Текст книги "Старомодная история"

Автор книги: Магда Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

«Сколько у меня было тайн…» – сказала она, умирая.

Лишь начав работать над «Старомодной историей», я убедилась, как она была права. «Я выросла сиротой – при живых родителях», – не раз слышала я от нее. Почему? Как это понимать? Ведь родители ее в самом деле были живы!.. И что случилось с ее матерью, чье имя у нас никогда не произносилось? А отец, который, если верить матушкиным словам, был настоящим исчадием ада, – у него словно бы даже и черт лица-то собственных не было: одни пороки… Словом, что он натворил, Кальман Яблонцаи? Йожеф Палфи-старший однажды, когда я была в Дебрецене, буквально вогнал меня в краску, спросив, как мне нравятся стихи моего деда по матери; я ничего не могла ему ответить по той простой причине, что никогда не читала ни одной строчки этих стихов. А ведь в то время для меня это было уже очень важно: я хотела знать, что за человек был мой дед, почему так неудачно сложилась его семейная жизнь, и вообще я хотела знать правду о тех, кто сыграл роль в матушкиной жизни, – правду, не искаженную пристрастным отношением, порожденным моей детской несправедливостью и детской глупостью.

Я собирала материал, как следователь собирает улики. Были месяцы, когда чуть ли не вся огромная наша семья, расселившаяся по всей стране, вкупе со служителями реформатских и католических канцелярий рылась в пыльных бумагах, выслушивала еще живущих свидетелей, чтобы пролился свет на какое-нибудь событие в жизни других, давно умерших родственников, – событие, повлиявшее в каком-то своем повороте на судьбу матушки. Я охотилась за старыми фотографиями – охотилась без малейшей надежды на удачу, зная, что изображения тех, чья внешность столь меня интересовала, в каждом порядочном доме давным-давно были выброшены из семейных альбомов; последняя моя надежда, связанная с двоюродными братьями, тоже лопнула: портреты, висевшие в их прежней квартире, пропали при переезде. А мне так хотелось взглянуть в глаза своей бабушке, шарретской сирене: ведь, по моим убеждениям, это она была повинна в том, что Ленке Яблонцаи так и не обрела твердой почвы под ногами. Когда мы с матушкой, бывало, оставались дома одни и я несмело – в нашей семье не приняты были сантименты – обнимала ее, а матушка прижималась щекой к моей щеке, из уст ее звучали совсем не те слова, что естественны были бы в этой ситуации: не «доченька моя», говорила она, а «мамочка». Я и за это винила свою бабку, Эмму Гачари…

Постепенно, однако, отыскалось все, что мне было нужно. Его преподобие, отец Месарош, наткнулся в метрических книгах фюзешдярматского прихода на запись, пролившую свет на самый важный вопрос «Старомодной истории». Нашелся в конце концов и один самоотверженный родственник, который сохранил фотографическое изображение той, из-за кого обитатели дома на улице Кишмештер в Дебрецене провели когда-то столько бессонных ночей. Обнаружились две тетрадки дедушкиных стихов, сборник его новелл и даже дневник, – обнаружились вместе с прабабушкиными приходо-расходными книгами, по которым мне настолько легко было восстановить во всех подробностях их жизнь, их обычаи, что потом я разве что для очистки совести сопоставляла эти записи с дневником деда. Побывала я в Фюзешдярмате, где родились и упомянутая выше сирена, и матушка, подержала в руках кувшин, из которого крестили их обеих, прочла «Фюзешдярматскую хронику» – знаменитый опус великого Гачари, прочла и дневник свекрови Ленке Яблонцаи; но более всего помогла мне дочь лучшей матушкиной подруги, Беллы, передавшая мне все письма своей матери; там было, например, описание свадьбы моих родителей, мне теперь известно даже то, кто стоял у них за спиной во время совершения венчального обряда. Я нашла родственницу, которая помнила еще, сколько комнат было в доме на улице Кишмештер и как они были расположены, помнила матушку совсем юной девушкой, знавала молодого Йожефа; а если мне не удавалось найти объяснение какому-то факту, восстановить какое-то событие, то меня всегда выручал дедушкин дневник, его стихи. Вместе с дочерью Беллы мы установили, что читала Ленке Яблонцаи в детстве, в юности, и на лотках книжного развала я отыскала потом все, что мне было необходимо; а детское ее увлечение, так потрясший ее роман «Путь в Эльдорадо», мне скопировали в библиотеке Сечени из журнала «Киш лап»[9]9
  «Киш лап» (1871–1904) – популярный журнал для детей. Редактор его – детский писатель и журналист Адольф Агаи (псевдоним – дядюшка Форго).


