Текст книги "Вкус соли на губах (СИ"

Автор книги: МаККайла Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Дай пророчество.

Аркадия, как и все Древние, как и наиболее могущественные жители измерения Водных Звезд, видит все временное пространство. Не различает она ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Столетия потребовались, чтобы смогла Аркадия признать и понять истинную суть вещей, но годы не прошли даром, и теперь фея оттачивает это искусство до совершенства. Вихри, спирали, сферы и трапеции закручивают потоки времени, то текут прямолинейно, уверенно прокладывая себе путь, то извиваются руслами податливых рек, то разветвляются, образуя сеть ручьев и каналов, что являются альтернативными реальностями – хлипкими конструкциями, что граничат настолько тесно друг с другом, что иной раз переплетаются, завязываются в крепкий узел, и наступает в измерениях путаница и хаос. Путешественники во времени должны быть предельно осторожны, ибо могут порталы их и дыры сместить-порвать тонкие, едва заметные стены, спутаются альтернативные реальности, произойдет куролесица. Аркадия видит все вариации событий, как и Сиреникс, но порой еще удивляется этому, а змей искренне не понимает ограниченной слабости человеческого зрения и подтрунивает над феей. Но он любит, когда Аркадия дает пророчества. Пророчества вообще его забавляют, веселят, заставляют улыбнуться или хохотать до упаду, ибо есть люди, которым порой удается обойти ограничения слабого человеческого мозга, и тогда видят они весь поток времени, ощущают будущее и прошлое в настоящем, но не выдерживает хлипкое строение такой нагрузки – отрывочные, неполные получаются картины и видения. Иносказательно потом описывают их провидцы, дают предсказания, зная, что в будущем совершится. Порой виднейшие ученые и колдуны бьются лбами о стены, ломают головы свои, чтобы разгадать очередное пророчество, что какой-нибудь безумный маг подсмотрел случайно, ужаснулся и передал так, как смог, стараясь не упустить ни малейшей детали.

Сиреникс прекрасно знает, что и как произойдет через месяц, год, тысячу лет, но любит, когда Аркадия иносказательно дает пророчество, предназначенное дочерям человеческим. В голову феи посылает она загадку-ребус, бьется фея, дубасит о деревянный стол кулаком, разбивая костяшки до крови, расшифровать-понять пророчество обязана она. Так Аркадия помогает особо полюбившимся ей людям. Сиреникс смеется, ибо не понимает в этом нужды. Возможно, говорят еще в Аркадии отголоски ее человеческой сути. Сирениксу хочется посмеяться сейчас, понежиться, вот он и просит.

– Дай пророчество.

– Если выполнишь одну мою просьбу, – знает змей, что не просто так пожаловала самая первая фея, нужно ей что-то от василиска, томит она его и оттягивает момент, но однажды выльется наружу правда.

– Какую?

– Он умирает, еле дышит и еле переставляет-передвигает свой хвост. Очисти его… – тихо просит Аркадия.

– Чокнутый русал? – Сиреникс давится тихим смешком, помнит он, как долбился, как бык о стену, Тританнус о тронную защиту. Не признавал трон в блудном принце достойного наследника, отшвыривал его, поражал высоким напряжением и шипящими электрическими молниями сотен скатов, терял принц свой чудовищный облик, но не желал понять истины и бился, и бился, и бился. Тешился Сиреникс, хохотал-смеялся, глядя на красного от натуги русала с шальными нервишками, как орал тот в бессильной ярости, клялся уничтожить все вокруг и неумело кокетничал с ведьмой льда. Сиреникс хорошо ее помнит. Достойная девушка. Как и ее подруги. Была. Были. А еще они причинили вред Дафне, и жестоко наказал их змей, вырвав крылья-щупальца с корнем и цельными кусками мяса, скормив тупым рыбам, что и рады сытному угощению. Линяющей чешуей сползли их костюмы, переработаны были и впитались в морской песок, удобряя его и давая начало морским водорослям, что будут душить в своих объятиях прекрасных дев, в которых будут путаться медузы и, тяжело помахивая ядовитыми шляпками, биться в предсмертных конвульсиях. Окровавленные спины девушек зажили не за один день, но лишил их Сиреникс памяти, и не вспомнят ведьмы абсолютно ничего, даже не зададутся вопросом, куда это делась странная и секретная трансформация. Те-кто-ворует-силу должны быть наказаны.

