Текст книги "Византийская армия (IV — XII вв.)"

Автор книги: Максим Морозов

Соавторы: Андрей Банников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

Византийские правители и военачальники могли действовать на основе последовательных и постоянных стратегических планов при условии наличия военных и материальных ресурсов и политической воли. Иллюстрацией этого положения являются завоевания конца X в. и последовательность дальнейших стратегических мероприятий. Но существовала ли в Византии какая-либо «глобальная стратегия»?

Поскольку защита границ и сохранение территориальной ценности были гарантиями выживания Империи, на что были постоянно направлены и ее распространенная по всему миру международная дипломатия, и управление ее снабженческой и фискальной системы, ответ, несомненно, мог бы быть положительным. Впрочем, «глобальная стратегия» включает в себя больше, чем только это, особенно в смысле наличия долгосрочных военно-политических целей и методов, которые, постоянно присутствуя в имперской идеологии, лишь эпизодически, как уже отмечалось, приобретали форму специальных проектов.

На протяжении долгой истории Империи основной характерной чертой византийского военного мышления была оборонительная стратегия, что, несомненно, было результатом стратегического положения государства. Различные средства на различных театрах военных действий использовались для достижения одной и той же цели.

Византия просуществовала в течение столь долгого времени потому, что она могла себя защитить, разумно использовала естественные рубежи и искусственные границы в кризисные годы VII–VIII столетий и устанавливала необходимые политические и дипломатические отношения в последующее время. Каковыми бы ни были специфические особенности ее исторического и политического увядания после 1204 г., общий упадок Византийской Империи шел рука об руку с ее сокращавшейся способностью сбора ресурсов, необходимых для того, чтобы держаться против сил, которые поодиночке или совместно намного превосходили ее в этом отношении. Таким образом, византийская стратегия была прагматической реакцией на внешнеполитические события, лишь для виду наполненной политико-идеологическими императивами христианской Римской империи. Это хорошо видно на примере императора Юстиниана I в VI столетии, который постоянно повторяли его преемники. Политические и стратегические условия существования Восточноримской или Византийской империи превращали «великую стратегию» в нечто очевидно невозможное.

Несмотря на общие элементы, которые можно проследить в отношении византийцев к войне на протяжении всего времени существования Империи, фокус внимания правительства и общества в целом колебался в зависимости от основных тенденций развития Византии, также завися от их врагов и соседей. Так, в X в., ставшем временем больших военных успехов, территориальной экспансии и перемен на международной арене, военное дело и борьба за веру приобрели новые оттенки или по крайней мере вывели на поверхность те элементы византийской политической идеологии, которые ранее существовали на более глубинном уровне (если не считать войны Ираклия против персов) и делали упор на завоевание, подчинение врага интересам Византии (т. е. интересам Господа), гегемонию и относительно жесткую линию в международных отношениях. Например, когда в 965 г. болгарские послы прибыли ко двору Никифора Фоки, чтобы просить обычную ежегодную дань, которую Византия платила как часть брачного соглашения, когда царь Петр женился на внучке Романа I Марии, но которую болгары воспринимали несколько иначе, император отказался это делать, предпринял короткую предупредительную экспедицию к болгарской границе и призвал на помощь северных союзников Империи, Киевскую Русь во главе с князем Святославом[1456]1456
  Whittow M. The Making of Orthodox Byzantium… Р. 294 и далее.


[Закрыть].

Все это изменилось в течение XI в., когда уверенность и богатство, международное уважение и военное преобладание, вызванные войнами конца X в., считались чем-то вполне естественным. Мир, установленный благодаря успехам оружия, казался незыблемым, а потому необходимость в больших и дорогих армиях, несомненно, стала значительно меньшей. Говоря словами византийской идеологии, это было весьма благоприятное положение дел, а императорский эпитет εὶρηνοποιός («миротворец») отражал важнейшие византийские ценности и подчеркивал позитивные, филантропические основания, которые искали христианские повелители Империи, чтобы осуществлять руководство избранным народом. «Многие лета императорам-миротворцам!», «Наконец-то мир!» и «Радуйся, римская армия!» – это совершенно стандартные восклицания, звучавшие на официальных церемониях в Константинополе не только в X столетии, но и в более раннее время[1457]1457
  Беляев Д. Ф. Byzantina. T. 1. С. 124–135.