[Закрыть] за 1894 год. Оправившись от изумления, что я вдруг обнаружилась, спустя сорок лет, и пришла навестить ее в доме для престарелых, заговорила последняя из живых, самая младшая матушкина тетка и прояснила кое-какие туманные места этой истории; старший брат, первое время столь упорно отвергавший мысль о том, чтобы матушка наша стала героиней книги, в конце концов стал даже находить удовольствие в воспоминаниях. К тому моменту, когда весь материал был у меня в руках, Рогач, герой «Старого колодца», по моей просьбе разыскал и привел в порядок заросшую сорной травой, просевшую могилу шарретской сирены, ту самую могилу, возле которой когда-то, студенткой-второкурсницей, я стояла, чувствуя лишь равнодушие и досаду, и размышляла примерно в таком роде: мол, кому же еще, кроме старой ведьмы, могло прийти в голову устроить свои похороны в тот самый час, когда у Петроваи вечеринка… Как только мне довелось поехать в Дебрецен, я пошла навестить могилу. Чувствуя себя почему-то очень неловко, я постояла немного у надгробного камня бабушки, потом уставила край могилы лампадками: сорок язычков огня озарили в то августовское утро долгий сон Эммы Гачари. Половший невдалеке от нас кладбищенский служащий посмотрел на меня как на сумасшедшую.

Матушке я не оставила свечей.

Нельзя осветить свет.

Сцена

Сцена, на которой сыграли свои роли действующие лица «Старомодной истории», не так уж мала: это Бекеш и Хайду, два комитата старого венгерского Затисья.

Земли Бекеша, все его три тысячи шестьсот семьдесят квадратных километров, представляют собой столь идеальную низменную равнину, что находятся почти полностью на уровне моря. С севера и востока Бекеш оплетен сетью каналов водной системы Кёрёша; давно ждет регуляции и Тройной, или Быстрый, Кёрёш, сливающийся с Кёрёшами Черным и Белым и с Береттё. Неприятный характер Черного и Белого Кёрёшей в свое время, в двадцатых годах прошлого столетия, пытались усмирить с помощью канала длиной почти тридцать километров; начали было осушать и пойму Быстрого Кёрёша, да и за Береттё в те времена уже брались – но без особого успеха.

Шаррет,[10]10
  Шаррет по-венгерски – заливной луг, заливная пойма.


[Закрыть] как показывает само слово, – край сырой, болотистый. В жизни многих героев «Старомодной истории» немаловажную роль будет играть этот геологический феномен, особенно та его часть, что прилегает к Фюзешдярмату и зовется Большим Шарретом. Но для каждого из действующих лиц слово это звучало по-разному. Ленке Яблонцаи оно заставляло содрогаться от ужаса, хотя она родилась в Шаррете; для ее матери оно звучало как символ навсегда потерянного рая; для прабабки по матери означало нравственную гибель. Отцу Ленке в этом слове слышалась радость победы, несущей надежду на независимость; для деда оно олицетворяло в себе сознание бессилия, полную зависимость от чужой воли; прадеду напоминало о безоблачной юности. Для бабушки Ленке по материнской линии Шаррет означал последний шанс, бесследно сгинувший в пучине греха и человеческой слабости; для теток ее, трех парок, – зловонное болото, породившее коварного оборотня, их невестку; для крестного отца Ленке, дебреценского лавочника Лейденфроста, торгующего морскими чудо-тварями, Шаррет означал место, где он пережил самое большое увлечение своей жизни; для второго мужа Ленке, Элека Сабо, слово это было как название сказочной страны, по которой ехала когда-то в экипаже его мать, тогда еще шестнадцатилетняя девушка, только что из-под венца, уже не невеста, еще не жена, – ехала в свой будущий дом, в котором ей суждено было провести долгие годы с мужем, реформатским священником в Тарче.

Земли комитата – песок, суглинок и чернозем, прикрывающие отложения четвертичного периода, откуда порой появляются на свет божий кости древних млекопитающих. Край этот, со студеными зимами и жаркими летами, – один из самых засушливых в Венгрии. Ни в болотистом, низменном Шаррете, ни в других частях комитата нет скальных пород, нет камня, а потому и настоящих, в любое время одинаково проходимых дорог – по крайней мере не было в ту пору, когда родились герои этой истории; передвигаться здесь, в коляске ли, пешком ли, верхом ли, – тяжкая проблема, и не только в болотистых местностях, а практически везде. Реки – одна слава, что судоходные; по Тройному Кёрёшу, правда, небольшой пароход может пройти, Белый же и Черный доступны только баркам на конной тяге или плотам; в Береттё течение столь неторопливо, что и лодчонку с трудом сдвинет с места.

Лёссовый этот край, с частыми половодьями, со множеством рек и речек, с разбросанными там и сям лесами, еще в незапамятные времена был идеальным местом для поселений человека, тем более что болота, хоть и прятался там камышовый волк, представляли собой хорошую защиту от набегов. На нашей сцене люди жили еще в каменном веке; находки археологов показывают: на берегах рек, возле бродов волнами сменяли друг друга фракийцы, скифы, кельты, сарматы, языги, вандалы, готы, гунны, гепиды, авары, славяне. Когда в Придунавье хлынули венгерские племена, одно из них сразу облюбовало для себя этот край; к тринадцатому веку складывается целая сеть селений со своей системой управления; возникает комитат. Королевский комитат Бекеш занимает территорию между реками Береттё, Кёрёшем, Векером, Кородью, Магочской протокой и болотами; церковь комитата подчинена варадскому епископу, два его архидиакона вплоть до татарского нашествия сидят в Бекеше и Сегхаломе. Центр комитата – Бекешская крепость, вокруг нее располагаются сто одиннадцать деревень, где живут слуги, подчиненные комитату крестьяне, дружинники из простых. В «Старомодной истории» часто будет упоминаться Фюзешдярмат; во времена Арпада[11]11
  Арпад (IX – начало X в.) – князь, возглавлявший союз венгерских племен, пришедших на Дунайскую низменность и осевших там; родоначальник династии Арпадов.