– Ты умеешь, можешь.

Сиреникс молчит. Едкая морская соль деформирует, выедает, калечит жидкий огонь, превращая его в черное пламя, щиплет кожу, проходит сквозь поры-легкие, фильтрует воду, отсеивая планктон и другие мелкие частицы, перекатываются белые гранулы и дарят свежесть океанского бриза, еловых веток и хвойного леса. А еще соль очищает. Выскабливает хирургическим ножом гной, зараженную кровь, омертвелые клетки, язвы и незаживающие раны, закрывает края порезов, сдувает грязь, ил и песок, выпаривает мутагенные вещества и отходы, раздражает, щиплет, жжет и заставляет выть от боли, но возвращает вещам их начальную суть, очищает загрязненные организмы. Сиреникс умеет направлять соль и очищать живых существ от гноя и гнили. Если захочет, конечно. Все дело упирается только в желание. Дафну он очистил, вычистил, выпотрошил, вывернул наизнанку, но уничтожил все омертвелое, что висело в ней грузом застывшим, заново скроил и зашил органы, заставил функционировать системы. Что-то подобное просит Аркадия сделать и для чокнутого русала.

Аркадия молчит. Сиреникс думает.

– Зачем? Он пытался посягнуть на божественное. Очищу его – и вновь будет долбиться о трон он, вновь попытается завладеть Океаном, а нам спеши-расхлебывай. Неблагодарны такие, как он, не ценят того, что для них делают. Жалок русал. Жалок и слаб, нищ и труслив. Презренный представитель…

– Остановись. Но разве ты не хочешь потешить свое самолюбие? – улыбается загадочно Аркадия. – Подумай о том сладостном миге, когда будет умолять русал тебя о помощи, когда будет видеть в тебе единственного спасителя и избавителя. Яви себя во всей красе и наслаждайся моментом.

Сиреникс неодобрительно фырчит. Умеет Аркадия поймать за слабые ниточки – схватит крепко и плетет тугой узел, смоченный в морской воде и высушенный на невыносимом солнце. Не развяжешь потом такой узел, сколько ни кряхти и ни стони от натуги. Знает Аркадия слабые места змея и тянет за них, уверенно вяжет-прядет. Сиреникс любит себя. Любит то, из чего состоит. Любит силу, данную ему. Любит издеваться над слабыми, показывать могущество и превосходство свое, извивается кольцами змей и шипит, видя в глазах презренных страх и ропот, ненавидит пресмыкаться, как какие-нибудь гады ползучие, но вынужден делать это порой, ибо есть существа и вещи сильнее его. С трудом, но принимает это василиск. Представится возможность показать себя во всей красе – Сиреникс тут как тут, всегда на первом месте. Тританнус трансформации не нравится, ибо глуп он, туп, да еще и причинял вред Дафне, шарахал заклинаниями в нее и заставил содрогаться от боли. При воспоминании об этом Сиреникс шипит злобно и озирается по сторонам. И все же… Все же, если есть шанс.

– Скудоум и туполом. Умеешь ты уговаривать, та-что-получила-самые-первые-крылья. Очищу я русала, если так желаешь ты того.

Аркадия победно улыбается, ибо знает фея, что не отказал бы ей Сиреникс, ведь то была ее личная просьба. Знает это и змей, потому устало закатывает глаза, ибо надоедает ему порой играть в такие игры, но с Аркадией можно и потешиться. Теперь, когда просьба феи удовлетворена, она медленно поднимается и встает голыми ступнями на влажные прибрежные камни, которые смачивают тихо рокочущие волны. Блестят ее крылья, переливаются волшебной пыльцой, что сыплется с них и жжет немного вздувающиеся бока Сиреникса. Шипит змей и окунает голову в прохладную воду – испытывает истинную благодать. Больше не валит пар от голубой чешуи, теперь василиск снова в своей родной стихии. Поднимается Сиреникс над водой и смотрит, как взлетает в воздух самая первая фея и движется прочь отсюда на своих верных крыльях, крепких и сильных, способных противостоять самому сильному ветру. Абсолютно воздушное существо, нет в ней течений и бурных потоков Океана, таинственного сумрака морских глубин, зреют в ней зерна света, сыплется пыльца с крыльев, что с легким шипением испаряется, падая в блуждающие волны.

