Текст книги "Старомодная история"

Автор книги: Магда Сабо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

В 1901 году Белла Барток пишет своей старшей сестре: «…В начале октября – экзамен по теории музыки. Завтра у меня первый урок фортепьяно. В субботу вернулись домой пятьдесят шесть офицеров, резервисты и добровольцы; в понедельник пехота и офицерский корпус шли с музыкой по улице Св. Анны с 11 до 12 часов. Как раз был урок сестры Алоизии, и в классе, конечно, началось движение. Гонведы приходят 20-го, кадеты в тот же день уходят».

За четыре года, с 1898 по 1902, проведенные матушкой на учительском отделении монастырской школы заведения Шветича, мир сотрясают большие и малые события:

за эти годы Франция оккупирует Судан, герцог Орлеанский с помощью заговора Патриотической лиги пытается восстановить монархию, анархист, по имени Бреши, убивает итальянского короля, Китченер дотла сжигает фермы и продовольственные склады сражающихся буров, сгоняет в концентрационные лагеря их жен и дочерей, в Китае бушует восстание боксеров, войска русского царя приходят в Маньчжурию и строят железную дорогу к Порт-Артуру, французский сенат, к вящему изумлению папы Льва XIII, требует представить ему на рассмотрение уставы церковных общин и сведения об их доходах, в Венгрии забастовки сельскохозяйственных рабочих во время жатвы вынуждают правительство и полицию применить силу для поддержания порядка, бывший ученик цистерцианской школы Бабич вместе с Деже Костолани, сыном Арпада Костолани из Сабадки, и Ади[111]111
  Бабич, Михай (1883–1941), Костолани, Деже (1885–1936) и Ади, Эндре (1877–1919) – венгерские поэты, в начале XX в. возглавившие движение за обновление венгерской литературы против академизма и провинциализма.


[Закрыть] начинают борьбу за новую литературу, в Европе любители театра спорят, идеален ли «Идеальный муж» Уайльда и что за такая невероятная профессия у миссис Уоррен, Конрад[112]112
  Конрад, Джозеф (1857–1924) – английский писатель. «Негр с „Нарцисса"» (1897) – приключенческий роман. «Лорд Джим» (1900) – роман о нравственном воспитании.


[Закрыть] уже написал свои романы «Лорд Джим» и «Негр с „Нарцисса"», любители science fiction[113]113
  Science fiction – научная фантастика (англ.).


[Закрыть] увлечены теперь не столько жюльверновскими, сколько уэллсовскими, более скептическими и реалистическими картинами будущего, всемирная молва подхватила уже не только «Ганнеле», но и «Возчика Геншеля» Гауптмана,[114]114
  Гауптман, Герхарт (1862–1946) – немецкий писатель, драматург.


[Закрыть] у библиофилов старым знакомым стал аббат Куаньяр,[115]115
  Аббат Куаньяр – герой романов А. Франса «Харчевня королевы „Гусиные лапки"» и «Суждения господина Жерома Куаньяра».


[Закрыть] герой Франса;

в этот период еще жив Ибсен, и вслед за его «Сольнесом» и «Боркманом»[116]116
  Имеются в виду пьесы Г. Ибсена «Строитель Сольнес» (1892), «Йун Габриель Боркман» (1896).


[Закрыть] появляется «Когда воскреснут мертвые»; молодой Томас Манн уже выпускает в свет «Будденброков» – воспоминания о собственной улице Кишмештер, находящейся в Любеке; у Фрейда, через шестьдесят месяцев после «Studien (ber Historic»,[117]117
  «Исторические исследования» (нем.).


[Закрыть] выходит в свет «Толкование сновидений»; в этот период еще многие помнят похороны Араня; разгорается скандал вокруг второго брака Йокаи; Мора[118]118
  Мора, Ференц (1879–1934) – венгерский писатель.


[Закрыть] начинает работу в «Сегеди напло»; Амбруш[119]119
  Амбруш, Золтан (1861–1932) – венгерский писатель, переводчик.


[Закрыть] уже издал «Короля Мидаса», написаны «Жирофле-Жирофля»;[120]120
  Оперетта Ш. Лекока.


[Закрыть] написан едва ли известный в дебреценской монастырской школе «Странный брак» Миксата;[121]121
  Миксат, Кальман (1847–1910) – венгерский писатель, один из основателей реализма в венгерской литературе.


[Закрыть] молодой человек, по фамилии Мориц,[122]122
  Мориц, Жигмонд (1879–1942) – венгерский писатель-реалист.


[Закрыть] работает в редакции газеты «Уйшаг»; стихи Маргит Кафки[123]123
  Кафка, Маргит (1880–1918) – венгерская писательница.