[Закрыть] это было селение крепостных слуг. В 1241 году на нашей сцене появляется конница хана Батыя; нельзя не поразиться, насколько основательными были произведенные ею опустошения: даже спустя пятьдесят лет, когда монголы возвращались домой, их встречали угрюмые пепелища. Проходят столетия, пока комитат вновь обрастает населением; взамен Бекешской крепости, так и не вставшей из руин после татарского нашествия, роль защитницы комитата берет на себя Дюлайская крепость, построенная мачойским баном Яношем Мароти. После того как семья Мароти вымерла, древний Бекешский край, снова уже богатый и людный, насчитывающий на своей земле два городка и семьдесят одну деревню, располагающий хорошо организованной административной системой, сменил много хозяев. В начале XVI века Ласло Добже[12]12
  Ласло Добже – Владислав Ягеллон, сын короля Польши Казимира IV (Ягеллончика), – прозвище короля Чехии (1469–1516) и Венгрии (1490–1516) Ласло II. Согласно преданиям, Ласло был настолько слабохарактерным, что принимал все, что бы ему ни предлагали, говоря «добже» (по-чешски «хорошо»).


[Закрыть] отдает его во владение магнату Дёрдю Бранденбургскому;[13]13
  Георг Гогенцоллерн граф Бранденбургский стал венгерским магнатом благодаря женитьбе на вдове Яноша Корвина – Беатрисе.


[Закрыть] а тот после Мохача[14]14
  В битве при Мохаче (1526) турки нанесли сокрушительное поражение венгерской армии. После Мохача междоусобные распри, сыгравшие роковую роль в неудаче борьбы против турок, усилились; часть феодалов избрала венгерским королем Фердинанда I Габсбурга, другая – магната Яноша Запольяи. В результате Венгрия распалась на 3 части: на западе укрепилось владычество Габсбургов, на востоке после смерти Запольяи образовалось независимое Трансильванское княжество; ряд областей Венгрии был захвачен турками.


[Закрыть] оказывается на стороне Фердинанда, и Дюлайскую крепость у него отбирает Имре Цибак, варадский епископ, приверженец дома Запольяи. Проходит тридцать три года – и Дюла снова в руках Фердинанда, король делает ее пограничной крепостью вместо только что утраченного Темешвара. Но и пограничной крепостью Дюла остается недолго, пав под натиском турок.

Между 1566 и 1694 годами история комитата напоминает какую-то мрачную фантасмагорию в духе Кафки; причем набеги татар со спаленными дотла деревнями, вереницами гонимых в полон мужчин и женщин, ограбленными до нитки, лишенными крова землепашцами – это еще относительно простые ее эпизоды. Настоящий кошмарный сон – знаменитый декрет 1687 года, который, как предполагалось, позволил бы легко отнять у турок Дюлайскую крепость. Приняв этот декрет, Христианская Лига вменила в обязанность: комитату свое существование прекратить, жителям, всем до единого, перебраться в другие места, краю вымереть. Имелось в виду, что турецкий гарнизон в Дюлайской крепости и турецкие власти в комитате теперь обязательно умрут голодной смертью… Одним словом, вплоть до 1695 года комитата просто нет как такового; едущие в Дюлу турки проезжают через совершенно пустые, безмолвные деревни; лишь волки завывают в камышах; посевов, скота, людей – нигде. В последнем году семнадцатого столетия крепость наконец пала, и Леопольд[15]15
  Леопольд I, Габсбург – в 1657–1705 гг. император Австрии и король Венгрии.


[Закрыть] восстанавливает комитат Бекеш; на освобожденной его территории создается тридцать одно село – но мирная жизнь опять-таки продолжалась недолго: население, поддерживающее Ференца Ракоци,[16]16
  Ференц Ракоци II (1676–1735) – князь Трансильвании, руководитель антигабсбургского освободительного движения 1703–1711 гг.


[Закрыть] вскоре снова вынуждено прятаться, спасаться бегством, на этот раз от сербов, огнем и мечом доказывавших свою верность австрийскому императору.