Глядит Сиреникс ей вслед и уж собирается рвануть на дно морское, как слышит вдруг характерное чавкание и причмокивание. Вздрагивает Сиреникс и оборачивается резко, встречаясь с взглядом слезящихся маслянистых глаз-бусинок.

– Зачем пожаловал, паразит? – Сиреникс насторожен. Что-то не так с Беливиксом, глаза его не вертлявые и хитрые, как прежде, а заплывшие будто, лоснящиеся. Двигается паразит к змею, переваливая тучные бока и поскальзываясь на мокрых камнях, растекается грязевой массой цвета крем-брюле, оставляет везде липкие разводы. Но с каждым движением замедляется скорость, все тяжелее становится дыхание, а розовый мясистый язык устало волочится по земле, подминаясь под жидкую бесформенную массу, режут его жалобно позвякивающие крылья вырвиглазных кислотных оттенков с аляпистыми и пестрыми рисунками, сливающимися в безвкусное месиво. И как только феи могут на это купиться?

– Помоги… Очисти… – просит Беливикс, и каждое новое слово дается ему с трудом, с одышкой выходит.

– Зажрался, гад. Нажрался мозгов фейских так, что не переваривает их твой желудок, – хохочет Сиреникс, глумясь и издеваясь над трансформацией. Не любит паразита василиск, как и не любит остальные трансформации. Дай ему повод поиздеваться и вылить ушат ледяной отрезвляющей правды – змей всегда в первых рядах, да еще перцем черным приправит да едкой солью присыплет.

Беливикс молчит да стонет. Делает еще один шаг к седогривому Океану, пытается войти в его ласковые бархатные волны, да не может двинуться больше, заваливается набок и дышит тяжело, рыгая и выпуская отравляющие газы, но не может вздохнуть полной грудью и ощутить свежесть кислорода. Беливикс – паразит от мозга до костей. Жрущая тварь, которая не может наесться. Жрет Беливикс, чавкает, причмокивает от удовольствия, глотает жертву свою огромными кусками. Не является Беливикс гурманом, все идет ему в пищу, любой мозг и любая личность феи, что превратится потом в гламурную и капризную девицу. Беливикс жрет-нажирается, полнеет, толстеет и увеличивается в боках, пока не воткнет в свою жижу еще одну пару аляпистых крыльев.

Но всему, оказывается, есть предел. Зажрался Беливикс, зажрался паразит, наелся-накушался на шести вскормленных славой, тщеславием и собственным эгоизмом с гордыней девушках, так раздулся, что необъятным брюхо стало. Но не справляется желудок, не переваривает больше “пищу”. Отчаянно булькает, болит, ходит-гуляет и причиняет Беливиксу невыносимые боли. Тухнет пища внутри, гниет, стремится наружу. Вытекает жир из толстого пуза, сочится желтоватым, выливается через глаза, выходит вместе с рвотой из огромного рта и остается на влажных камнях. Не шевелится Беливикс, не может, ибо дошел до конечной точки, так ожирел и откормился, что не способен вместить в себя больше и справиться с тем, что есть. Болит желудок, распирают стенки, грозят лопнуть, и взорвется тогда трансформация изнутри, потечет все непереваренное прочь и унесется вместе с водами Бескрайнего Океана, где отфильтруют его гранулы соли.

– А ведь был ты когда-то совсем другим. Помню еще твою истинную форму, – Сиреникс тошнит-отворачивает от беспомощной туши, что не может успокоить желудок собственный, что жалобно стонет, рыгает и выдыхает несвежие запахи. – Разжирел ты на человеческой вере, откормился… Лишь в глазах твоих еще вижу суть изначальную, да и они уже заплывают. Что сделал ты с собой, паразит?