[Закрыть]. Византийское предпочтение мира было представлено иностранцам, особенно – тем, которых обычно считали варварами, как признак силы и божественной поддержки, а вовсе не признак слабости (Leo, Tact., II, 49)[1458]1458
  О византийском представлении о мире см. Малахов С. Н. Концепция мира в политической идеологии Византии первой половины X в.; Николай Мистик и Федор Дафнопат // АДСВ. 1995. Вып. 27. С. 19–31.


[Закрыть]. Это, конечно, был способ, которым византийцы представляли свои ценности и своему собственному обществу. Говоря о своем отце, императоре Алексее I, Анна Комнина подчеркивает: «… Алексей… до невероятной степени заботился о мире; он тщательно заботился о его поддержании, а его отсутствие было для него предметом беспокойства… По природе он был человеком мира, однако когда обстоятельства его вынуждали, становился очень воинственным» (An., Alex., XII, 5). Конечно, хотя подобные тексты время от времени появлялись в риторических сочинениях, они являются постоянным элементом исторических описаний правлений и характеров различных императоров.

В самом деле, сокращение военных расходов также фигурировало в контексте разногласий и борьбы партий внутри политической элиты Империи, когда современники достаточно грубо, но иногда достаточно точно описывают политическую борьбу как столкновение между «военной» и «гражданской» (т. е. константинопольской бюрократической) группировками. Одним из результатов этого процесса в XI в. была демобилизация большого числа пограничных войск на востоке, замена военной службы в некоторых провинциях и на границе денежными выплатами, поскольку последние были более контролируемыми и перераспределялись согласно пожеланиям правящих придворных кругов, и отстранение в середине века «военного элемента» социальной и политической элитой от императорского правительства[1459]1459
  Angold М. The Byzantine Empire… Р. 128.


[Закрыть]. Хотя правительство понимало необходимость найти альтернативу чисто военной стратегии и пыталось ликвидировать потенциальную угрозу на дунайской границе путем экономических средств, результатом этой политики были неспособность дать адекватный ответ на вызовы со стороны ранее недооцениваемых, а иногда и просто неожиданных внешних противников сначала печенегов на Балканах, а затем и турок-сельджуков в Малой Азии. Затем наступил и полный коллапс политической системы в результате гражданской смуты и внешнего вторжения[1460]1460
  Haldon J. Warfare, state and society… Р. 48.


[Закрыть].

Таким образом, то, что традиционно считается признаком благодушия и высокомерия, характерного для политики императоров в середине XI в., на самом деле попросту являлось отражением несколько иного аспекта императорской идеологии.

Мир, бывший главной целью византийской внешней политики, уже был достигнут, и Империя могла гордиться этим достижением. Другой стороной этого успеха была агрессивная уверенность в себе, типичная для отношений второй половины X в.[1461]1461
  Ibid. Р. 48 – 49.


[Закрыть] В течение XII в. и то, и другое сменилось отношениями, более близкими к периоду VII – начала X вв. Война все еще оставалась делом, которое в случае успеха могло принести славу имени ромеев, а те все еще оставались избранным народом, сражающимся за дело Бога на земле. Тем не менее прагматические соображения становились все более и более значимыми[1462]1462
  Birkenmeier J. W. The Development of the Komnenian Army… Р. 31–33. Haldon J. Warfare, state and society… Р. 50.


[Закрыть]. Глобальные планы, частично возродившиеся в период правления Мануила I (1143–1180 гг.), уже не играли столь значительной роли; преобладал фаталистический реализм. В условиях очевидного территориального уменьшения Империи и соответствующего упадка ее военных ресурсов и политического влияния, ставших заметными в течение двух последних столетий абсолютно для всех, обращение к мысли, что успех варваров и неверных стал Божьим наказанием за грехи избранного народа становится все более частым. Приходит понимание того, что однажды Империя погибнет, и эта мысль, невозможная ранее, становится все более и более распространенной. Победу еще можно одержать, но и она находится в руках Господа. Автор хроники Георгий Пахимер вкладывает в уста императора Михаила VIII речь, которую тот произносит перед жителями Константинополя вскоре после его освобождения от латинян 1261 году. Она содержит все классические топосы императорской идеологии, когда война воспринимается как Божье наказание, а победа ромеев – как награда за праведность. Господь «воспользовался италиками», восстановление Города произошло благодаря божественной поддержке, а сохранение этой последней зависит от благочестия ромеев и их преданности истинной вере. Последуют и дальнейшие победы, а Господь отомстит за ущерб, причиненный ромеям, сокрушив гордость их врагов, точно так же, как в Ветхом Завете Господь отомстил за обиды, нанесенные израильтянам, своему избранному народу (Pachimer., 236)[1463]1463
  Genakoplos D. Byzantium: Church, Society and Civilization See through contemporary eyes. Chicago, 1984. Р. 36–37.