После 1711 года комитат приходится заселять наново: обитаемыми к этому времени оставались какие-нибудь девять деревень, а общая численность жителей в комитате не достигает и двух тысяч шестисот человек. За исключением нескольких степных хуторов, вся земля принадлежит королевской казне; Дюлу же, бывшую вотчину мачойского бана Мароти, прибирает к рукам барон Харрукерн, отставной комиссар по снабжению. В молодости, когда барон еще даже и не мечтал стать бароном, он, по воле отца, ткацких дел мастера из Шенкенфельда, чуть было не пошел по церковной части – его спас дядя, сам приходский священник, который сумел распознать истинные наклонности племянника и устроил его служить при дворе по снабжению; юноша не ударил в грязь лицом и сделал там свою карьеру. Во время войны с турками он был уже полевым индентантом, затем в течение четырех лет инспектировал работы по укреплению Варадской крепости; война за испанское наследство подняла его в чин комиссара по снабжению южной армии, воюющей в Италии, а там и в ранг надворного советника. Вернувшись в Вену, он с одобрения Евгения Савойского[17]17
  Принц Евгений Савойский (1663–1736) – австрийский военачальник, с, 1703 г. главнокомандующий императорской армией.


[Закрыть] реорганизует всю систему снабжения армии, отказавшись от посредничества купцов и сосредоточив все поставки в руках двора. В это время и дарует ему Карл III[18]18
  Карл III – в 1711–1740 гг. австрийский император и король Венгрии.


[Закрыть] ранг рыцаря Священной Римской империи, а спустя десять лет Харрукерн получает во владение казенные земли в комитатах Бекеш, Чонград и Заранд, в том числе Дюлу, Бекеш, Сегхалом и Фюзешдярмат. Еще через несколько лет, приняв венгерское подданство, он становится венгерским бароном и в качестве такового ишпаном[19]19
  Ишпан – (точнее фёишпан) глава администрации комитата, назначавшийся королем.


[Закрыть] комитата Бекеш.

В 1732 году барон Харрукерн выдает дочь за имперского советника Иосифа-Августа Венкхайма; благодаря этому браку в «Старомодную историю» входит имя, которое, как и Шаррет, так или иначе будет играть роль в судьбе всех ее героев; это имя то и дело становится весомым, если не решающим, аргументом в устах даже не знакомых друг с другом антагонистов и протагонистов. Слуху Ленке Яблонцаи это слово ненавистно – как все, что напоминает ей о матери; для самой же Эммы Гачари до последних дней жизни слово это – словно приоткрытая занавеска в окошке, из-за которой она смотрит жадно, как плывет по Большой улице сказочной красоты экипаж баронессы Венкхайм, влекомый сказочной красоты конями, и сам помещик гарцует рядом, а следом – столько господ, элегантных, нездешних!.. Прабабка Ленке Яблонцаи по матери, суровая кальвинистка Ракель Баняи, слыша это имя, стискивала бескровные губы и смотрела перед собой ненавидящим взором: не будь Венкхаймов, не вертелось бы в Фюзешдярмате, в Сегхаломе столько проклятых инженеришек и не нанесла бы тяжкая десница господня ее честному дому такой страшный удар; муж же ее, прадед Ленке, на все обвинения в адрес Венкхаймов лишь тряс бы упрямо головой: ведь, не будь Венкхаймов, не было бы блестящего герба на дивной церкви в стиле ампир, где знаменитый проповедник нес пастве слово господне. Бабку Ленке Яблонцаи по матери имя это заставляет вспомнить величайшее в ее жизни поражение; отцу же ее звучит как далекий отзвук, напоминающий о страстном увлечении, о песне жаворонка, о хмельном лете в поместье Венкхаймов; для деда и прадеда по отцу это имя – память о ласковой земле, о редких случаях, когда они могли почувствовать себя людьми, а не жалкими, никому не нужными существами, которых Мария Риккль содержит из милосердия. Но имя это не оставляет безразличным к себе и второго мужа Ленке Яблонцаи, который в их, уже общем, доме часто останавливается перед живописным портретом молодого мужчины с прижатой к груди книгой: с портрета смотрит на него дед, землеустроитель Янош Сабо, который служил инженером в поместье Венкхаймов, а по вечерам, после дневных трудов, в Сегхаломе или у себя, в Фюзешдярмате, переводил на венгерский язык «Энеиду».

На другой стороне нашей сцены находится комитат Хайду. В древнем его гербе пылает солнце, дымится ружье, держит меч рука в панцире, дракон вгрызается в собственный хвост. Граничили с ним в ту пору комитаты Сабольч, Бихар, Яснадькунсольнок, Хевеш и Боршод; территория его представляет собой плоскую равнину, приподнятую на сто – сто двадцать метров над уровнем моря; в западной своей части, к Тисе, равнина немного опущена, здесь ее высота над уровнем моря всего девяносто метров. Почва в комитате – аллювиальный лёсс, поверх которого жирный чернозем перемежается с солончаками; есть тут и болотистые места. Правда, реками край небогат: Тиса лишь омывает границу комитата, а единственная заслуживающая внимания внутренняя его река – Хортобадь, которая, поблуждав возле Дебрецена, у Надудвара сливается с Кадарчем, потом, прихотливо извиваясь, течет среди дебреценских, элепских и аломзугских степей и возле Кёшейсега принимает в себя Кёшейскую протоку. (Слово «Кёшейсег» Ленке Яблонцаи тоже часто будет слышать в доме по улице Кишмештер; ее прадед безбожием своим обязан привольной степи, омытой, обласканной струями реки – которую, впрочем, и рекой-то едва можно назвать.) Кёшейская протока, собственно говоря, обладает лишь протяженностью: перепада уровней тут и в помине нет, потому и теряется, растворяется протока в Шаррете, как большинство здешних речек… Шаррет и Хайду, этот неповторимый, капризный и в то же время чем-то очень уютный для человека край, край степей, ленивых речек, болот, где обитают сонмы (более трехсот видов!) птиц, край камышей, когда-то беспредельных, – край этот и обусловил, сформировал натуру, склонности персонажей «Старомодной истории», определил их отношение к жизни; этот край подсказывал героям нашей книги, – героям, подчас даже не понимающим роли, которую им выпало сыграть, – страшные, леденящие кровь слова… а бог, что в этой трагедии выпускал на волю злых демонов, носил весьма прозаическое имя: Общество речной регуляции.