Беливикс молчит – не отвечает. Сиреникс смотрит на тучное и грузное тело, на сальный язык, слушает одышку, вдыхает запахи гниющей пищи и размышляет, могут ли в паразите появиться личинки, мушки и черви, ведь столь благодатная среда пропадает. Отложили бы яйца, вывели потомство и жрали монстра изнутри, погибал бы он от собственной сути.

– Я могу очистить, но ты вернешься к своей истинной сути, – наконец, вздыхает Сиреникс. – И придется отпустить все крылья, что держишь у себя в плену.

– Нет! – тихий хрип, что должен быть криком протеста, звучит сипло и как-то глухо. Беливикс смотрит затравленно и не желает расставаться с таким трудом нажитым богатством. Жаден паразит, жаден и скуп, крепко держится за мясистые бока, сильнее втягивает в себя жалобно позвякивающие крылышки.

– Тогда останешься таким навсегда, – усмехается Сиреникс, глумливо подмигивая противнику. – Разжиреешь да расползешься еще больше.

Хватает Беливикс ртом воздух, да вываливает на прибрежные камни рвотные массы, желтую пену на губах облизывает. Но не поднимается ожирелый язык, грузное тело подводит. Не может больше Беливикс двинуться, дернуться или даже забиться в конвульсиях. Только лежать на одном месте и стонать от боли, ибо режется-колется непереваренная пища, тухнет-гниет. Сиреникс терпеливо ждет. Беливикс кивает со вздохом, ибо не может больше терпеть жалобного булькания, изрядно рыгая, чавкая, причмокивая и что-то пережевывая.

Сиреникс высовывает длинный язык и тянется к монстру, раскрывает кольца свои, переливающиеся голубыми сполохами, и сдавливает-сжимает Беливикс в своих крепких объятиях. Впитывает паразит шипящую и жгущую соль с боков змея, замирает, а затем странно булькает, когда Сиреникс резко отклоняется в сторону и ползет уже к воде, забираясь в стихию свою родную и смотрит, что будет дальше. Вздрагивает Беливикс и вдруг ревет затравленно, плавится-дергается, будто от тока электрического. То соль въедается в грязь, фильтрует ее, отсеивает прочь. Смешивается липкая жижа с камнями, стекает в Бескрайний Океан и несется прочь, оседает на дне морском и становится чистым песком, граблями разрыхленным. Опорожняется желудок, вспарывается, и вытекает все то, что варится там безуспешно, на мокрую землю, вздыхает Беливикс облегченно, со свистом вырывается воздух из сквозных ран.

Крылья звенят-дрожат, чувствуют они ветер перемен, новое, неизведанное. Надеждой наполнились сердца их. Худеет на глазах паразит, ничто больше не стесняет их, не держит, и усталые, ослабленные и закостеневшие, устремляются крылья разноцветными бабочками прочь, неумело и криво делая взмахи, чертя замысловатые кривые. Не выдерживают траекторию, падают, снова взлетают. Хилые, болезненные, слабые, но крепнут на глазах, держатся все увереннее и, наконец, взметываются высоко в воздух и несутся прочь, к сочным полям-лугам, дабы отдохнуть среди душистых цветов и испить сладкого нектара.

Беливикс же преображается, хватается за свое богатство нехилое, тянет короткие руки, да нет их уже, рук-то, деформируется тело, принимает истинную форму. Вытягивается, удлиняется, делится на сегменты и членики, кожа песочной становится, покрывается бурыми пятнами. И длина уж Беливикса фантастическая – десять метров в длину достигает, кольца тела тонкого, что, кажется, вот-вот порвется, огибают прибрежные камни и скручиваются в небольшие спирали. Беливикс становится тем, кем создан был изначально. Червем. Бычьим цепнем. Паразитом, что цепляет, просачивается в фею по тонким каналам магии, располагается удобно в кишечнике, сворачивается в желудке и начинает вытягивать соки, молоко, кровь, мозг и личность ее, жрет сначала незаметно, а затем все сильнее и сильнее, чавкая и причмокивая. Расползается, откармливается, насыщается и остается со своей обладательницей до конца жизни, если не получит она другую трансформацию или, не дай, конечно, Дракон, додумается вернуться к Энчантиксу.