[Закрыть].

Ведущие государственные деятели и императоры поздней Византии четко осознавали, что у них уже не было сил, чтобы восстановить господство христианской Римской империи как на Балканах, так и (что было более важно) в Малой Азии. Они были вынуждены пойти на теологический и церковный компромисс, чтобы получить поддержку с Запада, с помощью которой было возможно добиться уничтожения неверных и победы истинной веры[1464]1464
  Laurent V. L'idée de guerre sainte… Р. 89–90.


[Закрыть]. Эти усилия достичь компромисса разбились о неспособность Запада пойти на компромисс и неприятие народом Византии латинской «ереси». Наступательные военные операции становились все более непрактичными по причине нехватки ресурсов, и по мере того как Империя все больше и больше становилась жертвой сил, расположенных вдоль ее разбитых на куски границ, дипломатические средства стали играть все большую и большую роль в ее политике. А разрыв между идеологической теорией Восточного Римского государства и его хранимой Богом Империи и реалиями их постоянно сужающейся территориальной основы требовал все новых и новых компромиссов[1465]1465
  Oikonomides N. Byzantine Diplomacy А.D. 1204–1453: means and ends // Byzantine Diplomacy… Р. 126 – 128.


[Закрыть]. Новая ситуация побуждала к уходу в новые теории решения проблемы будущего царства Божьего на земле, которые позволили найти компромисс между Православной Церковью и Османской империей и ее султанами. Между тем фатализм, с которым Империя продолжала сражаться на протяжении двух последних веков, будучи раздираема гражданскими смутами и экономическими неурядицами, получал дополнительный импульс от византийской интерпретации семи веков существования мира. Согласно этим верованиям, христианская Римская империя была последней империей, существующей перед началом правления Антихриста и Второго Пришествия. Некоторые из подсчетов предполагали, что седьмым веком должен был стать четырнадцатый или пятнадцатый век, а для многих византийцев судьба Империи была уже решена, и усилия изменить этот предопределенный вопрос были бессмысленным[1466]1466
  Mango С. Byzantium: The Empire of New Rome. L, 1980. Ch. 11.


[Закрыть].

В целом создается впечатление, что в период от IV до XII в. Восточная Римская, а затем и Византийская империя выработала несколько вариантов системы организации глубокой обороны. Все эти вариации были результатом соотношения между тремя основными факторами, определявшими политическое и социально-экономическое положение византийского мира. Первым из них были ресурсы, которыми правительство располагало для организации обучения, вооружения и поддержания существования армии, и способы добычи и распределения этих ресурсов. Вторым фактором стало международное положение, и особенно – уровень политической организации и развития идеологии, достигнутый противниками Византии, и, наконец, третьим – организационно-технические возможности этих последних.

Система обороны Поздней Римской империи была целиком ориентирована на оборонительные действия. Крупномасштабные наступательные операции, как правило, предполагали переброску значительных сил из других регионов, который становились уязвимыми для неприятельских вторжений.

