Текст книги "На дальнем кордоне (СИ)"

Автор книги: Максим Макеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

Значит, считаем что жгли Масленицу, блины опять же дед упоминал. Хорс в права вступил – это кто? Бог какой-то местный? Я только Перуна помню из истории, да псевдоисторической литературы, и фильмов. Одина еще вспомнил, но он вроде у викингов. Ночь с днем сровнялась, Хорс в права вступил – дальше расти день будет. Значит, солнце больше на небе, чем ночь. Примем пока такую версию. Два-девять – это получается восемнадцать, без двух – шестнадцать. Ново лето – это ж не лето как время года, наверно, это год. Год весной наступил? Почему нет – у нас тоже раньше год в сентябре наступал, пока Петр I не заставил в январе праздновать. Значит, в переводе на язык родных осин, сказал Буревой, что наступил новый год 22 марта, они жгли Морену, это зима, чучело ее, и было это шестнадцать дней назад. Если день равноденствия они посчитали правильно, то сегодня тут 7 апреля, на наша деньги. Надо отметить где-нибудь. Я полез в рюкзак, там вроде нож был. Достал ножны, нож – ни фига себе тесак! Жека там в горах в своих походах скалолазных на мамонтов охотился, что ли? Посмотрел по сторонам в поисках палки какой, хоть нацарапаю, чтобы не забыть. Посмотрел на Буревоя – тот сидел «на измене», палку какую-то рукой сжимал. Нда, дурень я. Он сказал фразу, я считай сразу за ножом полез, и зыркаю теперь по сторонам с тесаком в руках. Я бы тоже испугался. Развернул нож лезвием к себе, сделал рукой успокаивающий знак. Воткнул нож в земля, сказал:

– Отметку поставить хочу, чтобы день не забыть, – нашел таки палку, подлиннее, даже не палку – бревнышко, сделал зарубку, накарябал концом ножа рядом с ней «07.04». Засунул нож с ножнами обратно в рюкзак. Все время смотрел на Буревоя, тот понял вроде что я сделал, и успокоился.

– Ты извини, что веду себя так, – я развел руками, – новый я тут человек, не привык еще. Угрозы от меня не жди.

Дед кивнул.

– А переночевать у вас место-то есть? Я много не занимаю. В уголке где-нибудь… Лишь бы крыша над головой.

Дед еще раз кивнул, но задумался. Подошел Кукша, дед сказал ему:

– Скажи Зоряне чтобы детей к Леде отвела, гостя положим в доме.

– Не, Буревой, если кого теснить надо – то ладно. У меня тут палатка… дом… не, навес переносной есть, – дед посмотрел на меня с одобрением, – мне бы только укрыться чем, да матрац… перину… мягкое что под себя, чтобы не на земле спать.

– Ну тогда Кукша, отведи его в Зоряне, пусть даст ему рогожку, и накрыться чем.

Мы с Кукшей пошли к дому, Буревой остался у костра. Дом, или изба все-таки, был небольшой, где-то шесть на шесть метров. Дверь прибита на кожаную полосу, Кукша ее скорее, отставил, чем открыл. Внутри была печь, она занимала чуть не половину помещения, и стояла по центру, у дальней от двери стены. Из трубы печи шел дым, и уходил через окошечки под самой крышей. Натоплено было не сильно. Вдоль стен стояли лавки, возле одной из них стол. Все суровое, из толстого грубого дерева. Возле стола была странная конструкция, вроде палки, расщепленной вверху. В расщелине была укреплена щепа, которая горела и давала тусклый свет. Под горящей щепой было ведро, куда падали угли от горящей палки. Я так понял, что это лучина. На печи был какой-то тулуп, или шкура, напоминающая баранью. Из под ней блестели глазами две детских головы. Зоряна у стола, собирала в корыто деревянные чашки. Они, наверно, только поели. Мой котелок стоял отдельно, еще и чисто вымытый. Кукша подошел к матери, передал ей слова деда. Та пошла в дальний, темный конец избы, приволокла оттуда два мешка с сеном, из тех что я видел пока сидел возле озера. Я поблагодарил, мне протянули котелок, и я пошел к костру. Кукша остался с матерью.