С легким шипением испаряется соль, бычий цепень неловко сворачивается в огромные кольца, тонким червем ложится на мокрые камни и смотрит быстро-быстро бегающими глазами-бусинками вокруг, нацеливаясь хищно на какую-нибудь жертву. Да только не предвидится жертв здесь, разрывает их Бескрайний Океан на атомы, лопаются тела и разлетаются ногтями да волосами вокруг.

Сиреникс удовлетворенно смотрит на свою работу. Человеческие существа меняются, искажаются, мутируют, тупеют и разлагаются. Но когда происходит это с трансформациями, в душе змея проскальзывает порой страх бессмертных – ясный и осязаемый. Испытай такой страх человек – сразу бы вскрыл он себе голову, вытащил мозг, разорвал грудную клетку и растоптал яростно колотящееся сердце, не выдерживает оно такой нагрузки.

– Я помню тебя, червь. Иди и нажирайся в свое удовольствие, ищи новых жертв и пей их соки, – хохочет Сиреникс, чувствуя бахвальство и силу. Распирает его от гордости и себялюбия, ибо видит он немую благодарность в глазах паразита. Презирает он все вокруг, ищет лишь, чем бы поживиться, а тут вдруг унизился, приполз, сам в Бескрайний Океан пожаловал. Переступил он через свою гордость, обратился к врагу и, ожирелый и тяжело дышащий, набок завалился, явив противнику свои слабости. Не каждый так может. Сиреникс, например, не умеет проигрывать. Слишком горд змей. Неискушенный еще. Ему мил Океан, подводные глубины и шепот их, мило его окружение и жизнь, скучная порой, но всегда найдет Сиреникс себе развлечение. Хоть и презирает он все, но по-своему, по-змеиному, и любит.

Беливикс спешит воспользоваться прежней подвижностью, юркостью и бойкостью, находит в пространстве тонкие дырочки-прорехи и просачивается сквозь них, с легкостью перенося ленточное тело, которое, кажется, вот-вот порвется сейчас, зацепится за острые камни, но крепок Беливикс, хорошо сложен. Паразит улепетывает, идет на поиски новой пищи и корма. Вновь нажираться будет, отъедаться. Начнет все сначала, а через столетия вновь придет к Сирениксу, подавленный весь и разбитый, об очищении будет просить. Сиреникс и рад стараться, вновь увидеть покорность другой трансформации для него есть самая сладкая награда. Мечтой змея остается, чтобы Энчантикс склонился пред ним на колени, но слишком высока и чиста трансформация, плюется Сиреникс и чурается ее.

– Сгинь, паразит, – да он уже и не слышит.

Беливикс полностью исчезает, а Сиреникс, когда ему ничто не мешает уж, погружается в благодатные волны Бескрайнего Океана и плывет на поиски чокнутого русала. Уж больно охота послушать ему пророчество.

Весь Океан подвластен Сирениксу, легко перемещается он из одной части его в другую, растворяется в воде, становясь плавно-текучим и прозрачным, словно слеза младенца, несется вместе с бурлящими потоками с ужасающей скоростью, пропускает и задерживает в себе планктон и мелких рачков-рыбешек, плещется о берег, с грохотом ударяясь о мокрые камни, забавляется, проходя через порталы, что охраняют шелки-неумехи, медуз ему напоминающие, такие же глупые, наивные и нежные, дохнут, напарываясь мягким брюшком на донные скалы, и идут на корм рыбам. Сиреникс не видит в убийствах и смертях таких ничего зазорного, ибо цикл природы неизменен и статичен, заветы Драконовы чтутся и исполняются, а боле ничего и не надо.

Русала, насколько знает Сиреникс со слов Дафны, отправили в некое измерение забвения, место, о котором никто не может сказать точно, что оно из себя представляет и чем является. Когда-то давно открыли его люди, и с тех пор засылают туда самых злостных преступников, тех, кого уж не исправит лед Омеги. Омега… С ней у Сиреникса связана отдельная история, не хочет он вспоминать, ибо неприятно покалывает она, связывает по быстро гребущим лапам и щиткам изумрудно-лазурного гребня. Никто не возвращался из этого измерения, погибал там, сгинул навечно. Но как и каким образом, никто не знал, не знает и вряд ли докопается до сути. Пугает людей измерение забвения, делают они вид, что все-то о нем ведают, но на самом деле сидит в их сердцах крепкий страх, боятся они попасть туда и кануть в неизвестность.

