355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Манфред Бекль » Нострадамус: Жизнь и пророчества » Текст книги (страница 12)
Нострадамус: Жизнь и пророчества
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 13:23

Текст книги "Нострадамус: Жизнь и пророчества"


Автор книги: Манфред Бекль



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Падение

Он рухнул в мрачную каменную бездну и сразу потерял сознание. Сделались безразличными боль и мука, он падал все ниже и ниже. Исчез грохот, воцарилась тишина. С последней крупицей своего земного бытия он ощутил нечто похожее на освобождение.

– Погружаться… полностью! – донесся до него голос. Душа уцепилась за это приказание. Но, прежде чем он успел подчиниться, земное чувство вернулось к нему. Казалось, что тело и кости были искромсаны на куски, когда он возвратился к жизни.

Вокруг него снова утвердились ночная прохлада, влажный осенний ветер, едкий дым, острый запах конского пота, стук копыт над головой. В смутно освещенном мраке появилось человеческое лицо.

– Юлии?! – застонал Нострадамус, все еще находясь на пороге жизни и смерти.

Он услышал облегченный вздох. Скалигер протянул ему бутылку, и Мишель – сначала с отвращением, а потом с жадностью – проглотил обжигающий напиток. Спирт приглушил боль, а когда в голове зашумело, Мишель набрался мужества спросить:

– Что произошло… и где я?

– В безопасном месте, глупец несчастный! – ответил катар и, торопясь, сообщил ему, что случилось в Ажане после того, как Мишель восстал против бичующихся:

– Камень угодил тебе в голову, ты замертво рухнул на мостовую. Должно быть, они тебя растоптали бы до смерти, но тебе повезло, ты упал рядом с подвалом твоего дома, дополз до входа прежде, чем они переломали тебе кости. Безумцы оказались сбиты с толку твоим внезапным исчезновением. У меня хватило времени проникнуть в дом черным ходом. Я знал, что в Ажане почти в каждом доме есть старые подвалы. Прежде чем бичующиеся напали на твой след, я схватил тебя и через переулки потащил дальше. От одного подвала к другому. Возле городской стены я снова поднял тебя наверх в спрятал в сарае. Пока добывал коня и экипаж, я испытывал страх за твою жизнь. Но замысел удался. Ворота из-за эпидемии не охранялись, и я без особых трудностей увез тебя из города. До ночи я гнал лошадь на северо-восток. Сейчас мы находимся где-то между Ажаном и Вильнёв-сюр-Ло…

– Ты рисковал жизнью из-за меня… спасибо тебе! – пробормотал Мишель. Но едва он произнес эти слова, как в памяти тут же всплыли три гроба. – Все потеряло смысл! – со всхлипом произнес он. – Зачем жить, если Горний лучик и дети…

Потрясенный Скалигер долго молчал. За спиной был слышен топот копыт. Лошадь внезапно фыркнула. Мишель, услышав шум, буквально вцепился в бутылку со спиртом. Спирт обжег горло и желудок. Он задохнулся, и тогда Юлий твердо сказал:

– Зачем жить?! Ты это поймешь позже, когда попадешь в лапы Инквизиции! Когда доминиканцы будут рвать тебя на части! Когда на дыбе у тебя выскочат суставы! Когда ты, превратившийся в кровавый кусок мяса, увидишь костер! Тогда ты, Мишель, будешь умолять сохранить тебе жизнь!

– Инквизиция? – прошептал Нострадамус. – Ты считаешь, в самом деде…

– А ты забыл, что орал в Ажане?! – спросил Скалигер. – Неслыханные злодеяния церкви… Гибель папского престола… Что последнего папу в Тибре…

– Нет, – ответил Мишель и добавил: – Однако…

Снова вернулся и закружился поток картин. Он еще раз, в какую-то долю секунды, пережил все видение.

– Наконец-то ты понял?! – воскликнул катар. – Они затравят тебя как бешеную собаку, потому что ты сказал им истину. Ты стал их злейшим врагом, после того как предсказал их судьбу, принародно. Жизнь твоя и ломаного гроша не будет стоить, если ты не скроешься! А ты обязан жить, друг мой! Все, что узрел в собственной душе, ты должен донести до будущего – ради грядущих поколений! – Скалигер схватил Мишеля за руку. – Это твой долг! Но исполни его лучше, чем ты это сделал в Ажане! Ты должен обнародовать истину не в слепой ярости, подвергая опасности себя, но должен найти путь, когда на столетия вперед обведешь вокруг пальца врагов! Однако прежде всего спасай свою жизнь – а стало быть, и свой дар! Это то, чего сегодня от тебя требует Адонаи!

