Текст книги "Нострадамус: Жизнь и пророчества"

Автор книги: Манфред Бекль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Видение папы римского

Он увидел, как на запад идут каравеллы. Казалось, смрадный ветер надувает их паруса, на которых зловеще красовались красные лапчатые кресты. Колумб, а за ним и остальные конкистадоры, как алчные крысы, бросились на другой край света. Сначала они вцепились в близлежащие острова, потом вгрызлись в перепуганный континент, убивая миллионы людей и не давая никому пощады, потому что устрашающий знак, под которым они прибыли сюда, служил оправданием убийств. Они убивали, поскольку под флагом с крестом всегда происходила бойня. Они подвергали пыткам и вырезали целые народы. Это были те, кто проиграл звездные часы Европы и прорыв Старого Света к поистине новым берегам. Слепо преклонялись они перед своими кумирами и не признавали божеств краснокожих; они вопили, что владеют единственной истиной, и проглядели, что мудрые инки или ацтеки сумели сохранить в узелковой письменности предугаданные истины. Они несли свою весть о якобы всеобщем спасении мира и перегородили Небеса крестом, освобождая дорогу лишь собственным необузданным темным силам.

Жажда золота, страсть к убийству, тяга к истязаниям, властолюбие – об этом гласили собственные имена их четырех Евангелий. Три короны нес на своей главе папа римский. Теперь он устремился к четвертой. При этом испанские короли были в его руках послушным орудием. Они с католической холопьей верностью служили ему не за страх, а за совесть.

Это была первая картина, которую Нострадамус увидел в Ажане рядом со своим домом, опустошенным смертью.

После этого из морского водоворота возник грозовой шквал, закрывший все небо, – то была морда Молоха. И ясновидец различил, что она возникла из мечей, терний, досок, копий, пыточных клещей, железных тисков, крючкообразно перекрещенных балок, алебард, шестоперов и ершистых гвоздей, из всего того, что брало начало в человеческой бездне. Но еще омерзительнее, еще более отталкивающе смотрели из тьмы глаза Змея. Нострадамус увидел только их и ощутил, как они его буравили. И тогда Змей издал глумливый хохот, обрушившийся на континент.

Гнойные конечности, размягченные мозги, зараженные орудия зачатия он нес с собой. Католики-конкистадоры изнасиловали миллионы женщин, и сифилис переместился через океан на Восток. То был урожай, собранный миссионерами христианского мира. И вот теперь прозвучал новый взрыв глумливого хохота, приправленный сладковато-затхлым ароматом: зараза бурно пошла в рост, обрушившись на Ажан и половину Франции.

«Кроткоглазые краснокожие, – услышал Мишель всхлипнувший голос, – они бы вас предостерегли и даже назвали бы лекарства, если бы вы их не уничтожили!»

Молох ничего не хотел, кроме страданий и смерти, – на этом держалась его власть. Потому-то он и направил бичевателей против врачей, тщетно бившихся из последних сил. И теперь, когда Мишель это осознал, в его мозгу раздался громкий возглас: «Ты! Ты виновен в этом! Виновен и в том, что Горний лучик, сын и дочь!..»

Перед ним разверзлась бездонная пропасть зла, заключенная в глазах Змея. И в этой всемирной битве, охватившей всю планету, Нострадамус был отброшен на полтора тысячелетия назад. Это был Рим, распявший Учителя человечества. И это Рим на крови измученного и преданного им основал свою власть. Когтистой лапой отбросил он мудрую истину и вместо этого сотворил ее противоположность. Осиянность он превратил в распятого кумира. И таким способом виселицу, а не истину укоренил он в земной плоти. Орудия пыток, которыми он уничтожал «чистых» до конца первого тысячелетия, равно как и сами пытки, убийства, укоренились во всех континентах. Став христианской, Европа истекала кровью. Нострадамус наблюдал, как были брошены в огонь вестготы, саксонцы, славяне и евреи. А сверх того – манихейцы, катары и тамплиеры, анабаптисты, гуситы, богомилы; так называемые ведьмы и еретики злодейски умерщвлялись, сжигались на кострах.