[Закрыть] уже публикуются в журнале «Мадяр Гепиус» (Кафка заканчивает учебу в сатмарской монастырской школе – где, кстати, воспитывалась и Мария Риккль, – когда Ленке Яблонцаи и Штилльмунгус впервые встречаются для беседы);

за эти четыре года сотни тысяч венгерских мужиков отправляются в Америку, чтобы не умереть с голоду; кухарка Клара Сюч и стареющая горничная Агнеш Сюч просят – и получают – выходной день, чтобы повидаться с братьями, тоже собравшимися в дорогу; в Шегешваре чуть было не отметили годовщину гибели Петефи, и отметили бы, если бы большинство членов правительства, не желая огорчать их и без того озабоченного доброго короля, не сказались больными (юмористические журналы тех лет изображали трусливых венгерских общественных деятелей с закутанными шарфом шеями, в кресле на колесах, погруженными в думы о том, нельзя ли заменить строптивых и столь мало преданных родине венгерских батраков китайскими кули);

за эти годы ужасающе возрастает квота общих австро-венгерских расходов,[124]124
  Имеется в виду обострение австро-венгерских отношений в начале 90-х годов XIX в. в связи с попытками Вены добиться увеличения доли (квоты) Венгрии в общеимперских расходах, и прежде всего военных.


[Закрыть] и Селль,[125]125
  Селль, Кальман – с 1899 по 1903 г. премьер-министр Венгрии, сторонник союза крупных землевладельцев и банкиров.


[Закрыть] пришедший на смену Кальману Тисе и Банфи,[126]126
  Банфи, Дежё – с 1895 по 1899 г. премьер-министр Венгрии.


[Закрыть] пытается ввести в берега абсурдную бурю, в кратком затишье которой выходят на сцену порожденные фантазией Ференца Херцега[127]127
  Имеется в виду роман Ф. Херцега «Сестры Дюркович».


[Закрыть] сестры Дюркович, разрешающие свои домашние проблемы с помощью гениальных брачных трюков; уходит одно столетие, и приходит новое – на карикатуре в «Боршсем Янко»[128]128
  «Боршсем Янко» («Янко-Перец», 1868–1938) – сатирический журнал, один из самых популярных в Венгрии последней трети XIX в.


[Закрыть] паяц с горьким выражением на лице задергивает занавес за уходящим 1899 годом (в последнюю ночь которого, ночь, закончившуюся уже в 1900 году, в тот момент, когда по всей Венгрии звучит колокольный звон, в доме у Дюлы Сиксаи после грандиозного ужина, гадания на свинце и пунша Ленке Яблонцаи впервые дают бокал с шампанским); император Вильгельм и не подозревает, что боксеры в скором времени убьют германского посла и что далай-лама в следующем году пошлет дары уже не китайскому императору, а русскому царю;

за эти годы Ленке Яблонцаи усваивает все, что должен знать будущий педагог в своей области и в методике преподавания; кроме того, она – словно родившись не в 1884 году, а на четырнадцать лет позже, в день, когда впервые оказалась в монастырской школе, – полностью приспосабливается к новой форме жизни, столь разительно отличающейся от всего того, к чему она привыкла за десять лет на улице Кишмештер. За эти годы матушка не только становится ослепительной красавицей, не только получает основы своей будущей огромной образованности, но и почти освобождается от угнетающих ее унизительных комплексов, от груза жутких впечатлений первых лет жизни. В эти годы взгляд Марии Риккль часто останавливается на дочери Юниора. Тот очевидный факт, что она удивительно красива, что такой красивой женщины в их семье еще не было, что она необычайно умна и ей надо учиться дальше – это сообщает купецкой дочери сама Каритас, – что, по мнению преподавателей музыки, матушке место на концертной сцене, – все это в глазах Марии Риккль обстоятельства, внимания не заслуживающие. Настоящую бурю чувств – на которые она уже давным-давно считала себя неспособной – вызывает у купецкой дочери более простой факт: на юном девичьем лице она обнаруживает черты молодого Юниора, его незабываемый взгляд. Теперь она машет вслед внучке платком – мать Беллы всегда берет Ленке с собой, уезжая летом отдыхать; даже Илона, хотя и не может забыть съеденных яиц, иногда приглашает ее к себе в дом: Ленке весела и остроумна, как ее отец и дед, в ее присутствии – сидит ли она за роялем или поддерживает беседу – оживляется даже самая скучная компания. В Ленке таится такая притягательная сила, что все знакомые ради нее принимают любые приглашения в дом Марии Риккль, внучка Яблонцаи популярна, ее хвалят, ею восхищаются столь же единодушно, сколь единодушно ненавидели и обливали грязью Эмму Гачари. В то время как Белла после «Пути в Золотую страну» по крайцару собирает деньги на следующий литературный шедевр, настольную книгу всех девиц той эпохи, роман Хелен Метерс «Идущая через рожь», и наконец приобретает ее – матушку в это время волнуют не молодые мужчины, гуляющие по улице Св. Анны, а молодая художница Маргит Барток, работающая то дома, то в Надьбане. Маргит – настоящий художник, думает Ленке Яблонцаи, пока под пальцами у нее плачут, жалуются, грустят, ликуют, предаются воспоминаниям, сердятся или воркуют клавиши, задумывается над тем, как славно было бы, если б она тоже была настоящим художником; Мария Алексия всегда выделяет ее сочинения, и Ленке умеет не только писать на заданную тему, но и сочиняет всякие истории: еще бы, она столько рассказывала их сама себе ребенком, чтобы скрасить свое невыносимое одиночество. Роман «Идущая через рожь» написала женщина – вдруг и из нее вышла бы писательница, а если не писательница, то хоть пианистка.