Римляне, равно как и их последователи в Средние века, несомненно, имели четкое представление о границе как о линии – символе политического и культурного разграничения. Однако подобные линейные разделения не имели особого военного значения и представляли собой лишь ограниченную стратегическую ценность. В противоположность последним происходит создание пограничных зон. В них местные гарнизоны, опирающиеся на укрепленные центры, могли отражать атаки неприятеля, либо встретив его в поле и вынудив покинуть пределы Империи, либо заняв оборону на своих базах и совершая вылазки с целью измотать врага, замедлить его продвижение, лишить его поставок продовольствия и в конечном счете как можно скорее сделать набег бесполезным и невыгодным. Та же самая система должна была противостоять вызовам более серьезного характера, когда противник был более многочислен и лучше организован. Оборонительная стратегия позволяла противнику перейти границу, но далее обеспечивала то, что ему придется натолкнуться на большое число «опасных точек», т. е. крупных укрепленных центров, снабженных находившимися там гарнизонами. Если они были атакованы, ресурсы противника и линии его коммуникаций оказывались крайне уязвимыми, по мере того как он растрачивал свои силы и время на их захват. Если враг обходил эти крепости, находившиеся в них войска совершали вылазки, чтобы расстроить вражеские колонны, мешать им собирать фураж и продовольствие и ограничить их свободу передвижения. В то же самое время эти действия давали возможность сконцентрировать другие мобильные подразделения и двинуться с ними, чтобы встретить неприятельское вторжение. Война превратилась в непрерывные маневры и борьбу на истощение, поскольку вражеские отряды также пытались избежать столкновения с римской армией и уйти обратно со своей добычей, а римские военачальники стремились либо окружить неприятеля и обеспечить над ним численное превосходство перед решительным сражением, либо, желая избежать настоящего сражения, вынудить врага отступить по причине нехватки продовольствия[1467]1467
  Haldon J. Warfare, state and society… P. 62.


[Закрыть].

Организационно-техническое превосходство, которым располагали римляне на Балканах, означало то, что вплоть до конца VI в. эта стратегия успешно срабатывала уже на первом уровне, когда отряды варваров отступали на свою территорию после кратковременного захвата рабов и военной добычи. Впрочем, археологические данные показывают, что эта система никогда не работала именно таким образом и что уже с самого начала глубинная оборона предполагала совсем иной и гораздо более разработанный принцип поселения и распределения военных ресурсов, чем дают нам письменные свидетельства. Против персов, в техническом отношении не уступавших римлянам и способных вести успешную долгосрочную осаду, римская оборона обычно срабатывала именно на втором уровне. Мелкие набеги, естественно, происходили, их совершали как персы, так и арабы. Однако крупные наступления в глубь римской территории были очень хорошо спланированы и имели не только специфические цели, как-то: получение дани и захват добычи – но и долгосрочные политические и стратегические задачи. Иногда опорные пункты могли попасть в руки неприятеля, однако по большей части римская оборонительная система работала достаточно эффективно, разумеется, если принимать во внимание политическую и территориальную целостность Империи[1468]1468
  О византийской идее границы см.: Kaegi W. Е. Reconceptualizing Byzantium's eastern frontiers in the seventh century // Shifting Frontiers in Late Antiquity / ed. R. W. Mathisen and Н. S. Sivan. Aldershot, 1996. Р. 83–92; Kaegl W. Е. The frontier: barrier or bridge? // The 17^th International Byzantine Congress. Major Papers. Washington, 1986. Р. 279–303. Obolensky D. The Balkans in the ninth century: barrier or bridge? // Byzantium and the West c. 850 – 1200 / ed. J. D. Howard-Johnston. Amsterdam, 1988. Р. 47–66.


[Закрыть].

Однако в конце VI – начале VII в. эта система подверглась серьезной опасности сразу на обоих фронтах. Агрессивные действия Маврикия против аваров на Балканах, похоже, были весьма успешными, но их долгосрочные перспективы остаются неясными, поскольку переворот Фоки, жертвой которого стал император, означал возврат к более пассивной оборонительной стратегии и постоянному продолжающемуся переселению славянских иммигрантов на римскую территорию. К середине VII в. византийцы продолжали контролировать некоторые районы Подунавья и дунайскую дельту, равно как и побережье Эгейского моря, но этот контроль едва ли распространялся на внутренние области, удаленные от больших укрепленных поселений и основных магистральных артерий. Первые персидские успехи на востоке были облегчены недовольством значительной части восточной армии, что позволило полководцам Сасанидов вести переговоры с каждой из армий Империи и пройти через систему обороны в Сирии и Палестине, перед тем как обратиться против Египта и Анатолии. Разгром персов Ираклием позволил новому императору начать восстановление старой системы обороны со значительной степенью успеха, однако арабское завоевание окончательно положило конец этому процессу и полностью изменило стратегическую географию Ближнего и Среднего Востока.

