Текст книги "Старомодная история"

Автор книги: Магда Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Имя это, всплывшее вдруг из глубин сознания, вновь повергает Ленке в смятение. Содержание Эммы Гачари купецкая дочь выплачивала из своих денег, договор между свекровью и невесткой на наследников Марии Риккль не распространяется, да и Юниора уже нет в живых. Память о матери всегда была для Ленке неприятна, саднила, как заноза, – и вот теперь Эмма Гачари – не только далекий призрак, который, слава богу, последнее время не является даже во сне; отныне мать – это еще и дополнительные расходы: ведь должен кто-то обеспечивать Эмму Гачари средствами существования, иначе она тут же явится за своими деньгами – и с кого она их потребует, если не с нее, своей старшей дочери, о которой Лейденфростам, с тех пор перебравшимся в Пешт, очевидно, известно лишь, что она вышла замуж за богатого торговца. Ленке Яблонцаи совсем было приуныла, шагая по улице, но вдруг лицо ее проясняется: возле Коллегии стоят, разговаривая, Йожеф и Элек Сабо. Очевидно, оба были у нее дома и, не застав ее, тут же ушли. Матушка поздравляет Элека Сабо, которого опять куда-то избрали: теперь он – вице-президент Дебреценского хорового общества; затем Элек Сабо тактично откланивается, а Йожеф идет с Ленке Яблонцаи по Ботанической улице, что за Большой церковью.

Эта встреча имеет для Ленке решающее значение: Йожеф не был на похоронах купецкой дочери, он уезжал на несколько месяцев в Вену, банк командировал его по каким-то делам в один из австро-венгерских банков; получив траурное извещение, он смог лишь прислать телеграмму соболезнования. Матушка уже слышала от Илоны Барток, что Йожеф вернулся, она даже видела его среди гуляющих на главной улице – но сейчас они впервые разговаривают без свидетелей. На галстуке Йожефа – незнакомая булавка с сапфиром, на лице – уверенность в успехе; матушка смотрит ему в лицо, как в свое будущее. Она вдруг ощущает сегодняшние свои поиски наивными и поспешными. В музыкальной школе от ее услуг отказались, бедным сестрам-школостроительницам разведенная женщина не нужна; пока она официально является женой Майтени – а после развода тем более, – она не может взять и явиться в какую-нибудь редакцию с кипой сказок и новелл: в Дебрецене такое немыслимо. О Пеште и речи быть не может; однако есть один выход, который все еще не закрыт перед нею. Почти в то же время, что и купецкая дочь, умер брат Нинон-старшей, Йожеф получил солидное наследство. Матушке нелегко было заставить себя оказать, к чему сводился состоявшийся меж ними во время прогулки разговор: Ленке Яблонцаи сказала, что хотела бы поговорить с Йожефом наедине, без свидетелей, и попросила его на следующий день, после обеда, быть в салоне у Беллы. «Не осуждай меня за это! – сказала матушка, и мне вдруг стало стыдно за то, что я никогда ничего не стыдилась. – У меня не было другого выхода. В Дебрецене, где бы мы ни были, все на нас смотрели, дома, думала я, Бела целуется с Гизи; мы все равно скоро разводимся, это, пожалуй, оправдывает меня, что я первая назначаю свидание мужчине. Не думай, пожалуйста, у него на лице не появилось двусмысленного выражения или, например, самоуверенного: ага, мол, теперь последует и другое. Кто-кто, а Йожеф меня хорошо знал. Может быть, он немного боялся, но пообещал, что придет».

Тот день в конце мая, день, снова круто изменивший жизнь Ленке, – не милый опереточный день, не жужжат в этот день пчелы, не благоухают розы: это был скверный год, дождливый, неприятный, земля, значительная часть которой в эту весну осталась необработанной, лежала мокрая, унылая. Белла, узнав о предстоящем событии, вся загорается от волнения; ее Белушка, как и Бела Майтени-младший, после обеда в школе, Маргит, если в доме гости, никогда не появляется без приглашения, родители уехали в Пешт, к невестке; только Илонки можно опасаться, но Белла сама ее отвлечет. Она ставит самовар и, как только появляется Йожеф, просит ее извинить, ей нужно ненадолго сбегать с Марианкой к сестре, Ленке пока останется за хозяйку. Много времени подруге она не может уделить, четверть часа, не более – правила хорошего тона не позволили бы Белле отсутствовать дольше, даже если бы от этого зависела жизнь ее подруги. Окна салона распахнуты настежь, картина, которая представилась бы любому вошедшему, корректнее и быть не может: белокурая молодая женщина в трауре наливает чай смуглому молодому мужчине в сером костюме. Она предлагает ему сахар, сливки, подает чашку и, не прикасаясь к собственному чаю, начинает разговор.