Миллионы лет тому назад на месте Хайду шумело море, а после того как наносы подняли морское дно, сделали его сушей, здесь точно так же накатывались друг на друга племена и народы, как и в Бекеше; проходили здесь полчища воспетого Горацием дака Котисо, авары, сарматы с быстрым, как степная ящерица, взглядом. В окрестностях будущего Дебрецена во втором столетии от рождества Христова располагались лагерем римские легионеры; саркофаг маленькой дочери их командира найден был на том самом кладбище, где Ленке Яблонцаи, присутствуя при эксгумации останков своего свекра, без страха и отвращения будет смотреть на скелет, который и в могиле не расстался с мантией и головным убором священника… Перед приходом венгров в этих степях носились орды Мена Марота; из этих рек, тогда еще полноводных, поило своих коней племя вождя Онда, пришедшее сюда вместе с Арпадом. С образованием венгерского королевства край, что позже будет называться Хайду, отводится во владение наследникам трона, «младшим» королям; тут обитает челядь, назначение которой – служить не протокольным, а практическим нуждам двора: ковать оружие, натаскивать собак для королевской псарни. Долгое время хозяйство здесь развивается столь же быстро, что и в самом крупном поселении края, прекрасно по тем временам спланированном Дебрецене; однако после сражения при Алмошде[20]20
  В битве при Алмошде (1604 г.) отряды гайдуков под предводительством Бочкаи разбили войско австрийского императора. Бочкаи, Иштван (1557–1606) – венгерский магнат, общественный деятель, полководец, возглавивший в 1604 г. первое в истории Венгрии антигабсбургское восстание.


[Закрыть] земли эти по приказу Бочкаи отдают в распоряжение гайдуков, спасителей и ангелов-хранителей князя, и вплоть до 1876 г. в окрестностях Дебрецена существует гайдуцкий округ с центром Бёсёрменью.

Пора, пора уже было как-то утихомирить буйных ангелов, склонить их – уговорами, посулами сказочных привилегий или, наоборот, самых страшных кар – осесть где-нибудь, ибо гайдуки хотя в решающий момент действительно умели энергично вмешаться и изменить ход событий, однако при всем том доставляли властям предержащим немало неприятностей: из небесной своей родни они поддерживали более или менее тесные отношения разве что с задиристым Михаилом-архангелом. Гайдуки – это, попросту говоря, погонщики скота, представители профессии, которая стала таковой в конце XV века, в период расцвета торговли крупным рогатым скотом; исключительность, опасность их образа жизни, их повседневных занятий наложили на гайдуков некий особый отпечаток, мало-помалу выделив их в отдельную, внушающую трепет и уважение общественную категорию. Ведь перегонять стада за границу, охранять их было непростым делом, требовавшим огромной силы, ловкости, бесстрашия; погонщику нужно было уметь сберечь скот и от королевских отрядов, только и норовящих с поводом или без повода реквизировать скот для казны, и от обычных разбойников, и от голодных волков. Когда скототорговля пошла на спад, а там и совсем прекратилась из-за военных действий, прежние герои нехоженых троп оказались не у дел, а значит, и без заработка; многие из них превратились в таких опасных, не знающих страха бродяг, что Государственному собранию 1514 года пришлось запретить им ношение оружия; попавшись с оружием в руках, гайдук подвергался расправе без суда и следствия. И кто б мог подумать, что как раз в эти годы, такие мрачные для гайдуков, звезда их вновь начнет стремительно восходить. Объяснением тому служила неустойчивая, смутная политическая ситуация, В стране, разорванной на клочья, велик был спрос на наемников: их руками короли и князья обеспечивали покой собственных владений, их руками захватывали чужие земли; гайдуки же в военном деле и в драчливости не уступали самым закаленным и опытным солдатам. К тому ж гайдуки обладали тем неоспоримым преимуществом, что как свои пять пальцев знали каждый брод, каждую тропу, преодолевали, не моргнув глазом, словно по воздуху, совершенно непроходимые для чужаков болота; ну и, конечно, они говорили на одном языке с народом. Словом, после Мохача сила и ловкость гайдуков, их яростная, дерзкая, беспощадная напористость оказались как нельзя кстати; к тому же сами они охотно шли в солдаты, защищая то Запольяи, то Фердинанда с такой же мрачной целеустремленностью, с какой прежде защищали от посягательств вверенные им стада. Когда Бочкаи только еще появился на политической арене, гайдуки буквально держали в страхе тот край, что позже стал комитатом Хайду, а пока являлся просто окрестностями Дебрецена: как раз в это время гайдуки опустошали венгерские города в составе войска печально известного Бельджиойозо;[21]21
  Бельджиойозо, Джованни Джакомо Барбиано – итальянский военачальник на службе у Габсбургов, жестоко преследовавший венгерских патриотов.