Нострадамус почувствовал, что Скалигер прав.

– Но куда бежать? – прошептал он. И тут же перед его внутренним взором предстали Монсегюр и Прованс.

– Только не в Сен-Реми, Авиньон или Монпелье, – ответил Юлий. – И даже не в Лавеланет! Там, где тебя знают, ты – по крайней мере в ближайшие годы – беззащитен. Следуй за Рабле. Иди на север, Мишель! В Париж, в Германию! Перейди границу.

– А ты? – спросил Нострадамус. – Ты был моим братом в Ажане, моим другом и наставником. Тебя тоже начнут подозревать, и потому ты тоже должен бежать! Они догадаются, кто вывез меня из города!

– Обо мне не беспокойся! – ответил Юлий Цезарь де л'Эскаль. – У меня есть высокие покровители в городе и в замках на Гаронне. Но в отношении тебя никто из них и пальцем не шевельнет, даже среди дворян никто не станет рисковать…

– На рассвете я отправлюсь в путь, а ты как можно быстрее возвращайся в Ажан, – ответил Нострадамус. – Ты позаботишься о могилах, надеюсь?

– Я позабочусь и о том, чтобы распродать твое имущество.

Погруженный в свои мысли, Мишель согласно кивнул головой. Его скорбь и страх перед неизвестностью переплелись между собой и снова парализовали волю. Время до рассвета тянулось бесконечно долго. С первыми утренними лучами Скалигер и Нострадамус молча обнялись. Юлий сел на козлы, и Мишель остался на лесной поляне в полном одиночестве. Еще раз присев у огня, чтобы согреться, он обнаружил, что Скалигер оставил ему кошелек и шпагу. Когда последний уголек мигнул и погас, Мишель прицепил кошелек и шпагу к поясу и зашагал на северо-восток. Он ни разу не оглянулся.

* * *

Пока Мишель шел вдоль берегов Ло, он старался не выходить из леса. Чуть позже он сквозь слезы взглянул на реку. Над водой вязал кружево ноябрьский туман. Отчаяние снова вернулось, когда он вспомнил о неизвестной болезни, о налете в горле, на нёбе. Он вошел в воду, струи начали омывать его бедра, и глухую боль в паху он ощутил острее, чем душевную муку. Мишель погрузился в реку и попытался отдаться течению, ни о чем не думая. Из тумана вынырнула плоскодонка. Чьи-то руки подхватили его. Он скорчился над доской, к которой приклеились рыбьи чешуйки. Рыбаки были немногословны. Они заботливо вынесли его на берег и устроили в своей хижине.

Он скрепя сердце оставался здесь до конца декабря, зарабатывая себе на кусок хлеба тем, что помогал рыбакам, когда это было необходимо. Мало-помалу Мишель обретал почву под ногами. Под Новый год он собрался в путь.

Под дождем со снегом Нострадамус добрался до Пюи-л'Эвек. Там он зашел в деревенский кабак, выложил часть серебра, оставленного ему Скалигером, а на остаток выторговал себе жалкую клячу. На следующее утро, чувствуя потребность выпить, он поехал куда глаза глядят.

В феврале 1543 года окольными путями добрался до Бержерака и нанялся к рыбакам Дордони. В эти дни западный ветер доносил возбуждающий аромат йода и соли. Мишель задумал было добраться в Бордо, но вынужден был признаться, что Инквизиция слишком быстро схватит его там, где он когда-то работал фельдшером и каждая собака знает его. Когда он скакал все дальше и дальше к Перигё, события, происшедшие в Ажане, снова вызвали боль в его душе, и уже не в первый раз пришла мысль о самоубийстве.

Весна подействовала на его раны еще острее, чем раньше. Казалось, что расцветшая природа была в жгучем контрасте с его собственным крушением. Он всегда пытался врачевать, но издевающийся Молох одерживал победу, несмотря на любовь Мишеля к жизни. Он узрел гибель Змея, но Инквизиция тут же объявила его вне закона. Раньше его берегла семья, но смерть вырвала то, что было всего дороже: три жизни за одну ночь.