У костра сидел Буревой, помешивал палкой ветки и угли. Я начал устанавливать палатку. Палатка была двухместная, полукруглая, я такие использовал на одной из своих мест работы, чтобы оптический кабель варить в полевых условиях. Устанавливалась она на раз-два, соединил дуги на резинке, натянул полотно, и все. Я нашел место недалеко от костра, деревяшкой забил колышки. Бросил внутрь мешки с сеном, рюкзак. Буревой смотрел с любопытством, но мне кажется, он уже привыкать начал к моим «чудесам». Или просто ему палатка не так важна. На топор днем он смотрел с куда большим интересом.

Я подошел к костру:

– Ну что, Буревой. Я спать пойду. Утром, как к ухоронке идти разбуди меня. Сам проспать могу. Спокойной ночи.

Дед кивнул, и продолжил мешать костер, периодически подбрасывая ветки из кучи, что лежала рядом. Я ушел в палатку, закрыл за собой молнию-застежку на входе, и завалился на мешок с сеном. Второй мешок был чуть больше и тоньше, использовал его в качестве одеяла.

Я устал. Морально, психологически, да и физически тоже – я давно столько по пересеченной местности не ходил. В голове был шум, сквозь который прорывались отдельные мысли. Как там родители? Друзья? Девушка, с которой расстался полгода назад? Пацаны, с которыми я работал? Что с ними? И вообще, будущее мое существует, или я его «обнулил» своим появлением здесь? Потом мысль свернула на родную квартиру, диван с телевизором, пьянки-гулянки, опять на родителей. Вспомнил, как мама в детстве рогалики с повидлом пекла. Школу свою. Университет. Глаза заболели. Я всегда после алкоголя становлюсь сентиментальным, а тут еще и такие события. Захотелось свернуться калачиком, зажмуриться, и чтобы вся эта старина, деревня, викинги пропали, очнуться в своей квартире, попить кофе, залезть в Интернет. Вроде уже взрослый мужик, но чувствую, что сейчас расплачусь. От бессилия, как Кукша тогда, на краю оврага, когда я его прижал к земле. Потекли слезы, я провалился в дрему.

Сна нормального не было, непрерывный поток коротких сновидений. То я бежал от пятна, а оно гналось за мной по дороге. То вместе с Кукшей пошел в атаку на викингов, а тот седой достал автомат Калашникова и направил на меня. То мы сидели у костра, Буревой достал «мобилу» и начал звонить. Потом мама и рогалики с повидлом. Свет на кухне, за окном гроза, я маленький сижу у стола и режу ножиком тесто на треугольнички. Она в них заворачивает повидло, укладывает на противень, мажет сырым яйцом и посыпает сахаром. Потом батя на параде в военном городке. Впереди парада, с палкой и лосем на ней, шел Кукша. Потом опять родные. Провалился в итоге в сон, как в черную бездонную яму.

Проснулся среди ночи от давления в мочевом пузыре. Выбрался из палатки. У костра сидел Буревой, рядом спал Кукша. Буревой сидел с топором. Возле Кукше был лук. Было холодно, стояла глубокая ночь. Костер еле теплился.

– Чего не спите, – пробурчал я, отходя к кустам.

– Так… – неопределенно ответил дед, – не спится.

Я вернулся к костру, руки окоченели, подставил их, погрелся.

– А ты чего всхлипываешь там у себя в избе? – дед помешал палкой угли.

– Да так, родных вспомнил, друзей. Не увижу их скорее всего никогда. И что с ними стало – тоже не знаю. И не узнаю.

– Ну ты, Сергей (о, правильно произнес!) иди, не кручинься, утро вечера мудреней. А там, глядишь, придумаешь чего, – в голосе деда появились теплые нотки. Раньше такого не было.

– Ладно, я спать. Разбудить не забудьте.

– Ступай уже.

Опять залез в палатку. Странно, чего они среди ночи сидят, в дом не идут. Еще и вооруженные. Викингов ждут? Или… меня сторожат? Чтоб не набедокурил ночью, пока все спят? Хм, боятся. Стремно, не хотел вроде пугать. Надо придумать, как войти в доверие. Это не дело – у меня на них еще большие планы. А себя жалеть хватит. Старый добрый принцип: тебе плохо? Да. Ты можешь как-то на это повлиять? Нет. Ну а чего тогда паришься и переживаешь? Живи дальше, играй теми картами, что выпали. Строй судьбу свою сам, насколько сможешь.

С этой мыслью и заснул.

8. Деревня. Год неизвестен, 8 апреля

Проснулся я от деликатного покашливания. Возле палатки, кто-то стоял. Я потер глаза, вытянулся – на сене спать не очень удобно, тело болело в трех местах. Еще и нос холодный, ночью было не жарко. Я вылез из палатки. Возле нее стоял Буревой, с котомкой за плечами и палкой-посохом. На ногах у него были не то кожаные сандалии, не то недошитые сапоги. Больше всего это напоминало кусок кожи, привязанный на ногу, на манер портянки. Солнце только недавно встало, еще даже роса не сошла. В деревне все занимались своими делами, бабы с детьми шли в лес, Зоряна возилась с ведрами, за водой наверно. Ее мелкие, Смеяна и Влас возились рядом с домом, занимались своими детским делам. А может и что полезное делали, тут не разберешь. Траву какую-то разбирали.

– Ты готов? – Буревой обратился ко мне.

– Да, сейчас, только умоюсь. Кстати, доброго утра, – я двинулся к рюкзаку, потом в сторону заводи у озера.

На ночь я не разоблачался, поэтому одеваться не пришлось. Зубную щетку нашел в рюкзаке, вместе с мылом и пастой. Бритвы не было – Жека носил небольшую бородку. Быстро умылся, почистил зубы. Перешнуровал кроссовки и вернулся к палатке.

– Буревой, завтракать… ну есть не будем?

– По дороге поедим, я взял с собой.

– Воды взял? Я суп возьму, да рюкзак… мешок свой. На месте, у ухоронки пообедаем. Туда часть груза… поклажи положим. Подожди пару минут.

Он кивнул, я пошел разбираться с рюкзаком. В нем из еды остались только «бич-пакеты», котелок, нож. Палатку собирать не стал – в нее положил барахло из рюкзака оставшееся, включая пустые консервные банки. Закрыл «молнию» на палатке, чтоб дети не лазили. Она была слишком яркая для этих мест, синяя, обязательно заинтересуются. Нафик-нафик, потом ищи ту же зубную пасту по всей деревне. Нацепил рюкзак, кепку из кармана достал, посмотрел на часы. Они показывали 12:40. Пока не забыл, надо выставить часы. Только как? Прикинул, нашел палку по ровнее, воткнул в землю около палатки, порылся по карманам. Документы не то, ключи от дома, тоже не то, сгоревший телефон в палатку надо закинуть… О, нашел! Леденцы от кашля, со вкусом апельсина, еще штук шесть в пачке было.

– Влас, Смеяна, можно вас на минутку! – Зоряна напряглась, дети обернулись, посмотрели на мать, та кивнула, они подошли ко мне.

– Возьмите, попробуйте, – я вытряхнул на руку два леденца, протянул детям.

Те взяли, леденцы были яркие, оранжевые. Я вытряхнул еще один, положил себе в рот. Те повторили за мной. Расплылись в улыбке – сладкое тут у них скорее всего не часто бывает, еще и со вкусом апельсина.

– Понравилось? Еще хотите?

Те закивали, я подвел их к палке, что воткнул в землю.

– Вот смотрите, тень видите от палки? – указал я на длинную черную полосу, – Мне надо чтобы вы периодически… раз в час… не то, изредка, вот, втыкали щепки по краю тени, воо-о-о так. Понятно?

Я воткнул щепу в то место, где был край тени. Мелкие переглянулись, посмотрели на меня.

– Я с дедом вашим вернусь, если щепок будет много, еще дам по леденцу. Почаще щепки ставьте, хорошо? – Буревой с интересом наблюдал за моими телодвижениями. Дети побежали обратно к матери.

– Ладно, Буревой, пошли. Ты дорогу знаешь? А-а-а, Кукша рассказал. Это хорошо, я в лесу плохо ориентируюсь… ну, заблудиться могу.

И мы отправились к моему иновременному «плато». Шли на этот раз налегке, показалось даже не так долго. Буревой показывал дорогу, я периодически узнавал приметные деревья и кусты. За час управились, дошли до памятной поляны, вон небольшое пятно крови от лося.

– Куда дальше? – Буревой пропустил меня вперед.

– Я во-о-о-н теми кустами пробирался, дальше вроде в гору должно быть прямо, – я повел его за собой.

Зашли в лес с поляны, я откровенно плутал, пытаясь вспомнить дорогу, и держать направление на верх по склону. В итоге Буревой заколебался лазить по бурелому, и сказал:

– Я смотрю ты и впрямь в лесу не бывал, вон твои же следы, не видишь? – он ткнул пальцев в куст, я посмотрел на него, куст как куст, где тут следы?

– Ладно, держись за мной, ты тут знатно меток оставил, я вперед пойду.

Я спорить не стал, хозяин – барин, пропустил его вперед. Дело пошло быстрее, он по каким-то невидимым мне признакам определял путь, я шел за ним, узнавая дорогу. Так дошли до самого «плато», потратив на это еще полтора часа. Я вышел к единственному месту, которое связывало меня с моим миром, с будущим.

Буревой стоял на асфальте, и смотрел на «плато» с охреневшими видом. На остановку, на лежащие опоры ЛЭП, на надпись асфальтом, которую я оставил. Потом на вещи – сумки и пакеты – что лежали на крыше остановки. Посмотрел на упавший сельский трансформатор. Пощупал асфальт, подошел к остановке, пощупал ее. Потом присел на лавку на остановке. Достал котомку, из нее кожаный мешок с водой, гоповарвары с такими же ходили, только у деда меньше размером. Отпил, уставился на меня.

– Кто ты, Сергей? Это твое все? Другие не придут за этим? – он обвел руками «плато», – Или ты мне это отдашь просто так? – в его голосе послышалась легкая горькая усмешка, – Богатство то знатное, одного железа сколько, не у каждого кунга (это кто? Кунг, конунг, что ли? Князь, по-нашему?) столько бывает. Как обращаться-то с тобой? Ты это сам сделал, аль наволховал? Или украл у кого? Или роду знатного, владетельного? Что мне с тобой делать – убить или в ножки кланяться?

Я снял рюкзак, поставил на землю, сел рядом с дедом. Достал сигареты (последняя осталась, жаль), зажигалку, закурил. Что мне ему сказать? Правду? Поверит ли? И вообще – какой ответ услышать хочет? Он мужик практичный, я это еще вчера понял, немногословный. Вопросы тоже по делу только задает. Какое ему дело до того, кто я? Хотя, он объяснил, боится он, и меня, и тех, кто за этим всем придти может, моих подельников или врагов. Буревой ждал. Я собрался с мыслями, попробую правдоподобно и честно, но так чтобы ему было понятно, рассказать свою историю:

– Я, Буревой, раньше в другом месте жил, в другом мире, под другим Солнцем, в другой стране. Там все такие как я, и вокруг все вот такое – я обвел плато рукой, – Попал в бурю, меня с куском мира моего к вам забросило. Почему да как, я не знаю. Потому и сказать не могу, где город мой, да родичи, не знаю просто.

Буревой задумался. Почесал бороду, потом почесал голову. Не сказать, что я его сильно удивил «другим миром», к этому он спокойно отнесся.

– А в твоем мире, ты кем был? Это твое все?

– Мое да друзей моих, они тут точно не появятся, не переживай. А врагов у меня и не было. Мы в поход собирались, они отошли в магазин… в лавку, а меня к вам какая-то сила отправила, – про тахионы и Ковальцова я тактично умолчал, и так дед на взводе, – В моем мире был я инженером, штуки разные мастерил, чтобы работать людям легче было. Инженером меня звали, – повторил я, – в моем мире таких как я много было.

– А «энжинер» это кто? Кому служит? Кем правит?

Я опять задумался. Он спрашивает, я отвечаю, но как будто не слышим друг друга. Кем правит, кому служит… Не о профессии он спрашивает! Статус! Его мой статус волнует! Ну как там в Испании в средневековье было, идальго, дворянин, даже с голой задницей. Так и Буревой, интересуется моим положением в обществе. Родословной там, отношением к собственности, статус ему нужен. Блин, он, наверно из-за этого так вчера себя и вел. И все остальные. Тут, может, князю какому не поклонишься или слово дерзкое скажешь – короче на голову станешь. Или с рабом каким яшкаешься – так и тебя в рабское сословие введут. Только вот какой статус у меня по местным понятиям? Вольный ремесленник? Как у них тут это называется? Волхв-механик?

– Да и род твой велик ли был в твоем мире? – продолжил между тем Буревой, поглядывая на меня.

Велик? Да вроде как все, дворянских корней не имею, пролетариат, так сказать. Или велик – в другом смысле? Велик размером? Они тут всей семьей вместе живут – может, у них род, родственники большее значение чем у нас имеет, гораздо большее? Вон как невестки у Буревоя по струнке ходят, не перечат, чуть что сказал – все сразу побежали делать. И никто права не качает. Качает права… Хм, а может в этом вся проблема? Буревой не знает как ко мне относится из-за статуса и полного непонимания моего положения в относительно его рода и его деревни? Чужаков вроде нигде не любят, ксенофобия – она у всех есть. Это в наше время ее чуть подрихтовали культурой да гуманизмом, а тут как? Чужаков может вообще прикапывать у березы принято, от греха подальше. Как тот медведь – непонятное опасно, он или бежит, или атакует. Я один, бежать Буревою с семейством смысла нет, проще прикопать. Но я вроде только помогаю пока – это мне в плюс, потому ночью и не прирезали. Задачка, однако. Надо стать своим, не чужаком, и определить свой статус. То есть, определиться, кто тут главный относительно Буревоя – так определится статус.

И перестать быть чужаком. Русским представился – подозрительно смотрели, нет, наверно, тут еще русских. Славянином назвался – они нормально реагируют. Значит, сделаем градации чужаков: семья – род – племя. В племя я вписался – но это считай по краю прошел. Как в семью вписаться? Вдову из деревни в жены взять, их там все равно три? Так тогда вроде как основание своего рода получится. Близкого, но все равно не до конца родного Буревою. Да и вдова не факт что согласится, я по их меркам совершенно мутный тип. Проблема.

Полез опять за сигаретами. Черт! Забыл, последнюю только что выкурил. Блин, жалко пацаны не успели с пивом и сигаретами прийти. Эгоистично, конечно, но все равно жаль. Они мне как братья стали, тут толпой проще выжить было бы. Братья… Братья… А это действительно мысль!

Я вскочил с лавочки, Буревой тоже засуетился, переживает:

– Буревой! Слушай меня сюда… просто слушай. Кем я был в том мире, и какой у меня род был уже не важно, нет мне пути назад, это я точно знаю. В вашем мире я один, как… перст, во! Нет никого ни за мной, ни рядом со мной. Твой род сейчас тоже ослаб, эти, приплывшие, сыновей тебе побили, с бабами да детьми ты один остался, на тебе все. Извини, если вещи обидные говорю, но ведь это правда. А если они еще раз придут? А если урожай плохой будет? Сам говорил, на Масленицу… Морену когда жгли только рыбу на… требы (вспомнил таки слово нужное!) положили. Я один в лесу не проживу – ты видел, я даже ходить по нему как ты не могу, охотиться тоже не умею. Ты один, Кукша пока не в счет, мал еще. На себе ты, Буревой, все не вытянешь, если беда какая придет. Нам с тобой обоим такими темпами… если так и дальше пойдет не сладко придется. Как думаешь?

Буревой медленно кивнул, хотя на мои слова реагировал нервно. Вон, молнии – не молнии, так, искорки глазами мечет, палку свою сжал что есть сил, аж вспотел. Я ведь прав, он это знает. Эту зиму они пережили, следующую – далеко не факт. Я продолжил:

– Но посмотри по другому на это. Ты, когда Морену жег, помощи в новом урожае просил?

– Было дело…

– Ну так может я и есть помощь? Ты у кого помощи просил? – напирал я.

– Дажбогу требы клал…

– Хм, Дажбогу, богу значит. А волю свою он, Дажбог твой, как проявляет обычно? – я продолжил давить на деда.

– Да по-разному бывает, иногда никак, значит, сами справимся, чай не дети. Иногда погоду дает, иногда дождь на засуху. Оно ведь и от требы зависит, и от того, кто кладет, да и когда… – дед ушел от моего напора в оборону, начал оправдываться.

– А меня тебе в помощь послать он мог? Так волю свою проявить? – я приосанился, сделал шаг назад, чтоб дед меня рассмотрел – Ты помощи просил, тут я появился. Кукшу вашего от мурманов этих спас, сами благодарили. Так может услышал он твои молитвы… нет просьбы? Я один, со мной никого, тебе же помощь нужна, чтоб род твой выжил. Я тут ничего не знаю, но сильный, здоровый, да и с мозгами… с умом у меня порядок вроде. Ты все тут знаешь, жизнь видел, но стар уже и ответственность… забота большая на тебя свалилась. Все правильно?

– Правда твоя, стар я. А народу почитай на мне дюжина, да еще два. И волю богов только сами они знают, да предки наши. И ты в лесу чужой – сразу видно… И помощь твоя вовремя пришла, без Кукши мы бы загнулись, он хоть и молод – но охотник знатный. – дед соглашался, вышел из обороны, распрямился.

– Во-о-от, а теперь смотри, твой опыт… знания, да я, да Кукша, неужто род твой не подымем? Сгинуть не дадим?

– Но ты-то точно не нашего роду. Говоришь по-нашему, да слов много чужих, волос у тебя темный, да лицо вроде словенское. Росту ты великого – да и такие у нас были, и у варгов, и у мурманов…

– Правильно, не вашего рода. Надо это исправить, – я сделал паузу по Станиславскому, и выпалил – Давай брататься!

Дед малость прифигел от моего предложения, я же продолжал ковать железо не отходя от кассы:

– Смотри, ты верить мне не можешь, все опасаешься меня, я вижу. Я тоже у вас себя неуютно чувствую… ну, тоже опасаюсь. У меня мыслей дурных нет, против тебя, рода твоего ничего не замышляю, но доказать я этого не смогу. Значит, клятву нам друг другу дать надо, так чтобы ты мне верил, и я тебе. Каждый самым дорогим для себя клясться будет. А чтобы ты меня как своего воспринимал, да знал место мое в роду твоем, предлагаю побрататься. Ты опытный… умный, здесь знаешь все – будешь старшим братом мне. Я у вас тут профан полный… не знаю много, но я другого много знаю, младшим буду, под тебя пойду. У нас говорил, старший брат, второй отец, я тебе помогать во всем буду, ты меня уму-разуму учить, вместе род твой, наш уже получается, подымем! Да и вместе – веселей, – закончил я рекламным слоганом свою речь.

Дед задумался, дед просветлел лицом, дед проникся, потом стал хмурым:

– А ты каким богам требы клал в своем мире? Кого из богов в свидетели звать будем? На чем клясться?

Тут уже я задумался, вопрос серьезный. Религия простой не бывает, такую фразу слышал в каком-то фильме. Для него тут мои боги силу имеют? Или нет? Что толку будет от клятвы моей, если мои боги остались в моем мире? Да и какие мои боги? Я скорее гностик, в церковь только на отпевания ходил, да на крестины. Хотя крестик ношу, родители подарили, серебряный, с цепочкой. Ладно, попробуем что-нибудь придумать, за мной все-таки опыт человечества по «впариванию» ближнему своему всякой дребедени несравненно больший, чем у Буревоя.

– Буревой, мои боги, точнее Бог, он один, и в том мире остался, где предки мои, род мой и друзья остались. Твои боги тут силу имеют. Давай так, и нашим, и вашим. Всех в свидетели позовем, да предками друг другу поклянемся. Если я клятву нарушу, меня тут твои боги покарают, а в моем мире – род мой мои боги проклянут. Если ты нарушишь – твои боги тебя тут покарают, а там и мои достанут. Богам ведь разницы скорее всего нет, мой мир или твой? Они же боги. На крови клясться будем. Да побратаемся по моему и твоему обычаю. Чтобы в обоих мирах боги нас как единый род увидели.

– Это дело. А как у вас там братаются? Как в род чужой переходят? Твои предки тебя не проклянут, что своих бросил?

– Не, мои точно не проклянут. Они же видят, что я не по своей воле, а под давлением обстоятельств… Не проклянут, короче. Да и то, там род мой моим все равно останется, в том мире, в этом мире твой род тоже моим станет. Они еще и помогут нам с тобой частичку рода моего в этом мире вырастить. А братаются у нас, – я задумался, – крестиками… символами веры… знаками богов своих меняются, обнимаются, руки жмут крепко… Во! На брудершафт пьют еще! Празднуют едой всякой там, напитками… У вас по-другому?

– Кровь смешать надо, да братину с медом распить, – дед почесал бороду, – ну и клятва вечная на крови, то само собой.

– Братина – это что? Посуда такая? С медом обязательно, или что другое подойдет? – как пить мед я не представлял, он же густой. Наверно, медовуха имеется ввиду.

– Да можно и другое что, пиво там, вино…

– Водка пойдет? Та, которую вчера пили? – я пнул рюкзак в котором звякнула бутылка.

– Пойдет «вотка» твоя, она крепкая, крепкая связь будет между родами нашими, – на водку дед оживился, как бы не споить его.

– Ну давай тогда клясться да брататься, – я полез в рюкзак, за водкой, рюмками и ножом.

Дед встал, снял котомку свою, тоже полез в нее. Достал рыбу сушенную, мешок с водой. Такой мешок вроде кочевники бурдюком называли. Я достал котелок, раскрыл его, свистнул деда, пошли вместе собирать ветки для костра. Собрали, разожгли от зажигалки моей, деду зажигалка понравилась. Сказал ему, что скоро газ закончится, работать перестанет, он махнул рукой, мол, есть и хорошо, нет – и ладно. Набрали воды в котелок, поставили в костер, дождались, пока вода закипит. Я туда пару «дошираков» вытряхнул, со всеми специями и маслом. Закуска готова. Достал рюмки походные, налил водки в них до краю. Нож достал, на руке себе разрез сделал, прям на ладони. Деду тоже руку порезал. Взяли по рюмке, я толкнул речь:

– Я Сергей Игнатьев, называю тебя, Буревой, братом своим названным, старшим тебя признаю и буду в твоем роду тебе подмога и опора! Да прибудут свидетели этому Всевышний, Богородица, и Дажбог, и все боги моего и этого мира. Клянусь делать все на благо рода, защищать его, зла не таить и главу рода, Буревоя, во всем слушать. Если же я нарушу свою торжественную клятву, – сразу почему-то вспомнился текс присяги СССР, в школе, в кабинете ОБЖ висел на плакате, – то пусть меня постигнет суровая кара богов, всеобщая ненависть и презрение рода моего и предков моих… во всех мирах.

Я протянул порезанную руку Буревою. Он взял ответное слово:

– Лепо сказал, как Баюн какой… Я, Буревой, глава рода своего, называю тебя молодшим братом, и беру в род свой, – дед сказал по простому, – тому пусть будут боги, люди и предки наши свидетели… во всех мирах.

Он пожал мою руку, кровь смешалась, мы крепко обнялись. Я согнул руку, показал Буревою как пить на брудершафт, выпили. Целоваться не стали, мы же мужики, я надеюсь тут до таких «достижений» цивилизации еще не доросли. Буревой взял крышку от котелка, взял по хозяйски бутылку с водкой, налил до краев, капнул крови, я тоже капнул. Он отпил, скривился, дал мне. Я тоже отпил. Пили, пока не опустошили крышку. Я расстегнул куртку, достал свой крестик с цепочкой, Буревой из под рубахи вынул шнурок с отполированной руками деревяшкой в виде М. Я протянул ему цепочку, тот осмотрел ее:

– Сребро?

– Ага. Да в принципе не важно – тут главное не материал, главное что сам вкладываешь в него.

– Это правильно, – дед одобрительно закивал, – на ромейский знак твой похож…

– Ромейский? Ромалы или румыны?

– Не, то греки, на полдень живут, они похожие на себе носят. Тех что ты назвал, я не знаю.

Греки значит, на юге. Причем христиане, и ромеями называются. На Рим похоже, но те не греки. Византия, что ли?

– У греков город главный как называют?

– Царьградом обычно, сами они по другому.

Царьград, щиты на ворота, «сбирается вещий Олег» – будем считать что византийцы. Мне от этого ни холодно, ни жарко, историю Византии я тоже не знаю. Но турков там нет еще, отметил я про себя.

