну за руку, он застонал и выдохнул:

– Ты тоже?!

– Да, – тихо ответила она. – Мой муж умер от чумы прежде, чем ты прибыл в Салон. Я знаю, что и твоя семья четыре года назад вернулась на Гаронну. Мне об этом говорил Женетт. Он думал, Мишель де Нотрдам, что это нас объединило бы. Но… – голос ее стал едва слышен. – Думаю, что-то большее между тобой и мной…

– Да, Анна!

Это признание вырвалось у него само собой.

– Все будет между нами, Анна, – повторил он. – Если ты захочешь…

Медноволосая женщина не ответила, но рукопожатие было красноречивее всяких слов. Нострадамус понял, что последний вопрос был излишен.

Взяв друг друга за руки, они направились в Ферейру. Женетт тактично держался в стороне. Мишель на миг вспомнил о Горнем лучике: так же он держал ее руку в своей тогда, во время их первой прогулки вдоль берега Гаронны. Сейчас воспоминание не бередило душу, ибо женственность пребывала в ином обличье, и мечта о женщине снова вошла в сердце. То, что пришла она к нему от другого, уже умершего человека, не испугало Нострадамуса. Он страстно желал начать жизнь – с Анной. Как же она была красива!

* * *

Зимой окрепло доверие, чему способствовала духовная и физическая близость.

Тесье настаивал на том, чтобы оформить брак. Родители Анны – Паскаль и Томас Арно – уже начали поговаривать о будущих внуках. Весной 1547 года Нострадамус вместе с Анной провели неделю в Сен-Реми. Брат Нострадамуса Бертрам собирался распродать свое имущество; вместе с женой Томине он тоже хотел перебраться в Салон, где ему предложили место главы городской милиции. Томине и Анна поняли друг друга.

Мишель и Анна назначили день своей свадьбы.

– Как только ты отыщешь дом для нас, – сказала Анна, покачиваясь на крупе жеребца, – так сразу…

Мишель был согласен. Он жаждал поделиться с нею своей тайной.

– Мы поговорим с Женеттом, сердце мое, – произнес он.

Тесье признался, что давно уже наводил справки, подыскивая Мишелю подходящее жилье. Земельный участок, который он предложил, непосредственно граничил с его участком. Нострадамус, со своей стороны, присмотрел башню в конце переулка. Он думал, что после чумы тот дом пустовал, но друг объяснил:

– Владельцы участка живут в Лангедоке. Они из очень древнего рода, состоят в родстве даже со Скалигером. Мне недавно удалось переговорить с ними. – Увидев, как глаза Мишеля засияли от радости, великан рассмеялся. – Да, они совсем не против. Ты бы мог назначить цену. Я охотно помогу тебе со ссудой. И тебе бы наверняка помог Адам де Грапон, тот зодчий, с которым я тебя недавно познакомил. Он ведь построил кафедральный собор. Мог бы оказаться полезным консультантом…

Глаза Мишеля блеснули огнем, он повернулся к Анне и спросил:

– Ты согласна?

– Башня станет волшебным убежищем, – ответила женщина. Голос ее звучал загадочно, как будто она что-то предугадывала.

Бронзовый стул

Брак был заключен в годовщину их первой встречи. Одиннадцатого ноября 1547 года Мишель де Нотрдам и Анна Арно, вдова Понсара, обменялись кольцами в церковном храме. Они по необходимости смирились с католическим обрядом; на самом же деле их благословил ангел-знаменосец, стоявший над порталом. Свидетелями венчания были Женетт Тесье и Бертрам де Нотрдам, одетый в латы, украшенные городским гербом. В доме Арно в тот день было выпито немало вина. После того как прозвучал последний тост, гости проводили новобрачных до квартала Ферейру, и вот наконец врач и его жена остались одни.

Адам де Грапон за короткий срок совершил чудо. Первый этаж бывшего торгового склада был превращен в уютную гостиную, обитую досками. Торцевую стену занимали полки для лекарств. Предназначенный для экспериментов стол расположился под сводчатым окном, обращенным в сад.