Сиреникс смеется над жалкими представителями рода человеческого.

Измерение забвения является частью Кристального лабиринта – места, где время и пространство сплетаются вместе в тугой узел-сеть, где каждый завиток и зацепка есть ответвление, альтернативная реальность, параллельное измерение. Кристальный лабиринт включает все “если бы”, “но” и “а как было бы” на свете, искусно вмещает их, вплетает в ткань своего платья, спицами острыми расчленяя душу и используя ее в качестве пряжи. Иллюзии или реальность – что есть лабиринт? И непонятно, то ли время искусно играет с головами случайно в лабиринт заблудших, то ли действительно направляет их в другую реальность, дает возможность начать все с самого начала или просто по-другому написать то или иное событие. Ответ может показаться страшным: иллюзия и реальность смешаны там, почти не отличаются друг от друга. Двери во многие миры образует Кристальный лабиринт: в параллельные измерения, в страны фантазий и сладких ночных грез. Огромная сеть перестраивается, меняется, перемещается каждую секунду, движется все время, расширяется и вращается. Кристальный лабиринт умело в свое время вгрызся в Бескрайний Океан, стал огромной частью его. Осторожны должны быть те, кто забрел туда намеренно или по ошибке, рискуют они остаться там и блуждать среди проходов, стен и дверей веками, столетиями. Не раз вздрагивали путники, находя за очередным проходом высохший скелет, чьи кости в прах уже превратились и легко распадаются от малейшего прикосновения. Сжимают скелеты в руках истрепанные и сгнившие страницы, пытаются начертить что-то на гладком полу, да нет в них уже жизни, сквозь пустые глазницы проходят водяные вихри.

Не очень любит бродить Сиреникс по одинаковым, на первый взгляд, коридорам, ибо Кристальный лабиринт любит запутывать, поиграть, заманить и захватить в дурманящие сети свои новых жертв, запугивает и сеет сомнения, ставит перед выбором, наблюдает за душевными терзаниями. Со змеем это не прокатывает – он-то отлично знает, что из себя представляет, чего хочет и как этого добьется. Сиреникс редко сомневается и всякий раз неодобрительно шипит, когда лабиринт напускает сизый туман на его мозг. Кристальный молодец, старается, но не ту жертву он выбрал, далеко не ту. Не поддается Сиреникс и никогда не поддастся. В этом и есть сила василиска, за что уважает и ненавидит так тайно лабиринт, старается подгадить и подловить. А Сирениксу все ничего.

Пленники измерения забвения попадают прямиком в объятия огромного чудовища, что забавляется и любуется новыми игрушками. Оставить бы им всякую надежду выбраться, но нет же, прут бравые, прут на верную погибель и смерть. Чем дальше продираются, тем сильнее вязнут-путаются в стенах Кристального лабиринта и под конец лишь понимают тщетность своих стараний. Лабиринт любит своих жертв, любит играть. Скучно ему, живому чудовищу, вгрызшемуся и вошедшему в Бескрайний Океан. Многие умерли, но русал смог продвинуться дальше.

Каким-то чудом-образом смог он выбраться из Кристального, может, потому что признал в нем лабиринт морское существо, хоть и из мира другого, пропустил, решив не мучить, ибо и так страдает Тританнус, а может, просто вдохнул вонь отходов и мутации, распробовал на вкус, ощутил чернила во рту у себя и выплюнул русала в Океан, мол, сам разбирайся с ним, мне такие не нужны. Счастлив должен быть Тританнус, да недолго ему осталось уж.

Совсем плох русал. Отравляет мусор и отходы промышленности, что вливал он в себя, потреблял на завтрак, обед и ужин. Такая грязь изменяет тело, дает новые возможности сродни волшебству, да не магия это вовсе, и рано или поздно наступает отдача, но произошла она уже после того, как одержали Винкс победу, как запер родной отец блудного сына в неизведанное измерение.