[Закрыть] население боялось их не меньше, чем турок, татар или немцев. Бочкаи сделал исключительно мудрый ход, когда за спиной итальянского графа договорился с предводителями гайдуцких отрядов; прежде чем надьварадский гарнизон сообразил что к чему, Бочкаи со своими ангелами, одинаково свободно управляющимися с оружием правой и левой рукой, так расколошматил наемное войско Бельджиойозо, что граф без памяти бежал с устланного трупами поля боя под Алмошдом. Через год князь Бочкаи щедро наградил пеших гайдуков, отдав им часть своих деревень и земельных наделов в Саболче и даровав всем без исключения дворянские права и привилегии; конные гайдуки годом позже получили свое вознаграждение – городок Собосло, тогда еще также входивший в комитат Саболч, со всеми прилегающими к нему поместьями князя.

При Габоре Батори,[22]22
  Батори, Габор – с 1608 по 1613 г. князь Трансильвании.


[Закрыть] преемнике Бочкаи, очень скоро выяснилось, что поселенные в Саболче пешие и конные гайдуки плохо уживаются с гарнизоном города Калло, и князь перевел ангелов в Бёсёрмень; там-то из поселений гайдуков, перебравшихся сюда из-под Калло или изначально осевших вокруг Собосло, и был образован так называемый гайдуцкий округ, обладавший всеми правами комитата: он посылал представителей в Государственное собрание и поставлял солдат в случае войны. Конечно, манеры, лексика, поведение новых хозяев округа были не во всем безупречны, настоящих, потомственных дворян необузданные ангелы шокировали так же, как, наверное, был бы шокирован герцог Эстерхази, если бы, пожимая руку представленному ему в верхней палате человеку, услышал в ответ: «Я – герцог Ковач».[23]23
  Ковач по-венгерски – кузнец. Столь же распространенная венгерская фамилия, как у русских Петров, Сидоров и т, п.


[Закрыть] Налогов ангелы не платили, суд вершили через своих выборных представителей, которые подчинялись лишь гайдуцкому капитану. За несколько лет до рождения Ленке Яблонцаи гайдуцкий округ еще существовал; в 1876 году, присоединив к нему солидные куски от комитатов Бихар и Саболч, а также дебреценские земли, выросший таким образом округ назвали комитатом Хайду, центром которого вместо Бёсёрмени стал действительно лежащий в центре Дебрецен, в прошлом город-государство, город пуритан, торговцев и ученых, раскинувшийся между сырым, болотистым Шарретом, песчаной, лесистой Нирщиной и одной из самых богатых хлебом областей страны.

Ленке Яблонцаи знала его историю, как историю собственной жизни. «Град сей весьма мрачен», – писал о Дебрецене английский ботаник Таунсон, посетивший Венгрию в 1703 году; в дневнике его Дебрецену посвящен такой пассаж: «Каким обстоятельствам он обязан возникновением своим, неведомо. Разум бессилен понять, что побудило тридцать тысяч человек избрать обиталищем своим место, в коем нет ни источников, ни рек, ни строительного материала». Я не хочу Таунсону зла и потому очень надеюсь, что потустороннего мира ни в теологическом, ни в каком-либо ином, приватном толковании не существует, – ибо английский ботаник фигурировал в списке тех, кого Ленке Яблонцаи собиралась разыскать после своей смерти. Она готовилась к встрече, чтобы растолковать этому несерьезному человеку: мол, не тому, милейший, надо удивляться, как это людям пришло в голову поселиться в таком месте; лучше поразмыслили бы, как на протяжении столетий смогла выжить, продержаться эта дремлющая в кольце болот, степей и виноградников реформатская Валгалла,[24]24
  Валгалла – в скандинавской мифологии обиталище бога Одина, где продолжают загробную жизнь павшие в битвах воины.


[Закрыть] которую спасло от тления, от смерти лишь то, что всегда находились люди, любящие ее больше самих себя. Чем не угодил Таунсону город? Тем, что недостаточно был красив? Еще бы: ведь не проходило четверти века, чтобы какая-нибудь самыми благими намерениями ведомая рука или стихийное бедствие не разрушили город до основания. Или, может быть, беден он произведениями искусства? Пускай Таунсон внимательно осмотрится в заграничных музеях: возможно, эти произведения там, вместе с другими вывезенными из страны ценностями… Большая деревня? Но как тогда быть с совой Афины, что гнездится под крышей знаменитой дебреценской коллегии, сестры древних университетов Оксфорда, Утрехта, Лейдена, Цюриха?.. А ночью на Печатной улице, если хорошо прислушаться, мистер Таунсон еще услышит отзвуки шагов великих печатников, которые когда-то Дебрецену вверили книжное дело, преследуемое и искореняемое в принадлежавших венгерскому королю городах. Не понравился ему город?.. А что он знал о нем? Искал он когда-нибудь на Крепостной улице следы жилища бана Рофаина?[25]25
  Бану Рофаину (1289–1320) принадлежали земли и поселения, из которых в начале XIV в. возник город Дебрецен.