– Здесь ты будешь принимать больных, – сказала Анна и прильнула к мужу. – А я смогу наблюдать через стекло, когда буду хозяйничать во флигеле. – Она поцеловала его и задрожала от желания. – Пойдем наверх… – прошептала она.

Мишель поднял ее на руки и понес по широкой лестнице наверх. Лестница вела в библиотеку и кабинет Нострадамуса. Рядом с книгами и рукописями, над которыми он работал, были расставлены астрономические приборы. На крытом балкончике, выходившем на площадку заново сооруженной Грапоном наружной лестницы, стоял бронзовый телескоп.

Нострадамус догадался, о чем подумала Анна. Он покачал головой, уложил жену на кровать. Они глубже и глубже погружались друг в друга, и весь мир рухнул для них в небытие.

В эту ясную звездную ночь Мишель долго всматривался в спокойное лицо уснувшей Анны. Ее черты, освещенные светом лампы, были исполнены бесконечной нежности. Он погрузился в сердцевину сокровенного существования, в котором расцветшую любовь одухотворяет Космос. В этот миг сплавились воедино семейная башня, исполненная свадебной ауры, и метафизическая крепость, где десятизвучие, десятикратно высеченное из материи, разрешалось в уровнях еще более высшей гармонии.

* * *

Он чувствовал, что при абсолютном слиянии с женщиной, а значит, и со всем женственным началом, он приобщается к некоему божественному ключу.

Открытие пришло внезапно, в ночь перед его 44-м днем рождения. Мишель, глядя в окуляр телескопа, вдруг уловил обращенный к нему голос.

– Бронза! – говорил он вечером того же дня, склонившись над бокалом вина. Гости только что разошлись, остались лишь Тесье и Анна. Прочитав удивление на их лицах, он добавил: – Сплав металлов – это зеркальное отражение! Не случайно в древности наступила эпоха, когда первый мудрец – конечно, это была женщина – соединил медь и олово. Одна стихия сплавилась с другой, и обе стали более высокой субстанцией. Леонардо знал об этом, когда изготовлял свой инструмент. Юлий не случайно использовал именно бронзовую трубу, которую и завещал мне. Этот инструмент по своей сути еще и зародыш десятизвучия. Потому что олово составляет мужскую, а медь – женскую половину. Но бронза излучает энергию, исходящую из обоих, то есть излучается жизнь. По ту и другую стороны имеется граница, определяемая нами как смерть. Металлы, отказывающиеся от себя, чтобы заново возродиться, – ключ к этому. Это через радость, подаренную тобой, Анна. Я понял выход.

Он склонился к ней, коснулся ее волос и в глазах увидел нежность и понимание.

– Да! – воскликнул он и вернулся к катару. – Я благодарен и тебе. Этот дом – скорее даже башня и обсерватория, которую соорудил Адам де Грапон. Десятикратно повторенные десять ступеней, в равной мере выводящие в Космос и ведущие вниз, в горловину матери-земли. Пятьдесят пять ступеней к звездам, сорок пять – в древний вертеп. Они составлены асимметрично, чтобы легче было в кругу расчисленных планет очиститься от душевной неуравновешенности. Я уже чувствую! Это работает! Никогда раньше я не находился так близко к ступице космического колеса. Ось, проходящая через ангела-знаменосца и Имперский замок на скале, суть мои помощники. Если и могу решить задачу, возложенную на меня, то только здесь! Лишь одного мне до сих пор еще не хватало. Бронза! Я сяду на бронзовый трон и буду сидеть на нем. Бронзовый стул должен завершить мой круг в Салоне. Он – последний и величайший ключ, который полностью откроет замок иного мира. Это было мне явлено в прошедшую ночь.

Нострадамус умолк. Казалось, он еле держался на ногах, хотя и сопротивлялся этой внезапной истоме. Анна и Тесье сидели, не решаясь нарушить молчание. Наконец Тесье произнес:

– Будет лучше, если ты поговоришь с Адамом. Если кто и сумеет помочь тебе, так это он. Тем более, что он знает колокольного мастера из Арля…

– Я, как только выкрою время, сам поеду с Грапоном, – ответил Нострадамус. С юношеским задором он усадил Анну к себе на колени. – Душа моя, ты поедешь со мной, ибо тебе тоже найдется работа!

* * *

В начале марта 1548 года (приблизительно в ту же пору, когда в Германии протестантам собирались предоставить религиозную свободу) в Камарге мастер колокольных дел завершал формовку. Рядом с ним в дымной мастерской стояли Нострадамус, Анна и Адам. Точно так же, как в алхимической лаборатории Жона-лекаря, языки пламени с шипением метались под сводом каменной печи, в чреве которой находился котел со стоком, похожим на птичий клюв. И вот по знаку литца Нострадамус и его жена взялись за рычаг кузнечных мехов. Медь и олово начинали смешиваться, вошли друг в друга и приняли мягкий золотой оттенок. Когда котел наклонили, струя устремилась в заранее подготовленное русло. Поднялся едкий дым, а когда он рассеялся, в форме уже застыла первая отливка.

Процесс повторялся снова и снова. Наконец все десять отливок покоились в песке, все еще шипя под слоем остывающей корки. На следующий день они приобрели окончательную форму: отшлифованные и отполированные литцом изделия оказались в руках Нострадамуса.

Наутро Нострадамус расплатился с мастером, решительно отклонил приглашение побыть еще в Арле. В полдень восемнадцатого марта экипаж с грузом покатил через восточные городские ворота и направился в Салон, а через два дня уже прибыл на место.

Женетт вместе с Адамом помог Мишелю отнести наверх составные части стула, заботливо завернутые в холстину.

– Великолепно, – тихо произнес Тесье, когда Анна сняла тряпки с фрагментов.

Небо на юго-западе уже окрасилось в розоватые тона.

– Это еще только полдела, – ответил Нострадамус, который вместе со всеми напряженно ожидал полуночи.

В полном созвучии находилось время, когда мужчина и женщина взяли металлические детали. Точно в ночь весеннего равноденствия были соединены десять составных частей: казалось, они прилипали друг к другу, не оставляя пазов. Наконец похожий на трон бронзовый стул был установлен под открытым небом, и Нострадамус уселся. Анна и Тесье робко отступили назад. В этот миг в душе ясновидца что-то преобразилось. Лицо внезапно начало пульсировать под влиянием могучего огня, и этот огненный поток, это извержение пламени, вызванное бронзовым креслом, понесло его прочь.

В оболочке элементов, сплавленных воедино, Мишель нашел последний ключ. Он предчувствовал это уже месяц назад. Теперь был отодвинут последний засов. Нострадамус помчался сквозь столетия. Он танцевал во времени, выходя за его границы, возвращался назад и снова летел вперед на вселенском колесе через бесчисленные пространства, утоляя тоску по бесконечности.

Когда он вновь ощутил под собой бронзовый стул, то увидел, как сверкают и сплетаются в узлы иные нити. Ангел-знаменосец, скала с Имперским замком, любовь Анны, дружба с катаром… Адам, бронзовый телескоп Скалигера, Леонардо да Винчи внутри звездного свечения, мельчайшие искорки, миллионы и миллиарды иных человеческих искристых скоплений… И был Мишелю голос: «Все люди доброй воли…»

Провидческие возможности, которыми располагал ясновидец, воплотились в облике Адонаи.

С тех пор главной его жизненной задачей сделалась необходимость использовать эти свои возможности.

Как дар был ему вручен свободный доступ во все времена, позволяющий найти для человечества спасительный выход…

Едва Мишель подумал об этом, как видение медленно растаяло. Он весь мягко осел в бронзовом кресле. Придя в себя, увидел лица Анны, Тесье и Грапона, освещенные первыми утренними лучами солнца. Лица показались божественно прекрасными. Он вскочил, обнял сначала Тесье, потом Анну; словами пытался передать только что пережитое.

Когда Тесье и Грапон молча удалились, в дверь постучался первый больной. Анна открыла ему, и Мишель принялся за свое обычное дело.

* * *

Сострадание к немощным, любовь к жене, бронзовое кресло как центр видений – все это были полюса, дополнявшие друг друга. Жизнь Нострадамуса обрела полновесный смысл. Когда-то смерть трижды нанесла ему удар. Но отныне он каждый день получал в дар тройное бытие.

Столетие приближалось к своему математическому центру. Слава его как врача неизменно росла. Мишель лечил богатых и бедных, не делая различий. Его средствами были алхимия и хирургия. Но зачастую он исцелял одним только словом. Мишель использовал астрологию и предостерегал людей, взращивал в их душах побеги новых надежд. В такие минуты Нострадамус оказывался скорее магом, чем медиком: наложением рук исцелял он, подобно Иешуа. Именно в этом он был близок к Учителю человечества, не потеряв себя в шарлатанстве.

По-прежнему скромный, Нострадамус склонялся перед своим талантом, принимая его как дар Божий. Избегая кичливости, он сам шел навстречу человеку, если тот нуждался в его помощи. Он добивался, чтобы из глаз страждущих людей исчезали боль и мука.

А по вечерам он тонул в глазах Анны. Как Божью благодать каждый раз он заново переживал близость. Для него оставалась восхитительно загадочной игра ее темных зрачков: жар, лукавство, страсть, самоотверженность чередовались в непредсказуемой последовательности. Была Анна и девочкой, и матерью, возлюбленной и ангелом-хранителем. Мишель черпал силы в ее словах, кокетстве, в ее плоти и ее ауре. Его жизненный ритм после заключения брака изменился. Несколько часов сна давали возможность восстановить физический и душевный запас сил. В полночь, после близости с Анной, он поднимался на башню, где его ждал бронзовый стул.

Постоянное созерцание мира обретало все более ясные контуры. То, что прежде виделось в хаотическом беспорядке, теперь обретало стройность. Он позволял себе резкие броски в прошлое и внезапные прыжки в будущее. Бесчисленные нити познания скреплялись между собой в подобие сети. Нострадамус лучше начал понимать, сколь огромную перспективу духа и воли открыл перед людьми еврей Иешуа. Он и Его ученики насаждали не стальные кандалы Церкви, но смиренное углубление в космическую даль, а следовательно, и в собственную историю…

Летом 1550 года, в одну из ночей, сверкавшую звездами, он зачал дух и плоть: вошел в лоно жены и наполнил его, как Млечный путь наполняет чрево Вселенной. Позднее под открытым и ясным пологом мироколицы Мишель поведал жене свой план.

– Многое из того, что я увидел, уже изложено в моих рукописях. Теперь подошел срок, когда многое необходимо обнародовать. Я буду издавать свои сочинения каждый год, чтобы раскрыть людям глаза на их собственные дела и предостеречь их. Но надо с этими сочинениями обращаться весьма осторожно. Если люди начнут понимать, каким даром я владею, или, по меньшей мере, будут догадываться об этом, я смогу сделать следующий шаг. Перед людьми раскроются великие линии становления, то есть нити, которые прядутся не слепой судьбой, но самими земными существами.

Это сообщение Анна приняла без всякого удивления.

– Ты издашь свои труды, – произнесла она и добавила: – Как новая жизнь в моем лоне, расцветет и другая жизнь. Я знаю это, Мишель! Знаю совершенно точно…

Со сверкающими глазами, сдерживая рыдания, Нострадамус заключил жену в объятия. Ни в каких странствиях по десятизвучию он больше в эту ночь не нуждался. Влажный жар Анны значил для него в эти сладкие часы больше, чем все остальное.

* * *

На следующий день Тесье говорил Нострадамусу:

– Лучше всего тебе обратиться к Пьеру Ру в Авиньоне. Как печатник и издатель он уже приобрел большую славу, хотя и занимается этим недавно. Кроме того, – тут Женетт подмигнул ясновидцу, – ему известно значение Розы и Креста. Хочешь, я поеду к нему с тобой? Тем более, что несколько месяцев назад я имел удовольствие познакомиться с ним.

Мишель подчас испытывал потребность в том, чтобы его направляли и вели, и потому он с благодарностью согласился.