Чернильно-лиловыми узлами вьются и выступают под кожей вены и артерии, нехорошо вздуваются руки, синеет кожа, ползут по ней струпья и гнойно-зеленые язвы, пузырятся белые пупырышки. Оседает на дне легких нефть черной сажей, облепляет стенки сосудов и аорты, замедляет течение мутно-багровой, твердеющей крови, что все медленнее несется к сердцу, стучащему все глуше и глуше. Выпадают прядями волосы, кожа головы набухает и увеличивается, образуется сзади мягкая опухоль. Но хуже всего хвост. Гниет изнутри, воняет протухшим мясом, набухает, раздувается, скапливается гной внутри, слизисто-белесый. Трескается уж зеленый костяной панцирь, надламывается, исходит черными трещинами. Не умещается гной внутри, выпирает наружу. Завибрируют волны – лопнет зеленый, ничего не останется. Только голые кости торчать будут. Лопнет опухоль на голове мягкая, окончательно треснут пожелтевшие и раздувшиеся белки обезумевших глаз, выпадут волосы и вскроются гнойнички, язвы и раны, взорвется Тританнус, и не возжелают даже рыбы мяса его. Никчемная смерть, не несущая пользы.

Русал слаб. Прижимает опухшую руку к замедляющемуся сердцу и опускается на дно, морщится от боли, слышит, как опасно булькает внутри хвоста, перекатываются отрывающиеся куски протухшего мяса, видит, как черные трещины расширяются-бегут. Страх владеет им, испуг, боязнь. Не хочет с жизнью расставаться Тританнус, молит Дракона, которого всегда раньше презирал и в которого не верил, дать ему жизнь. Мнется хвост, набухает, а Сиреникс шипит, высовывая язык и качая своим прекрасным гребнем.

Обезумевшим взглядом смотрит Тританнус на змея, что волнует воду своим упругим переливающимся хвостом, смотрит прямо в его водянистые зрачки, тянет руки, да тут же без сил опускаются они. Слаб Тританнус, слаб и помрет скоро.

– И зачем? Отравил себя только и дохнешь теперь мучительной смертью.

– Кто ты? – Тританнус не говорит вслух, еле губами трескающимися шевелит, но Сиреникс понимает его и без слов.

– Не узнаешь, за кем гонялся? – смеется змей. – Чей секрет так яростно выпытывал? Тряс всех, кого угодно, собирал по крупицам информацию да малых успехов достиг. Не признаешь?

– Не охотился я за тобой! – в глазах Тританнуса полный испуг, все сильнее прижимается к дну морскому, замирает. Дрожат руки, холодеют, хвост разбухает. – Я хотел разгадать секрет Сиреникса, чтобы пройти в Бескрайний Океан, но морские змеи меня…

– Присмотрись и узри простую истину, тот-кто-чокнулся-и-посягнул-на-божественное.

Доходит до Тританнуса, кто перед ним, расширяются от страха и удивления его глаза, смотрит русал на василиска, растерянно шлепая ртом. Тританнус задыхается.

– Низко ты пал, тот-кто…

– Пришел добивать – добей, – хрипит Тританнус. – Мне недолго осталось.

Сиреникс шипит, высовывая язык, и поражается тупости этих смертных, сжимает блудного принца в своих кольцах и вживляет в распухшую кожу едкую соль. Шипит, орет, корчится Тританнус, когда лопается его хвост, вытекает слизисто-белесый гной, вываливаются куски протухшего, подгнивающего сладковатого мяса, облепляет соль его толстым слоем, фильтрует, окрашивается в ядовито-черный, вытягивает нефть, словно осьминог своими щупальцами. Пожелтевшие белки вновь начинают белеть, кровь очищается, сажа поднимается со дна легких и выходит через непрерывно открывающийся рот, соль мчится по венам-артериям, уносит с собой налипшие отходы, протыкает опухоль на голове, выливается золотистый гной на землю. Вскрываются язвы, лопаются пузыри, вытекает зеленый, охровый и белесый гной, затягиваются ранки, отрастают волосы цвета грозового неба. Кожа приобретает нормальный свой цвет, хвост сшивается, штукатурится, мясо внутри него становится розовым и сочным, таким, что Сиреникс уже сейчас готов вгрызть в него свои ядовитые клыки, последний гной покидает отравленный организм, выходят газы-пары, гонят сосуды кровь к сердцу, наполняющемуся ею. Все сильнее стучит оно. В горло и легкие вливается соленая вода, Тританнус кашляет, заходится, а затем расслабляется и чувствует, как пружинит все внутри, срастается, стягивается, приобретает привычную форму. Красив русал вновь, нет болезненного вида, с ясным взором смотрят его глаза на все вокруг и останавливаются на змее.