Меня развезло, деда тоже повело. Стояли, я смотрел на него, дед смотрел по сторонам да на небо. Дунул ветерок, лес вокруг тихонько зашумел, и успокоился. Облачко маленькое, которое прикрывало солнце, ушло, и солнечный свет ярко осветил все вокруг. Дед улыбнулся:

– Похоже, брат Сергей, приняли боги нашу клятву! Так посему и быть, – а я думая, чего он по сторонам зыркает. Знака ждал значит. Ну, тоже правильно, как иначе волю богов узнать?

Сели на лавку, начали уминать лапшу. Дед как-то расправился, развеселился, как будто камень с души снял. Трескал макароны, хвалил, запивал водой. Я тоже закусывал – нам еще обратно идти, а я после всех наших разговоров и выпитого устал, морально в основном. Сидели на остановке, ветерок легкий дул, ели, пили воду из бурдюка, ломали и наяривали сухую рыбу, которую с собой принес Буревой.

Я достал носовой платок, разорвал напополам, смочил водкой руку, перевязал, чтобы инфекцию не подхватить. Деду тоже самое сделал. Дед был не против. Спросил только, зачем. Я ответил, чтобы не заболеть, он успокоился. Сказал, что нечего продукт переводить. Я ответ сказал, что еще есть. Дед обрадовался. Я малость остудил его пыл, объяснил что много пить нельзя, подурнеем да ноги и ум откажет. Он согласился, сказал, что от меда старого такое бывает, если принять много. Объяснил свою радость – меда он уже пять лет не пил, как в эти места перебрались. Дед вообще стал словоохотливый после нашего братания. Видно, и впрямь тяжело ему было тут зимой одному, да тут я еще весь такой непонятный нарисовался. Я его спросил:

– Скажи, а отчего я с тобой разговариваю, да понимаю все. А вот с Кукшей не так, половина слов мне не ясна?

– Да то ты говоришь на языках разных, – дед поставил котелок с лапшой, – я с ватагой, когда молод был, купцов охранял. Там разные люди были, и у всех свой язык, у некоторых похож, у некоторых нет. Купцы опять же все разные – ромеи, персы, варги, свеи, хазары. Вот и нахватался всякого. В ватаге все так разговаривали, слова мешали. Иначе не понять ничего.

Я понимающе кивнул. Все правильно, привычный мне русский язык – это такая дикая смесь говоров, языков, заимствований, что понять где же он исконный, а где нам татары какие-нибудь своей филологии подкинули практически нереально. Буревой получается, торговлей занимался в молодости, потому и понимает меня. А задержки в речи у него из-за того, что вспоминает слова иностранные. Давно, видать, в ватаге он своей ходил. Кстати, да:

– Буревой, а лет тебе сколько?

– Два по тридевять без двух, – сказал дед после некоторой заминки. Я посчитал в уме.

– Это пятьдесят два получается?

– Да, пять десятков и два еще, старый я уже. Крижану, жену свою, уже дюжину лет и еще четыре как схоронил, – в сорок лет она умерла, получается.

– А в ватаге долго ходил?

– В ватагу вступил как два-девять весн без двух мне пошло. Нас много в роду у отца было, я средний. Мир посмотреть хотел. Да так четыре года и плавал.

– Плавал? Вы на кораблях ходили? – морячек дед, оказывается.

– На стругах ходили, в Варгском море да Понте, по Днепру да по Нови. Много где ходили, – дед покачал ногами, – пока к черемисам на Итиль не пошли.

– А там что? – названия мне ни о чем не говорили, кроме Днепра, ну и ладно, будет еще время разобраться, – буря или шторм?

– Не, какая буря на Итиле? – дед почесал бороду, – это ж река. Купцов не было, пошли по весне черемисов примучивать. Примучали, да добычу хорошую взяли. Только мне руку сломали, ватажники меня домой привезли, сами к ромеям пошли с купцами, а я остался. Думал, срастется рука, по следующей весне опять в ватагу примут. Да рука срослась криво, костолом ломал, так еще считай пол-лета (полгода значит) проходил однорукий. А там Крижану встретил, на землю сел. Первуша – отец Кукши – народился, потом браты его пошли, Вторуша и Всебуд. Не пошел обратно в ватагу я…