Но в своем страшном видении Мишель узрел не только переполненные жертвами Молоха темницы, истребляемых евреев, не только искоренение европейских народов, если они не преклонялись перед престолом идола, поскольку им это не позволяла совесть. Змей прорвался дальше и закогтил Палестину. На родину Иешуа обрушились крестоносцы. Святой Бернар Клерво одним из первых в союзе с папой науськивал их на Иерушалаим. Святой Людовик IX с приходом к власти взял штурмом Монсегюр и снова развязал массовые убийства на Востоке.

Нострадамус, окаменевший от ужаса, увидел оскверненный Иерушалаим. Под неслыханным натиском креста вдребезги разбивались детские черепа о седые стены Иерушалаима. Кони христианских рыцарей переходили вброд потоки крови. Не щадили ни стариков, ни женщин, когда шла битва за так называемый гроб Господень. И эти гнусные дела торжественно были записаны в анналы Церкви.

Папство не проявляло благоразумия и милосердия, не пролило ни слезинки. В конце концов Крестовые походы прекратились не из-за сострадания и раскаяния, но только потому, что Молох вдруг понял: загнал самого себя. Угроза пришла с севера – Реформация, затем – Мишель позволил себе расслабиться в неясной надежде – опустошение Рима.

После страшных месяцев осады немцы и испанцы ворвались в город. Их вел праведный гнев. Они штурмовали стены Энгельсбурга (Нострадамус был наслышан об этом, но теперь обрывочное знание претворилось в истину). В видении он стал свидетелем того, как Климент VII дрожал и визжал от страха в гробнице императора Адриана. Он, чья власть, казалось, пустила корни в вечности, сидел, затаившись, подобно крысе, когда епископы и кардиналы в своем последнем роскошном бастионе подняли крик. Мишель разглядел, как одетый в пурпур папа оказался пригвожден к воротам, как у него были выбиты зубы, как ему орали, что это наказание за ложь его церкви. Мучили и пытали также и других сановников Молоха, словно престол Змея уже был разрушен и сметен с лица земли. Но дело вдруг приняло иной оборот. Борьба против Рима, которая вот-вот должна была закончиться победой, обернулась поражением. Немцы сняли осаду, не доведя дела до конца, и папа остался целым и невредимым.

Пораженного Мишеля вихрем возвратило в его время, в его собственное горе: он с ужасом вспомнил год и трижды смертоносный день. Затем он вновь окунулся в будущее.

Закончился XV век, а в следующем столетии зло бушевало целых тридцать лет подряд. Снова замелькали обрывки картин, виденных еще тогда, когда он впервые услышал в десятизвучии шум и грохот. «Папство виновно!» – произнес он обвинительный приговор. И эта вина разрасталась от столетия к столетию. Но одновременно росло и сопротивление папству. Война велась в центре, на окраине и перешла во вторую половину тысячелетия. Два числа узнал Нострадамус: 1527 и 2027. Первое число означало последнее предостережение. Второе было взрывом свободы, ни разу не пережитой в течение почти двух тысячелетий. Мишель пытался как-то осмыслить именно второе число и бросился было в лучи его, но этого не было дано. Он вынужден был вернуться.

Его швырнуло в самый центр временного круга, и Мишель завертелся как колесо. Он узрел революцию, однажды уже им виденную. Чтобы уничтожить власть Змея, в череп Молоха вонзился меч. Но другая его половина осталась невредимой. И ясновидцу были явлены новые, еще более страшные картины.

Шесть миллионов евреев были уничтожены католиком, несшим в крысиной пасти двойную тройку. Но в то время, как это происходило в Центральной и Восточной Европе, такие же зверства творились и по другую сторону Италии. Змей выполз из своего римского болота, взлетел над узкой полоской моря в Хорватии. «Усташи!» – прошипел он и поднял свой гербовый щит: распятие, кинжал, пистолет и ручная граната закончили его богохульный портрет. Попы и чернорубашечники маршировали в одном строю. И вместе они построили лагеря смерти. Вскоре цепь страшных лагерей протянулась от берегов Адриатики до притока Дуная Савы.