Мать записывает Беллу в школу танцев господина Альфёльди, преемника Кароя Мюллера. У Мюллера когда-то училась танцевать и вдова Майтени, будущая свекровь Ленке Яблонцаи. «И вот я попала к профессору танцев и приличных манер Карою Мюллеру, – записывает в своем дневнике вдова Эмиля Майтени, Йозефа Хейнрих. – Громкий этот титул господин Мюллер присвоил себе совершенно произвольно: злые языки утверждают, что в юности он был всего лишь учеником цирюльника. Но как бы там ни было, я со спокойной совестью могу утверждать, что танцевать он учил блестяще. Впоследствии господин Мюллер перебрался в Будапешт, где удостоился высокой чести учить великую герцогиню Марию Валерию. Школу посещали барышни, все почти одного возраста, и гимназисты восьмиклассники, так что полезное сочеталось с приятным, и молодежь, подходившая друг другу по возрасту, проводила в освещаемой свечами, с натертым полом, торжественно величаемой залой комнате Мюллера подлинно счастливые вечера. Как у каждой барышни, у меня был свой партнер, который более всего занимался со мною, приносил мне конфекты, с другими же танцевал лишь в том случае, когда бдительный материнский взгляд предостерегал меня от слишком продолжительного общения с ним, провожал домой etc., etc. Счастливая пора детства, когда сердце удовлетворяется столь малым! В последний вечер мы организовали бал с буфетом, ни одна семья не пожалела питья и еды, думаю, даже остатков господину Мюллеру хватило бы на то, чтобы целую неделю быть пьяным и страдать несварением желудка. Во многих развлечениях принимала я участие за свою жизнь, но ни одно из них не затмило воспоминаний об этом вечере, продолжавшемся вплоть до полуночи. Чувство, будь то радость или грусть, никогда не захватывает человека столь сильно, как в детстве; я была так счастлива, собираясь на бал в розовом тарлатановом платьице, что, если бы не последний чардаш, которым завершились шесть недель блаженства, эта глава в моей жизни могла бы быть названа счастливейшей из счастливых».

Школа танцев осталась точно такой же и у преемника Мюллера, не изменился даже материал, из которого шили платья для заключительного вечера, матушка тоже говорила мне про какой-то тарлатан и вспоминала, что, одевая ее на вечер, в белокурые локоны ей прикрепили цветок нарцисса. С разрешения Марии Маргит Штилльмунгус первое время сопровождала Ленке на танцевальные вечера мать Беллы; матери сидели, беседуя, на стульях вдоль стен; когда купецкая дочь в благотворительном женском обществе услышала, что внучка ее танцует как мотылек, то однажды и она явилась к преемнику Мюллера – с этого дня она сама водила Ленке на танцы. В ее жизни Сениор символизирует крах, Имре – наказание божье, Юниор был кровоточащей, не заживающей до самой смерти раной, Эмма олицетворяла ненависть и страх, Мелинда жила рядом, словно умный, несчастный еж, и вот, наконец, Ленке – это успех. Когда Ленке с первым мужем уезжала в свадебное путешествие в Венецию и поцеловала старуху на прощанье, по щеке Марии Риккль скатилась слеза. «Я больше никого не хотела любить! – сказала купецкая дочь. – Жизнь достаточно играла со мной. Храни тебя бог, Ленке! Я любила тебя». Марию Риккль в городе уважали, она пользовалась авторитетом – но настоящего, большого успеха в обществе она не знала никогда. И вот эта девушка, ее внучка, которую кавалеры передают из рук в руки в танцевальной школе преемника господина Мюллера, добилась для нее успеха, добилась общественного ранга, основа которого не богатство, а красота и ум.

Когда Ленке попала к бедным сестрам-школостроительницам, длинная юбка была еще непривычна ей, она пользовалась ею то как веером, то как тряпкой для пыли; к тому времени, когда она выучила песню Хуски[129]129
  Хуска, Енё (1875–1960) – венгерский композитор, автор многих популярных оперетт.


[Закрыть] про «Двух воробушков», она уже порхала в длинном платье, словно родилась в нем. («Я не знала никого, кто бы умел так же двигаться, как твоя мать: ее стройная, словно березка, фигура всегда будто летела», – вспоминала о матушке, в бытность ее молоденькой девушкой, вдова Дёрдя Магоша, Наталия Драхота.) Утром, выпив наспех чашку кофе, Ленке подхватывает сумку и бежит, за ней бежит собака Боби, которая у ворот школы поворачивается и возвращается домой, чтобы около часа дня, поднятой на ноги таинственными внутренними собачьими часами, вскочить и снова мчаться к школе и там, весело взбивая пыль коротким хвостом, ждать у ворот, пока в толпе девушек появится ее хозяйка. И вот Ленке идет легкой походкой по улице, за ней идет собака, они сворачивают на улицу Баттяни, вот они уже перед казино – ныне клуб. Народного Фронта, – и наступает самый критический момент: ведь возле казино стоят господа гимназисты и студенты, поджидая ее, девушку с собакой. Там и юрист Лаци Шами – во втором браке Ленке он станет ей свояком, женившись на сестре Элека Сабо, Гизелле, – и Золтан Салаи, и Пишта Озори, и еще много благоговейных или имитирующих пресыщенность жизнью молодых людей, и среди них один нахал, по имени Миклош Отт, который неоднократно пытается проводить ее до дому, и белокурый Бела Майтени с крошечными усиками. До чего противный этот Миклош Отт! – матушка не может удержаться, чтобы не наказать его. Химическими чернилами она пишет на приготовленной в стирку нижней юбке: «ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ МИКЛОША ОТТА!» Надпись обнаруживают при стирке, тетя Клари приносит Марии Риккль свидетельство преступления: она еще не забыла, сколько бед принесло дому преступное мужское легкомыслие. Мария Риккль не удовлетворяется расследованием, в ходе которого выясняется всего лишь, что Ленке до глубины души возмущает наглость Отта, и не более; вот удобный случай, чтобы изложить свое мнение относительно жеребцов и внушить Ленке, что мужчина оскверняет женщину, даже когда просто смотрит на нее. Насчет гимназистов она пожалуется кому следует, со студентами, к сожалению, она не может ничего поделать, но с этого дня Ленке должна идти домой по улицам Св. Анны и Рыночной, обходя угол с казино. Стоит весна, по ночам не заснешь от кошачьих концертов – купецкая дочь встревожена не на шутку. Пока что Ленке терпеть не может Миклоша Отта, а если она влюбится в кого-нибудь: в девчонке ведь течет кровь Юниора и проклятой ее матери. Она на неделю лишает Ленке театра – для воспитанниц монастырской школы нет большего наслаждения, чем, сев в ложу, воодушевляться и плакать, до потери чувствительности бить в ладоши, – а потом велит Ленке пойти с ней во двор и показывает, как спариваются кот с кошкой. Матушка пытается убежать, но бабушка держит ее вплоть до финала бурной любовной сцены. «Вот чего хотят все мужчины, – говорит Мария Риккль, – так что берегись, твоя мать тоже так начала. Если нас или госпожи Барток нет рядом, не смей даже разговаривать с мужчиной, и не забывай того, что видела. Хочешь валяться в грязи, как животное? Любовь этим кончается».

Это был наглядный и впечатляющий урок, Ленке хватило его на всю жизнь. От того непреодолимого отвращения и унизительной беспомощности перед животной сущностью любви, которые мучили матушку в обоих ее замужествах, ее не мог бы вылечить даже психиатр. Дело Миклоша Отта, кстати говоря, завершилось в монастырской школе: злополучную нижнюю юбку Мария Риккль принесла Марии Маргит Штилльмунгус, чтобы школа тоже приняла участие в нравственном и сексуальном воспитании ее внучки. Матушка вся в слезах явилась к начальнице, которая как раз занималась тем, что вместе с монахиней, преподавательницей химии, выводила с нижней юбки чернила. Увидев красную от стыда и волнения, рыдающую Ленке, она сказала: Христос не для того принял смерть на кресте, чтобы мы безответственно бросались словами вроде «терпеть не могу», а потом: где это видано, чтобы вместо бумаги писали на собственной нижней юбке? Молодые люди испокон веков глазеют на девушек, просто не надо обращать на них внимания, она уже передала через Паулу Отт, чтобы мать Миклоша зашла к ней, больше к Ленке никто приставать не будет, и пусть она заберет наконец эту юбку.

Выход в общество, школа танцев волей-неволей сталкивали матушку с представителями мужского пола, с которыми она – вплоть до трагикомического случая с нижней юбкой – держалась относительно непринужденно; кошачья свадьба нарушила равновесие: Ленке Яблонцаи не смела поднять глаз ни на одного юношу. А поводов для встреч было великое множество: Венгрия на рубеже веков, безучастно наблюдавшая, как значительная часть ее населения в поисках куска хлеба покидает родную землю, и не слишком взволнованная тем, что другая, тоже немалая часть, отчаявшись найти работу, выбирает между голодной смертью и самоубийством, – эта Венгрия объедалась за столами, ломящимися от яств, или на природе вокруг скатерти, расстеленной на траве. Одно за другим следовали приглашения на обеды, ужины, чаи, общество выезжало на пикники, на прогулки, на большие и маленькие балы, на концерты, в театр, в Большой лес; девушки, о которых Белла в письмах подробно информирует сестру Маргит, за лето поправлялись на шесть – восемь, а то и на одиннадцать килограммов – и было от чего. Тщетно пытались они плавать, заниматься теннисом, совершать пешие прогулки, чтобы посмотреть на знакомых в манеже или подивиться меткости юношей-родственников в тире, – толстели все; одни только Ленке Яблонцаи да Белла Барток вопреки моде оставались худыми до неприличия.

В 1900 году девушки получают первые корсеты – правда, корсетам пока нечего затягивать. 2 августа 1900 года Белла пишет Маргит в Надьбаню: «Вчера я звана была к крестной на четверг и была там. Илонка пойти не смогла, не смея надевать белое платье и корсет. Перед закусками пришли еще тетя Бенке и Илона, которая сидела между Шарлоттой и мною. Меню было: кофе, калач, гусиная печенка, вино, пиво, большой белый торт – сплошь взбитые сливки и фрукты. Гости ушли в половине восьмого, а мы остались на ужин, вино немного ударило мне в голову». Спустя год, 1 сентября, она посылает Маргит следующий отчет: «В половине двенадцатого пошла с мамочкой к мессе. Первый знакомый был Шани Балог, в пассаже на улице Чизмадиа. В церкви были: Маргит Сиксаи – она, бедняжка, до того растолстела, прямо еле ходит, – затем тетя Пюнкёшди с Марчей – эта, представь, зачесала свою паклю, что у нее вместо волос, в узел, – затем Белла Доноган в красивом белом платье, Ирма Энгестер – она нынче прической подражает Пёси, волосы зализаны на обе стороны, – затем Ирма Ранкаи, счастливая невеста, Луйзи и Ирен Альберт, тетя Фабиан и тетя Хутираи с тремя своими ненаглядными etc., etc. До сих пор я что ни день куда-нибудь хожу, потом все равно буду занята; хочу еще пойти к Яблонцаи. Да, сегодня еще видела Йожи перед церковью и очень была ему рада. Новой шляпы на лето я уже не получу, только на «флорентин» мы прикрепим белый цветок. В субботу опять танцкласс; я, наверное, пойду в белом платье со шлейфом. Сестра Каритас выздоровела, мы встретили ее восторженными криками».

В доме Бартоков все еще выписывают «Киш лап»; журнал с наслаждением прочитывается не только детьми, но и родителями. На картинках в газете стоят мальчики с ангельскими лицами, они держат саблю и ружье, возвещая, что венгры – лучшие в мире солдаты, и дядюшка Форго с некоторым раздражением советует всем инородцам внутри венгерских границ забыть, что когда-то они куда-то там относились, и слиться с основным населением родной земли; дядюшка Форго приветствует славных маленьких патриотов, которые гордо заявляют, что готовь» хоть сейчас, если надо, вскочить на лошадку – и в бой. После выпускного бала Ленке Яблонцаи пройдет каких-нибудь двенадцать лет, и маленькие герои, превратившиеся в обыкновенных молодых людей, в самом деле отправятся в бой, а в 1900-м, пока Государственное собрание, скривясь, узаконивает брак Франца Фердинанда,[130]130
  Франц Фердинанд – австрийский эрцгерцог, наследник габсбургского престола, в июне 1914 г. убитый в Сараеве сербскими националистами.


[Закрыть] проглотив горькую пилюлю из-за Софии Хотек, матушка и Белла с состраданием на лицах разглядывают в «Киш лапе» новый трогательный рисунок: босоногие ребятишки копаются в пыли, у них ни игрушек, ни родителей, ни дома, но дядюшка Форго, к счастью, и тут находит успокоительное объяснение: мол, есть и в глуши свои неповторимые радости, и не нужны здесь ни хитрые городские куклы, ни лошадки-качалки; камушки и прохладный песок – вот что требуется для счастья. Спустя пятнадцать лет после того, как Ленке Яблонцаи закончила школу («Киш лап» все еще приходит в семью Барток, и пусть предназначен он в основном для детей Илоны – взрослые тоже не отказывают себе в удовольствии пролистать его, хотя к этому времени дочери читают уже русские, английские и французские романы, но более всего, конечно, книгу Метерс – для той эпохи столь же популярную, как позже «Унесенные ветром»[131]131
  «Унесенные ветром» – роман американской писательницы Маргарет Митчелл (1900–1949) о гражданской войне Севера и Юга.


[Закрыть]), в Венгрии разражается революция.

Если не считать основных различий между полами, матушка вплоть до замужества ровно ничего не знала ни о собственном теле, ни о супружеской жизни. Признаки биологического взросления ее тела казались ей какой-то скверной болезнью, она рада была бы ее утаить, если бы болезнь эта не сопровождалась предательскими симптомами, которые все равно не скроешь. Мелинда потрудилась лишь сообщить ей, что симптомы эти будут появляться у нее каждый месяц, и дай бог, чтоб это так всегда и было, ибо, если они вдруг прекратятся, она тут же будет выброшена из их дома и из общества, как Эмма Гачари. Матушка была почти болезненно малокровна, в детстве никто не следил за ее правильным питанием – только мать Беллы начала ее прикармливать понемногу, – так что случалось иногда, особенно в первое время, что естественный цикл ее организма нарушался. Она переживала страшные дни, чувствуя себя виновной в каком-то прегрешении, которое она совершила, даже не подозревая о нем, и ждала, когда ее выставят вон, и ломала голову, куда ей деваться, если это случится. Юниор, правда, жил в Дебрецене, но она его почти не видела; решения не было, она обмирала от страха, пока тело само не разрешало проблему. О том, что замуж она вышла абсолютно непросвещенной в главнейших вопросах, она сама дала мне понять перед моим замужеством, когда мучительно подбирала слова, пытаясь как-то подготовить меня к тому ужасу, который меня ожидал. Она вздохнула с явным облегчением, когда я прервала ее и сказала, мол, за меня она может не тревожиться, ей-богу, для этого нет оснований. В общем-то она была не в восторге, услышав это, но все же успокоилась и тогда рассказала мне, в каком глубоком невежестве, лишь с жутким воспоминанием о кошачьей свадьбе в качестве единственного путеводного ориентира, выпустили ее в жизнь. «Они боялись, что я пойду по стопам отца или матери», – попыталась она в тот момент найти оправдание бабушке. Я с ней не спорила, у меня было свое мнение на этот счет.

Эта тонкая, как тростинка, девушка, которой внушили отвращение к мужчинам и которая вплоть до самого замужества считала, что лампасы на штанах у офицеров имеются лишь с одной стороны, так как просто не смела рассмотреть внимательно, как же, собственно говоря, выглядит униформа, – девушка, которая в ужасе замечает, что всюду ее подстерегают, разглядывают, преследуют мужчины, хранит в душе два представления о любви. Первое – бесформенное, темное, сюда относятся кошки, ночные вопли животных, судьба собственной матери, ее исчезновение; другое же составлено ею по романам, рыцарским песням да по молитве невесты в молитвеннике. Оба представления одинаково далеки от реальности, разница меж ними лишь в том, что одно вызывает в ней отвращение, другое – умиление; применительно к себе самой она не находит ничего, на что можно было опереться, чтобы определиться в этом вопросе; хотя она нередко видит свадьбы в церкви св. Анны, однако ей даже в голову не приходит представить себя невестой: в теле ее, о котором столь высокого мнения знакомые юноши, торчащие перед казино, еще не проснулись желания. Она не понимает, как ее мать попала в положение кошки, не знает, чем женщина отличается от девушки; но этого не знает и Белла, лелеемая, оберегаемая любящей семьей Белла, к которой не допускают ничто низменное, отталкивающее, «некрасивое». У старшей дочери Бартоков уже растут дети, но что произошло между Эмилем Вильхельмсом и Илоной Барток, как появились на свет Нора, Пали и Илике – этого никто не спрашивал и никто не объяснял: они просто появились, господь их дал, так появляются все младенцы, когда люди вступают в брак. Ленке и Белла даже между собой не касаются этих тем, они согласны в том, что молодые мужчины опасны, лучше держаться от них подальше, смеяться над ними, от этого не будет беды ни дома, ни в школе.

Школа танцев, куда записали Ленке и: где она пожинала столь исключительные успехи, стала для нее счастливым времяпрепровождением именно из-за танцев. Ленке, когда-то плясавшая перед дедом за кусочек сахару, порхает от кавалера к кавалеру, наслаждаясь ритмом, быстрым движением; как во многом другом, она и в танцах оказалась необычайно способной. «А может, стать танцовщицей? – спрашивает она себя, совершая по залу круг за кругом. – Пианистка, танцовщица или писательница?» И все время непроизвольно отстраняется от партнера: она любит только движение; объятия же, прикосновения ее пугают. Вот так, с откинутыми назад плечами и головой, в танце, она замечает в дверях танцзала юношу, которого вскоре ей представляют, и он уводит ее на вальс. Мгновение останавливается; его фиксируют в своей памяти не только присутствующие, но и дневник Беллы, да и дневник матушки тоже. Ленке Яблонцаи познакомилась с Йожефом в танцевальной школе преемника Кароя Мюллера.

Представление о Йожефе, о незабвенном Йожефе, я почерпнула из альбома Беллы Барток; фотографии, хранившиеся у матушки, разорвал мой отец, Элек Сабо.

Альбом Беллы сохранил два его облика; на первом он – молодой муж; сложив руки на груди, он смотрит в объектив с гордой самоуверенностью, элегантный и серьезный – несколько даже слишком серьезный для своего возраста. Йожеф живет в мире денег, и на этой фотографии он – само олицетворение солидности и надежности, как кредитоспособное акционерное общество. На другой фотографии он стоит совсем юный, какой-то немного беззащитный, шелковый галстук под высоким стоячим воротничком чуть-чуть съехал набок, фигура его – тоже юношеская, усы, эти трогательные бонвиванские усы над красиво очерченными губами, шелковисты, взгляд карих глаз, увековеченный объективом, тих и ласков. На фотографии этой Йожеф чем-то напоминает Карла IV:[132]132
  Имеется в виду австрийский император Карл I, последний венгерский король из династии Габсбургов, правивший под именем Карла IV с 1916 по 1913 г.


[Закрыть] у него еще нет грандиозных замыслов; амбиция его не идет дальше успешной сдачи зачетов. Много лет спустя, когда он был уже пожилым, я познакомилась с ним; встречу эту нельзя назвать удачной. Матушке хотелось показать своей первой любви двадцатидвухлетнюю дочь – меня, – уже доктора философии и преподавателя гимназии; этим она хотела, наверное, дать ему понять: мол, такой вот была бы его дочь, если бы в молодости он поступил по-иному. Йожеф тогда занимал важный пост в Национальном банке; внушительный швейцар, сверкающие медные оковки подъезда, мрамор, вращающиеся стеклянные двери – все это должно было произвести на меня неизгладимое впечатление, и сам Йожеф сидел за своим письменным столом, будто Муссолини. Мы посмотрели друг на друга; он, очевидно, подумал, что я ни капельки не похожа на стройную, белокурую, зеленоглазую матушку, да и выгляжу слишком самостоятельной, слишком эмансипированной; я же видела перед собой со вкусом одетого, полного, стареющего мужчину, который в общем-то не был неприятен на вид, но у меня вызывал лишь антипатию. Вероятно, будь он рыцарем св. Грааля, я бы все равно не воспринимала его иначе: я была сердита на матушку, что в моего отца она никогда не была влюблена столь же сильно, как в свое время в Йожефа.

Коварными, ядовитыми вопросами, касающимися культурной жизни, я за каких-нибудь полчаса уложила его на обе лопатки, доказала ему, что он глубокий невежда, что он ничего не читает, не видит, не слышит, что у него нет чутья к изобразительному искусству, что он абсолютно ничего не смыслит в театре; ему же и в голову не пришло достойно наказать меня за нечестную игру, начав задавать вопросы, касающиеся своей специальности: экономики, банковского дела, – или той сферы искусства, в которой он действительно хорошо разбирался и где за несколько минут мог бы сбить с меня спесь, – камерной музыки. Он пригласил меня обедать, мы сели в его машину и отправились. В машине мы сразу поссорились из-за какого-то пустяка; мы с ним явно терпеть не могли друг друга: он, очевидно, видел во мне прежде всего дочь Элека Сабо, я в нем – величественно-недвижного идола, который сверх того, что он является самим собой, еще и олицетворяет в себе невозвратимо ушедшую юность, и потому его никогда не мог затмить мой отец, с его римским профилем, как на античных серебряных динарах, с его глубокой, поражающей воображение образованностью и блеском живого ума. Йожеф повез меня к Гунделю и заказал ленч из экзотических блюд, съесть которые было делом весьма непростым, требующим знания сложных правил, – и смотрел, выдержу я испытание или окажусь безнадежной провинциалкой. Я не пыталась уклониться от экзамена: обращаться со столовыми приборами меня тоже учили, и тоже по книге Розы Калочи, да и четыре лета, проведенные за границей, дали мне возможность привыкнуть к экзотическим кушаньям. К концу ленча мы исчерпали все общие темы разговора и в основном молчали. В ресторане под деревьями приходили, уходили обедающие; Йожеф громко поздоровался с несколькими солидными господами и супружескими парами, которые прошли было мимо, не обратив на нас внимания; те, сделав вид, будто только нас заметили, подчеркнуто радушно приветствовали нас обоих. Когда это повторилось в третий раз, я рассмеялась, не скрывая, что поняла, в чем тут дело. «Они думают, вы свою любовницу вывезли погреться на солнышке», – сказала я; он покраснел и зашипел на меня: где я научилась таким гнусным мыслям и гнусным словам? Я посмотрела на него как на какого-нибудь престарелого зубра в заповеднике и попросила его не забываться: он пригласил обедать не Ленке Яблонцаи, а меня, и если ему не нравятся мои манеры, так вечером я и не подумаю явиться к нему на домашний концерт, и пусть он не думает, будто я польщена его приглашением, я куда с большей охотой пойду в театр, чем на эту его Kammermusik.[133]133
  Камерная музыка (нем.).