Эту ночь он переживал снова и снова, и если не наложил на себя руки, то только лишь потому, что слишком устал душой, чувствовал себя слишком разбитым. Может быть, сыграло роль и напутствие Скалигера. Несмотря на отчаяние, Мишель ощущал, как в нем просыпаются жизненные силы: его не засосала бездна. В такие моменты его подстегивала ярость – то единственное, за что он еще мог ухватиться. В разладе с самим собой он наконец доехал до Перигё и там натолкнулся на знахаря, давшего его жизни жалкую перспективу.

На рыночной площади этот шарлатан предлагал сильнодействующее и универсальное лекарство. Покупатели и ротозеи сгрудились вокруг его ярко раскрашенной тележки. Мишель тоже подъехал поближе, спешился и, памятуя о своей врачебной практике в Монпелье, купил у проходимца колбу. Едва он открыл пробку, как почуял безошибочно узнанный запах. Негодяй продал ему не что иное, как коровью мочу, смешанную с серой. В медицинском смысле это была вещь совершенно бесполезная, а при известных условиях даже опасная. В ярости Мишель схватил проходимца за шиворот и принялся поносить его на чем свет стоит. Тот начал было отвечать, но быстро присмирел, когда Мишель громогласно объявил состав чудодейственного средства. Возмущение граждан Перигё обернулось против знахаря. Тот вынужден был дать стрекача. Но люди теперь столпились вокруг Нострадамуса, и один подагрик спросил его:

– А тебе известно лекарство против моей болезни?

– Пей отвар из лапчатника, клевера и льна, – ответил Нострадамус. – И, уж само собой, держи руки и ноги в тепле.

Мишель не без чувства неловкости принял от старика его скромную лепту. Возможность помочь внезапно пролилась бальзамом на его раны. До вечера он помогал и давал советы. Наконец, когда он подъехал к кабаку, его поразило, что ему совсем не хочется выпить. Напротив, он стал обдумывать, как лучше применить свои ботанические и алхимические знания.

Еще несколько дней Нострадамус консультировал больных на рыночной площади, пока местные врачи Перигё не ополчились против него. У него хватило серебра, чтобы купить дюжину колб, химикалии и потертое седло. Он смешал ингредиенты лекарственных средств и отправился на восток, в Брив-ла-Кайярд. В деревнях, расположенных вдоль дороги, он предлагал за скромную плату свои услуги. Так он поступал и дальше, успев сделать немало добрых дел. Пока Мишель скакал от Брив-ла-Кайярда в Клермон, его душевные раны мало-помалу затягивались.

К концу 1543-го за его спиной остались горы Оверня. В долине Луары, у Руана, кляча Мишеля припустила вниз на рысях. Мишель выбирал теперь дорогу более целенаправленно, чем прежде.

К осени он добрался до Невера. В тени местного кафедрального собора Нострадамус разыскал колесного мастера, а на задворках мастерской обнаружил цыганскую повозку с поломанной осью. Начиная с Перигё, Нострадамус достаточно наработал, чтобы приобрести экипаж. У него даже нашлось несколько монет, чтобы позаботиться о внутренней отделке. Перед наступлением зимы беглец снова обрел крышу над головой.

Между двумя старыми оглоблями тяжело шагала кляча в направлении Орлеана. Колбы уже не звякали в седельном мешке: они были уложены в специально сделанный ящик. Эти колбы, а также пучки лекарственных трав обеспечивали Нострадамуса куском хлеба и даже приносили ему успех, поскольку благодаря своей цыганской колымаге он пользовался репутацией странствующего лекаря, серьезно и честно занимавшегося медициной. Люди чувствовали, что темноглазый молчун доброжелателен по отношению к ним, и потому относились к нему с большим доверием. Ему не раз предлагали остаться жить в различных деревнях.

Но эти предложения Нострадамус каждый раз отвергал, и не только из-за того, что его могла подкарауливать Инквизиция. Беспокойство постоянно подхлестывало его и гнало дальше.