В бараки, за колючую проволоку загнаны оказались те самые христиане, которые не хотели присягать усташам, почти миллион православных. Ни один иноверец не должен был остаться живым в стране, куда вонзил свои когти Молох. Римско-католическая власть, претендовавшая на захват Балкан, совершила новые, неслыханные злодеяния.

Нострадамус увидел францисканца, выковавшего своими руками страшное оружие в форме меча и за одну ночь обезглавившего более трех тысяч православных. Православным был и архиепископ города Банья-Лука. Католики-усташи схватили восьмидесятилетнего старца, сорвали с него одежду и потащили в кузницу. Там к его ступням прибили подковы, принялись бить и хлестать свою жертву, и мученик скакал словно лошадь. Когда архиепископ рухнул без сил, палачи выкололи ему глаза, отрезали нос, уши, разожгли огонь на его груди, и когда беззащитный святой отец скончался в жутких мучениях, были вдобавок устроены танцы над трупом.

Так в конце второго тысячелетия Рим проповедовал свое Евангелие на Балканах, и сотни тысяч жертв миссионерской страсти обрели покой в земле.

Но позже, когда другой зверь с крысиной мордой покончил с собой, когда в Нюрнберге были приговорены к повешению убийцы миллионов людей, ватиканский Молох снова вышел сухим из воды, принялся заметать следы. И вновь появились воскрешенные древняя ложь и фантом: от самозваного наместника Бога на земле не могло исходить никакой злобы и жестокости. И люди позволили ослепить себя, и в заново возникших государствах было принято из разбойничьего гнезда это убийство истины. Да, Молох даже сумел защитить и спрятать за ватиканскими стенами бесчисленное количество убийц времен усташской диктатуры, а остальные, которые под знаком свастики проливали чужую кровь, при поддержке Ватикана были переправлены за океан, где и чувствовали себя в полной безопасности.

Благодаря человеческой и религиозной глупости в Хорватии, Сербии и Боснии была воссоздана Голгофа. Целых полстолетия все было крепко связано, но потом – и Нострадамус с бешеной скоростью устремился в следующий спиральный виток видения – все распалось. Крепкое государство Восточной Европы разлетелось буквально вдребезги. Мир попытался пойти по новому пути, и, когда еще земной шар продолжал шататься вокруг своей оси, смерть снова разбросала жуткие семена свои на Балканах. Это началось в Хорватии. После крушения гигантской красной империи римские католики вновь почуяли, что там запахло жареным, и тут же попытались подмять под себя иноверцев. Но сербы, памятуя о преступлениях усташей, в панике отпрянули назад как перед хорватами, так и перед Римом. И в этой страшной сумятице раздались первые выстрелы. На этот раз из сербских ружей. Это было, по крайней мере с самого начала, самозащитой. Но завершавшееся столетие шло своим ходом – и сама собой, по своему вечному и исконному закону, разразилась война. Как аукнется, так и откликнется… Меч повернулся против своего хозяина: если в крысиную эпоху он поражал православных, то теперь вошел в плоть хорватов, боснийцев и мусульман. Едва ли меньшие зверства, чем прежде, совершались теперь. В конце концов несколько разрозненных народностей встали друг против друга. С гор разносился грохот пушек, снаряды обрушивались на беззащитные города, ночами людей убивали из-за угла. Раненые, больные, беспомощные и – в любом случае – исповедовавшие другую религию загонялись в пыточные лагеря. Тысячи женщин насильно помещались в бордели. Бандиты и мародеры распоясались до предела, и не было никого, кто смог бы их обуздать. Бесконечно разрослось религиозное безумие. Но корни, породившие жажду убийства, оставались усташско-католическими. Рим никогда не сеял зерен искупления зла. Зерно зла находилось в нем с самого начала.