В последнюю неделю июня оба друга прибыли в папский город. Мишель вспомнил о живописце Анатоле и его жене Маргарите и еще о малышке Бернадетте. С тех пор прошло более тридцати лет, но, разглядывая знакомые улочки, фасады зданий и каменные силуэты, он испытывал такое чувство, будто все это произошло вчера. Тесье указал на внушительный дом и сказал:

– Вот здесь, друг мой!

За вином издатель и ясновидец из Салона быстро сблизились. Выяснилось, что печатник был знаком с Рабле. В годы, когда Пьер Ру был сначала странствующим подмастерьем, а потом мастером, неистовый розенкрейцер останавливался в Париже.

– Несколько раз Франсуа рассказывал про вас, что уже было бы достаточной рекомендацией! Однако для меня более ценно другое, на что вы уже намекнули. Вступать в бой с человеческим безумием – такое мне всегда по душе! – Печатник придвинулся поближе и продолжал: – То, что вы попытались обвести меня вокруг пальца, говорит лишь о вашей смышлености, доктор Нострадамус! В этом вы как две капли воды похожи на Рабле. Тот критикует поповство и разоблачает тупоголовое общество, взрывая в своих сатирах алчность и туго набитое брюхо тех и других, расшатывая основы алтаря и короны. Если и в самом деле настанет такой день, когда все полетит к черту, то одного «спасибо» для Рабле будет мало! Похоже, вы тоже хотите начать с этого, Мишель. Хорошо представляю себе, как вы в конце концов, достигнув успеха, добьетесь и более глубоких результатов! Ваши собственные высказывания и предостережения мы увяжем с простецкими и заурядными истинами. Что плохого в том, если рядом с серьезными пророчествами будут напечатаны медицинские советы или кулинарные рецепты? Абсолютно ничего. Наоборот! В конце концов, чем больше людей прочтет ваши календари, тем больший успех ожидает вас!

– По крайней мере, я закладываю камень истинного здания, – сказал ясновидец. – Но прежде мое имя должно сделаться известным по всей Франции. И об этом позаботитесь вы, Пьер Ру! Это будет задача, которую вы должны выполнить не только как издатель, но как розенкрейцер…

– Фактически мы идем по лезвию ножа, а это дело я знаю, – самым серьезным тоном заверил его Пьер.

В следующие дни был составлен первый номер альманаха: разнородная смесь из народных примет, медицинских советов, практических рецептов и нескольких общих предсказаний на 1551 год. Мишель предупреждал о новом взрыве чумной заразы и ее опасности, и в то же время страницы с алхимическими трактатами были пересыпаны весьма благоразумными сообщениями о мерах дисциплинарного взыскания.

– Имеющий глаза непременно извлечет пользу из этого альманаха, – сказал Пьер Ру, отделяя от клише первые корректурные оттиски.

Нострадамус согласно кивнул. Они договорились, куда и как должны быть доставлены первые партии отпечатанного тиража. В начале следующего месяца катар и ясновидец вернулись в родной город.

На юге Прованса снова ожидали больные. Но душевные силы, созревшие в Мишеле, нужны были для следующих полетов во времени.

Весной 1551 года он принял у жены роды. Нострадамус бережно взял на руки крошечное тельце девочки. Когда он увидел свои влажные от крови руки, то вздрогнул, соединив эту реальность с другой, доступной лишь ему. Он почувствовал, что вдруг перенесся в Ажан. Его чуть было не охватил панический ужас, но это продолжалось какую-то долю секунды; потом он увидел глаза Анны и новую жизнь, доверенную ему в возмещение всего, что потерял Мишель раньше. В нем расцвела надежда и верность Адонаи. Без всяких колебании он понял раз и навсегда: это хорошо. Он заботливо обмыл и запеленал новорожденную.

На следующий день, когда Анна спросила, как они назовут девочку, он уже без всякой боли вспомнил об Ажане и Скалигере. Сообщение катара, так глубоко изменившее его жизнь, стало вдруг для него бесконечно близким. Слова катара позволили по-новому взглянуть на затерявшуюся во мгле истории жизнь Учителя человечества еврея Иешуа.