[Закрыть] Он взял себя в руки, и мы кое-как досидели обед; но к этому времени он уже мечтал лишь об одном – поскорее избавиться от меня, и на проспекте Андрашши[134]134
  Одна из главных улиц Будапешта; ныне – улица Непкёзтаршашаг (улица Народной Республики).


[Закрыть] я попросила остановить машину и вышла. Меня распирало от злости, я ругала себя последними словами, что согласилась на эту встречу, которая для двух бывших влюбленных нечто вроде обмена письмами: матушка посылает вместо себя свою дочь, чтобы похвастаться ее дипломом и докторской степенью, дав таким образом понять: мол, эта девушка благодаря своим способностям и сама найдет место в жизни; он же трясет бумажником, тащит меня в Рощу,[135]135
  Роща – парковый район Будапешта.


[Закрыть] пускает пыль в глаза своим богатством – да что я им, в конце концов, кукла, что ли, которой можно играть как хочешь! Вечером я все же пошла к нему в четырехэтажный особняк поблизости от «Астории»[136]136
  «Астория» – гостиница в центре Будапешта.


[Закрыть] и сделала все, чтобы оставить о себе хорошее впечатление, не подвести матушку. Встретила меня худощавая маленькая женщина – на ней он в конце концов женился вместо матушки; почти весь вечер я чувствовала на себе ее умный, печальный взгляд. Среди приглашенных все имели какое-то отношение к Дебрецену, и всем что-то говорила фраза: «Дочь Ленке Яблонцаи». Моя личность вызвала всеобщее разочарование: я была невысока, темноволоса, темноглаза и вопреки всем своим обетам снова дерзка. Мне не удалось сдержаться, когда Йожеф опять принялся хвастаться всякими ценностями и предметами искусства, собранными у него дома, когда он пыжился, показывая, как далеко он пошел, какой он богатый, и даже пытался экзаменовать меня насчет стиля мебели. Тут он потерпел полное поражение: откуда ему было знать, что отец часто ходил со мной в музеи, с малых лет вырезал для меня из воскресных приложений и наклеивал в особую тетрадку репродукции всемирно известных скульптур, картин, архитектурных сооружений, других произведений искусства. Еще до того как зазвучала эфирная камерная музыка, Йожеф уже говорил каким-то неестественным, фальшивым голосом: так я его раздражала; ни одна из его петард не взорвалась, а ведь он бросил в бой в качестве последнего своего резерва даже стоимость земельного участка, на котором был построен принадлежащий ему четырехэтажный дом, и стоимость этого дома; ему так и не удалось добиться, чтобы дочь Ленке Яблонцаи пришла в смятение, растерялась перед таким реальным, ощутимым, бросающимся в глаза богатством и, потрясенная, вернулась бы к матушке, чтобы сказать ей: да-а, дядя Йожи настоящий Крез. «Покажите-ка мне ваши книги!» – попросила я. К этому моменту он уже был бледен и вздрагивал от нервного напряжения; жена пришла к нему на помощь и показала собственную библиотеку, полную немецких, английских и французских классиков, она пыталась оправдать своего занятого мужа: где ему взять время на чтение. Потом наконец состоялся концерт, на котором под аккомпанемент ангельской музыки разыгрался отдельный спектакль – спектакль для нас, троих или четверых, или даже пятерых, актеров. Концерт состоялся в салоне, среди пышно разросшихся комнатных растений, с которыми так гармонировали букеты в стиле fin de si(cle на стеклянных широких дверях во всю стену; двери эти отделяли салон от столовой; падающий из столовой свет зажженных бра создавал прекрасную подсветку для букетов. Йожеф смотрел то на меня, то на свою жену; в глазах женщины таилась та безнадежная печаль, подобие которой я замечала иногда во взгляде отца; я же, наблюдая за ними, в то же время каким-то внутренним зрением видела далекий Дебрецен и отца, который знает об этой встрече и сейчас, вероятно, всеми мыслями настроен на меня, пытаясь угадать, выдержит ли он хотя бы в моих глазах сравнение с Йожефом; а еще я чувствовала волнение и страх матушки, которая сама не хотела переступать этот порог, но не могла устоять, чтобы не показать меня Йожефу, а заодно и самой не узнать, где, как и с кем живет сказочный принц ее юности.