Текст книги "Вкус соли на губах (СИ"

Автор книги: МаККайла Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

В глазах Сиреникса холод. Он смотрит с осуждением и неприязнью, а Музе хочется зажать уши, потому что его слова колют, режут, выворачивают и ломают разноцветные стенки лжи:

– Оставь дешевый спектакль. Я знаю о тебе все ровно с того момента, когда ты приняла меня, когда ты открыла ту книгу и начала квест. Может быть вспомним, та-что-думала-победить-меня, когда ты в последний раз искренно плакала?

Муза задыхается. Нет, нет, нет! Но Сиреникс рука об руку путешествует с ней по лабиринтам сознания, где находит первый и второй курс. Муза, замкнутая, закрытая, сидит на высокой башне Алфеи и рассказывает музыкальной шкатулке с танцующей мамой о том, как прошел день. Как она влюбилась. Нашла новых подруг. Получила отличную оценку. Спасла мир. Ее режет на части от боли, но Муза не плачет. Потому что знает, что нужно жить дальше. Она любит свою маму. И помнит ее слова из Кристального. “Я всегда буду тобой гордиться”. Позже Муза замечает, что люди любят утешать. По поводу и без можно вспомнить о маме. Если сказать пару штампованных слов о том, как сильно она ее любит и жить не может, если пролить еще слезы, то все падают к ее ногам. Натренироваться – и такими слезами можно остановить любую ссору. Это выгодно помогает, потому что противник чувствует себя виноватым и подлецом, ведь у бедной девушки произошла такая трагедия.

Муза действительно страдала. Но никогда не показывала свои страдания на людях. Она не любила, когда ее жалели. Не любила. Раньше. А теперь слезы и “тоска” по умершей маме – отличный инструмент и визитная карточка. Часть ее имиджа. Слезы “светлой грусти”. Нет искренности.

– Обладая абсолютным слухом, ты стала крайне слепа. И глуха. Не замечаешь, что отдалилась от лучшей подруги. Давно ли в последний раз была у вас задушевная беседа? Давно ли она изливала тебе свое горе? Давно ли…

– Замолчи! Закрой рот! Это неправда! У нас с Лейлой все хорошо! – кричит Муза.

А сама с ужасом соглашается со змеем. Они с Лейлой действительно отдалились. Еще там, на Земле. Просто стали другие интересы, другие взгляды на жизнь. Нет, они замечательно общались, хорошо дружили, но не было задушевности, не было больше ночных разговоров. Муза припоминает, что Лейла на первых порах изливала свое горе от потери любимого. Фея терпела-терпела, но потом ее все достало. От соплей и страданий лучшей подруги вяли уши, портилось настроение. Муза раздражалась, когда Лейле вдруг хотелось “поговорить и получить поддержку”. В какой-то момент она не вытерпела и сказала ей, что нужно жить дальше, что ей, Музе, все это неинтересно, что пора завести нового парня, и вообще, она не виновата в том, что у нее все хорошо. Оно, конечно, справедливо, но не в то время и не с той интонацией. А что теперь? Ведь Лейла действительно… Муза закрывает от ужаса рот рукой.

– …а парень твой вообще за спиной смеется и начинает презирать. Красивая безмозглая дура, как ты сама себя назвала. Он с тобой лишь потому, что ему скучно. Но еще немного, и ему надоест. Он первый скажет о расставании. Оно случится в ближайшее время. Ривен уже не любит тебя и едва ли когда любил.

Муза открывает рот, а змей смеется:

– Что, и это неправда?

Запоздалые слова так и не срываются с губ. Правда. Все правда. Муза приструнила, переучила, перевоспитала специалиста, сделала его податливым и послушным, подогнула под себя… кажется. А на деле Ривен просто позволил с собой сотворить это, но вот только для чего? Потому что скучно? Просто посмеяться над феей? Он говорит слова любви, он дарит подарки, назначает свидания, но делает это механически, словно выучил нужные жесты, интонации и поведение, отточил с мастерством и теперь использует. Ривен вышколен. Он ведет себя так, что любая девушка будет счастлива, вот только… Нет в этих действиях искренности. Муза так и видит, как Ривен кривится внутри, выдавливая из себя очередную нежность и ослепительную улыбку.

Последний столб опоры сокрушительно рухнул.

– Тобой ли гордилась Ва-Нин? – усмехается змей.

Муза не выдерживает.

Речь змея убыстряется, шептуны внутри и снаружи шепчут правду, льют ее холодную, льют из ушата прямо на голову, отрезвляя. Ложь рушится, то, что с таким упорным трудом возводила Муза в последние годы, кануло в Лету. Сиреникс говорит много, по делу и истину. Он говорит фее о том, что она возгордилась, пропала, изменилась, что Беливикс съел ее мозг. Каждое слово – издевка и горький плевок в сторону уязвленной гордости.

Музу бьет холод изнутри и Сиреникс снаружи.

Муза бесконечно повторяет (шепотом или кричит навзрыд – не столь важно): “Уйди, заткнись, оставь меня в покое! Исчезни, перестань! Уйди, заткнись…”. А Сиреникс проходится по всем ее ранам, тащит на острые осколки гламурную маску и в конце концов, раздвинув руки феи в стороны, входит в разрез на животе хвостом.

Муза ойкает, змей в ней. Змей. Ее. Трахает.

Муза ни с кем не была в постели, кроме Ривена. Муза знала секс, но… Ее никогда не насиловали.

Внутри что-то рвется, кишечник и желудок переплетаются, Муза чувствует боль, заходится в приступах кашля, отрыгивая кожу, мясо, выплевывая кусочки собственной плоти с кровью. Шепот внутри леденит, хвост змея причиняет боль. И отрезвляет. Ум, раненый, задвинутый глубоко назад ум, рвется наружу, на волю, на свободу. Музе хочется бороться, но сил нет. Она обмякла, она унижена. Сиреникс трахает с наслаждением, метко, в живот, а затем вынимает хвост.

Он-то доволен, словно кот, а Муза…

Ее унизили, изнасиловали, обесчестили и в прямом смысле выкинули.

Фея приходит в себя на пронизывающем ветру в абсолютной темноте на берегу черного холодного моря. Ночные волны яростно хлещут о мокрый, серо-твердый песок, выносят зеленые водоросли и дохлых рапан. Музу вынесло ударной волной на берег, закинуло далеко от воды. Голую, разбитую, дрожащую от холода. Муза глотает ртом воздух, ветер рвет черные волосы. Бледное тело покрывается гусиной кожей, Музе бы наколдовать хоть какую-нибудь одежду или трансформироваться, но сил нет. Морской гад высосал магию до последней капли. К утру она уже, возможно, восстановится. Если Муза не умрет здесь, на холодном берегу и ледяном ветру. Даже сил встать нет. Стон – и чуть сдвигается ползком. Но на большее сил не хватает.

Муза выпотрошена.

“Помогите. Кто-нибудь”.

Но кто ее услышит? Подруги спят в дворцовых покоях или в объятиях любимых мальчиков, видя сладкие сны. Какому придурку приспичит выйти в такую погоду и темной ночью гулять у берега моря? Или… Кажется, один все-таки нашелся.

Муза не понимает, у нее галлюцинации или действительно по берегу движется человеческая фигура. Мужская вроде бы. Отлично. Нет ничего доступнее голой девушки. Податливая, безвольная, на все согласная. Уж лучше бы остаться со змеем и терпеть его издевательства, нежели быть изнасилованной незнакомым человеком. Люди порой бывают страшнее Сиреникса. Или нет? Голова ходит кругом.

Муза напугана, Муза полностью обездвижена.

“Пожалуйста, пусть случится чудо. Пусть случится чудо”.

– Муза, твою мать, ты чего тут делаешь? – до боли знакомый голос. Муза чуть не лишается чувств. Потому что перед ней на корточки садится Ривен и с подозрением оглядывает свою девушку. Нет, давайте уже называть вещи своими именами. – Я раньше за тобой таких наклонностей не замечал, Муза… Твою мать, что произошло? – он действительно обеспокоен, потому что фея просит о помощи. Взглядом, без слов. Она не просит нежности, поцелуев или чего-то. Она просто просит помощи.

Ривен садится на песок и поднимает безвольное тело. Почувствовав человеческое тепло, Муза начинает дрожать. Ее слова бессвязны, нелепы. Сначала это мольбы помочь, а потом словесный поток. Сначала Ривен вроде как пытается ее заткнуть, но она шипит:

– Заткнись и выслушай! Я должна это сказать!

И фея рассказывает ему все. Правду о Сирениксе, о сегодняшней ночи, в деталях пересказывая разговор со змеем. Она признается в том, что змей ее изнасиловал, и стыд переполняет ее. Муза исповедуется Ривену, своему парню, но по факту уже чужому человеку. Ибо они отдалились. Муза дрожит, по крупицам собирая себя, настоящую себя. И дрожит от понимания, что она натворила. До какого состояния себя довела.

Только бы не потерять, только бы не потерять.

Муза кричит, перерожденная. Личность, пробившаяся сквозь тонны картонной штукатурки ужасается, боится снова упасть на дно. Она слишком долго спала. Муза пришла в себя. Она висит на тоненькой ниточке, ее некому удержать, некому спасти.

– Я знаю все… – и Муза продолжает говорить. Про Лейлу, про самого Ривена.

– Я знаю, ты меня не любишь, – сама поражается, как спокойно это произносит. Чувствует, что Ривен вздрогнул, успокаивается и говорит правду. Чего хотела, как игралась. К чему это привело. Конечно, не она одна в этом всем виновата, но в любом случае их отношения скатились вниз. Если он хочет порвать с ней, то пусть сделает это сейчас. Она не обидится. Не будет резать вены или закатывать истерики. Не в ее стиле. Так что пусть бросает ее здесь и идет уже в замок, хотя она вообще не понимает, за каким чертом он сюда спустился.

– Интуиция, блин, – вздыхает Ривен. – А вот сейчас, честно, ты порешь фигню. Про то, что оставить тебя и все такое. Да, я не буду врать. Я действительно хотел расстаться с тобой, потому что больше не люблю. Вешать лапшу на уши не в моих интересах. Но слушай… Все это дерьмово. Почему ты молчала раньше?

Муза молчит. Не знает.

– Тебе этого не понять, я знаю… – наконец слабо шепчет она.

– Конечно, не понять, – закатывает глаза парень. – Я же тупой придурок. Но черт с ним. Я ведь еще не договорил… Может, я тебя и не люблю, все такое, но… Я тебя не оставлю. Не сейчас, по крайней мере.

Муза удивлена.

– Почему?

– Тебе сейчас просто кто-то чертовски необходим. По-моему, Винкс ты это не расскажешь. С Лейлой – дохлый номер. Давай я скажу прямо. Я что-то чувствовал к тебе… Прежней. Я не мазохист и насиловать себя не стал бы. Но в последнее время, пусть даже и из-за Беливикса, но ты стала другой.

– Знаю, – кивает Муза. Она приходит в ужас, постепенно осознавая то, что здесь происходит.

– Иногда в тебе еще есть намеки на ту личность, которая вроде как меня понимала, если, конечно, не подыгрывала. Я никогда не буду тем, кем ты меня представляешь. Я не умею любить. Во мне нет скрытой нежности и добрых чувств. Все хорошее, если оно вообще было, умерло с Набу, – задумчиво произносит Ривен. – Фигня в том, что мне абсолютно параллельна кукла в твоем теле. Но человек влечет. Я не знаю, как это назвать. Симпатия, влечение, что-то еще… Ну и хрен с ним. Суть в том, что я очень хотел, чтобы ты вернулась. Именно ты. Ты нуждаешься в помощи. Ты одна из тех людей, которых я уважаю. Ты, а не гламурная кукла, которая тебя заменяла. И я помогу тебе. Хотя не уверен, что знаю, как именно…

Муза уже не слушает. Ривен сказал много и выразил то, что хотел. Может, он ее и не любит. Но он не пройдет мимо и останется здесь. Будет рядом, пока она не придет в себя. Внезапно фея понимает, что именно он ей сейчас и нужен. Ривен, который может посмотреть на все это со стороны. Ривен, который не будет говорить стандартных слов. Ривен, который каким-то мистическим образом чувствует и понимает, что творится у нее в голове и душе.

Но сама она… Растерянна.

– И что… Что мне теперь делать?

– Для начала заткнись и выревись, как порядочная женщина, – Муза захлопывает рот. В этом Ривен. Никаких тебе утешений. Грубая констатация фактов.

И Муза ревет. Час, два, три, пока слез совсем не остается. Рыдает на плече у Ривена, который обнимает ее крепко. Никаких поцелуев, никаких нежностей. Словно знает, что сейчас они лишние. Просто молчит. Главное, что он рядом. Это выражается в крепости объятий. И это важнее всех слов. Это надежнее.

Он сидит здесь, на мокром песке, никуда не уходит, отстается. Постепенно Муза успокаивается. И приходит в себя. Небо уже начинает светлеть. Муза смотрит наверх и понимает, что ее выбросило недалеко от королевского замка. Если они успеют, то могут вернуться во дворец незамеченными. Ривен, словно угадывая ее мысли, интересуется, достаточно ли она восстановила силы, чтобы переместиться. Тело Музы по-прежнему слабо. Но на одно заклинание хватит.

Только перед тем, как применить волшебство, она просит:

– Не оставляй меня.

Ривен потверждает: не оставлю. В этом она уверена.

Вспышка, и оба перемещаются в ее покои. В ее кровать. Где и остаются до самого завтрака. Винкс будут думать, что у пары сегодня был примирительный секс, раз они ночевали в одной комнате. Но только трое знают правду.

…А еще в Музе зарождается странное и свое понимание поступков Сиреникса.

Комментарий к Соленая песнь

http://ficbook.net/readfic/1816671 – то, что было дальше, как Муза возрождалась, что думал Ривен по этому поводу, и просто события, связанные с этой парой и Ривеном в частности. Логическое продолжение следует от главы “Тихое”. Сиреникс с этой части начинает регулярно упоминаться и еще там всплывет.

========== Пророчество ==========

Девы-девушки на скалах пляшут и с разбегу сигают вниз в море пенное. Дурак-сумасшедший скачет в лохмотьях на каменном утесе близ волн темно-синих, соленых и бормочет что-то, выкрикивает громко, тряся большим пальцем изогнутом, многолетней грязью покрытым. Словно бешеный козел скачет, тряся клюкою своей деревянной. Нечисть в озерах, болотах звенит печальными голосами в густых туманах и голову выворачивает, стараясь достать до небес. Звери из лесов прочь пробегут. Чайки в клинья сбиваются и летят с журавлями бок о бок. Все больше пляшет молодежь, пляшет неистово, дерзко, душою. Пляшет день и ночь, слыша в голове древнюю музыку. Возрождаются культы. Сектанты служат службы на забытых капищах. А дурак-сумасшедший скачет и кричит о том, что видит взглядом своим замутненном.

По небу летит сова белоперая, огромная, что больше трех домов деревянных. В глазах совы той мудрость светится. Милосердна она и покойна. У совы мягкие перья, глаза умные, желтые, широкие крылья. Рассекает ими сова воздух и закрывает луны. В час испытаний к феям приходит и спасает их, принимая со всеми пороками. Несет любовь Дракона, его наследие, пыльцу волшебную, с крыльев широких опадающую. А потом упадет сова клином на землю и фигурой светлой обернется. И никто не посмеет взглянуть на нее, ибо глаза себе выжжет сразу же. Останется лишь бельмо белое. Фигура идет и дарит тепло. Пресветлым Энчантикс кличут. Благословленным зовут.

Ползет Беливикс-паразит на задворках миров, бычий цепень молчит, ищет жертвы. Беливикс – отродье, отрепье, ярким шлаком прикрывшийся. Собственные братья не признают его, отворачиваются. А паразит тело-душу ищет, чтоб присосаться. Вампирит, вера ему нужна человеческая.

Чармикс зайцем скачет в густых лесах, чащобах сырых, где на болотах вечных морошка растет, огоньки блуждающие бродят, медведи рычат громадные и дятлы стучат по коре мокрой, а с листьев капли стуком мерным о землю черную, наливную бьются, и лишайник по стволам черным вверх ползет лозами голубыми.

Глумикс куницей хитрой в лесу таится, извивается в ветвях, следит за зайцем. А внизу леший бродит, бородой своей за ветки, деревца молодые цепляется, идет, безумный, с мухомором на голове, идет и вздыхает тяжело, утробно, что звери малые в норах во сне содрогаются. Водяные о пни бьются, в болотах тонут, когда Глумикс глазами изумрудными местность изучает и вдруг видит зайца бурого, серого. Быстрее ветра несется заяц, да вдруг тормозит, уши навостряет и смотрит вверх, в темноту листьев.

– Оно движется, – говорит. – Летим же.

Куница и серый бегут бок о бок, быстрее ветра, орла гордого, сокола ясного, несутся чрез леса, перепрыгивают деревья поваленные, в стволы врезаются, выкорчевывая. И видят лешего вдруг: остановился, старый, отдохнуть, ссутулился весь, сжался, кривой рукой-веткой о дерево оперся.

– Оно? – с гнилых зубов мякоть кислых ягод валится.

– Оно, – и бегут-кличут дальше. А с крон птицы врассыпную разлетаются: перемены и возбуждение чуют.

Сиреникс-змей усмехается глазами вечными и смотрит прямо вдаль, пронзая горизонт, а под ним плещется Океан, содрогаясь от пламени божественного. И Аркадия на совете блаженно улыбается, прикрыв глаза ресницами длинными, влажными, тонкими. А в подводных пещерах спруты беснуются, драконы ревут, и кальмары всплывают на поверхность, взбешенные, растревоженные, взлетают, зависая аккурат между небом и землей, и снова вниз плюхаются, столбы воды взметая. Океан бурлит и тревожится, даже птица Рух в своих джунглях отсиживается, не рискуя в небо подняться. А Сиреникс, король словно, смотрит на бурный Океан и весело хохочет, ибо неспокойствие бессмертных любо-дорого для гада.

И где-то на Земле Мификс лениво пробуждается, качает сонными веками.

Бегут лисы, летят птицы, трансформации древние, прекрасные спешат со всего света, мечутся, волнуются, предчувствуют, видят. Танцуют люди, расцветают древние культы, а Фарагонда в своем кабинете смотрит на небо и понимающе усмехается. Знает, старая, что творится. По небу гром грохочет, молнии сверкают. Деревья валятся, озера гуляют блудные, а звери бегут в страхе. Все они, Энчантикс, Сиреникс, Чармикс, Глумикс и другие… Все они – дети Дракона, древние божества, кому раньше служили жрецы и слагали молитвы.

Их много, трансформаций-то. Звенят лютни и поют свирели. А превращения бегут, гогочут. Опережают время, несутся вспять и стремятся вперед. Со всех сторон, со всех концов сбегаются трансформации к точке отсчета, летят к дню тому, когда произойдет. И все передают друг другу, в воздухе шепот и крики переливаются:

– Оно! Оно! Оно!

Они собираются вместе и замирают на точке отсчета. Стрелки невидимых часов отсчитывают начало до свершения. Рождению нового следует пророчество. Аркадия где-то там улыбается блаженно. А Сиреникс хохочет, ибо змей есть гад. Глумикс и Чармикс, куница и заяц, замирают рядом с Энчантиксом , чуть шипят и поджимают уши.

Сейчас они вместе и отбрасывают ненужные окончания, прозвища и расшаркивания. Кто-то в тандеме, кто-то – одиночка, кто-то – изгой и презренный. Беля почти не видно, Энч правит балом, а Сирен, словно глумливый принц, идет в окружении свиты, послушных теней с короткими ручками и кривыми лицами, занудно шепчущими свои истории, тащит няньку и куклу старую, Гармоникс, что вот-вот сдохнет, но вроде еще держится. Гармоникс – продукт Сирена, незавершенный, нетрансформация. Шарахаются от него собратья, а Энч скрещивает руки и взирает на змея, что с вызовом смотрит ему в глаза, но не выносит и шипит, пресмыкаясь. Змей налицо и в душе.

– Знай свое место, Сиреникс.

– И ты свое, Энчантикс.

Конфликт неизбежен. Энчантикс пышет праведным гневом, а Сирен ядовито смеется. Но миг, и оба открывают истинные лица.

Одно и то же. Не враги. Но друзья, союзники. Исчезают подколки, остаются раскрытые сущности.

Заяц и куница приветствуют морского гада, и где-то там, в Магиксе, возрождается еще один культ. Сирен по-свойски расхаживает среди превращений, а те то шарахаются, то подобострастно заглядывают в глаза, и лишь редкие смотрят ясно, незамутненно. Те, кто по-настоящему его знает. А Сирену плевать, ибо он лучший, он гордый. Змей взлетает на пик своего превосходства и смеется над всеми.

– Давно ли вы имели человеческую женщину?

– Перестань, – щелкает клювом старый гриф, скрючив шею и восседая на сухом дереве. Он – старое ведьминское превращение, забытое уже несколько веков. Он не любит, когда его называют по имени, потому что негрифская гордость не может вынести, что упоминания о нем встречаются лишь в пыльных манускриптах в забытых библиотеках. Гриф прячет длинную шею в меховой воротник и смотрит на Сирена недовольным, пронзительным взглядом. – Ты знаешь, что происходит. Ты ведаешь. Скажи.

– А что, никто из вас не зрит? – Сирен зевает притворно, словно скучая. – Все видят, все знают.

– Не так, как это делаешь ты, – гриф уже и не гриф, а стервятник-падальщик, готовый подбирать все, что валяется на дороге. Он ищет обреченных, к обреченным идет и обреченностью их питается. Говорят, что зовут его Деспондикс, Деспон, но гриф остается безымянным. Его забыли, забыл и он себя.

– Вам напомнить? – Сирен покачивает прекрасным гребнем и перемигивается с Беливиксом, что стыдливо опускает голову, ибо он смел просить помощи у змея, просил очистить его. И змей очистил: превратил из огромной туши, отрыгивающей вонью и непереваренным, в тонкого червя-паразита, бычьего цепня, кем он был в начале своем. Странно и голо Бель себя ощущает, зато снова стал подвижным, юрким и свободно скользит в скромных дырах пространства.

– Начинай.

– Оно! Оно!

– Наблюдаем!

– Мы ждали!

– Свершится!

– Иди!

Глумливый принц покидает ненавистное ему скопище. Змею душно среди своих же, он привык к Океану, к его величаво-соленой стати, покою бессмертных и обширным владениям. Он привык отвечать насмешкой на серьезные лица кентавров, духов, Древних, ловить улыбки Аркадии и наслаждаться своей властью. Он привык быть наблюдателем, ибо трансформациям запрещено вмешиваться в людские дела. Лишь в крайних случаях могут они явиться в образах из ниоткуда взявшегося родственника, мудрого покровителя отдельным лицам, что замутили, исказили взор чистый, ясный. Кем превращения бредят, тому и являют они помощь свою. Или просто принимают обличия и живут среди людей, не меняя истории. Вечность отравляет хуже горького яда, скука – самое страшное проклятие, что может свалиться на голову Древних. И змей ее ведает, но находит забавы, потому всегда весел и жив.

Он совершил переход меж мирами еще несколько дней назад, когда яро спорил с Аркадией и яро доказал, чего хочет. Та лишь головой покачала: мол, делай, что хочешь, не мне судить тебя. А змей отбыл и был таков. Тогда и пошло еще больше самоубийств в Магиксе, больше Эйей-палочниц поселилось в ручьях, больше пони и стариков кукарекающих перемещается в квартирах, торговых центрах и улицах, и сметанный кот по небу ходит. Каста, низшая каста, что свои же, духи, презирают, предчувствует перемены.

Время накаляется.

Сирен идет величаво.

В глазах его – пророчество.

Стрелки почти на часах.

«Шесть дев возгордятся…»

– Источник негативной энергии внутри этого волшебного пузыря! – Блум уверенна, как никогда. Винкс на пике своих возможностей. Ведьмы повержены, Трикс где-то там, а перед ними – новая угроза, которую легко уничтожить всего лишь одним движением. Яркие, крылатые, блестящие, молодые и сильные. Каждую победил змей в личной, внутренней схватке. Каждая переосмыслила себя и поднялась.

Все так же тянет их на дно Океана, шепот морских глубин насилует мозг, изводит, но теперь они благодарны. И сильны, ибо в сердцах – гармония. Измотаны недосыпом, издерганы предчувствиями, изнасилованы Сирениксом, образумлены им. Змей схватил личности, в комок сжавшиеся, от острых зубов Беливикса бежавшие, и выдернул их на свет Драконий с болью, резко, окатив ледяными порывами. Винкс дышат свободно, уверенно, ровно. Они верят в свою победу.

– Давайте его уничтожим, – Лейла стремится в бой. Сиреникс внутри хохочет и еще вопрошает:

– Ну что, фея флюидов, хочешь ты снова с обрыва спрыгнуть? Ждут скалы острые, ждут, наточенные, ждут фейского тела, ждут рыбы мяса.

Отчаяние – один из грехов. Но когда ты один, то зависаешь меж небом и землей. Змей изводит и треплет нервы. Лейла помнит, как замирала на утесе обрывистом, как желала броситься в пучину морскую. Не Набу увидеть – себя сжить со свету, ибо сложно ей было, бедной. Но тяга к жизни победила.

– Вперед, Винкс!

«…их силы столкнутся с причудливой книгой…»

Феи окружают ведьму с барьером. Им плевать, что внутри. Им уничтожить важно. Они видят цель и знают, на что способны. Они призывают Сиреникс. Весь без остатка. И змей мчится послушно, течет с их рук, вбирает их силы. Максимум, пик, последнюю каплю. Феи достигают апогея трансформации и бьют со всей силы, стараясь уничтожить то, чего прежде не знали.

Каждая видит лишь силуэт девушки с книгой.

И бьет по нему. Они кричат все вместе:

– Сиреникс! Конвергенция! – и…

«…и в этом миге совершится проклятие, силы покинут…»

Проклятие и змей шествуют рука об руку. Сиреникс нестабилен у фей. Как засядет внутрь, так не выгонишь. Будет мучить, выпьет всю кровушку. Но чуть что, так сразу оборачиваются силы вспять, замыкает что-то. И теряет фея крылья, теряет способность к магии, становясь коконом без гусеницы.

Винкс напрягают ладони, выплескивая магию, что сталкивается с самим Легендариумом. Фарагонда опять утаит информацию, он знает, но молчит. Ибо так изменит историю. Чему быть, того не миновать, и вот уже феи без крыльев падают вниз, а верные специалисты ловят их на ветролетах красных. И змей смеется так же, как смеялся тогда, в тот день, когда Дафна стала бесплотным духом, когда он обратил Политию в рыбу, как насиловал, лишил разума, замутил взор и послал жрать мясо, а Дафну оставил подле себя и лился ей внутрь проклятой мелодией, звенел, не смолкая, и пил ее боль, отчаяние, горе.

Сиреникс – злодей, в нем нет пощады, лишь похоть, презрение и жажда забавы. Феи падают вниз, летят без крыльев, а Блум одна лишь ослабла. Она не верит, не может, не знает, что сказать и как молвить. Лишь заклинает змея и просит о помощи. И Дафну зовет, зовет отчаянно. Хочет перейти на уровень нимфы, но не дано. Ее ловит Скай, но Блум едва понимает, что говорит. Ей плохо и больно. Внутри Сиреникс смеется и заливает огонь холодной водой, но разгорается пламя, и на миг Блум оказывается среди пепелищ апокалипсиса.

Небо над Алфеей красится в рыжий, и плывут по нему золотистые облака. Ветролеты стремятся во двор, летят на всех парах. А их уже Фарагонда с Дафной поджидают. Неуютно нимфе с директрисой. Помнит она ее частные уроки, помнит, как смотрела та странно, порой пристально. Помнит, как касалась «старуха» теплых ладоней и целовала в щеки, как говорила, что станет Дафна великой феей. Молодеет с каждым годом Фарагонда, краше становится и все норовит Дафны коснуться-притронуться. А та не замечает будто тонких намеков, улыбается вежливо, словно на светских балах, а внутри зовет змея.

Специалисты на землю опускаются, и Винкс сходят с мотоциклов. Блум – в Сирениксе, остальные – без. Подавлены, разбиты. Притихли. Молчат. Дафна смотрит на фей и встречается глазами с сестрой. И видит в них страх и боль свою. И понимает. Сиреникс сделал подлянку.

– Что мне делать, сестра?

– Я с тобой, сестра.

– Это змей, сестра. Нас проклятие настигло.

– Он скажет, сестра. Слушай его, и он скажет.

Блум смотрит с сомнением, но молчит. Она давно уж молит Сиреникс, ибо тот редко ее навещает, но часто смеется и говорит истины мира. Сиреникс учит ее и говорит о том, на что на самом деле способна хранительница огня Дракона.

– Винкс, мы слышали, что Трикс вернулись, – начинает Фарагонда.

– Это так. Их черная магия слишком сильна, – говорит Блум и опускает голову. Она верила, что проклятие обошло. Она верила, что хуже шепота морских глубин ничего быть не может. Она ошибалась. – Они захватили колледж Линфеи.

Но Фарагонда проходит мимо нее и смотрит на Лейлу. В темно-синих глазах принцессы Андроса – холод и жесткость. Строптивость и гордость обуздана.

– Лейла, что случилось с вашими силами? – Фарагонда мудра и похожа на мать, но Лейла чувствует внутри Океан, не чувствует магии. И тоже опускает голову.

– Мы не знаем, директриса.

– В Облачной Башне ведьма была защищена сильным барьером, от которого шла мощная негативная энергия, – Текна кусает губы и нервничает. Ее настигло проклятие, и Сиреникс внутри довольно потягивается. Еще одна ночь в Океане, еще одна сладкая мука.

– И когда мы пытались бороться с ней… – Блум говорит, но Муза перебивает:

– …мы потеряли силы. Все мы… Кроме Блум, – замолкает и вздрагивает в конвульсии, ибо змей внутри тянется к животу, к горлу, обволакивает голосовые связки.

– Помнишь, фея, ночь бурную? Помнишь, фея, пески холодные, ветер порывистый, помнишь, как волны под голосом твоим ходили? И была ты в победе уверена, но объяснили тебе твое место.

Муза дрожит и ничего не молвит.

– Почему магия такая мощная? – Дафна удивлена. Дафна не верит, что какая-то ведьма, обычная ученица, обладает столь грозной силой, чтобы раскрыть проклятие. На них с Полли напали Три Древние Ведьмы, но они другими были, злом были, тем, что сокрушало миры. Их энергия была мощной, но здесь… Неужели Сиреникс сам обернулся проклятием?

– Легендариум всему виной, нимфа, – но змея заглушает сестра своим возгласом. Всплескивает ладонями:

– И почему я не потеряла свои силы?

– Это просто, Блум, – директриса отходит, думает с минуту, информацию фильтруя, и говорит минимум: – Потому что твоя сила исходит из неугасимого пламени Дракона, из источника волшебной вселенной.

Вдруг все меркнет, и Блум зависает на ментальном уровне. Здесь она та, кем рождена, жесткая, огненная, сильная, худая и мощная. Воительница, матерь и создательница. Столпом вверх вьются волосы рдяные, горят вертикальные зрачки золотым, а рот сжат в серьезной усмешке. Напротив нее – Сиреникс. В обличии змея и смотрит оранжевым, смотрит частицею пламени, что осталось в нем с его сотворения.

– Ты – Аватара. И знаешь это. Но бежишь от сути своей. Сделай то, что мечтала. Ты – Его воплощение. Ты, а не Фарагонда. Ты знаешь, что она скажет. Но творить тебе.

– Тебе-то в чем выгода с этого? – Блум не улыбается, а с рук ее льется огонь. Огонь истинный, божественный, что жарит сразу. И ожоги от него не проходят. Сиреникс не приближается ближе, ибо знает, что его спалят, и бока вечно будут болеть, сотни лет пройдут, пока Океан исцелит и лед приложит. С ней мечтал Сиреникс слиться воедино. В ней мечтал будоражить божественное хвостом. И слился, и будоражил. Но Дракон сам решает, с кем быть ему или нет. И Блум остается там. Пожаром, вулканом, валькирией.

– Мне скучно.

– И только?

– А разве еще что-то движет бессмертными?

Блум не верит. Но тянет руки и познает свою силу. Огромную, всевозможную. Она – творец, и с рук сочатся желания.

– Трансформация новая, Энчантиксу подобная, восстань из пепла, сейчас окрепни! – голос Блум другой. Не наивная девочка, но могущественная Аватара. Здесь она в истинной сути своей. Здесь с ресниц капает магма, а с рук льется лава, и сердце горит огнем. Она – пожар, трупы и конец миров. Блум рождает, кует и отпускает. Сиреникс наблюдает с неким благоговением даже. Он всегда хотел зреть, как совершает Творец.

«…трансформация новая из искры зародится».

С языка ядом стучит пророчество.

Блум поднимается на уровень, недоступный смертным. Ее кожа слезает, а кровь омывает ступни. Ее глаза накаляются, и фея кричит утробно, потому что желала того всю свою жизнь. Она стала собой и собой поднялась, но не способен человек вынести столь долгого погружения, потому с тяжестью падает вниз и с огнями шестью. Для подруг и себя.