Матушка – я уже писала об этом – была смелой, часто даже до безрассудства смелой женщиной. Колебалась, взвешивала последствия она лишь в тех случаях, когда задуманный шаг мог коснуться кого-нибудь из ее детей: она предпочитала даже отступить и отказаться от своих планов, опасаясь за брата или за меня. Смелой была она и в этот день, день решающего поединка ее жизни. Она предполагала, что до Йожефа через парок дошли уже сведения о том, что произошло летом на горе между Мелиндой и Белой, но все же спросила, слышал ли он что-нибудь о них в последнее время, и Йожеф честно ответил: да, он слышал всякие сплетни, но не разговаривал ни с кем из тех, кто компетентен в этом. «Я в этом компетентна, – ответила Ленке, – и уж вы-то знаете, каким могло быть наше супружество. Бела заслуживает иной жены, которая его любила бы, а Мелинда любит Белу. Мы скоро разведемся, я опять буду свободна. Вы до сих пор не женились, всегда и всюду меня навещаете, а из этого я могу сделать вывод, что и у вас живы те воспоминания, о которых мы не говорили никогда. Я слышала, вы получили наследство, теперь приданое для вас не играет роли. Вы не хотели бы жениться на мне?»

Йожеф не ожидал вопроса, но он был не менее смел, чем матушка. После памятной встречи, увековеченной в «Выборе Элли», они впервые откровенно разговаривали о том, что произошло. Йожеф не отрицал, что любит Ленке и всегда ее любил; если в его жизни и мелькали другие женщины, это не имело ровно никакого значения. Ему тоже не просто было смириться с решением своих родителей насчет того, что он не может взять в жены бедную девушку. «Я хотел отпугнуть вас, – говорил Йожеф. – К чему мучить друг друга, когда выхода нет? Я считал, что, если удастся убедить вас выйти за другого, для нас обоих будет лучше. Но подобные вещи только в воображении просты – на практике они неосуществимы. Мы вращались в одной среде, то и дело сталкивались, вы стали красивее, чем когда-либо. Вы просто прекрасны». Он наклонился к Ленке Яблонцаи и хотел ее поцеловать, но матушка отодвинулась – она снова чувствовала дикое сердцебиение, как прежде, когда боялась Хромого или когда ее стыдила за что-нибудь Штилльмунгус. Не нужно, чтобы он ее целовал, она не хочет, чтобы он сбил ее с толку, поцелуй для нее – не радость. «Вы не ответили мне!» – напомнила она Йожефу; тот посмотрел на нее внимательно – словно стоял перед витриной, решая: покупать, не покупать. «Так вы хотите выйти за меня, девчонка в короткой юбчонке?» – улыбнулся он, и Ленке Яблонцаи тоже улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами. Она не сказала «да», она это сыграла, сев за рояль Беллы; мелодия так летела и ликовала, что дом Бартоков, казалось, содрогнулся от восторга. Когда вернулась Белла, музыка уже смолкла, Ленке и Йожеф сидели друг против друга и пили чай. «Нужно было видеть ее тогда, – рассказывала мне восьмидесятилетняя Белла, когда я однажды провожала ее домой, – сравнения тут не подходят. Она выглядела как человек, с которым произошло чудо».