И когда заново началась кровавая жатва, Нострадамус увидел, как папа римский молится в Ассизи вместе с мусульманами и православными. Конечно, это сделано было, чтобы снова плюнуть в доверчивые глаза человечества, не раз повторявшего, что это, мол, все Божья роса. Это была несправедливость, которую цинично позволил себе Римлянин. Другой Римлянин, впрочем, был не менее богохулен; папа римский позволял себе в речах устами епископов и вассалов заявлять, что война всего мира против Сербии справедлива. Итак, Рим, как всегда, оставался двуличным, и Нострадамус заметил, что следствием этого явилась нависшая над всей Европой угроза всемирной бойни, зародившаяся на Балканах. Прежде чем Мишель успел узнать исход событий, картина вдруг поплыла перед его глазами, потеряла четкие контуры и растворилась в тумане.

Он оставил Европу и понесся над людским водоворотом к Африке и Азии. Вид человеческого муравейника подавил его. В конце второго тысячелетия люди плодились как грибные споры. Но внезапно планета стала шататься и раскачиваться под неслыханной тяжестью и встала на дыбы, противясь тому, что ясновидец понимал как суммарное ярмо обрядовых церквей, ослепленных собственной властью. В Африке Нострадамус увидел, как возникает пустыня. Там больше не было ни родника, ни былинки, ибо человечество высосало все земные соки, без остатка. Бесплодная зона ширилась по обе стороны экватора и гнала человеческий муравейник все дальше и дальше, и на границах той зоны все гуще и безнадежнее роились миллионы живых тварей. Но эта всемирная свалка, это жалкое прозябание миллионов людей – каждая тысяча приходилась на одну квадратную милю – продолжались и в южной части Азии. Задавленные нуждой люди гибли еще и от болезней, наводнений и землетрясений. Взгляд ясновидца выхватывал картину еще более широкую. Подобно кондору взмыл он над Южной Америкой, где с именем христианского идола на губах свирепствовали Кортес и Писарро. Там Нострадамус снова разглядел жизнь насекомых с человеческими лицами в раскаленных и пропеченных солнцем бескрайних нищенских городах. И над дырявыми крышами болотных поселений висел зловонный знак бедности и нищеты.

В Африке, Азии и Южной Америке – повсюду в небо вонзались башни христианских церквей, под безграничным небосводом вздымались купола мечетей и густо разукрашенные фасады храмов. И от этих сооружений вздымались – на католический манер – оглушительные крики и вопли: «Выше рождаемость! Больше младенцев! Больше верующих! Еще больше! Во имя веры в Бога! Во имя единственной истины! Единственной доктрины! Единственного спасения!»

Неслись и множились в своем фальшивом разнообразии крики, одни и те же на всех земных континентах. Невозможно было остановить рост голодавших и умиравших голодной смертью. Через несколько недель после рождения младенцы умирали со вспухшими животами и старческими личиками. Но, стоя на церковных кафедрах, проповедники требовали, чтобы род людской плодился я размножался.

Разум, восставший против всеобщего безумия прежде всего в Старом Свете, был предан проклятию. Можно было медицинскими средствами ограничить рождаемость, чтобы сократить смертность, но тех, кто пытался это делать, Рим травил как убийц. Правительства разрабатывали программы, чтобы повысить жизненный уровень людей, но Рим и его лакеи сводили такие усилия на нет. Поскольку большая часть человечества исповедовала ту или иную религию, нищета в конце второго тысячелетия довела планету до всеобщей агонии. Войны все чаще велись по причине страшной людской скученности. Все чаше перегруженная Земля отвечала взрывами вулканов. Реки вымерли, моря превратились в мировую клоаку.

Это те всходы, появлению которых человечество обязано было религии. В непрерывном бешеном низвержении оно хлестало себя длинным ремнем. Так люди поступали во время эпидемии более страшной, чем сифилис и чума. Болезнь поражала десятки тысяч и отравляла кровь там, где ослепшие в своей глупости люди повиновались церковным запретам. Именно Рим запретил средства предохранения, с помощью которых можно было бы ограничить зло. Этот разумный выход Рим заклеймил как богохульное и безбожное средство. Но еще большим оскорблением Бога было сообщение о том, что папство согласилось на уничтожение человечества руками самого человечества. На земном шаре росло производство оружия, которое могло бы унести миллионы жизней. Римская курия, однако, возвестила, что использование его против языческого Китая было бы морально оправданно. Папство перешагнуло бы через миллиарды трупов ради своего тотального господства. Не сознавая этого сам, Нострадамус пришел именно к такому выводу. В его видении возникла последняя картина. Он поочередно увидел трех последних пап и вместе с тем необратимое крушение церкви – Змеи и Молоха.

Папа Иоанн-Павел II, так названный в числе трех последних, был родом поляк. В его время родилась болезнь, а вместе с нею колокольный звон оповестил о конце церкви. Он восхвалял пустовавшие храмы в Африке, перед самой своей смертью освящал строительство других храмов на острове у побережья Америки, где ровно пятьсот лет назад христиане начали массовую резню. Там и в десятках других мест он показал свое истинное лицо, и в последние годы его власти еще более усилилось сопротивление ватиканскому господству. Люди в европейских странах не хотели мириться с его доктринами. Произошел великий исход из церкви – тем не менее папа римский не проявил благоразумия перед лицом зловещего предзнаменования, но окопался в бункере своих догм. Лишь с его кончиной мир свободно вздохнул. Затем в Риме вновь заседал конклав, едкий дым поднимался над Ватиканом, и, когда клубы дыма поднялись к небу, Нострадамус услышал имя предпоследнего папы. Это имя пахло кровью, изгнанием и бегством. Сначала ясновидец видел все в неясном сумраке, но внезапно картина осветилась.

Сорвана маска, обнаружились документы, под поддельным престолом апостола Петра открылась бездна, какой не пожелать бы и злейшему врагу. Отрицание Бога сделалось очевидным. Длинная шеренга пап попросту оказалась Змеем-душителем. Гнев итальянского народа был направлен против тогдашнего главы католической церкви. В церквах взрывались зажигательные бомбы, в том числе и в соборе св. Петра. Толпы за волосы волокли седых священников, кровь лилась как вода и долго переливчато остывала в каменных стоках. Кровью пропиталась и земля на берегах Тибра, но затем народ ворвался и разрушил в соборе все, что до сих пор сопротивлялось огню. Церкви в конце концов стали выглядеть руинами. Змеиный ветер превратил ватиканский дворец в пепел, пыль, прах. Глубоко в чреве разрушенного собора Петра зияла вскрытая мраморная гробница. Над поддельными мощами гулял переменчивый апрельский ветер.

Подгоняемый этим ветром, мчался предпоследний папа. В то время как чинили расправу над его лакеями, он пытался спастись в брюхе гигантского летающего насекомого, сделанного из металла. Насекомое несло беглеца на запад Франции. Авиньон, однажды бывший местом изгнания пап, снова должен был укрыть за своими стенами изгнанника. Но прежде чем он достиг города, его железное насекомое вынуждено было приземлиться. Преследователи сорвали с Римлянина последние доспехи, и он, еле держась на ногах, последовал дальше в сопровождении вассалов. Осталось неизвестно, удалось ли ему, подобно разбойнику и вору, приблизиться к Авиньону. Но прежде чем он укрылся в своей последней цитадели, его нагнали преследователи. И вблизи города он пролил кровь. Произошло это в том самом месяце, когда на речных берегах расцвели розы.

Нострадамус разглядел багряные брызги. Но в то же мгновение его куда-то снесло по скользкой глине, и то, что произошло или могло произойти позже, он увидел сквозь туманную завесу.

Для него осталось скрытым, закончил ли понтифик свои дни именно в Провансе, или пропал без вести, или он еще раз проплыл по океану дорогой прежних каравелл. В какой-то миг Мишелю показалось, что он заметил истекавшее кровью помертвевшее тело перед гигантской и безмолвной торжествовавшей горной цепью по ту сторону океана. Но если это не пригрезилось, это и было гибелью предпоследнего папы, безвозвратно канувшего в вечность. Видение снова перенесло Нострадамуса в Рим.