Прошло больше года с тех пор, как Скалигер спас его в Ажане. Нострадамус был на пороге своего сорокалетия. Весьма часто ночами сердечная мука претворялась в новые видения. В то время как его тело горбилось под космическими ударами, его дух разбивал мир вдребезги. Кристаллические осколки, мелкие черепки выскальзывали из мглы, чтобы под чарами его третьего глаза снова собраться вместе. Но все, что в эти страшные ночи соединялось в образы и смутные тени, было искажено, как сквозь многослойную решетку. Было такое ощущение, словно сердце и душу пронзила ледяная стужа, а кости рассыпались в прах. В такие часы Мишель различал только властность и алчность коронованных особ, укутанных в меха. Когда десятизвучие влекло его за собой, он не бежал под защиту хижин, но всегда рвался в холодный мрамор дворцов. Под их взметнувшимися в небо башнями рождались презрение к человеку, цинизм и бессердечие. Из женского лона выползали не младенцы, а зубастые чудовища, впивавшиеся в жаркую плоть жизни малютки. Это они все больше заражали мир злым недугом. Дворяне и церковные князьки вылуплялись из змеиных яиц. От столетия к столетию обволакивали они континент переливчато-зеленой слизью ненависти. Нострадамус видел, как скипетры, троны и короны вращаются вокруг единого центра – центра ужаса. Перед его внутренним взором появлялись кривые линии падения и взлета династий и звенели цепи – то были кандалы. Но тогда в Ажане, во время безысходной муки, Мишель не заметил крушения монархий, различив только обрывки общей цепи развития и попытавшись выразить это словами. Финал для него был окутан мглой, потому что Мишель сам был странником на этом мглистом пути. Он находился в промежутке двух миров с тех пор, как расстался со Скалигером. Но Мишель хранил в памяти эти обрывки картин, поскольку предполагал, что когда-нибудь из этих разрозненных камней он воздвигнет здание.

Кляча неспешной рысцой бежала все дальше, и летом 1544 года Нострадамус прибыл в Париж. Едва лошадь подъехала к берегу Сены, как Мишель вспомнил о Рабле, нашел дорогу в Латинский квартал. Здесь царила Сорбонна. Казалось, от ее стен, похожих на крепостные, веяло ледяным клерикальным духом. Но чуть позже он уже дышал вольным воздухом Сены. Гуманитарные коллежи были окружены публичными домами, кабаками и рыбацкими хижинами. Под сводами академических стен и даже на улицах многочисленные книготорговцы предлагали свой товар.

С тех пор как он оставил берега Гаронны, ему в первый раз посчастливилось сделать приятную находку. Он обнаружил издание баллад Франсуа Вийона и погрузился в буйство, рев, шум и грохот, в бешенство и ярость его могучего языка. Казалось, что каждое стихотворение написано духовным братом: любая мысль поэта казалась Мишелю его собственной мыслью. Гнев в душе Вийона был его гневом. С книгой, хулившей попов и власть предержащих, Мишель завернул в ближайший кабак, и вино обострило его чувства.

Когда над Сеной взошла луна, в его колымаге прозвучал женский смех. Но едва Мишель запустил руку под подол, ухватив мясистое бедро, едва после двухлетнего воздержания он снова захотел отведать жаркого полновесного плода, как тут же исчез его хмельной поэтический восторг. Ему почудилось, что кожа девки покрылась грибовидным налетом, отдающим гнилым запахом. Пред ним предстало лицо жены, изъеденное червями, и в следующее мгновение оно слилось с черепом Бернадетты, которую он когда-то любил в Авиньоне. С клокочущим криком Мишель отпрянул назад, испытывая страшное отвращение. Его мужской корень беспомощно повис. Бранясь, девка вылезла из повозки и зашагала прочь.

Обманным оказался душевный союз с гениальным вагантом: там, где Вийон валялся в грязи бытия, там бытие отвергало Нострадамуса. Ни разу Мишелю не было дано испытать животное освобождение. На дне кружки с вином его ничего не ожидало, кроме отвращения и унижения. Содрогаясь от всего этого, он вскоре вырвался из Парижа и устремился на восток.

Марна указывала путь Нострадамусу, снова охваченному отчаянием. Мимо проскользнули Эперне и Шалон, следом за ними – Арденны. Кляча тяжело ступала сквозь стужу и снежную заваруху, но кучер, казалось, оставался неуязвим перед непогодой. В 1545 году, на стыке зимы и весны, он заметил башни и стены Люттиха. Ободранный и обмороженный, Мишель въехал в город. После нескольких дней он сделался костью в горле для местных врачей, а потому вынужден был снова запрячь лошадь и через Дюран направиться к Рейну. В один из майских дней он прибыл в Кёльн.