Влюбленные вскоре попрощались и ушли. Элек Сабо снова встретился им возле Коллегии; едва ли не все свободное время он проводил в огромной библиотеке: отец его оставил Коллегии свои книги и всем детям был обеспечен свободный доступ в здание. От него я знаю: проходя мимо, они не заметили его. «Я подумал: наконец-то они договорились, – рассказывал Элек Сабо. – На лице у твоей матушки было нечто такое, чего еще никто никогда на нем не видел: она выглядела как человек, достигший желанной цели. Я был смертельно влюблен в нее – тем невыносимее было мне видеть это сияющее лицо. Я ходил вокруг нее много лет – и уж я-то не хуже, чем Штилльмунгус или Кубелик, знал, что такое твоя матушка. Что ж, теперь она получит то, о чем мечтала, – пустого, бездушного шута, который вдруг разбогател, как набоб. А я – что я: у меня только и было, что жалованье да куча долгов, и танцевать я не умел, ни карты меня не интересовали, ни казино, ни охота; а как я ненавидел приемы, господи! И все-таки я был уверен: матушка твоя заблуждается, я подхожу ей, только я, не Йожеф. Я вернулся в Коллегию, чтобы не попасться им на глаза».

Жаль, что он не подождал тогда хотя бы еще минуту: он бы увидел, как гаснет сияние в лице Ленке, которой он никогда не смел признаться в своих чувствах, настолько безнадежной казалась ему его любовь: не из-за Белы Майтени, конечно, а из-за Йожефа. Когда они повернули на Ботаническую улицу, Йожеф сказал, что у него тоже есть условие: сына Майтени он принимать не хочет, мальчик пусть останется с отцом. Если она с этим не согласна, то, к сожалению, от брака придется отказаться.

И тогда прямо там, на Ботанической улице, матушка вдруг увидела самое себя, крошечной девочкой в белом капюшоне и туфельках с лентами; ее выбросили из семейного гнезда, отдали на воспитание Мелинде, и та воспитывала ее, пугая Хромым, воспитывала ночными страхами, зажатыми под мышками книгами; перед мысленным взором матушки появилась Эмма Гачари, которая, как она была убеждена, отказалась от нее, отдала ее чужим людям. И победоносная мелодия, звучавшая в салоне, смолкла; но девчонка в короткой юбчонке все еще не понимала, какое несчастье, что она полюбила этого человека, который сначала отказывается от нее по приказу родителей, из-за денег, а теперь вот ставит перед ней такое бесчеловечное условие. Она лишь думала о том, сколь безнадежны все ее попытки добиться счастья: ни монастырская школа, ни музыкальная ей не помогли, а тот, кто ее любит, не желает терпеть рядом с собой сына Белы Майтени, который, бедняжка, вообще не появился бы на свет, если бы в свое время, пока еще не было поздно, Йожеф решился бы пойти против воли своей семьи. Больше они не говорили о браке; матушка, придя домой, бросилась целовать маленького Белу, словно тот только что выздоровел после тяжелой болезни. Йожеф долго не появлялся в доме Майтени.

После 23 мая, когда Италия вступила в войну, Агоштон Барток взял свой дневник лишь 6 октября. Запись звучит довольно оптимистично: австро-венгерские и немецкие части завершили оккупацию Сербии. «В 1915 году никто из нашей семьи не уезжал на летний отдых».