Новая система стратегии, ставшая результатом этой ситуации, имела еще более определенную оборонительную направленность, хотя в смысле развития института она органически вырастает из позднеримских учреждений. Постепенно возникают три зоны обороны – внешний территориальный пояс, подвергавшийся постоянным рейдам и опустошениям и основанный на системе твердынь, крепостей и фортов, которые часто переходили из рук в руки, но с которыми всегда приходилось иметь дело, перед тем как предпринять какое-либо долгосрочное проникновение на территорию Византии; внутренний территориальный пояс, в котором базировались войска, использовавшиеся для отражения вражеских атак и концентрировавшиеся в более защищенных центрах, также игравших роль административных и фискальных центров своей округи; и, наконец, третья зона, «область сердцевины», также временами подвергавшаяся нападениям противника и организованная по тому же принципу, что и предыдущая. Последняя зона также обеспечивала ресурсы для поддержания имперской столицы и центрального правительства и их армий и была последней линией обороны, за которой находился уже собственно Константинополь. Это была в высшей степени подвижная система, которая могла выдержать даже очень сильное давление, несущее с собой экономический ущерб и демографические перемены (как, например, завоевание и оккупация части «сердцевины» в 674–678 и 717 – 18 гг.), однако, взяв на вооружение тактику измора и уклонения от боевых действий и полагаясь на крупные укрепленные центры и распыление сил, она делала решительный удар крайне затруднительным предприятием для противника, а полномасштабную оккупацию и подчинение провинций – делом исключительно дорогостоящим.

И все же подобная оборонительная ориентация весьма часто (можно сказать, почти всегда) наносила сильный ущерб населению регионов, особенно подверженных вражеским вторжениям. В Малой Азии Империя полагалась на сеть пограничных форпостов и крепостей, прикрывавших основные дороги, проходы и другие стратегически важные объекты. Эти форпосты были хорошо укрепленными или хорошо скрытыми центрами, куда местное население могло бежать в случае предупреждения о готовящемся набеге, а провинциальные армии были организованы таким образом, что могли скорее изматывать и задерживать продвижение врага, нежели выходить против него в открытом сражении и одерживать решительные победы. Хотя большие арабские армии временами могли блокировать и даже брать крупные укрепленные центры византийцев, подобные действия были достаточно редки по сравнению с гораздо большим числом обычных грабительских рейдов или атак с целью измотать или уничтожить византийские войска. Византийская политика избегания военной конфронтации и обороны, до тех пор пока враг не будет вынужден отступить, даже несмотря на ту значительную цену, которую платили за это жители провинций, особенно подверженных неприятельским вторжениям, похоже, оказалась достаточно эффективной, чтобы помешать успешному проникновению арабов в пограничные регионы и обеспечить способность Империи сохранять ресурсы, достаточные для ее функционирования[1469]1469
  Об арабских набегах на территорию Малой Азии в VII в. и о византийской обороне здесь см.: Lilie R.-J. Die byzantinische Reaktion; Ahrweiler Н. L'Asie mineure et les invasions arabes // Revue Historique. 1962. Т. 227. Р. 1 – 32.


[Закрыть]. На Балканах система имела менее ярко выраженную оборонительную направленность. Принимая во внимание большую простоту устройства тылового обеспечения ее противников и большую эффективность и мобильность византийской тактической организации, Византия могла достичь военного равновесия, поддерживаемого при помощи дипломатической активности, и добиться определенного военного паритета, хотя частые глубокие рейды в глубь имперской территории и ответные действия византийцев, скорее направленные на поддержание политических требований, нежели идеологических установок, придают военным действиям на этом театре некоторое сходство с военными действиями в Малой Азии[1470]1470
  Shepard J. Information, disinformation and delay… Р. 258–259.


[Закрыть].

В этой ситуации большое значение приобретают еще два обстоятельства. Первое – это то, что у нас нет практически никаких свидетельств того, что византийское правительство в целом или конкретные военачальники когда-либо пытались установить «твердую» границу в том смысле, как это было сделано в Северной Британии при помощи искусственно созданной оборонительной линии, известной как «вал Адриана». Конечно, можно обнаружить наличие небольших и краткосрочных исключений из этого правила, однако наше общее суждение имеет силу для всего интересующего нас периода. С другой стороны, вывод, который можно сделать, заключается в том, что так называемые «мягкие» или «проницаемые» оборонительные сооружения не были простой реакцией на отсутствие ресурсов, определенной военной технологией или результатом подавляющего превосходства, которое могли получить противники Империи в отношении военных сил или организации тыла. «Мягкая» оборона была не просто следствием определенных обстоятельств.