– Зачем? – шепчет принц, не веря в такое чудо.

Да Сиреникс и сам не знает, для чего, почему. Для Аркадии? А для нее ли? Для Дафны? Нет. Решил побыть доброжелателем, сломать привычное амплуа, выйти за рамки? Тоже нет. Скучно? Пожалуй, самый верный вариант. Сирениксу просто скучно, он забавляется. А еще видит покорность и тупую рыбью благодарность в глазах чокнутого русала.

– Оставайся здесь, – шипит-звенит Сиреникс, говоря на языке Океана.

– Где? – не понимает Тританнус.

– По-разному зовут это место. Верхнюю часть его называют Золотым королевством, Океан кличут Бескрайним, а целиком нарекают измерением Водных Звезд. Неважно, как назовут его, важно одно, это – обратная сторона, антимир, антиматерия. Оставайся здесь, тот-кто-чокнулся-и-посягнул-на-святое. Нет дороги тебе назад – там остался скалящий зубы отец, вздыхающий брат, мать и сестра. Весь мир тебя ненавидит, им не понять… Оставайся здесь, ибо не признаешь вины ты, не простят они тебя. Брат-то, может, и простит, но не отец, посадят тебя в тюрьму и оставят гнить в подводных темницах Андроса. Стань вне времени и пространства, исследуй Бескрайний Океан, плавай и ищи его конец. Думаешь, просто так Бескрайним зовут его? Расширяется Океан, воды его охватывают новые территории, занимают новые морские глубины. Ищи конец, русал, будет тебе цель в жизни, спокойствие и здесь, и там… Да меньше забот нам. Но коли снова посягнешь на трон ты, русал, так не сносить тебе головы! Не предназначен он для жалких смертных, избранные могут сесть на него. Кто – не ведать тебе, пройдут столетия, может, и молвлю секрет. Ступай теперь и плыви прочь отсюда, несись с бурным течением, пока не настиг я тебя, и не задавай глупых вопросов.

Тританнус ничего не успевает произнести, как Сиреникс уже в воде растворился и был таков.

***

– Дай пророчество. Я выполнил твою просьбу.

– Шесть дев возгордятся, их силы столкнутся с причудливой книгой, и в этом миге совершится проклятие, силы покинут, трансформация новая из искры зародится.

========== Карамельный бриз ==========

А кожа у Дафны карамельная. Карамелится она в лучах заходящего солнца – солнца измерения Водных Звезд. Не такое оно, как в нашей вселенной. В Магиксе солнце золотистое, улыбается весело, щедро протягивает каждой козявке свою широкую ладонь, греет лучами, зажигает надежду в сердцах людей, указывает путь, светит маяком в полнейшем мраке, является источником тепла и жизни на каждой планете. Солнца антимира холодно белое, невыносимое. Взглянешь на него – и выть хочется, сковырнуть белую склеру с глаз, полопать кровеносные сосуды, проткнуть длинным ногтем черный зрачок и смять разноцветную радужку, пока ожогом не задымился взгляд. Высокая здесь радиация, ужасающая. Солнце антимира не греет и не холодит. Здесь вообще температуры не ощущается. Ни холодно, ни жарко. Так и живут. Солнце антимира весь день висит в одной точке, не смещается, не закрывают его облака-испарения, ибо крепко держит свои воды Бескрайний Океан, не отдает. А потом наступает неуловимый момент – клонится к закату невыносимое. Смеется ли, имитирует своего собрата? Солнце антимира вызывает чувство безысходности, безнадежности, иррациональной тревоги.