Текст книги "Византийская армия (IV — XII вв.)"

Автор книги: Максим Морозов

Соавторы: Андрей Банников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

3. ТЕОРИЯ «СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЫ» В ВИЗАНТИИ

Вероятно, дело было в том, что Византия или Восточная Римская империя создавала себе образ осажденного со всех сторон христианского государства, сражающегося против сил тьмы. Ему постоянно приходилось находиться в боевой готовности и использовать целый спектр защитных технологий, среди которых ведение войны было лишь одним, причем далеко не самым полезным способом обороны. В середине X в. италийский дипломат Лиутпранд из Кремоны достаточно точно характеризовал положение Империи, когда описывал ее окруженной самыми свирепыми из варваров: венграми, печенегами, хазарами, русью и многими другими. Для него это была действительно пугающая реальность, совершенно непохожая на то, что видели в Италии лангобарды и римские папы (Liutpr., I, 11).

Как мы уже заметили, элементы веры, отражающие понимание этой ситуации, равно как и чувство превосходства, постоянно присутствуют в византийском военном контексте. Однако связь веры с борьбой против чужеземцев все время подкреплялась повседневными религиозными обрядами. На одном из уровней, т. е. на уровне общественных молитв о мире и успехе в войне, как они формулируются в православных литургиях, все это имело формальное и почти ритуальное значение, оказывавшее лишь искусственное воздействие на сознание большинства слушателей. Тем не менее на другом уровне, уровне периодических проповедей и поучений, где восхвалялись победы императоров или давались предупреждения об опасностях варварских нападений, а также на уровне культа святых, особенно тех, которые спасали армии, отдельных солдат и обычных мирных жителей или же вмешивались в ход сражения и приносили удачу христианам, эти связи оказывались более очевидными[1600]1600
  Kretzenbacher F. Griechische Reiterhellige als Gefangenenretter. Wien, 1983.


[Закрыть]. Они едва ли поддерживали пацифизм в массе населения, тогда как ведение войны ради защиты православной веры уже не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Как мы видели на примере Ираклия, церковь и императоры активно использовали религиозную символику в войнах с врагами государства. Помимо святых икон, которые брали в походы армии или ставили на стенах и воротах защитники города, императоры обеспечивали свои армии особыми церемониальными крестами, богато украшенными драгоценными камнями. Они имели большое значение и как штандарты и талисманы византийских солдат, и как объекты грабежа для армии противника. Захват богато украшенных крестов из золота и серебра часто упоминается в рассказах арабских историков о войне с Византией (Румом), тогда как византийские авторы, напротив, постоянно рассказывают о возвращении этих реликвий. Во время своих сирийских кампаний император Никифор II отобрал у неприятеля большое количество крестов, которые в некоторых документах именуются «военными» (σταυροὶ στρατηγικοί) (Leo. Disc., IV, 4)[1601]1601
  В отношении XI в. см. Gautier P. Typikon du Sebaste Gregoire Pakourianos // Revue des Etudes Buzantines. 1984. Т. 42. Р. 5 – 145.


[Закрыть]. Аналогичным образом использовались другие принадлежности христианской символики, мощи святых или другие предметы такого рода. В IX–XII вв., а вероятнее всего, и ранее императоры брали с собой в поход талисманы, искусно изготовленные кресты с расположенными в их сердцевине реликвариями, в которые клали реликвии различных святых или другие предметы культа, включая пояс Девы Марии. Особые, богато украшенные драгоценностями императорские кресты хранились в императорском дворце для торжественных церемоний. Они также сопровождали императоров, когда те отправлялись на войну. (Const., ТТ. (С), 245–247). Такого рода крест был, к примеру, утерян в 1180 г. в битве при Мириокефале, а затем в одном из сражений Исаака II Комнина в 1190 г. (Chon., 179–180)[1602]1602
  Сообщения арабских авторов о захвате крестов, см. напр. выдержки из хрониста IX в. Табари в Vasiliev А. А. Bysance et les Arabes. II: Les relations politiques de Byzance et des Arabes а l'epoque de la dynastie macedonienne (Les empereurs Basile I, Leon Le Sage et Constantine VII Porphyrogenete) (867–959) / Ed. Н. Gregoire et М. Canard. Brussels, 1950. Р. 9, 59.


[Закрыть].

Традиция, оправдывающая ведение войны и направленная против врагов Римского христианского государства, заметна во многих контекстах, включая знаменитое восклицание «Крест победил!»[1603]1603
  Gage J. Stavros nikopoios. La victoire imperial dans l'Empire chretien // Revue d'histoire et dе philosophic religieuses. 1935. Р. 370–400.


[Закрыть] Анонимный автор военного трактата VI в. выражает эти мысли достаточно ясно: «Я хорошо знаю, что война – большое зло и худшее из всех зол, но поскольку наши враги видят в пролитии нашей крови одну из своих основных обязанностей и высшую добродетель, <…> мы также решили написать о стратегии. Применяя ее на практике, мы сможем не только сопротивляться нашим врагам, но и одержать над ними победу» (Strat., IV, 9 – 14). Автор трактата о военном искусстве X в. замечает, что именно Христос «поразил силу и могущество потомков Исмаила», а в другом кратком обзоре военных походов, относящихся к тому же времени, утверждает, что они следуют примеру великого Константина, первого христианского правителя Римской империи (Velit., Praef.; Const., ТТ. В 3, 80–81). Даже в контекстах, не связанных с ведением военных действий, постоянно подчеркивалось, что дары монастырям, сделанные императором и другими лицами, тесно связаны с военными функциями императоров, божественной помощью военным предприятиям Империи и с молитвами, произнесенными ради победы ее армий[1604]1604
  Oikonomides N. The concept of «Holy War»… Р. 62 – 86.


[Закрыть]. В военных трактатах авторы постоянно сообщают о помощи, оказываемой ромеям Господом, под защитой которого (равно как и под защитой Девы Марии) сражаются его воины. Идея, выраженная в начале трактата «О боевом сопровождении», вовсе не была необычной (Velit., § 24, 8; 58 – 9). Трактат X в. об управлении Империей, приписываемый императору Константину VII Багрянородному, относит основные черты византийских обычаев и церемоний к Константину Великому. Причем, что очень важно, в эти традиции верили даже те, кто их не принимал (Const., Adm., § 13. 32–33, 48, 76, 111). Сообщения Лиутпранда Кремонского о двух его посещениях византийского двора в середине X в. совершенно определенно иллюстрируют это положение (Liutpr., I, 11). В любой области общественной и частной жизни византийцев все объяснялось с точки зрения божественного Провидения и было оправдано ссылками на волю и предначертания Господа. В контексте военных событий это становится особенно очевидным во время празднования императорских триумфов, в которых участвовали двор и высшая бюрократия, а также священнослужители ряда церквей. Императорские чиновники устраивали аккламации в честь императора во всех ключевых пунктах торжественного шествия, процессия часто останавливалась в церквях для молитвы, происходило распределение военной добычи, демонстрировались пленники и добыча, и во всем этом светские дела сочетались с христианскими обрядами[1605]1605
  McCormick М. Eternal Victory. Triumphal Rulership in Late Antiquity // Byzantium and the Early Medieval West. Cambridge, 1986.


[Закрыть].

Таким образом, связь между христианством и ведением военных действий, выражавшаяся в борьбе избранного народа, ведомого избранным Господом императором, который стоит во главе своих армий (часто их называли θεοφυλάκτοι – находящимися под защитой Бога), становится совершенно очевидной. В этом смысле, любая война была связана с христианством и христианской Империей, а потому выделение какого-либо особого типа «священной войны» становилось не только ненужным, но и бессмысленным. Это подтверждается тем обстоятельством, что желание мира и сожаление по поводу неизбежности войны является постоянным мотивом императорской и церковной пропаганды и поддерживается постоянным упоминанием о помощи Господа, которую получали византийские армии. В «Стратегиконе» подчеркивается, что успешное ведение войны без помощи Бога становится невозможным. «Мы требуем от военачальника, пишет Маврикий, – чтобы главной его заботой была любовь Господа и стремление к справедливости. Основываясь на этом, он будет стремиться завоевать расположение Господа, без которого невозможны ни исполнение любого плана, сколь бы совершенным он пи был, ни победа над любым врагом, сколь бы слабым он ни казался» (Maur., Prooem.).

Характерной чертой текстов VII в., тесно связанных с событиями арабского завоевания, является объяснение поражений ромеев как результат гнева Бога на свой избранный народ, который, таким образом, терпит наказание за свои грехи. Во всех военных трактатах итоги сражений являются отражением Господней воли[1606]1606
  Кучма В. В. Религиозный аспект… С. 71–72.


[Закрыть]. Точно таким же образом писатель XI в. Михаил Атталиат видел в военных неудачах и варварских вторжениях своего времени отражение Божьего гнева, и только когда ромеи снова встанут на тропу благочестия и искупят свои грехи, успех снова вернется к ромейскому оружию (Attal., 86–87, 96–97, 193–197)[1607]1607
  См. также Attal., Р. 208–209, 306–309 о взглядах Атталиата на то, что исход сражений в конечном счете был результатом божественного промысла. О VII в.: Haldon J. Ideology and social change in the seventh century: military discontent as а barometer // Klio. 1986. Т. 68. Р. 139–190.


[Закрыть]. Литургии для войск часто проводились накануне решительного сражения. Также рекомендовалось молиться о даровании победы перед началом сражения и совершать благодарственные молитвы после победы. Армию всегда сопровождали священники, игравшие немалую роль в поддержании морального духа солдат, и, независимо от того, были ли враги Империи иноверцами или христианами, как, например, болгары, эти действия, олицетворявшие византийское православие и обеспечивавшие поддержку Господа против тех, кто угрожал избранному народу, регулярно использовались при ведении военных операций[1608]1608
  Viellefond J. R. Les practiques religieuses dans l'armee byzantine d'apres les traits militaries // Revue des Etudes Anciennes. 1935. Т. 87. Р. 322–330; Dennis G. Т. Religious service in the Byzantine army / Carr Е. et al. Eulogema. Studies in Honor of Robert Taft, S. J. Studia Anselmiana, 110. Rome, 1993. Р. 107–117. Контраст между византийской и западноевропейской практиками в вопросах сражающихся священников ярко выражен в «Алексиаде» Анны Комнины, которая выражает ужас по поводу присутствия их в латинских армиях (An., Alex., X, 8.7–9).


[Закрыть]. Когда солдаты шли в бой, им рекомендовалось хранить молчание до тех пор, пока они не получали команды издать боевой клич. Вместе с тем они могли, покинув лагерь, скандировать Nobiscum deus (с нами Бог!) или Κύριε ἐλείσον (Господи, помилуй!) и обращаться к Христу как к Повелителю сражений, перед тем как вступить в столкновение с противником (Maur., II, 18).

В то же самое время сражения и необходимость ведения войны продолжали считаться как нечто прискорбное и навязанное императору обстоятельствами, в которых оказалось само осажденное государство. Это особенно очевидно в письмах патриарха Николая I (начало X в.), когда в своей переписке с болгарским царем Симеоном он выражает не только сожаление по поводу того, что христиане должны воевать друг с другом, но и подчеркивает то обстоятельство, что существует только одна Империя ромеев, хранимая Господом, а всякие попытки ее уничтожить, сколь бы успешными они ни казались, в конечном счете обречены на неудачу (Nicolaos Patr. Lettres, № 6, 8, 11, 12, 14, 16)[1609]1609
  См. также специальное исследование этого вопроса: Малахов С. H. Концепция мира в политической идеологии Византии первой половины X в.: Николай Мистик и Федор Дафнопат // Античная Древность и Средние Века. 1995. Вып. 27. С. 19–31.


[Закрыть]. Михаил Пселл, нисколько не колеблясь, восхваляет императора Михаила VII за его неприязнь к войне и кровопролитию (Psell., SM., P. 36), а Анна Комнина считает плохими военачальниками тех, кто целенаправленно провоцирует противника на вооруженный конфликт, тогда как конечной целью любой войны является мир (An., Alex., XII, 5).

Если привилегированные члены относительно небольшой культурной элиты, к которой принадлежали указанные авторы, могли выражать самые различные взгляды, подходящие к целям их повествования, то у нас также нет никаких оснований сомневаться в силе этих аргументов для читателей и слушателей, которые воспринимали эту шкалу ценностей. Военные и дипломатические приоритеты вошли в специфический исторический контекст с целью обеспечения выживания осажденного государства и приобрели характер наилучших и наиболее соответствующих нормам морали[1610]1610
  Treitinger О. Die Oströmische Kaiser– und Reichsideologie nach ihrer Gestaltung im hofischen Zeremoniel. Jena, 1938. S. 228 и далее. О риторике и языке писем по отношению к войне и врагам Империи см.: Kolia-Dermitzaki А. Byzantium at war in sermons and letters of the 10^th and 11^th centuries. An ideological approach // Byzantium at War / ed. N. Oikonomides. Athens, 1997. Р. 213–238.


[Закрыть].

В Византии военная деятельность считалась естественной частью жизни императоров, а война ради защиты Империи ромеев, являющейся православной Империей Избранного народа, превращается в повседневную обязанность. Когда Империя побеждала, следовало благодарить за это Бога, тогда как поражения воспринимались как Божье наказание за грехи ее жителей. В этом контексте война становилась религиозной по определению, однако она оставалась повседневным будничным делом, не содержавшим в себе ничего исключительного. Каковыми бы ни были достижения тех или иных императоров или христианского римского народа в целом, у нас нет никаких оснований считать войны с врагами Империи каким-то особенным явлением. Любое военное столкновение было действием в защиту православия и Империи, а следовательно, являлось и частью повседневной жизни Империи и многих ее жителей. В конечном счете, в отличие от Западной Европы эпохи Крестовых походов, ведение войны было сферой ответственности императора, избранного Господом, для того чтобы возглавить истинных христиан в деле защиты христианской ойкумены. Подобные взгляды особенно четко выражались в преамбулах к пожалованиям воинам, относящимся к XII и последующим векам, тексты которых выражают существующие ценности. «Но мы должны по мере наших возможностей приветствовать солдат и воинов, ибо они проявляют свое мужество в борьбе с кровожадными варварами и отдают свое тело и душу за христианский народ. Они подвергают себя величайшим опасностям, сражаются на мечах почти что с самим Аресом посреди смерти, из расположенности к императору глядя в лицо опасностям во имя своих сограждан. Не следует ли и нам приветствовать их, возвращая им этот долг, утешая их в опасностях и призывая к еще более значительным усилиям на поприще борьбы с варварами?..»[1611]1611
  Browning R. Notes on Byzantine prooimia (WBS, 1: Supplementum). Vienna, 1966. Р. 23 (I), Р. 29. Ср. Hunger Н. Prooimion. Elemente der byzantinischen Kaiseridee in den Arengen der Urkunden. Wien, 1964, S. 243–244.


[Закрыть]

Итак, в официальном светском и церковном представлении война была неизбежным, но тем не менее очень негативным явлением. Это становится ясным как из вышеупомянутых текстов, равно как и из официальных и полуофициальных заявлений, сделанных на протяжении всего времени существования Византии. Утверждение императора Льва VI Мудрого (886–912 гг.) в предисловии к его «Тактике» является прекрасным примером подобного отношения. С точки зрения Льва, люди миролюбивы по своей природе, ценят собственную безопасность и стремятся к миру как к лучшему способу обеспечить себе спокойную жизнь. Однако дьявол, вводя людей в грех, вызывает конфликты и насилие, заставляя людей вести войну вопреки собственной природе и своим интересам и желаниям. Поэтому православная христианская Империя, будучи земным отражением Царства Божьего, вполне оправдывается в необходимости вести войну для защиты от иноземной агрессии. Таким образом, оборонительная война является Божьей войной и оказывается вполне справедливой и приемлемой. Даже несмотря на то, что интерпретация «оборонительной» войны распространялась и на оправдание войны, которая ведется с целью отвоевания бывших земель Империи, Лев настаивает на том, что агрессивная война и бесполезное кровопролитие достойны осуждения, даже если это касается варваров (Leo, Tact., Prooem.)[1612]1612
  Малахов С. Н. Концепция мира… С. 20.


[Закрыть]. Аналогичные чувства приписываются императору Юстину II по случаю возвышения его будущего преемника Тиверия Константина до ранга цезаря, когда Юстин в своем наставительном слове призывает Тиверия избегать кровопролития и при этом, заботиться о воинах (Theoph. Sim., III, 11). Хотя мнение жившего в IV в. александрийского патриарха Афанасия по этому поводу получило статус церковного канона на Трулльском Соборе, состоявшемся в 691 г. в Константинополе, необходимо отметить, что двусмысленность проявляется даже в словах этого отца Церкви. Осуждая убийство как таковое, Афанасий подчеркивает, что убийство врага в бою является не только справедливым, но и достойным похвалы, принося славу тому, кто отличился в сражении[1613]1613
  Kolia-Dermitzaki А. Byzanine «Holy War»… Р. 126–130.


[Закрыть].

В своем трактате о тактической организации и построении войск в бою император Никифор II Фока рекомендует, чтобы вся армия, солдаты и офицеры, постилась перед сражением в течение трех дней, очистившись от дурных мыслей, а также покаялась в своих грехах и пообещала Господу избавиться от дурных привычек, если переживет участие в этом сражении. Идти в бой с чистой душой было необходимо для победы, однако желание очистить души солдат было тесно связано с тревогой по поводу отнятия человеческой жизни, которую, как предполагалось, чувствовали все христиане. Независимо от того, насколько определенно высказывались эти взгляды, содержащиеся и в 13 каноне Василия Кесарийского, их влияние было достаточно очевидным (РМ, VI, 31–48).

Византийская политическая теория включала в себя теорию императорской и римско-христианской филантропии, которая отражалась в частной практике и верованиях и пропагандировалась церковными и государственными церемониями и ритуалами. Эта теория имела особое значение для понимания того, что думали о войне византийцы и как они оценивали значение человеческой жизни и отношение между человеческой свободой действия и божественной волей[1614]1614
  См. об этом особенно: Hunger H. Philantropia. Eine griechische Wortpragung auf ihrem Wege von Aischylos bis Theodores Metochites // Anzeiger d. österr. Akad. Der Wissenschaften, Phil.-hist. Kl. 100. 1963. S. 1 – 20.


[Закрыть]. И все же, в чисто практическом смысле, особенно когда позволяла общая политическая и военная обстановка, как это было в X в., они были не более и не менее «миролюбивы», чем их враги. Дополнительным фактором было подозрительное отношение к врагу. «Не следует обманываться гуманными действиями противника», – предупреждает «Стратегикон» Маврикия (Maur., VIII, 1)[1615]1615
  Эта идея повторяется в «Тактике» Льва.


[Закрыть].

Таким образом, мир был идеалом, а филантропия – высшим качеством, особо ценным в дипломатических отношениях. Но на каких условиях должен был заключаться мир? В начале XII в. Анна Комнина, дочь императора Алексея I Комнина, описывающая яростные войны между византийцами и их противниками: турками, печенегами и норманнами дает ответ на этот вопрос. Она считает таковыми те условия, которые предлагал ее отец, они органично сочетали практические нужды находящегося в трудном положении правителя и его армии и идеологические принципы римского государства. Это не было только личным мнением писательницы: в официальной идеологии, отраженной, в частности, в константинопольских аккламациях X в., мир означал правление римских императоров в христианской ойкумене, т. е. в цивилизованном мире[1616]1616
  Treitinger О. Reichsideologie… S. 230 и далее.


[Закрыть]. Прославляя правителей, одержавших победу над своими врагами, византийцы признавали войну хотя и неприятным, но необходимым средством достижения достойной цели[1617]1617
  McCormick М. Eternal Victory… Р. 245–252, там же об источниках.


[Закрыть].

Однако Анна Комнина получает удовольствие при детальном описании военных действий, и прежде всего тех, во время которых побеждает византийская сторона, что в высшей степени было характерно для «двухстороннего» византийского отношения к войне[1618]1618
  См. Buckler G. Anna Comnena. Oxford, 1929. Р. 141.


[Закрыть]. То же самое можно сказать и в отношении рассказа Льва Диакона о войнах середины и конца X в., когда автор даже не скрывает гордости по поводу побед византийского оружия (Leo Diac., VI, 12–13. Аналогичный официальный рассказ представляет другой хронист, Михаил Атталиат, описывая кампании Романа IV в 60-е rr. XI в., которые, хотя и закончились сокрушительным поражением при Манцикерте в 1071 г., тем не менее позволили константинопольскому писателю выразить немалое удовольствие по поводу побед византийского оружия (Attal., 104). Еще более определенно звучат военные угрозы Никифора II, отражающие ценности провинциальных военных элит и делающие акцент на воинскую славу, независимо от того, каковым является ее религиозно-идеологическое обоснование[1619]1619
  Относительно войн Никифора II Фоки см. особ.: Dagron G., Mihalescu H. Le traité sur la guerilla… Р. 259, 284.


[Закрыть].

Таким образом, императорская идеология Византии постоянно балансировала между двумя крайностями: поддержанием достаточного представления о военной угрозе вместе с уверенностью в военной мощи Империи с одной стороны, и представлением римлян и их правителей как миролюбивых и избегающих войну людей – с другой. Этого требовали вера и мнение византийцев о самих себе, а также уверенность, что в конечном счете Бог всегда был на их стороне[1620]1620
  Treitinger О. Reichsideologie… S. 230.


[Закрыть]. Последняя мысль была особенно четко выражена патриархом Николаем I в начале X в. в его письме к болгарскому царю Симеону. Николай пишет об ужасной судьбе, которая ожидает тех, кто осмелится бросить вызов законной, хранимой Господом Империи. То обстоятельство, что ее враги могут одержать временную победу, не имело особого значения. В конечном счете враги римского мирового порядка были всего лишь инструментами в божественном плане Господа или даже орудиями Антихриста, которые были обречены на уничтожение (Nicolaos Patr., Lettres, № 9, 10). Аналогичные мысли высказываются в «Тактике» Льва VI, как это можно видеть из следующего заявления: «Ибо мы всегда приветствовали мир и для наших подданных, и для варваров, делая это посредством Христа, Господа и правителя всего, и если иноземцы удовлетворятся тем, что будут оставаться в пределах своих границ, не совершая никакой несправедливости, то и ты сам (военачальник) воздерживайся от них, не обагряя землю ни иноземной, ни нашей собственной кровью… Но если враг не проявит благоразумия и сам будет совершать несправедливости, то налицо будет присутствовать справедливое основание, ибо враг сам начал несправедливую войну, чтобы отважно и охотно начать с ним войну, поскольку он сам дал для этого основание, несправедливо подняв руку на наших подданных. Потому мужайся, ибо в помощь тебе будет божественная Справедливость и, начав войну ради своих братьев, ты одержишь полную победу над неприятелем» (Leo, Tact., III, 4 – 50).

4. ОТРИЦАНИЕ СВЯЩЕННОЙ ВОЙНЫ

Во второй половине X в. Константинопольская церковь не пожелала принять предложение императора Никифора II Фоки (963–969 гг.) считать мучениками солдат, павших в войнах Империи. Конечно, известную роль в отказе сената обсудить предложение и подтвердить просьбу императора сыграло скрытое сопротивление патриарха Полиевкта, причиной которого были некоторые меры императора по ограничению роста монастырских земельных владений[1621]1621
  Kolia-Dermitzaki А. Byzanine «Holy War»… Р. 132–141.


[Закрыть]. Что же касается 13 канона Василия Кесарийского, который приводился как официальная причина отказа, то из замечаний более поздних канонистов можно увидеть, что, как мы уже отметили, это правило соблюдалось не слишком уж строго. На самом деле отношение Церкви в эти времена, как это зачастую бывало в Византии, по большей части зависело от отношений между императором, патриархом и их окружениями. Существует немало примеров, когда церковь охотно позволяла, чтобы принадлежащие ей большие количества золота и серебра использовались для чеканки монеты или других мер государства, для того чтобы избежать кризиса. Например, так было во времена правления императора Ираклия или Романа I в 920 г., когда Церковь жертвовала свою утварь, чтобы чеканить деньги для выплаты армии и покупки военной помощи варваров. Однако есть и другие случаи, когда отношения между императорами и церковью были гораздо менее дружественными и церковь отказывала им в подобной помощи[1622]1622
  Ibid. Р. 130–132.


[Закрыть]. Так или иначе, просьба императора Никифора носила исключительный характер, а ее принятие предполагало признание войн X в. чем-то особенным – «более святым» – по сравнению с другими войнами[1623]1623
  На это может указывать молитва конца X в., которую произносили идущие в атаку на врага войска и которая демонстрировала отношение простых византийцев к войне: «Господь Иисус Христос, наш Бог, смилуйся над нами. Приди на помощь к нам, христианам, и сделай нас достойными сражаться насмерть за нашу веру и наших братьев, укрепи наш дух, наши сердца и все наше тело, о могучий Господь всех сражений, посредством вмешательства пречистой Богородицы твоей Матери и всех святых. Аминь». (NOT. § 61.11)


[Закрыть], равно как и того, что мученики ранней Церкви не проявили большего мужества по сравнению с современными солдатами, которые теперь становились им ровней. Конечно, это было слишком серьезное возражение, которое высказывали как современные, так и более поздние толкователи этих событий, а потому идея была отвергнута и более никогда не возрождалась[1624]1624
  Основные исторические источники по поводу предложения Никифора – это сообщения Скилицы (конец XI в.), Зонары, Вальсамона и Глики (XII в.), детально рассмотрены у Kolia-Dermitzaki А. Byzanine «Holy War»… Р. 136–139.


[Закрыть].

И все-таки это представление впервые возникло не во времена Никифора Фоки. Уже в военном трактате «Тактика», составленном императором Львом VI, награда для сражающегося за свою веру воина дается ему не только за то, что он выполняет свой долг как соратник императора, но и за определенные духовные достижения. Борьба с врагами христианской веры приносит немалые духовные блага, а те, кто погибает в бою, получают вечное успокоение. Не раз отмечалось, что в этом трактате Лев дает свое понимание исламского джихада, а его собственные замечания предлагают нам примечательную параллель между духовными наградами, которые пожинает павший в бою солдат-христианин, и соответствующими представлениями мусульман[1625]1625
  См.: Dagron G. et Mihalescu Н. La traité sur la guerilla… Р. 285–286; Dagron G. Byzance et le modele islamique au X-е siècle, а propos des Constitutions tactiques de empereur Leon VI // Comptes rendus des séances de l'Academie des Inscriptions et Belles-Lettres. Paris, 1983. Р. 219–243.


[Закрыть].

Впрочем, мысль о том, что воины, павшие в бою за истинную веру, получат подобающую им награду и что ромеи-христиане это избранный народ, который отличается от всех остальных, также не является новой, ибо сходные мысли высказывались еще в VI в.[1626]1626
  Dagron G. et Mihalescu Н. Le traité sur la guerilla… Р. 285.


[Закрыть] Более того, они перекликаются с мыслями Афанасия Александрийского и обнаруживаются в средне– и поздневизантийский периоды[1627]1627
  Munitz J. А. War and peace reflected in some Byzantine Mirrors of Princes // Peace and War in Byzantinum… Р. 50–61; Oikonomides N. The concept of «Holy War» // Ibid. Р. 62–86.


[Закрыть]. Допускались и материальные награды, которые выплачивались отдельно от официальной платы за военную службу, а все военные трактаты, равно как и исторические сочинения, признают значение военной добычи для простого солдата. Определенное влияние на взгляды Льва мог оказать ислам, с которым он и его современники в Византии, несомненно, были неплохо знакомы, Но похоже, что они опирались на несколько более отличную версию уже существующих христианских идей, бывших продуктом специфической политической и идеологической ситуации, во время которой Византийская империя наконец увидела перспективу перехода в наступление и компенсации потерь, как территориальных, так и политических, произошедших в предшествующие века.

К X в. элита, состоящая из знатных семей, взяла в свои руки военное руководство и управление Империей, Ее господство наиболее ярко выражалось в личностях тех ее представителей, кто повел в бой армии, которые в X в. отвоевали у мусульман значительные территории[1628]1628
  Haldon J. Warfare, state and society… Р. 238–240.


[Закрыть]. В Малой Азии, откуда в основном происходила эта элита, возникает особая военная культура, похожая на ту, которая появилась позднее в Западной Европе, с ее отношением к войне, по крайней мере внешне, и идеологией личной чести, мужества и воинского мастерства[1629]1629
  Magdalino P. Honour among Romaioi: the Framework of Social Values in the World of Digenes Akrites and Kekaumenos // Byzantine and Modern Greek Studies. 1989. Vol. 13. Р. 183–218.


[Закрыть]. Христианское отношение к этой военной культуре выражалось в том, что ее носители предпочитали военных святых и в качестве образов на личных печатях, и в качестве собственных покровителей[1630]1630
  Webster А. Varieties of Christian military saints: from martyrs under Caesar to warrior princes // Saint Vladimir's Theological QuaterIy. 1980. Vol. 24. P. 3 – 35.


[Закрыть]. Нет ничего случайного, что тот самый период, который породил идею, что война против иноверцев должна иметь большее вознаграждение со стороны Церкви, был также временем самой значительной экспансии Империи, завоеваний и реконкисты, и одновременно периодом, когда провинциальные военные магнаты не только командовали армиями, но и задавали тон в общественной идеологии. Попытка Никифора II пересмотреть военную мораль была попыткой поставить на первое место идеологию воина и защиты границы, бывшую идеологией феодальной аристократии, в противоположность идеологии официальной церкви и муниципальной элиты.

Нет никаких сомнений, что энтузиазм Никифора II, направленный прежде всего на военные действия на востоке, имел в себе существенный религиозный элемент. Ранее между смертью в битве против христианской Болгарии и против «неверных» арабов не было практически никакой разницы. Никифор Фока и его непосредственный преемник Иоанн Цимисхий прямо заявили, что различие существует, а война с арабами – это война во славу христианства, защита святых мест и уничтожение ислама, что нашло отражение в военных трактатах второй половины X в. Эта декларация касалась не только населения Империи, но и составляла часть послания, адресованного самим мусульманским правителям[1631]1631
  Haldon J. Warfare, state and society… P. 29–30.


[Закрыть]. Как сообщают арабские источники, в письме к халифу аль-Мути император Никифор Фока заявил, что вскоре он двинется на Багдад, Иерусалим и Египет и поставит трон Христа в Мекке. А Иоанн Цимисхий в письме к армянскому царю Ашоту объявил своей целью «освобождение Гроба Господня от мусульманского поругания»[1632]1632
  Schlumberger G. Un empereur byzantine au Х-е siècle: Nicephore Phocas. Paris, 1890. P. 347 – 350; Арабский писатель Ибн Катир сохранил текст письма Никифора. Относительно письма Иоанна Цимисхия к Ашоту сообщает хронист XII в. Матфей Эдесский: Dostourian А. E. Armenia and the Crusades, 10^th to 12^th centuries: The Chronicle of Matthew of Edessa. Lanham, 1993. P. 22–32. См. Walker P. Е. The «Crusade» of John Tzimisces in the light of new Arabic evidence // Byzantion, 47, 1977. Р. 301 327; Морозов М. А. Культурно-историческая модель «крестового похода» византийского императора // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 2009. Вып. 29. С. 15–27.


[Закрыть]. Иными словами, это было фактически объявлением «крестового похода» с намерением превратить византийское наступление в «священную войну». Вместе с тем, эти усилия Никифора угрожали христианскому и специфически византийскому пониманию филантропии. Как мы уже отметили, именно эта характеристика более, чем что-либо другое, определяла политическую и дипломатическую теорию и практику Византии.