Что касается балканского театра военных действий, то похоже, что уже Поздняя Римская империя (как в провинциальном, так и в военном управлении) признала необходимость развития большого разнообразия типов укрепленного поселения как прямой ответ на характер враждебных действий и их влияние на провинциальную экономику. В этом отражалась необходимость защиты населения провинций от воздействия «проницаемой» границы. Даже это установление оказывало определенное влияние на то давление, которому подвергались ресурсы Империи, равно как и природу задунайской иммиграции, начиная с последних десятилетий VI в. И все же есть основания предположить, что те методы, которые были использованы на Балканах, вероятно, еще более последовательно, хотя и, наверное, с большей осторожностью, применялись и Анатолии во второй половине VII вв. А потому возникшая там система имела прямое отношение к опыту действий Империи на Балканском полуострове[1471]1471
  Ibid. P. 258 – 259.


[Закрыть]. Степень, в которой все это происходило, еще предстоит определить; столь же неясным остается вопрос, в какой степени данные надписей, обнаруженных в укреплениях некоторых оборонительных центров в Малой Азии, действительно отражают активность политики имперского руководства. Оборонительная стратегия, сходная с той, которая возникла на Балканах, начиная с III в., вновь появляется в Анатолии в середине и конце VII в., причем последняя была как раз той областью, в которой подобная стратегическая инфраструктура была совершенно ненужной вплоть до больших персидских вторжений начала VII в.

Итак, «проницаемая граница» стала основной характерной чертой византийской стратегии. Мелкие набеги и крупные вторжения не задерживались на границе, более того, с противником даже не вступали в бой, если, конечно, для этого не было особенно благоприятных обстоятельств (или, скорее, безрассудно храброго командира, способного пойти на риск). Вместо этого войска всячески избегали конфликта (щадя весьма ограниченные людские ресурсы), а сельское население и их движимое имущество и домашний скот спасались в безопасных местах. Укрывшись в своих крепостях, твердынях или горных убежищах, войска и гражданское население попросту выжидали, пока враг не начинал испытывать нехватку продовольствия и возвращался обратно. Это происходило сравнительно быстро, поскольку большие армии подвергались опасностям эпидемий и трудностям, связанным с нехваткой продовольствия, воды и фуража, тогда как большое количество добычи существенно замедляло отступление и делало его более уязвимым для засад и ответных ударов. Разумеется, подобная стратегия была лишь одной стороной ответа Империи на нужды своей обороны: ключевую роль в поддержке подобной военной активности играла византийская дипломатия. Организация беспорядков в среде вражеских армий и их руководства, затягивание мирных переговоров, до тех пор пока неприятельские силы не испытывали нехватку продовольствия или не страдали от болезней, убеждение противника в том, что свежие силы готовы атаковать их самих, или в том, что их собственная страна подвергнется нападению союзников Империи, – все эти и большое число других методов, имевшихся в арсенале дипломатической и пропагандистской войны, широко использовались имперским правительством. Можно не сомневаться, что именно сочетание всех методов ведения войны позволило Империи выдержать такое количество очевидно смертельных ударов[1472]1472
  Shepard J. Information, disinformation and delay… Р. 258 – 259.


[Закрыть].