Роскошный собор расположился у реки. Кругом деловито стучали экипажи, не спеша разворачивались фасады патрицианских дворцов. Два народа смешались в этом городе. Их корни, уходившие в глубину столетий, тесно здесь переплелись. Нострадамус погонял свою клячу, пока не достиг кафедральной площади. Перед фасадом собора лошадь встала на дыбы, как раз посередине грязной лужи. В этот момент Мишель заметил столб, обложенный хворостом и дровами, – шла подготовка к сожжению на костре.

Мишель, несмотря на теплый солнечный день, почувствовал озноб. Он осадил лошадь, и та встала как вкопанная. Прежде чем он успел повернуть повозку, толпа забурлила, задышала ему в спину и окружила колымагу. Охваченный паникой, Мишель увидел, как от портала собора отделился священник. В тот же миг в глубине переулка прогрохотали колеса другой повозки. Нострадамус разглядел сквозь прутья клетки лицо женщины. Ее тело было залито кровью.

Глаза Мишеля тут же заволокла пелена тумана. Сквозь него он наблюдал за тем, что происходит. Женщину (должно быть, мнимую ведьму) вытащили из клетки, поволокли по ступеням. Ее сломанные руки и ноги бессильно волочились. Конечности стянули железными скобами, а тело обвили цепью вокруг столба. Вот заголосили церковные служки, вперед выступил доминиканец и громогласно, на всю площадь произнес смертный приговор. Взмыло вверх распятие на длинном металлическом шесте и закачалось над беззащитной женщиной. Палачи встали полукругом и поднесли зажженные факелы к хворосту. Поленница просмоленных дров с треском взорвалась черно-желтым пламенем. Тело женщины, прикованное к столбу и скрытое дымно-огненной завесой, корчилось, извивалось, хриплый крик огласил площадь. В нем была непередаваемая мука – и этот крик вобрала в себя душа ясновидца.

Нострадамус разрывался между состраданием и ненавистью, как тогда осенью три года назад в Ажане, и, как тогда, его потрясло новое видение.

Видение ислама

Нострадамус увидел, как корчится в агонии уже не одинокая женщина, но все человечество. Жизнь задыхалась в тисках религии. Крик всякой твари поднимался к небесам. Католичество, как цепью, обвило своими кольцами половину земного шара. Миллиарды душ и тел повисли в железной удавке, десятки миллионов людей заклеймил своей меткой Молох. В то время как его пасть извергала раскромсанные тела, сам он, звеня стальной чешуей, начал приплясывать, как большелапый ящер. Голова с тройной мордой раскачивалась на его змеевидном тулове. Нострадамус узнал кощунственную троицу: три последние головы из шеренги римских пап.

За этими тремя стояли сотни таких же наместников Бога. А впереди никого – только одна зияющая рана. В душе Мишеля зародилась было надежда: не вечно же – он уже это знал – будут гореть костры для еретиков и существовать темницы. Но именно тогда, когда Мишель подумал об этом, цепь раздвоилась. Одна ветвь пропала, а другая в то же самое время серповидным лезвием поползла по земному шару. Нострадамус понял, что зло уничтожено только наполовину, что восточный двойник набирает силу после предсмертного крика на Тибре.

С появлением последнего из трех пап в Париже и в Персии высиживалось яйцо Велиала. Нострадамус разглядел лицо мерзкого бородача, проникшего в металлическую скорлупу своего убежища, протянувшегося от Франции до страны по ту сторону Месопотамии. Мрачной, безрадостной и бесчеловечной была его морда. В полумраке мечетей еще громче раздавались пронзительные крики, вырывавшиеся из миллионов глоток. Разум был уничтожен. Под зашитой смертоносного оружия к власти пришли мусульманские служители. Десятки тысяч людей были уничтожены под знаком полумесяца. Черный плат ширился по всей Персии. За этим траурным покрывалом прятались нежные лица женщин. Под пятой мрачной власти женственность не стоила ни гроша. Деспот возродил тиранию, как в страшные библейские времена. Голод, пытки и убийства приняли жуткие размеры. И тогда разразилась война. На земле были растерзаны сотни тысяч человеческих тел.

Мишель увидел, как на полу храма сидел окаменевший Молох. О божественном вел он яростную речь и в то же время возводил пирамиду из черепов до самого неба. Не было в нем ни грана от Аллаха, вечного и единственного, ни от духа Адонаи. Так он и жил, выйдя из змеиного яйца, и наконец увенчал свое богохульство, призвав на помощь злодеев и убийц, чтобы покончить с безоружным поэтом, заставляя своих подонков охотиться за ним.