Попытка Никифора II прежде всего демонстрирует различие между политическими и теологическими взглядами различных элементов того, что мы условно можем назвать политическим и церковным «истеблишментом», равно как и различие между взглядами «истеблишмента» в целом и представителей простого населения Империи, особенно солдат, которые непосредственно участвовали в военных действиях, и городского и сельского населения, которое испытывало бедствия этих войн. Здесь мы находим очень разную шкалу ценностей. Разумеется, все принимали фундаментальные этические понятия христианства и вместе с ними официально пропагандируемые ценности христианской ромейской империи. Вместе с тем, можно обнаружить значительные различия между Константинополем и провинциями, и особенно между теми группами, которые были непосредственно вовлечены в военные действия и борьбу с врагами Империи, и остальной частью общества. Совершенно ясно, что разрыв между повседневной жизнью пограничных районов и сражающихся армий – с одной стороны, и жизнью Константинополя и центральных провинций – с другой, был весьма значительным. Эти различия довольно редко находят свое выражение в литературной форме, но сам факт их существования не подлежит никакому сомнению[1633]1633
  Морозов М. А. Мировоззрение пограничной военной знати Византийской империи в XI в. на примере Катакалона Кекавмена и Григория Пакуриана // История; Мир прошлого в современном освещении. СПб, 2008.


[Закрыть].

Трактат о стратегии партизанской войны, написанный в 50 – 60-е гг. X в., показывает, что жизнь на границе существенно отличалась от жизни во внутренних провинциях Империи. Впрочем, стратегия, описанная в этом трактате, уже вышла из употребления, поскольку теперь византийская армия постоянно одерживает победы. Однако автор трактата утверждает, что для будущих поколений было бы полезно изучить методы, которыми действовали прежние военачальники и солдаты, на случай если они когда-либо пригодятся снова. Степень уважения к воинам и их положению в обществе и, к примеру, описание их отношений со сборщиками налогов ясно демонстрируют, что военное дело и военная служба занимают достойное место в глазах автора трактата, равно как и то, что эти взгляды были широко распространены в среде провинциального офицерства, а возможно, и среди самих воинов. Здесь же мы встречаем прагматический подход к проблеме убийства людей. В трудной ситуации, полагает автор, «пленных надо либо убивать, либо пускать впереди своих» – мораль, довольно мало совместимая с понятиями «филантропии» и жалости (Velit. § 11, 4, 19)[1634]1634
  De velitatione bellica. 11.4, 19. Dagron G. et Mihalescu H. Le traité sur la guerilla… Р. 259–274.


[Закрыть].

В конце XI в. византийский писатель Кекавмен, сам бывший военный, составил книгу советов, адресованную сыну, в которой описаны жизнь и моральные ценности провинциальных военных и земельных магнатов. Никоим образом не прославляя войну и не представляя войну Византии с ее врагами как нечто из ряда вон выходящее, Кекавмен совершенно уверен, что моральные ценности провинциального военного и солдата (честь, прямота, справедливость) благоприятно контрастируют с сомнительным поведением городских чиновников и бюрократов, а также придворных. «Не стремись быть константинопольским чиновником, ибо нельзя быть одновременно военачальником и клоуном», – предупреждает Кекавмен (Kek., 268, 10–13)[1635]1635
  Кекавмен. 268.10–13.


[Закрыть]. Его мир – это мир истинной веры, мир действий, которыми Бог управляет через молитвы и Святое Писание, однако в этом мире можно использовать ум и хитрость, для того чтобы получить преимущество над врагами, действительными и мнимыми. Это мир пограничных столкновений, где заранее подготовленные правильные военные столкновения могут не являться нормой, где рекомендуются обманы и засады, а уклонение от сражения в невыгодных условиях не является позором (Kek., 178)[1636]1636
  Морозов М. А. Мировоззрение пограничной военной знати… С. 16.


[Закрыть].

Особенно показательной является эпическая поэма «Дигенис Акрит», в которой рассказывается о жизни и деяниях пограничного стратига и его свиты. Эта поэма отражает вневременной образ границы, в котором честь, стыд, семья и Бог являются доминирующими мотивами. Единоборства, подвиги и безжалостное убийство бесчестного врага – таковы ключевые черты этого мира. Столь же важной чертой является любовная история, вокруг которой и построено это произведение. Моральный социум христианских характеров снова наполняется Богом и главными ценностями православия, однако и основные мусульманские персонажи в равной степени наделены честью и мужеством, что означает, что мы видим общество, привыкшее к войне, где возник некий особый повседневный поведенческий кодекс. Император и его двор, да и вообще весь государственный аппарат Восточной Римской империи очень далеки от этого мира и почти не фигурируют в повествовании. Ценятся только военные успехи и личная честь героев этой истории[1637]1637
  Magdalino P. Honour among Romaioi… Р. 183–218; Pertusi А. Tra storia e leggenda: Akritai e Ghasi sulla frontier orientale di Bisanzio // XIV Congres International des Etudes Byzantines. Bucarest, 1971. Т. I. P. 285 – 382; Oikonomides N. L'ерорее de Digenes et la frontere orientale de Bysance aux Х-е et XI-e siècles // Travaux et Memoires. 1979. Vol. 7. P. 377; Морозов М. А. Мировоззрение пограничной военной знати… С. 27.


[Закрыть].