Контуры времени снова обрели четкость, но Нострадамусу оставалось непонятно, каким образом последнему папе удалось обосноваться на ватиканских развалинах. Возможно, это зависело от того, что кончина предпоследнего папы была недостаточной для спасения мира. Может быть, необходимо было внятное предзнаменование этого спасения. Во всяком случае, под небом, затянутым тучами, еще раз появилась тройная корона, и Мишель услышал имя. Оно звучало как Petrus Romanus. Мощи принадлежали не Кифе, первому Петру, соратнику Иешуа. Поэтому последний папа начал восстанавливать здание на призрачном фундаменте, и с его приходом к власти еще более пошатнулись ватиканские основы.

Жуткие крики раздались на юге и востоке Средиземноморья. Звенели сабли в форме полумесяца, ибо зверь на змеином престоле снова оскалил зубы. Коварство, ложь, подлог, убийство были его девизом, даже в последние секунды его жизни. И крик его столкнулся с другим криком, прозвучавшим под исламским небом.

Человечество бросилось в пропасть глобальной войны. Попы неистовствовали с обеих сторон фронта. Безумству сопротивлялись лишь разумные силы. Какой-то короткий срок они противостояли ходу событий, сохраняя равновесие. И тогда удар нанес римский Молох. Свершилось тайное преступление, злодейское убийство, и в то же время раскрылись планы, по которым над опустошенными городами должны были вырасти огненные грибы. Когда его потребовали к ответу, последний папа еще раз провозгласил, что это было предусмотрено планом творения и является следствием самых первых дней человека на Земле. Это было Евангелие, проповедовавшееся мировым Змеем. В то же самое время был занесен ответный удар в стране по ту сторону Евфрата и Титра: бесчисленные танковые дивизии собрались в бронированный кулак и, угрожая Юго-Восточной Европе и Италии, все ближе подкрадывались к Западной Европе. Так больше продолжаться не могло, и был разрушен престол Змея.

Наступила ночь, когда огонь еще раз охватил ватиканский холм. Был виден Рим, полыхавший подобно адскому факелу.

Не пощадили никого – ни монахов, ни священников, ни послушников. Исполненные ненависти, одной крови с Петром Римским, итальянцы сравняли с землей папский дворец, и без того уже лежавший в руинах. Яростно обрушились десять вооруженных кулаков. Рядом с Тибром богиня смерти поглотила последнего папу. Его труп волокли по речному илу, и в то время, как языки пламени запылали торжественным костром над Энгельсбургом и ватиканским дворцом, тело Петра Римского было сброшено в зловонную реку.

Нострадамус ясно видел, что это случилось, когда в Европе уже не было коронованных глав. Монархии погибли. Но в еще более жалком положении оказалась церковь. Отныне она станет – с тех пор как ею была разожжена третья мировая битва – синонимом зла, цинизма и античеловечности. Это было приговором, который произнесло десятизвучие, и Нострадамус послал проклятие к небесам.

* * *

Такое же проклятие он адресовал и бичующимся на улицах Ажана. Когда видение исчезло, Мишель связал вину папства с гибелью своей семьи. Страдания человечества он соединил со своими муками. Обе напасти наслоились друг на друга и заставили его позабыть о предосторожности. В реальности он снова познал гримасы бытия, зафиксированные им в видении. Это был путь Сатаны. Нострадамусом овладело безмерное отвращение, и поэтому он еще раз мысленно прошел свое видение в обратном направлении. Он бросал обвинения бичующимся и церковникам, и это были слова, которые церковь могла расценить как богохульство, – за что трибунал Инквизиции неизбежно должен был приговорить его к смерти.

И на него в самом деле натравили набожного человеческого зверя. В глазах бичующихся и попов Мишель увидел смертельную ненависть.