Но поэт остался жить, а тиран в конце концов скончался. Однако он позаботился о своем обожествлении и после своей смерти. В мертвой пустыне ему воздвигли гробницу, храм Ваала для усопших. И оттуда, когда его кости уже истлели, взяла свое начало кровавая бойня – джихад – священная воина.

Когда заканчивалось второе тысячелетие, это безумие охватило полмира, и повсюду неистовствовали мусульмане. От Индии до Африки совершались травля и убийства. В духовном плане последователи перса сделали шаг назад. Все больше убийц, шарлатанов и деспотов собиралось под их крылом. И тогда под черным знаменем они объединились и бросились на Израиль, из семени которого расцвело единственное и всеохватывающее учение человечества. После почти двухтысячелетней истории рассеянный народ обрел на древних развалинах карликовую родину – для двух миллионов человек. Но из миллионов богохульных глоток вырвался крик, что Иуда должен быть уничтожен, а его останки должно сбросить в море. Это был древний волчий вой. Сатанинский клич подхватили обезумевшие мусульмане.

Один из них после угасания святого города Месопотамии взял на себя роль нового вождя в раздувании ненависти. Он расположился рядом с древним Вавилоном. В подземном бункере он выставил смертоносные стрелы, наполненные ядовитым газом и смертоносными зверьками, и направил их против Израиля. Но прежде чем оказалось возможным запустить огненные стрелы в небо, вмешалась великая власть планеты и со своей стороны превратила страну тирана в поле сражения.

Эта великая власть собрала войска многочисленных народов на юге Персидского залива, и дымная от пороха ночь опустилась на Месопотамию. Менее чем за неделю погибло сто тысяч человек.

Западная власть снова провозгласила свои действия справедливой войной. И борьба могла бы стать справедливой, если бы велась только в защиту слабых. Но ее вождь был христианином. Прежде чем дать сигнал к нападению, он посоветовался с христианским священником и тем самым еще раз принес в мир богохульство Крестовых походов. Предводители креста никогда не выступали в защиту учения человечества. Также и на этот раз учение не стало их движущей силой. Напротив, за кажущимся миролюбием они были охочи до богатств Востока и потому поддерживали по соседству с Месопотамией другого тирана и убийцу, не менее злобного, чем тот, которого одолели. Не подавление зла, а черная жидкость, обладавшая громадной ценностью, – вот что было стимулом развернутых боевых действий. Позднее они рассчитывали выкачать этой жидкости еще больше, и благодаря этому поистине христианскому деянию по делам их воздалось им: вонючие черные потоки прорвались из пустыни и отравили море и сушу. Подобного человечество не могло представить себе раньше.

Вавилонский тиран поджег дымные факелы, и зловонная жидкость устремилась к морю. Но христианские и мусульманские идолопоклонники протянули друг другу руки. Из их общего отрицания учения человечества произошло несчастье. Одними было предано магометанское учение, другими – учение Иешуа. И вообще они способствовали новой жизни Змея. Впоследствии эти змеиные посевы предвещали змеиную жатву по всему миру.

Нострадамус, ринувшийся в десятизвучие, увидел, что огненный пожар вышел далеко за пределы своего источника, раскинул свои шипящие языки над всей Северной Африкой и прорвался с новой силой в Тунисе и Алжире. Вскоре за ними последовали Франция и Испания. Лион, Севилья и Барселона пали под натиском серповидного клинка. Клинок добрался до Парижа и там объединился с людьми Четвертой армии, когда берега Сены были выжжены огненным градом. Второй натиск на Европу исходил непосредственно из Ливии. Третья колонна войск поднялась на борьбу в Месопотамии и Сирии: их ненависть была направлена против Израиля.

Бойня перекинулась в Италию. В то время как Иудея была разрушена и опустошена, серповидный клинок поднялся в долину реки По и не пощадил даже Тосканы. Между тем во Франция стоял миллион вооруженных мусульман. Власть Молоха продолжала держаться, так как смертоносная война проникла, с одной стороны, в Далмацию, а с другой – в Англию. В Боснии, Хорватии и Сербии, где самоуничтожение началось еще при последнем папе римском, дело приняло другой оборот: как православные, так и католики пожинали то, что они посеяли за столетия ненависти, бешенства и жажды власти. На Британских островах вновь стало видно, как из глубины моря всплывали стальные бронированные чудовища. Отчаянно сопротивлялся им английский флот. Вместе с тем на Британию ринулся арктический ледяной вал и от североафриканских портов готовилось еще более страшное мусульманское вторжение.