Система стала меняться в период военной экспансии и реконкисты конца X – начала XI вв. Вместо глубинной обороны создается новая система пограничных районов, основанных на одном или нескольких укрепленных пунктах с их мобильными гарнизонами. За их пределами на востоке появляется ряд зависимых эмиратов и других государств, удерживаемых под контролем при помощи периодических демонстраций военных сил Империи и дипломатических усилий. Что касается запада, то линейная граница с соседними государствами поддерживалась здесь при помощи дипломатических средств и взаимных экономических мероприятий. Начиная с последней четверти X века на нижнем течении Дуная было восстановлено нечто вроде «проницаемой» границы, которая была расширена в западном направлении, после того как Василий II разгромил Второе Болгарское царство. Археологические данные о систематической повторной оккупации в этом регионе позволяют предположить, что это было связано с осознанием серьезности угрозы со стороны Киевской Руси после событий начала 70-х гг. X в… Впрочем, у нас нет особых оснований полагать, что эта политика была продолжена Василием II, а отказ от нее был, по всей вероятности, связан с исчезновением этой угрозы после заключения союза между Константинополем и Киевом в конце 80-х гг. X в… Тем не менее Дунай и связанная с ним речная система на северо-западе Балканского полуострова действительно функционировали как граница между Империей и ее северными соседями, особенно Венгерским королевством, даже в XII в., хотя материал источников позволяет предположить, что эту границу защищала лишь тонкая полоса фортов и наблюдательных пунктов, расположенных в ключевых точках, равно как и область пограничного плато, которое сознательно оставляли безлюдным, чтобы отбить у противника желание совершать набеги на эту территорию. В самом деле, наши данные показывают, что расположение императорских сил на Балканах в конце XI – начале XII в. имело своей целью не только обеспечение внутренней безопасности, но и сдерживание внешней угрозы, осуществляемое путем сочетания дипломатической активности и периодических демонстраций военной мощи Империи[1473]1473
  Ibid.


[Закрыть].

Международное положение существенно изменилось в этот период, а некоторые преимущества, которые Восточная Римская империя имела в VI и VII вв., были полностью утрачены. За исключением некоторых кочевых народов степи, большинство соседей Империи (независимо от того, были ли они ее потенциальными союзниками или противниками) развили у себя более сложные формы государственности и создали материально-технические условия, необходимые для того, чтобы выставить значительные и хорошо вооруженные силы, хотя бы на краткосрочной сезонной основе. Таковым было положение на востоке, даже во времена раннего Халифата, но не на западе. Кроме того, тактические преимущества, которые имели дисциплинированные имперские армии над отрядами варваров, к XI и особенно к XII в. были по большей части уравновешены благодаря развитию тяжелой рыцарской конницы и осадной техники. Если императоры VII–VIII вв. могли относиться к большинству своих противников как к варварам, императоры X, XI и особенно XII вв. были вынуждены признать, что им приходится по большей части иметь дело с государствами и народами, которые уже почти не уступали Империи в организационном и материально-техническом плане. Стратегии пришлось отвечать на это изменившееся положение дел.

Военная система конца X – начала XI в. эволюционировала в сторону препятствующей обороны, что отражало военно-политический контекст, при котором вторжения на вражескую территорию были относительно редки, и это позволяло мобильным силам Империи обеспечивать дипломатические акции на территории ее врагов и соседей. Пока враги появлялись не столь часто и, как правило, на одном фронте, а общее международное положение позволяло Империи предотвращать вторжения на свою территорию, этого было достаточно, и, похоже, подобная ситуация обусловливала действия императоров, правивших в период 1025–1059 гг., и их советников. Впрочем, эта гибкость была утрачена с появлением множества новых угроз, поскольку стоящая за ней нехватка ресурсов не позволяла обеспечить внезапную экспансию вооруженных сил, необходимую для противостояния подобного рода вызовам, Внезапное усиление военного давления на Империю в середине и конце X в. в сочетании с борьбой внутренних партий и отвлечением военных ресурсов от внешней угрозы оказались слишком серьезным испытанием для этой в который раз измененной системы, которая наконец начала разваливаться. Наконец, что было особенно важно для обшей стратегической перспективы, Империя не смогла поддерживать существование эффективного военного флота, тогда как в конце XI– начале XII вв. сухопутные операции всегда могли подвергнуться, а иногда и подвергались, реальной опасности со стороны морских сил. События 1203–1204 гг. показали это с ужасающей полнотой.

Парадоксально, что основные принципы системы обороны в Малой Азии (за исключением чисто формальных обстоятельств) после ее восстановления при Алексее I Комнине в своей основе оставались теми же, что и в VIII – начале IX вв. Напротив, на Балканах Комнины попытались восстановить и поддерживать принцип пограничной линии, хотя и они принимали во внимание необходимость глубинной обороны. Тем не менее цена, которую платило местное население, и политическая опасность, связанная с получением необходимых ресурсов из становившихся культурно чуждыми регионов, все более возрастали. Политическая напряженность, существовавшая внутри этой системы, особенно на Балканах, стала особенно очевидной, когда после Четвертого Крестового похода Империя распалась на ряд региональных объединений, которые лишь отчасти отражали традиционные этнические, культурные и религиозные разграничения.