Как ни странно, летом 1915 года путешествует лишь одна Ленке Яблонцаи: у маленького Белы в течение некоторого времени каждый день после обеда резко поднимается температура, врачи не могут понять причину, матушка приходит в ужас – как в свое время приходила в ужас Йозефа Хейнрих, услышав кашель кого-нибудь из своих детей. Ольги с самой весны нет в городе, Бела Майтени и в лучшие времена был не ахти каким путешественником; и вот матушка одна, с малышом на руках, отправляется в полную опасностей дорогу, в Будапешт; тревога за ребенка заставляет ее даже пойти на контакт с кругом Эммы Гачари. Измученного обследованиями, беспрерывно плачущего Белушку нельзя держать в гостинице, и матушка пишет Лейденфростам, просит устроить их на прием к хорошему врачу и предоставить ночлег на несколько дней. Лейденфрост, директор треста «Хандя», в год начала войны схоронивший Эржебет Гачари, встречает крестную дочь с искренней радостью, маленький Бела неожиданно легко привыкает к окружению Лейденфростов, чудеса большого города отвлекают его внимание от обследований – которые, кстати, так и не выявляют никакой болезни. Скачки температуры еще несколько лет мучают мальчика, затем прекращаются так же внезапно, как начались. У Ленке есть своя тема для разговора с крестным отцом: со смертью купецкой дочери Эмма Гачари перестала получать деньги, и хотя Ленке из писем матери к Пирошке и Иренке знала, что вдова их отца нашла какой-то выход, она все же хочет добиться ясности в этом вопросе. Лейденфрост успокаивает ее: он сам нашел Эмме должность в одном из кооперативов «Хандя», пока у нее все в порядке, дебреценцы могут не тревожиться за ее судьбу. Ему хочется свести наконец мать и дочь, но ничего из этого не выходит: Ленке Яблонцаи вежливо выслушивает его аргументы, в чем и почему она не права, осуждая несчастную Эмму, но отвечает, что не видит оснований для встречи; судя по всему, она просто не верит ему. (Судьба Эммы Гачари, кстати говоря, окончательно пошла под откос в начале двадцатых годов, со смертью шурина: «Хандя» отказывается от ее услуг, за спиной у нее больше никто не стоит, она вынуждена просить помощи у дочерей, живет то у одного сына, то у другого. Последний период ее жизни, когда она могла выносить свою судьбу лишь с помощью морфия, столь смутен, что даже Пирошка, чаще других встречавшаяся с матерью, не могла сказать о нем ничего вразумительного.) Пока Ленке находится в Пеште, ей пишет письмо Белла, дважды – муж, и даже Элек Сабо – очевидно, после какого-то особенно веселого вечера – посылает ей красивую открытку. Должно быть, он был очень уж пьян, так как на открытке, изображающей какую-то очаровательную смуглянку, написал совершенную бессмыслицу: «А волосы у нее светлые».

Дневниковые записи отца Беллы не упоминают ни проигранных сражений на восточном фронте, в результате которых уже потеряны две трети наших войск, ни вторжения русских, ни новых операций при Изонцо, где в период до 6 октября состоялись две грандиозные битвы: в первой ста тысячам итальянцев противостоят всего пятьдесят тысяч солдат австро-венгерской армии и бывают дни, когда им приходится отбивать по двадцать две атаки; во второй же напор четвертьмиллионного неприятельского войска с пятьюстами тридцатью тремя пулеметами и восьмьюстами шестьюдесятью пушками сдерживают семьдесят восемь тысяч венгерских и австрийских солдат. Бартоков, кроме судьбы находящихся на фронте родных и друзей, больше всего занимают перипетии жизни Ленке Яблонцаи. Внучку Марии Риккль они любят, как свою, и хотя предстоящий развод весьма огорчает этих глубоко религиозных людей, они тем не менее искренне желают, чтобы матушка обрела наконец душевный покой, пусть даже на чуждой им дороге. Однако, как во многом другом, Ленке не везет и здесь: то, что для других просто и занимает всего несколько месяцев, для нее становится нескончаемой, зачастую унизительной волокитой, которая к тому же едва не приводит к полной неудаче. 6 сентября 1915 года Белла пишет мужу: «Милый мой, хороший Мони! Только что ушла Ленке, и я смогла наконец после сегодняшнего беспокойного дня сесть за письмо. Утром мы ходили с обоими Белушками записываться. Пирибауэр посоветовал учить их еще и музыке, так что я теперь собираюсь в музыкальную школу. Все огромные события! Деньги я получила в полдень, но как хорошо было бы вместе считать их, распределять, откладывать. Так хочется к тебе! Очень жалею бедненькую Ленке. У Белы обнаружили катар обеих верхушек легких (они никому не говорят об этом), Брукнер считает, что тут поможет только санаторий. Ждут домой Ольгу: может, она что-то придумает. Болезнь Белы может перечеркнуть все планы Ленке. Планы эти никак не сочетаются ни с денежными, ни с телесными неурядицами Белы. «Против судьбы не пойдешь!» – сказала бедняжка». Когда, изучая почту Бартоков, я наткнулась на это письмо, последняя фраза заставила меня вздрогнуть. Мелинда не раз рассказывала мне, что купецкая дочь именно этими словами встречала постигающие ее удары: «Против своей судьбы не пойдешь!»

У Белы Майтени, конечно, речь идет не просто о катаре верхушек легких, а все о том же наследственном семейном туберкулезе, который именно сейчас начинает развиваться с ужасающей быстротой. Беда, постигшая этого молодого еще – ему всего тридцать три года – мужчину, становится бедой для всех. Внезапно оказывается под вопросом замужество Мелинды, а для злых языков в городе отнюдь не все равно, чем завершится начавшаяся на горе идиллия, – странное сожительство и без того уже основательно потрепало доброе имя всех троих. В довершение всего в Дебрецене нет Ольги; матушка пишет ей письмо, прося о помощи, и одновременно заявляет, что в сложившейся обстановке она не может разводиться, она не оставит, не имеет права оставить больного Белу. Бела Майтени уже во второй раз помимо собственной воли закрывает Ленке Яблонцаи все пути; Мелинда после слов Ленке устраивает истерику, кричит, что ей Бела хорош и больной, даже умирающий, она не откажется от него, она хочет стать его женой, пусть Ленке разводится, пусть отдаст его той, которая любит его по-настоящему. Майтени, чувствуя дыхание смерти, просветленный, смотрит на двух женщин, спорящих о том, кому из них должно принадлежать его несчастное, больное тело. Ольга, приехав домой, быстро решает судьбу брата, поместив его в туберкулезный санаторий в Татрах, Мелинду же убедительно просит уехать в дом на горе и привести в порядок свои нервы – сбор урожая в этом году и так будет непростым, сезонные рабочие все в армии; матушку она успокаивает: ничего еще не потеряно, как-нибудь, если бог даст, все уладится.

Впервые за долгие годы Ленке Яблонцаи остается в доме одна с сыном; чтобы не скучать, она зовет к себе сестер. Обе девушки уже прилежно работают, сестры рады друг другу, они смеются над тем, как неистребимо въелось в них воспитание Мелинды: все трое в одно и то же время встают, умываются, принимают пищу – как привыкли делать это на улице Кишмештер; есть в этом что-то, связавшее их навеки. Девушки спрашивают матушку, почему это в последнее время Элек Сабо совсем перестал ее посещать, он бывает лишь у Беллы, от Беллы они узнали, что он купил граммофон, слушает музыку, фотографирует, в обществе совсем не бывает. «Нам его не хватает!» – решают сестры, и Пирошка, встретив однажды Элека Сабо на улице, уговаривает его зайти как-нибудь к Ленке; отец обещает: зайдет непременно. Ольга пишет из Татрасеплака, что у Белы дела пошли на лад; так что у матушки появляется время и настроение заняться своими проблемами; взглянув как-то на сына, она задумывается: что принесет ребенку жизнь, – жизнь, в которой, она уже знает, никогда не появится Йожеф.

За те несколько недель, пока врачи совершают чудеса с Белой Майтени, поставив его на ноги так прочно, что он прожил после этого еще целых восемь лет, – Элек Сабо действительно приходит к Ленке и становится у нее частым гостем. Он никогда не является с пустыми руками; завидев его, маленький Бела все бросает и мчится навстречу – с мальчиком Элек Сабо проводит даже больше времени, чем с сестрами Яблонцаи, которым играет на рояле театральные новинки. Отец не знает нот, но услышанное однажды он тут же может проиграть, ни разу не сфальшивя, так обаятельно и артистично, что сестры окружают рояль и слушают, не в силах оторваться. Он к тому же и поет приятным, теплым баритоном; маленького Белу он учит причудливым деревенским прибауткам. Пока Бела Майтени лечится в Татрасеплаке, пока по почте идут страстные письма от Мелинды к Беле, от Белы к Мелинде, Ленке Яблонцаи ловит себя на том, что порой снова громко и беззаботно хохочет – а ведь причин, чтобы смеяться, у нее вроде бы и нет: ни собственное неопределенное положение, ни позиция Пола Уошера-Йожефа не дают оснований для веселья. Но рядом с Элеком Сабо трудно быть мрачной, с ним хорошо, почти так же хорошо, как с Бартоками, в его обществе можно не только развлекаться, но и многому научиться и дружески, поистине дружески беседовать. Ленке Яблонцаи только глаза раскрывает: в рассказах Элека Сабо перед нею предстает особый кёрёштарчайский мир, она, затаив дыхание, слушает историю целого выводка готовых умереть друг за друга юношей и девушек: четырнадцать детей выросло в доме прожившего безупречную жизнь реформатского священника и его жены, дочери торговцев-патрициев, которая, сколько себя помнит, никогда не желала быть никем, кроме как матерью. Матушка слушает Элека Сабо так, будто тот рассказывает ей ее собственный сон; она и не подозревает, сколько всего после его рассказов оказалось бы для нее знакомым, попади она хоть раз в Фюзешдярмат и постучись в дом Ракель Баняи. Она нашла бы там почти ту же обстановку, тех же классиков, те же традиции венгерского кальвинизма в сочетании с европейским кругозором, которые бытовали в семье родителей Элека Сабо. Сама она поначалу стыдится рассказывать о себе, хотя собеседник настойчиво расспрашивает ее и даже стыдит: он больше знает о Юниоре, чем его дочь; знает, в какие газеты он писал, какие тонкие, на чудесном хайдушагском наречии написанные новеллы появились из-под его пера, сколько раз он печатался в «Боршсем Янко», в «Донго»,[170]170
  «Донго» («Шмель») – юмористический журнал, выходивший в Дебрецене.


[Закрыть] Элек Сабо прекрасно знал творческую деятельность Юниора, завсегдатая кафе, члена кружка Чоконаи, частого посетителя редакций. Матушка слушает его так, словно тот говорит о каком-то совершенно неизвестном ей человеке, ей странно сознавать, что этот невысокий, проворный чиновник, отец которого получил из рук короля такую же награду, как и Янош Арань, и который сам рассказывал, что его мать, будучи на сносях, постоянно любовалась цветами, гладила их, веря, что от этого будущий ребенок будет красивым, – совсем не чурается ее родителей с их смутной, запутанной жизнью. К тому моменту, когда Бела Майтени, округлившийся, окрепший, признанный в равной степени пригодным и для развода, и для вступления в брак, возвращается из Татр, матушка и Элек Сабо уже настолько сдружились, что она решается рассказать ему историю своей жизни – чего никогда не делала нигде, кроме дома Бартоков, – и признается, что брак ее с Майтени скоро будет расторгнут, а ее преемницей в этом доме станет Мелинда.

Реакция Элека Сабо не походит на реакцию никого из близких друзей Ленке; его словно бы и не интересует, что будет дальше. Он, например, не спрашивает, а кто же будет преемником Белы Майтени: Йожеф ли или кто-то другой? Он говорит о литературе, об искусстве, просит матушку показать ему наброски рассказов и романов, приносит ей книги, написанные знаменитыми женщинами, и совсем не считает таким уж бесперспективным делом, если Ленке попытается извлечь пользу из унаследованных ею от Юниора и от прадеда, Иштвана Гачари, литературных способностей: он рассказывает ей о писательницах и поэтессах: Маргит Кафке, Анне Леснаи, Минке Цобель, Пирошке Рейхард, показывает ей номера «Нюгата»,[171]171
  «Нюгат» («Запад», 1908–1941) – авторитетный венгерский литературно-публицистический журнал, ставший трибуной борьбы против консервативно-академических направлений в литературе.


[Закрыть] уговаривает работать над собой: если другим удалось добиться успеха, то почему именно она должна потерпеть неудачу? О музыке, которую он очень любит, он говорит с меньшим энтузиазмом, несмотря даже на Кубелика. Подготовка, полученная в Дебрецене, кажется ему недостаточной, и он считает маловероятным, что без посещений консерватории в Будапеште или в Вене и без состояния, достаточного хотя бы на ближайшие годы, Ленке сможет серьезно, на профессиональном уровне заниматься музыкой. Литература – это другое дело, там средства для учебы – творения великих мастеров – вполне доступны, их можно получить в любой библиотеке, поэтому он советует ей лучше развивать свою склонность к литературе, тут она наверняка добьется значительных результатов. Когда он уходит, матушка чувствует, что скучает по нему; но скучают, ждут его и сестры, и Белла, которая очень привязалась к Элеку Сабо еще и потому, что он тоже глубоко религиозен, хоть и другой веры, он с таким же благоговением относится к своей семье, так же, как и Бартоки, создает вокруг себя и близких ему людей свой, особый, недоступный для других мирок.

За несколько дней до приезда мужа матушка, веселая, окрыленная, занимается повседневными делами: как только муж вернется, они разведутся, нужно лишь найти для Белы подходящую квартиру. Ей радостно и потому, что после одного из посещений Элека Сабо ее вдруг осенило: ведь ей совсем нет необходимости просить помощи у церкви или у Штилльмунгус, есть ведь и государственные, городские школы, и Элек Сабо до сих пор мог все устроить через магистрат. В школьном совете к его мнению прислушиваются, он найдет для нее место.

«И она пришла ко мне на прием, – рассказывал отец. – Она почти всегда была в белом, даже зимние платья у нее всегда были белыми, из теплой мягкой белой ткани, только в периоды траура я видел на ней черное. Тогда она еще носила траур по бабушке и выглядела стройной, тоненькой, как совсем юная девушка. У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло, когда доложили о ней: она не предупреждала о своем посещении, и я не знал, чего она хочет. И вот она уже сидит напротив; она засмеялась, попросила сигарету и сказала, что хотела бы подыскать себе место, скоро она разводится с Белой и станет совсем свободной, но, чтобы чувствовать себя полноценным и независимым человеком, надо ведь еще зарабатывать себе на жизнь. Места, собственно говоря, и были, и не были: учителей, ушедших на фронт, заменяли инвалиды, вдовы, я знал, что если я очень постараюсь, то найду ей место; только у меня и в мыслях не было стараться. Ведь, разведись она и поступи на службу, она тут же выскользнет у меня из рук. Мне тогда уже известно было от одного моего пештского родственника, что Йожеф собирается уехать из города и жениться на дочери какого-то важного банковского деятеля. Конечно, я пообещал ей всяческое содействие и сказал, что, как только что-то прояснится, тут же сообщу ей; она посидела для приличия еще несколько минут и убежала, оставив на столе хризантему, которую нашла на улице, – ты ведь знаешь, она подбирала все брошенные цветы».

В конце октября 1915 года посвежевшее, загоревшее на горном солнце лицо Белы Майтени вновь мелькает на главной улице Дебрецена; Йожеф даже не наносит прощального визита, лишь присылает визитную карточку с буквами РРС[172]172
  Pour prendre cong(– чтобы проститься (франц.).


[Закрыть] – и исчезает. Ленке Яблонцаи со сдержанной грустью принимает к сведению то, к чему она, собственно говоря, была готова давно, с того достопамятного дня, когда пути их разошлись так круто; Мелинда ходит по городу, расспрашивая знакомых, не знают ли они, где сдается приличная квартира; матушка выжидает несколько недель, чтобы не выглядеть навязчивой, и снова идет в магистрат. Ей приходится подождать Элека Сабо, который теперь работает еще и в военной управе; наконец он появляется с усталым и мрачным лицом; отец был одним из немногих, кто реально представлял себе пучину бедствий, к которой движутся город, страна, весь мир, кто способен был предвидеть будущее. «Что с моим местом? Получу я его?» – спрашивает Ленке Яблонцаи. «Получите, – отвечает Элек Сабо, сидя в усталой позе за столом с пресс-папье из цветного стекла и с крылатым венецианским львом, – получите, если вам так хочется». Матушка улыбается, Элек Сабо не отвечает на ее улыбку; минута снова как бы зависает во времени: сейчас решается не только его, но и моя судьба. «Я нашел для вас кое-что: это, мне кажется, лучший вариант. Будьте моей женой». Матушка ошеломлена. Предложение не испугало ее, лишь застало врасплох; ища способ обрести свободу, она перебирала много вариантов, но мысль о новом браке даже не приходила ей в голову. Она всегда воспринимала этого человека не иначе как незаменимого члена их компании, как доброго друга, самого близкого после Беллы, которого она уважала, с которым ей никогда не надоедало беседовать. В полном соответствии с рекомендациями Розы Калочи она благодарит Элека Сабо, затем сообщает, что ей как-то не приходило в голову снова выходить замуж, но она обещает подумать над его предложением и вскоре дать ответ. Отец попросил ее не раздумывать слишком долго: если ей кажется, что ей будет хорошо с ним, то к чему терять время. Уходя, Ленке Яблонцаи не обнадеживает его, но и в отрицательном духе не высказывается и просит, если все же найдется место, незамедлительно известить ее. «Я хочу быть независимой, хочу наконец быть сама себе хозяйка, это мое самое большое желание», – объясняет она, и Элек Сабо отпускает ее, пообещав, что когда она выйдет за него, то будет делать все, что захочет, и устроит свою жизнь так, как задумала.

Матушке многие делали предложения – вернее, делали бы, если бы она соглашалась выслушивать всех тех холостяков и вдовцов в ее окружении, которые намекали, что не прочь были бы связать свою жизнь с ее жизнью, и если бы она давала им возможность сформулировать свою просьбу; но она им такой возможности чаще всего не давала. Теперь, когда Элек Сабо высказал ей свои намерения, она попыталась проанализировать, что может дать ей и чего лишить это предложение, и, даже не добравшись до дому, поняла: к его словам стоит отнестись серьезно. Не то чтобы она была влюблена в Элека Сабо: Йожеф-Уошер, по всей вероятности, завладел ее чувствами на всю жизнь, но она привязана к этому человеку, хорошо себя чувствует рядом с ним, его любит и маленький Бела; семья Элека Сабо принадлежит к уважаемому, известному роду; живи сейчас купецкая дочь, она была бы рада за нее: Яноша Сабо, помощника затисского епископа, и жену его, Марию Варади-Сабо, в Дебрецене знали все. Ленке Яблонцаи умела хранить лишь чужие тайны – для маскировки своих секретов у нее не было времени. Едва придя домой и отослав маленького Белу играть, она спросила у влюбленных: как они полагают, стоит ли ей выйти замуж за Элека Сабо? Мелинда чуть не прыгает от восторга, Бела Майтени уже готов ее поздравлять. Кто хоть раз беседовал с Элеком Сабо, может быть уверенным: он не станет раздувать вражду между бывшими супругами, он будет хорошо относиться к ребенку – может быть, даже лучше, чем к собственному. Целый день Мелинда и Бела Майтени расхваливают ум Элека Сабо, его характер, семью, его перспективы, стараются убедить Ленке Яблонцаи в том, что на такую удачу никто даже рассчитывать не мог. Теперь, задним числом, оба уверены, что давно уже заметили: Элек Сабо без ума от Ленке. И что за прекрасное будущее ожидает новую семью: ведь Элек Сабо исключительно талантлив и популярен, никто еще не слышал о нем дурного слова; через несколько лет, если он так же быстро будет продвигаться по служебной лестнице, он, глядишь, еще и бургомистром станет – в этом кальвинистском городе, для которого его семья сделала так много, перед ним открыты все пути. «Я, собственно говоря, о другом мечтала, – отвечала им матушка задумчиво. – О том, чтобы быть свободной и независимой». – «Но ведь ты и будешь свободной и независимой, – горячо откликнулась Мелинда. – В семье Сабо всегда устраивали домашние концерты, занимались живописью, и вообще женщины там делали все, что им хотелось, были свободны, хотя и без вольностей. Вон Эмма Варади-Сабо, та даже сигару курит в обществе». – «Значит, я буду свободна?» – с надеждой переспросила Ленке Яблонцаи. Влюбленные тут же заверили ее: насколько они знают Элека Сабо, она будет свободна и независима, как еще никогда в жизни, и нет ей никакого смысла мучиться в школе, а свои педагогические наклонности она может проявить, воспитывая маленького Белу. Матушка побежала к Бартокам, где предложение Элека Сабо также встретило величайший восторг, Белла даже прослезилась: она всегда чувствовала, что этот Элек Сабо если не Уошер, то настоящий Темпест, как в романе «Идущая через рожь», гораздо более Темпест, чем бедный Бела, что, впрочем, и не удивительно: ведь Бела, собственно говоря, и есть Уошер, только для Мелинды.