[Закрыть] Читал ли что-нибудь про метра Дожу,[26]26
  Магнаты рода Дожей долгое время были сюзеренами Дебрецена.


[Закрыть] интересовался ли, что за шедевры ремесла вывозили во все края света богатые и сильные дебреценские цехи в эпоху Анжу?[27]27
  Короли из Анжуйской династии правили в Венгрии на протяжении XIV в.


[Закрыть] Представлял ли себе череду хозяев Дебрецена, сменявших друг друга на протяжении столетий? Где ему было представлять подобные вещи, если он, поди, и не знал даже, что такое фиск,[28]28
  Фиск (от лат. fiscus) – государственная казна.


[Закрыть] в ведение которого город отошел, когда вымерла семья Дожей; а что он знал о короле Жигмонде?[29]29
  Жигмонд (Сигизмунд) Люксембургский – с 1387 по 1437 г. король Венгрии.


[Закрыть] Хорошо еще, если слышал про Констанцский собор да про Гуса,[30]30
  Гус, Ян (1371–1415) – проповедник, мыслитель, идеолог чешской Реформации. Особенно яростно боролся против влияния идей Гуса Жигмонд I. По инициативе Жигмонда в 1414 г. был созван Констанцский собор, куда прибыл и Гус. Несмотря на охранную грамоту, полученную от Жигмонда, Гус был схвачен и сожжен.


[Закрыть] а где уж знать Таунсону менее драматические подробности биографии Жигмонда – не поход тридцати рыцарей на Буду,[31]31
  Имеется в виду баллада поэта Яноша Гараи (1812–1853), в которой повествуется о тридцати магнатах, выступивших против тирании Жигмонда и павших геройской смертью.


[Закрыть] а постоянные денежные затруднения: три короны да горностай стоят недешево, и король, когда приходится очень уж туго, закладывает один за другим не только города Сепешшегской области, но и «весьма мрачный» населенный пункт.

«Весьма мрачен»… А с чего ему было выглядеть веселым? Не с того ли, что наподобие какой-нибудь железной перчатки или золотой чаши переходит он то в собственность сербских деспотов,[32]32
  Деспот (князь) Сербии Стефан Лазаревич в 1408 г. стал вассалом Жигмонда I и получил от него огромные имения в Венгрии, в том числе и город Дебрецен.


[Закрыть] то к кому-то еще, что его продают и покупают, швыряя из рук в руки, будто мячик, и счастье еще, что очередные сюзерены, семья Хуняди,[33]33
  Имеются в виду прежде всего: Хуняди, Янош (1407–1456) – венгерский полководец, успешно боровшийся против турецкого нашествия, и сын его, Хуняди, Матяш (1443–1490) – с 1458 по 1490 г. король Венгрии Матяш I Корвин, прославившийся тем, что укрепил центральную власть, покровительствовал наукам и искусству, способствовал распространению в Венгрии ренессансной культуры.


[Закрыть] оказались хорошими хозяевами… Матяш даже разрешает городу обнестись каменной стеной – забыв, правда, о том пустячном обстоятельстве, что вокруг Дебрецена во все стороны, сколько ни ищи, не найдешь завалящей горки, где можно было бы добывать камень; так и остается единственным оборонительным рубежом города узенький ров, а сверх того – вера, разум и сплоченность. Чему должен был радоваться Дебрецен? Уж не мохачской ли катастрофе? Или, может, тем бедствиям, что обрушились на город при новом сюзерене, Балинте Тереке?[34]34
  Терек, Балинт (? – 1550) – венгерский магнат, сторонник Фердинанда I, затем Запольяи.


[Закрыть] Хорошо еще, что Таунсон, когда писал свои путевые заметки, видел город не в подлинно пуританском обличье, а лишь разграбленным, недоверчивым, угрюмым после разгрома заговора Мартиновича.[35]35
  Мартинович, Игнац (1755–1795) – философ, ученый; возглавил движение венгерских якобинцев (Дебрецен был одним из центров этого движения). Заговор Мартиновича был раскрыт в 1795 г., Мартинович и шестеро его единомышленников, руководителей движения, были казнены.


[Закрыть] Что бы он сказал, побывав в городе в другое время, увидев его под тяжкой тенью Мелиуса2[36]36
  Мелиус-Юхас, Петер (1536–1574) – дебреценский реформатский епископ, теолог, проповедник, стремившийся внедрить нормы церковной морали в общественную и частную жизнь.


[Закрыть] по-кромвелевски строгим,[37]37
  Кромвель, Оливер (1599–1658) – полководец и политический деятель Английской буржуазной революции XVIII в., в борьбе против феодализма опирался, в частности, на пуританскую мораль английского крестьянства.


[Закрыть] одетым в черное, услышав несущиеся из церквей суровые протестантские мелодии? «Мрачный град»? Дебрецену, включенному в Сольнокский санджак Эгерского вилайета,[38]38
  Санджак, вилайет – турецкие административно-территориальные единицы.


[Закрыть] после Мохача для того, чтобы не быть стертым с лица земли, пришлось служить сразу трем господам: его облагают данью и венгерский король, и трансильванский князь, и турецкий султан, и ему, несмотря ни на что, нужно как-то стоять между степями и болотами, добывать где-то средства к существованию, припасы, которых всегда не хватает, принимать беженцев из сожженных городов и деревень, да еще ездить с товарами чуть ли не по всему свету, от Стамбула до Нюрнберга, наскребая деньги, которых вновь и вновь требуют от него сильные мира, выкладывать свою продукцию на рынках Венеции, Лондона, Аугсбурга, ему приходится охранять сон своих жителей, – охранять без всяких стен и башен, вертя головой сразу на три стороны, порой, после эпидемии чумы, хороня сразу по три тысячи покойников, время от времени сражаясь с такими тучами саранчи, что по ним приходится стрелять из пушек, терпеть и королевские желания, и императорских наемников, близко познакомиться с Бельджиойозо, остаться нищим и голодным после религиозных войн,[39]39
  Имеются в виду войны между сторонниками Реформации и контрреформации.


[Закрыть] встретиться с генералом Страссольдо[40]40
  Страссольдо, Карл (XVII в.) – генерал габсбургской армии, командовавший наемниками, которые в 1676 г. в течение 17 дней грабили Дебрецен.


[Закрыть] (перед встречей с ним город насчитывал две с половиной тысячи домов, а в результате успешной деятельности генерала осталось жилищ числом девяносто четыре). «Мрачный град»? А слыхали вы, мистер Таунсон, про Караффу?[41]41
  Караффа, Антонио (1646–1693) – генерал, главнокомандующий австрийскими войсками на северо-востоке Венгрии, отличавшийся жестокостью и коварством, с которыми он подавлял антигабсбургское движение в Венгрии.


[Закрыть] Чего только не делали изобретательные наемники Страссольдо с несчастными дебреценцами: приковывали им руки-ноги к голове, разжигали у них на теле огонь, подвешивали их за пальцы, пилили заложников железной пилой, срезали жилы на ногах, срывали ногти с пальцев. Бежит Ленке Яблонцаи по небесным кущам вслед за удирающим ботаником и кричит, – кричит о том, что здесь, в Дебрецене, уже в 1565 году существовало Торговое общество, платежные расписки которого были действительны но всей Европе, до берегов Атлантического океана, но история нас так бросала и швыряла, что чудо уже, если мы вообще живы, а вот шведский король, когда бежал из-под Полтавы, не был таким брезгливым, как мистер Таунсон: хотя настроение у него после разгрома было не лучезарным, он всю ночь читал, остановившись у главного судьи Дебрецена, не мог оторваться от его домашней библиотеки, по тем временам почти королевской; да и Иосиф I,[42]42
  Иосиф I (1678–1711) – австрийский император и венгерский король из династии Габсбургов (1705–1711).


[Закрыть] должно быть, неплохо себя чувствовал в сем «весьма мрачном граде», если прикрикнул на тех, кто хотел было отогнать от короля тянущихся к монаршей руке старушонок: «Оставьте их, это мой народ!» – и скрытно читал Кальвина[43]43
  Кальвин, Жан (1509–1564) – деятель Реформации, основатель кальвинизма, одного из направлений протестантской религии.


[Закрыть] меж необозримых книжных стен Коллегии. Работающие здесь профессора могли бы стать всемирно известными, останься они в заграничных университетах, любой из которых предлагал им кафедру; но они возвращались домой, ибо там и вода иная, и ветер иной, ибо только там был дом, была родина; и бежит мистер Таунсон, а за ним – Ленке Яблонцаи, и она кричит, мол, это еще не все, он ведь не знает – потому как давно уже помер, – что это был тот самый город, где Габсбургам было сказано, чтоб уходили с богом, и здесь находится тот самый рынок, где камни мостовой хранят память о шагах Кошута,[44]44
  Кошут, Лайош (1802–1894) – вождь венгерской буржуазной революции и национально-освободительной войны 1848–1849 гг., по инициативе которого Государственное собрание, созванное в Дебрецене в апреле 1849 г., объявило о низложении Габсбургов с венгерского престола.


[Закрыть] и здесь был тот самый дом – кстати, дом ее предков, – где прибывший во главе царского войска великий князь Константин[45]45
  Царские войска, участвовавшие по просьбе Вены в подавлении национально-освободительного движения в Венгрии, возглавляли генералы Паскевич и Рюдигер. Константин также выезжал к войскам в Венгрию.


[Закрыть] слушал цыгана Кароя Боку; а потом, после дебреценского сражения, когда Бока в драной одежонке играл на главной площади города, оплакивающего павших своих сыновей: «Эх, придет еще рассвета час, ведь не вечно будет ночь у нас», – никак не мог великий князь взять в толк, почему под такую веселую музыку дебреценцы горько рыдают.