Все это зрелище резни и бойни Нострадамус наблюдал в своей душе. Вдруг обрывки картин хлынули сплошным потоком, и он узнал, что последняя религиозная война внутри Европейского континента еще не прекратилась. Пострадали Германия, Швеция, Австрия. Полыхала пожаром земля в Азии и Африке. Но после того как бедствие, порожденное персидским Молохом, приняло крайние формы, положение вдруг резко изменилось, и от Испании последовал ответный удар, поистине потрясший планету. Днем Средиземное море принадлежало мусульманам, однако ночью со скалистого Иберийского побережья с шипением вырвались гигантские острые клинья и взяли курс на ливийские и тунисские укрепления. Совращенные персидским Молохом, города рушились под грибовидным облаком – в течение нескольких секунд западный меч уничтожил все, что отпало от учения человечества.

Восточный меч собрал некоторую жатву и в России, но там между небом и землей поднялся разрушительный огненный шар. Это случилось февральским днем уже в третьем тысячелетии. Наследники перса должны были спасаться бегством к берегам Красного моря, где их настигло возмездие человечества, свободного от всех ложных религий. Еще раз над пустыней расцвел облачный гриб, и огненная буря обрушилась на море и разбила головы католическому и мусульманскому идолам.

В северном полушарии сгущались туманы, когда бойня, порожденная безумием священников, прекратилась навсегда. Нострадамус устремился в мягкую спасительную пелену десятизвучия. Ему дозволено было упоение полетом. Все муки закончились с космическим пульсом. Более чем двухтысячелетнее отклонение человека от правильного пути было закончено, люди нашли дорогу к горнему миру. На какое-то мгновение Мишель предположил, что в нем зарождается последнее видение. Но с беспощадной силой он был выброшен из этого лучезарного зрелища и рухнул навзничь на соборной площади Кёльна.

* * *

Костер погас сам собой. От невинной жертвы остались обугленные кости на цепях, Мишель дернул вожжи, хлестнул клячу, начав пробираться сквозь толпу глазеющих и буйствующих скотов к ближайшим городским воротам. Только в долине Рейна он сбавил ход. Забившись на ночь под ольху, Мишель так и не смог сомкнуть глаз до утра. На горизонте все еще стояла гигантская тень германского города. Огонь и клубы дыма росли, и казалось, что они пробиваются в грядущие столетия, смешиваясь с ядовитым газом. Лица загорались и пропадали в ночном клубке времени и в следующей половине столетия под тевтонскими башнями кафедрального собора. Лица женщин, поэтов, мыслителей.

Нострадамус заглянул в будущее Германии и увидел, что конфликт существовал и после того, как были сброшены императорские короны, уничтожены крысиные морды, а немецкая столица оказалась перемещена в небольшой городок неподалеку от Кёльна. Мишель слышал, как трубят властные христианские трубы. Снова существовали бедность и беззащитность среди людей, и без того уже принесенных в жертву, и опять осенялось крестным знамением оружие, и снова с грохотом маршировали тевтонцы в дальних уголках страны. Снова хотелось Крестовых походов.

Нострадамус летел дальше и с потерей родины осознавал себя в необозримой толпе другим человеком. К Рейну и Мозелю, грохоча и трясясь, мчалась колымага неделями, без остановки. Лето 1545 года приближалось к межени. На плоскогорье Лангра Нострадамус наконец встретил по дороге беженцев, ехавших в противоположном направлении; на юге Франции снова разразилась чума. От Оверня до Гаскони никто не был застрахован от смерти.

Нострадамус услышал внутренний голос: он будет нужен там. И вместе с тем почувствовал, что время его изгнания истекло, что угроза со стороны Инквизиции уже не имела никакого значения. Он еще раз хлестнул клячу и помчался до ближайшего торгового местечка, где отдал свою клячу и повозку в обмен на чистокровного скакуна. Менее чем за неделю он покрыл расстояние от Роны до Гаронны. Как он услышал, чума свирепствовала больше всего в Тулузе. В начале сентября прибыл туда, и круг, который он начал описывать двадцать лет назад, замкнулся.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю