Текст книги "Вкус соли на губах (СИ"
Автор книги: МаККайла Лейн
Жанры:
Современные любовные романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
– Да. Это опасно. Если пресветлый не знает, значит грозит опасность, – змей по-прежнему парит над землей, сворачиваясь кольцом. Блумикс вертит в руках то, что осталось от безумного, и бросает на землю.
– А ты что-нибудь знаешь? – Блумикс не смотрит на змея, но тот знает, что кардинал готов выхватить любое слово и любой звук. Все его тело накаляется и слушает. Блумикс – проворные язычки пламени, что пляшут на костре. Блумикс – веселый и легкий огонь. Блумикс не выжигает леса и не оставляет трупов, как Блум, не горит тихой свечой и не дарит рассеянное тепло, как Дафна. Блумикс потрескивает походным костерком и пляшет первыми искрами начинающегося пожара.
Он весь огненный. От голых ступней, чуть-чуть красноватых, до ярко-алых волос. Блумикс налит огнем, как медуза – водой. Блумикс ступает, и за ним вьются красные языки. А еще он имеет дурную привычку старательно вылизывать, словно кошка-мать, раны, что испещряют души. Сиреникс растерзал Винкс соленой водой и холодом морских глубин, Блумикс же тщательно вылизал и заштопал соленые разводы, согрел души, выгнал холодную воду.
Блумикс сделал фей снова феями, изгнав все намеки на морских существ.
И надо сказать, что сделал он это отлично.
Сирениксу ничуть не жаль, он просто понимает, что трансформация очень способная. А ей ведь всего ничего. В ответ на вопрос кардинала змей лишь качает головой.
– Впрочем, я так и думал. Пошли, – Блумикс делает знак рукой. – Мы еще можем успеть. Я его видел.
Сирениксом движет любопытство. Любопытство змеи, которая залезает в человеческие дома и пугает черных детей. И интерес. Но змей был бы не змеем, если бы не знал, что к чему.
– Почему ты говоришь это мне?
– Потому что я наблюдаю. И выживаю. Несмотря на вроде бы общность, трансформации – сами по себе каждый. Своя территория, свой ареал обитания. А я что? Создала меня Блум, создала как-то странно, быстро, почти не продумав. Буду я у этих Винкс, а потом получат они новые трансформации и забудут меня… Едва ли возможен для меня приток новой крови, – Блумикс смеется, а Сиреникс дивится, что кардинал познает реальность так быстро. – Вам сотни лет…
– Сотни тысяч… И миллионы.
– Именно. Вы были с самого зарождения мира, – усмехается кардинал. – Вы Древние, а я… Такой же? Или нет? Меня создал не Дракон, а его Аватара. Я не понимаю, кто я. И что будет дальше. Но мне нравится жить и существовать. Наблюдая за вами, я видел, какие отношения складываются между превращениями. Каждый заперт в своем осознании мира, но все же у вас есть своего рода… Взаимодействие. Чармикс и Глумикс – такие разные, но не разлей вода. У остальных тоже есть свои… Вряд ли я могу применить сюда определение “друзья”, но что-то вроде того.
– А ты хочешь заключить союз со мной? – Сиреникс понимает, к чему клонит огненный.
– С тобой не заключишь союз, если ты того не захочешь, – Блумикс слегка потряхивает головой. – Я захожу-завожу с другого.
Сиреникс обдумывает слова кардинала, когда тот вдруг задумчиво смотрит между мирами и говорит:
– Сейчас убивают четвертого, – и вот тогда змей над предложением огненного долго не сидит.
Они просеиваются меж мирами и складками реальности: змей в истинном обличии и кардинал в человеческом. “Мне такое ближе”, – говорит. Сиреникс не спорит. Дело кардинала.
Они возникают у рыжего озера с рыжим песком и рыжей водой: в ней отражается солнце. Рядом с озером немного деревьев: темно-зеленых и старых, с шоколадными стволами и черной землей под ними. А за деревьями поля с перепрелыми луговыми травами. Пожухлыми, острыми, с длинными стеблями и погнувшимися колосками. Августовские травы. Печальные травы.
Блумикс и Сиреникс ложатся за небольшим пригорком, который подточила озерная вода. Мокрый песок да ракушки-перловки под ним. И оттуда трансформации лицезрят убийцу.
Он ходит между мирами, проплывая даже за гранями. Он здесь и не здесь. Столь огромный, что змей и кардинал кажутся личинками, и полупрозрачный. Вот-вот растает в вечернем воздухе. Черный сом плывет, подминая под себя деревья, но не ломает их, ибо призрак, фантом, нереальный. Свисают печально черные усы, волочась по песчаному пляжу.
У него нет никаких эмоций: только давящая пустота. Сом плывет, не замечая ничего вокруг, и накрывает собой две трансформации.
– Мы не умрем. Он идет не за нами. Он словно… Рассчитан на убийства определенных превращений. Мы не входим в список потенциальных жертв. Не спрашивай, откуда я знаю. Просто чувствую, – шепчет Блумикс. А Сиреникс не спорит, потому что огненному верит. Знает: тому врать не нужно.
Но страх все же есть. Если все века знаешь, что ничто не способно тебя убить, но вдруг это знание рушится, страх – самое малое из того, что может испытывать существо. Иные и вовсе с ума сходят.
Блумикс спокоен, словно знает, что произойдет сейчас. Сиреникс думает, что, возможно, огненный был и при первых трех убийствах. Бояться надо кардинала, ибо закардиналит до смерти.
Они наблюдают, как сом склоняется над лесом, и слышат жалобный стон. Из-за деревьев выбегает Зевраникс – черно-белая зебра. Но сом уже наклоняет огромную влажную пасть и гладит зебру усами. Сиреникс видит, что из ноздрей Зевраникса выходит зеленый гной. А сом гладит и ест его задницу. Зевраникс стонет, пытаясь выбраться. Но сом своей сутью вытягивает бессмертную жизнь.
Они наблюдают, как сом дожевывает невидимыми челюстями мясо и растворяется в воздухе. А Зевраникс с безумным смехом и со слезами на глазах на двух ногах (ибо задних уже нет) скачет прочь к Бескрайнему.
– Всего семь убийств. Осталось еще три. Энчантикс знает, что здесь творится. Я вижу таким зрением, каким даже ты не видишь. Так даже пресветлый не видит.
– И что же ты предлагаешь? – спрашивает змей.
– А что можно сделать? Энчантикс не скажет. И Мификс.
– Ты тоже не скажешь. И я, – кивает Сиреникс. Все ждут ответов. Но не готовы давать их сами. Все трансформации одинаковы.
***
Он приходит в то время, когда закат вершится на Домино. Змей лежит, свернувшись кольцом на камне, и смотрит на волны, заходящие друг в друга.
Сиреникс знает, что пресветлый придет в это время. А Энчантикс знает, что змей осведомлен об этом. Вот такой секрет, который и не секрет вовсе.
Пресветлый опускается на берег, и вновь исходит от него много света. Змей поднимает свой взгляд и с шипением пресмыкается.
– Где твой Дракон, пресветлый?
Энчантикс вздыхает:
– Мне нужна помощь, змей.
Сиреникс не мигает.
– Кто еще именно?
– Я не знаю, – отвечает Энчантикс. Он как-то даже понур в свете безысходного солнца Бескрайнего.
– Тогда где Дракон, пресветлый? Неужели он позволяет? – в голосе змея – издевка и яд.
– Послушай… Я знаю, ты Его презираешь, – вздыхает благословенный. Вздыхает так, будто отчаянно желает изменить отношение возроптавшего к Создателю.
– Мне есть, за что его презирать, – шарахнулся бы другой на месте Энчантикса – черными, бездонными блюдцами взирает на него змей. Сова ведает: он не забыл. Сова ведает: если будут на Страшном суде призывать змея к ответу, то сам он встанет и будет судить Создателя. И страха в глазах змея не будет, только жесткое обвинение.
Страшен Сиреникс в такие минуты, страшен даже пресветлому. Силен тот, у кого есть своя абсолютная правда.
– Я согласен, то, что Он делал, не всегда было правильным. Но все же Он был мудр.
– Мудр? – Сиреникс смотрит с лукавым интересом на пресветлого. – Мудрость есть создание мира по желанию своего хвоста? Всю жизнь я полагал, что мудростью зовется другое.
– Он не делал этого по желанию своего хвоста. Ты не знаешь, – Энчантикс раздражен, даже зол. Ведь змей в своей обиде заходит слишком далеко. За такие слова раньше сжигали заживо.
– Тогда почему Он это делал? Или это…
– То, что знать тебе не положено! И никому. Он был Создателем, Он не оправдывается за свои поступки. Ты видишь свое и за свое судишь. Впрочем… – Энчантикс странно вздыхает и собирается с мыслями. Сиреникс подается вперед, как и Блумикс сегодня. Он знает, что сова доверит ему кое-что важное. Тайну. – Его нет сейчас. Я открою тебе. Время уже пришло. Ты не один от Него пострадал.
Сиреникс внимает. Сиреникс вообще удобно устроился, чтобы слушать.
– Он всегда хотел, чтобы именно люди населяли мир. Мы были почвой и полигоном. Полем, по которому можно плугом проложить борозды. Рекой, через которую можно построить мост. Мы были первой попыткой и тем, что станет основой. Мы первоначально были созданы для уничтожения.
Молчит Сиреникс. Молчит, потому что серый пепел оседает внутри. И не очистит его никакая соль.
– И зная это, Он позволил любовь? – вопрос, ответ на который знает только Дракон.
– Я не ведаю, почему так, – ответ того, который хоть что-то знает о Драконе. – Хочешь знать, кем был я? – Сиреникс кивает. Личность пресветлого вообще скрыта за семью замками. – Я был самым первым из тех, кого Он создал. Самым первым Древним, – на змея это не производит никакого впечатления, – и его полигоном. Он испытывал на мне… Все свои идеи. Знаешь, почему вокруг меня так много света?
– Все знают, что настолько велика твоя мудрость, – отвечает змей.
– Так все думают. И я хочу, чтобы так думали, – в голосе Энчантикса вдруг слышится горечь, ему не свойственная. Сиреникс напрягается. – Но за светом Дракон скрыл то, что вышло в результате Его экспериментов. Он менял меня столь много раз, сколько не рождалось Древних. И каждое изменение оставляло во мне новые шрамы. Меня столько раз опаляло Его пламя… На мне Он создавал человека.
– Так вот почему человеческая фигура, – понимает Сиреникс.
– Да. Он пытался сделать то, что витало в его мыслях. Но получилось далеко не с первого раза, – кивает Энчантикс. Он садится на песок и приглушает свет, давая Сирениксу возможность считать его.
А змей и рад залезть внутрь: найти больное, надавить-загадить. Такая уж у него натура. Свет все еще освещает благословенного, но Сиреникс уже видит обезображенную кожу. Ожог на гнойнике, гнойник на шраме и шрам на ожоге. От Энчантикса не несет гнилью или больным запахом. Энчантикса уже так растерзал Дракон, что на нем не осталось живого места. Розовое мясо на бледной коже. И душа разорвана. По-звериному, зубами и когтями. В нее вгрызались, ее рвали, а затем наспех сращивали и снова рвали. Перетянуты жгуты, завязаны узлы, и непонятно только, как Энчантикс еще живой. Энчантикс – вечный урод.
Сиреникс понимает всю жуть того, что с ним творил Дракон, потому что любая рана на трансформации затянется, ибо есть регенерация, есть исцеляющий фактор. Важная составляющая Древних. Но Дракон столь сильно менял Энчантикс, что раны уже не залечиваются. Лишь слабо затягиваются. Так, чтобы не умер хозяин.
Лицо Энчантикс не показывает, лицо по-прежнему скрывает за толстым слоем света, но знает змей, что и там картина не лучше. Сиреникс взирает на пресветлого. Говорить языком человеческих эмоций – он выказывает сочувствие. И понимание.
– Ты думаешь, Он ничего не чувствовал? Не ощущал вины? – а Энчантикс уже говорит дальше. Все это держал он веками. И теперь нужно сказать, открыться. А Сиреникс внимает. – Он шел за своей идей до самого конца. И ради нее ломал ваши судьбы. Но каждая ваша боль отдавалась в Нем. Каждый грех Он переживал с огромной болью. Дракон грешил, когда отнимал у тебя Омегу. Когда скручивал Древних в кольца и превращал в планеты. Грехи копились и образовывали клубок, который разрастался. Он шел по пятам за Драконом. А потом и вовсе отделился. Вот так появился Феникс – абсолютная тьма.
– А разве Феникс – не просто тень? – Сиреникс будто бы удивлен, а будто и нет.
– До грехов Дракона теней не было, – напоминает Энчантикс. И правда. Теней не было. А змей уже и позабыл об этом. – Но Он обещал искупить грехи. И сделал это.
– И как же? – в чуть погрустневших глазах Сиреникса вдруг поднимается огонек и пляшут привычные настроения. – Не видел ее ожившей.
– Ее Он и не вернул бы тебе, – вздыхает Энчантикс. – Он сказал: через сотни и тысячи лет появится дева из огня. В ней все будет другим, ничто не напомнит тебе об Омеге. Дева будет человеческого рода. И только тебе предназначена. Она не сможет ни с кем другим. И стукнет час, когда в тебе зародится мужское семя и дашь ты начало новой жизни в белокурой красавице.
Проходит вечность, прежде чем Сиреникс начинает смеяться. Черный пепел уже кружится внутри хлопьями и лежит пригорками. Все предусмотрел Дракон, все продумал бесстыжий!
Час, два, три, а змей молчит, принимая услышанное. А как принимает, то почти улетучивается из сердца холодная ненависть, уходит колючее презрение, покидает затаенная обида. Дракон страдал – этого он хотел. И знает теперь, что Создатель испытывал муки. Садист в сахарной плоти с ванильной кровью.
– Но где Он сейчас? Куда Он делся? Ты дай ответ – успокой их.
– Он был, – слова Энчантикса капают воском на песок. – Он был при первых людях и в древности. Являлся им в трудный час. Прекрасные девы на Домино истязали себя, чтобы вознестись к нему, и возносились. В те времена Он был и не покидал людей. И Он был мудр, но слишком сильна была память о грехе. Время менялось – Дракон видел, что растут и меняются люди. Что становятся сильными и в нем уже так не нуждаются. И чувство вины нарастало. И тогда Он ушел, чтобы переродиться и стать более мудрым, чтобы не совершать таких грехов. Ушел, оставив людям своих Аватаров. Они несут в себе Его пламя, которое способно преобразиться в их собственных, особенных драконов. Но они Им никогда не станут. Аватары способны творить, Аватары на многое способны, если им это понадобится. Но перед тем, как уйти, Он сказал мне, что вернется в тот час, когда в нем больше всего будут нуждаться. Когда надежды уже не будет.
– То есть сейчас не подходящее время? – Сиреникс превращается в мужчину и садится на берег, скрещивая ноги. Учится быть в человеческом обличии подолгу.
– Нет. Последним творением Дракона был Легендариум. В Бескрайний Он сослал одних существ. В Легендариум – других. Он и сейчас где-то там, но никому не дал туда доступа кроме болтливого Мификса.
Сиреникс задумывается. Или делает вид. Змеиная сущность снова берет верх, и василиск растягивается на самой границе воды и песка. Странный вечер и странное время.
– Когда он впервые появился? – Энчантикс понимает его вопросы лучше любого другого.
– Я заметил его за спиной еще давно. Но не сразу. Он плыл себе за мной, словно верный пес. И не оставлял ни секунды. Я начал бояться. А он еще и рос с каждым разом. У меня появилась собственная тень. Все грехи, всю горечь, всю злость и всю боль я принимал от всех фей. Растворял их в себе, но какая-то часть выливалась. Он предсказал, что это случится. И сказал, чтобы шел к тебе.
Сиреникс прикрывает глаза. Сначала паразит приходит очиститься, но чтобы пресветлый… Странная тенденция.
– Почему он убивает? И зачем?
– Этого я не знаю. Он исчез уже давно. Я думал, что он сам растворился. Но он просто пошел по своему маршруту. Послушай… Ты очистишь меня, когда я точно узнаю причину. Но ты очистишь меня…
– Очищу, – это утверждение, обещание, боль. Сиреникс вновь встречается взглядом с Энчантиксом и находит там то, что искал. Понимание. Энчантикс – единственная трансформация, которая знает его лучше всех и принимает. Сиреникс пресмыкается и борется за территорию. А Энчантикс идет, возглавляя процессию. Они живут в разных мирах и для разных целей. Но иногда пересекаются и не жалеют. Страшный секрет Энчантикса, который секретом уже особо и не был, ибо Аркадия кое-что рассказала, раскрылся.
Сиреникс, правда, в одном ошибся. Думал, что ритуал сегодня проведет. Но пресветлый пойдет и исправит то, чем наградил его Дракон. Блумикс правильно кардиналил.
Энчантикс уходит незаметно, еще через несколько часов. Уходит и говорит на прощание:
– А я ведь завидую тебе, змей. Несмотря на свой характер, несмотря на неумение испытывать чувства, ты искренне любил целых два раза. Ты вообще любил. Я завидую. И не только я. Но и другие тоже.
– А ты никогда не любил? – вопрошает Сиреникс. Пресветлый качает головой. – Оно само приходит. Ты просто свое еще не нашел, – но ответа нет уже, ибо Энчантикс идет на поиски своей тени, своего сома. Дракон создал благословенного по образу и подобию своему. И своими же грехами наградил. Вот только у Него тенью Феникс ходит, а у Энчантикса – черный сом.
Сиреникс каким-то образом знает, что сом его обойдет стороной.
И Блумикс.
И Мификс.
И Энчантикс.
И многих других.
Но это волнует его не столь сильно. Бурлит море пенное, бурлит море грозное, а Сиреникс идет к той, что уже заждалась его. Сиреникс идет к Дафне.
========== Лови эстафету, кардинал ==========
Былью быль поросла, прошлое на будущее наложилось, а Сиреникс еще помнит тот момент, когда ушел в сторону и отдал власть над Винкс новому превращению.
Сиреникс еще дрожит от удовольствия и мчится на полной скорости по голубой дорожке, бурным потомком мчится, быстрой рекой, вперед, вперед и вперед. Его час настал, его день пробил! Лови эстафету, кардинал, да лови же! Раньше так мчался Беливикс, раньше он, скрипя зубами, не отпуская, хватаясь за пестрые крылья, пытался удержать Винкс, когда змей, вертя своим хвостом, хохотал над паразитом и легким движением обволакивал их, получал доступ к телам их. Раздражался Беливикс – смеялся Сиреникс.
А что Блумикс?
А Блумикс мечтает, Блумикс видит во сне злость Сиреникса, как будет тот речами слащавыми его изгонять, свое не отдавать, гнать прочь пришлую трансформацию, а кардинал по праву сильнейшего лишь посмеется над змеем, мол, проиграл, холодный, проиграл, морской. Плыви в свой Бескрайний и оттуда голову не показывай, запрячься в пещеры глубоководные и там себя схорони. Проигрывай, змей, пресмыкайся.
Но хитер Сиреникс и непредсказуем. Не злится, не гневается, не тянет фей на себя – лишь быстрее вперед подталкивает. Уходите, милые, уходите своей дорогой. Проиграл уже змей – ранил гордость свою, ранил глубоко. И не хочет испытывать больше этого мерзкого чувства, когда уязвляют твою гордыню. Гордыню Древних. Да и устал он уже возиться с шестью занозами. Что можно было исправить – исправил. В кого войти – вошел. Кого в Океан затащить – затащил. Свою работу змей сделал – заслужил отдых. Держи, красный, держи, кардинал. Твои теперь, добровольно отдаю.
Жемчужина-то у меня остается.
Дивится Блумикс такому чуду, ибо странен змей, странен до коликов в животе, которых у птицы нет.
А Сиреникс с интересом подмечает, что меняется кардинал. Нет боле начала женского – есть абсолютная бесполость. Что-то другое в его характере, мимике, жестах.
Пляшет Блумикс весенними кострами до небес, вокруг которых водят хороводы девушки с венками гадальными на распущенных волосах. Пляшет лесными пожарами, оставляя черное пепелище. Пляшет одиноким огоньком. Пляшет маленьким мотыльком. Пляшет с темной ночи до самого утра, пляшет с песнями, огнем и радостью.
Идет Блумикс – бегут за ним верные языки, языки пламени на коротеньких ножках еле поспевают за своим хозяином. Идет Блумикс, и расцветают огненные розы. Идет Блумикс, и земля под его ногами нагревается, брызжет из нее лава. Идет Блумикс, верно идет, зная, куда и зачем.
Останавливаясь, смотрит на змея.
– Вот и все, я тебя изгоняю.
Заливается Сиреникс. Да лови, кардинал, эстафету. Лови и передавай следующим. Не всем скопом, но по отдельности берет Блумикс девушек. Берет каждую за руку, обжигает приятным пламенем, согревает напуганные и дрожащие сердца, укрывает надеждой и Драконом.
Первой была Флора. Первой, потому что спасла свою сестру. Без магии, умом и телом своим спасла. В первый раз получила Энчантикс. Во второй – прилетел кардинал.
Смеется Сиреникс и смотрит в зеленые глаза своей уже-без-пяти-минут-неносительнице.
И Флора отвечает поднятым вверх большим пальцем и благодарной улыбкой. Улыбкой уверенного в себе человека.
Сиреникс помнит – хорошо помнит – как изводил ее. Ибо пришла после Беливикса Флора бесхарактерной совершенно. Раньше была просто скромница, была рассудительна – на скандалы не нарывалась, все решала миром и всех успокаивала. Но после того, как поглодал ее паразит, стала фея слабой, неуверенной в себе. Дрожащей стала, совершенно бесхребетной. Чуть что надумает – сразу в слезы. Накрутит себе мысль какую – сразу в себе закрываться, а другие и думать не думают.
Потирал тогда лапы передние Сиреникс. Любил он, любил он таких нежной и фанатичной любовью. Таких слабых довести, упрекнуть, чтобы все ниже самооценка их становилась. И Сиреникс старался. Вылезал из своей старой кожи, но постоянно шептал Флоре на ухо ядовитые речи:
– Ты слабая и безвольная. Ты ничего не можешь.
День ото дня в этом он ее убеждал, и чахла с каждым днем Флора, вял прекрасный цветок. Изничтожил остатки ее достоинства, опустил на самое дно. Не жалеет таких Сиреникс – глубоко презирает. Хочешь жить – крутись и умей выстрелить. День ото дня Флора чахла, день ото дня загибалась, пока однажды, слабая, безвольная и бесхребетная, вдруг не закричала внутри себя нечеловеческим голосом, вспорхнула, понеслась вверх, заорала на змея и выгнала прочь. Конечно, он пришел к ней потом и позвал в соленый Океан, но это уже была не та бесхарактерная пустышка.
Вернулась прежняя Флора, распустила свои лепестки, раскрыла яркий бутон. Прежняя Флора не сомневалась, прежняя Флора могла спокойно поговорить и выяснить печали свои, прежняя Флора… Была Флорой, но паразит оставил Сирениксу много работы.
А теперь она вернулась и восседает внутри феи природы, глядит на Сиреникса с пониманием, знает, что виновата сама с подругами в своих бедах, но она фея, она одна из Винкс, она Флора. И усмехается Сиреникс. Усмехается потому, что своего добилась. С гордостью смотрит младшая сестра на старшую: вот эталон, вот пример для подражания. Ведь когда-то ты отдала за нее жизнь, фея природы, когда-то прыгнула в источник и спасла Миели. За что Энчантикс получила, милая? За что распустилась?
Понимает Флора и благодарно улыбается. Ибо сама бы из ловушки собственной души не выбралась. Качает-покачивает на руках ее Сиреникс и перекидывает Блумиксу. Первая пошла, кардинал. Лови эстафету.
Дальше идет двойная волна.
В последний раз предстает Сиреникс перед Лейлой и видит перед собой взгляд, полный ненависти, торжества. Сгинешь же, змей. Выйдешь вон из моего тела и никогда больше не заимеешь надо мной власти.
– Удачи тебе, Айша, – смеется Сиреникс.
Молчит фея морфикса, ничего не говорит. Ибо помнит: хотел заставить ее спрыгнуть с высоких скал. Она меньше всего пострадала от паразита, но и на ней отыгрался Сиреникс, водил по душе когтями, вновь и вновь воскрешал во всех подробностях в голове Лейлы смерть жениха. Каждый день, каждую секунду. И ходила Лейла по ножам, но не плакала Лейла, боролась. И жизнь свою отыграла. А Сиреникс схлынул волной, и ее уже зализывает Блумикс.
Со Стеллой не прощается Сиреникс, ибо разум ее слишком туп. Долго змей пытался до нее достучаться, долго искал путь-подход, но не было, не нашел. Стелла оказалась самой податливой для Беливикса, всю съел ее паразит, оставив уровень развития в зачаточном состоянии. Временами взрослая девушка, но чаще – ребенок, за которым нужно следить. Бился-бился Сиреникс, но не смог ничего исправить. Только перед Блум возник и попросил: следи. Следи мудрой матерью за несмышленным ребенком. Блум и следит, как бы Стелла не нашалила, как бы много с магией не намудрила. Следит и вздыхает, ибо лучшая подруга все льнет к ней, но уже не так, как раньше.
Былью быль поросла, когда Стелла была просто эмоциональной девушкой, веселой девушкой. Говорила прежде, чем думала, но взрослой была, а теперь лишь ребенок.
Потрудись-ка здесь, кардинал. Может, у тебя чего и получится.
И вновь двойная волна.
– Видишь, милая Текна: твоя взяла. Как ты думала, так и случилось. Новое превращение тебя спасло, новое превращение от меня избавило, – шепчет Сиреникс фее технологий, которая облегченно вздыхает, когда слышит песню Блумикса. Когда уже в переходном состоянии находится.
– Но уж Блумикс точно не будет изводить нас, как ты. Блум предусмотрела и это, – напряженно отвечает Текна, молясь про себя, что змей наконец ушел из головы.
– Будь по-твоему, – Текна ликует, когда больше не слышит голоса водяной трансформации, с надеждой впитывает Блумикс. Делай свою работу, кардинал, принимай своих носительниц.
А Сиреникс смеется, потому что Блумикс живее всех живых и дышит огнем. И слащавыми речами туманит напоследок голову Музы, которая в страхе шарахается от него. Для этой он придумал спектакль. Сценарист, режиссер и главный актер. Сломил ее гордость, опустил, унизил и бросил подыхать на пляже. Зато смог достучаться, смог образумить. И позже фея будет ему благодарна. Но сейчас шарахается, сейчас машет перед собой руками, уйди, мол, уйди, гад ползучий. И Сиреникс уходит, ибо пора.
Последней змей кидает кардиналу Аватару Дракона.
Над Блум Сиреникс работал, в Блум Сиреникс входил, Блум он имел чаще и больнее остальных, ибо мечтал совершить святотатство – войти в Дракона, подчинить Его пламя. И Блум раскрывалась, Блум шла навстречу.
На Домино, в тот миг, когда ослабла фея, когда уже на земле лежала, Сиреникс сказал ей:
– Да пробуди ты уже своего дракона! Воззови к нему вновь!
И воззвала Блум, пробудила. Вспомнила о силах своих изначальных, вернулась к ним.
Уверенная в себе теперь, сильная, она стоит перед Сирениксом и обнимает его за шею, прощаясь. И шепчет: “Спасибо”. Целует соленые глаза и уносится прочь с Блумиксом, которого сама же и создала.
Флоре первой довелось познать песню – Блум же была последней.
Кардиналь, кардинал, кардиналь быстрее, беги быстрее, танцуй стремительнее. Зализывай огненными языками соленые раны. Зализывай и жги, жги так, как только умеешь. Слушает Блумикс, качает хорошенькой птичьей головкой и улетает с феями прочь, берет их под свои крылья. Сделает фей снова феями.
Сиреникс еще помнит эти моменты, еще помнит. Былью быль поросла, а сейчас они вместе с Блумиксом лежат на Пиросе и смотрят на диких драконов. Безлюден Пирос, Островом кличут, а не планетой.
Блумикс уже завершен, лежит себе с бледной кожей, перетянутой грязными бинтами. Туго член перевязан, туго соски стянуты. И только волосы горят красные, горят и ползут по сухой траве.
Дик и могуч Пирос. Буйствует здесь природа. Вулканы горят огненные, извергают лаву. Драконы дерутся, изрыгая из пастей своих пламя. Слышны раскаты грома – где-то собирается гроза. Уже ползут по небу лиловые тучи. По небу оранжевому, золотистому. Дикие здесь кустарники, много папоротников. Много камней, пустынь и огнедышащих гор. Пирос – остров дикости, буйства и первородства. Сирениксу здесь хорошо, потому что Пирос напоминает мир Древних. А Блумикс здесь рыба в воде: огонь вокруг, много огня, волосы его потому огнем и налиты.
Хорошо кардиналу на Пиросе. Хорошо, ибо питают горячие источники.
– Я поселюсь здесь, когда все закончится. Когда все забудут меня, – говорит Блумикс, а Сиреникс потягивается. Он тоже в человеческом образе: ради нового друга, ради Дафны. Но маска Торена сброшена – только истинное обличие. Крепкий мужчина и худощавый юноша.
Сиреникс смеется, ибо Блумикс ему нравится. Огонь и вода.
– А я остаюсь с ней.
– Ты любишь ее… А вот что такое любовь, змей? И все ли трансформации любят? – интересуется Блумикс.
Над ними летят драконы. Огромные драконы, дикие, яростные, изрыгают пламя, но трансформациям все нипочем. Они не боятся. А им ли, всесильным? Это их драконы обходят стороной, обходят, потому что знают, что здесь к чему. Сиреникс улыбается – аловолосый ему нравится, нравится до дрожи в животе. Его хочется научить, ему хочется показать. Блумикс отвечает лукавым взглядом рубиновых глаз, и Сиреникс с усмешкой наваливается на кардинала.
Хороший ты мой, хороший.
Их губы сплетаются в странной страсти. Сиреникс – ошпаренный-обожженный, Блумикс – облитый ледяной водой. Они шипят и пузырятся, но тем слаще прикосновения. Губы касаются, трансформации играются, руками лаская сути друг друга. Блумикс согревает холодную воду, а та тушит вечный пожар.
Сиреникс зубами сгрызает бинты, зубами рвет все, освобождает стесненную грудь, а Блумикс дышит ему в плечо, позже – в спину, кусает, кусает, кусает. И целует губами, осторожно втягивая холодную кожу, оставляет засосы. На шее, спине, плечах. Кричит на все птичьи лады, когда Сиреникс входит в него грубо, с животной страстью. Здесь нет места нежности, только похоть и интерес.
Блумикс раздвигает ноги, Блумикс представляет себя опытной шлюхой, Блумикс урчит, словно голодная кошка. И набрасывается на Сиреникс, рвет его волосы и целует в губы, а змей душит его в своих стальных тисках.
Катаются на камнях трансформации, катаются под грозой, что на них движется, катаются под рев драконов и раскаты грома – лучший оркестр для этого секса. Кусаются, рвут друг другу волосы. Сиреникс прижимает к себе кардинала: не отпущу тебя никуда, не отпущу. А Блумикс мурлычет: не уйду никуда, не уйду.
Так и милуются вдвоем, ибо нет ничего прекраснее, когда две трансформации понимают друг друга.
Это не любовь. Это даже не страсть. Это забота со стороны одного и интерес со стороны другого. У Древних все заканчивается соитием.
– Любовь – это когда больше нет тебя, а есть вы, – поучает Сиреникс.
– Ах! – Блумикс смеется, когда змей снова входит в него. – И ты любишь ее. А остальные?
– Не все. Энчантикс никогда не любил, – крик сотен птиц, и на секунду этот голос сильнее раската грома. Дует порывистый ветер, дует настоящий ураган, рвет алую шевелюру кардинала. Ах, совсем ты раскардиналился, огненный.
– А ты любил. Омегу любил.
– Паршивец…
– Валтор нравился. И Дафну ты любишь. Ты многих имел. И меня имеешь, – Блумикс говорит с человечьими интонациями, но голосом Древнего. Ему не разрешал считывать себя змей, но кардинал своим зрением видит больше остальных. Даже больше Энчантикса. – Может, и у меня будет…
– Может, и будет…
И снова они молчат, снова катаются по земле, вгрызаясь друг в друга, желая познать. В страсти катаются, по камням острым катаются, раня спины, которые тут же заживают. А на скале под деревьями прячется Майя. За грозой пришла наблюдать жрица Пироса – секс трансформаций увидела. Благодать на нее снизошла. Молится Майя Дракону, а внизу вершится то, к чему и шло изначально все.
Лови эстафету, кардинал. Поймал уже?
Так ложись под меня, хороший. Лег? Так слушай… Расскажу я тебе сказку дивную, расскажу, как открыл напоследок фее технологий секрет один, тот, что в недрах памяти ее лежал. Тот, что спрятал один демон рогатый. Болью пропитан секрет и воспоминаниями личными.