Текст книги "«Теория заговора». Историко-философский очерк"

Автор книги: М. Хлебников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Критики конспирологических концепций, пытаясь показать и доказать всю их абсурдность и нелогичность, часто апеллируют к рациональной аргументации: историческим фактам, доводам, свидетельствам очевидцев и т. д. Но «разоблачения не получаются» и получиться не могут. Дело в том, что оппоненты не просто расходятся в онтологических предпосылках своего мышления. Мы сталкиваемся здесь с проблемой двоякого плана. С одной стороны, как это ни странно, гипотетическая дискуссия обречена на провал как раз из-за совпадения,но не различия типов мышления. Кроме того, следует учитывать, что «теория заговора» – это не теория в собственно узкой трактовке данного понятия, она шире, чем классическая научная теория. Поэтому любые критические аргументы, сформулированные на языке цифр и фактов, вскрывают не абсурдность конспирологических построений, но абсурдность её критики. Так, попытка христианину доказать ложность библейских преданий с помощью данных археологии, палеонтологии, геологии вроде бы внешне обречена на провал. Но найти общий язык с верующим, создать дискуссионное пространство может только атеист. Их объединяет, конечно, не противоположность мировоззренческих установок, но общность проблематики, стоящей в центре духовно-нравственных поисков.

Несомненно, что «теория заговора» должна исследоваться или интерпретироваться с позиций развития общественного сознания, то есть в контексте понимания социокультурной динамики как таковой. Таким образом, мы можем зафиксировать на этом этапе соположенность предложенных нами подходов предмету нашего рассмотрения.

Обратим внимание на следующий момент. Некоторые авторы, пишущие на тему «теории заговора», утверждают, что наибольшее распространение данная теория получает в обществах, переживающих социокультурный кризис. Так, например, конспирологические настроения особенно активны в странах, где осуществляется скачкообразный переход от традиционного уклада к капиталистической системе отношений. В этом аспекте современная Россия становится вроде бы почти идеальной моделью для подобного подхода. «В пространстве, где существует публичная политика, “теория заговора” заведомо занимает относительно маргинальную нишу. И наоборот, в пространстве, где публичная политика дискредитируется и изничтожается, она становится единственным уважаемым способом интерпретации происходящего» ^{190} , – утверждает отечественный либеральный публицист. Но на наш взгляд, реальность бытования «теории заговора» несколько сложнее, её парадигмальное ядро достаточно неоднородно. Подтверждение этому находим в ряде парадоксов «теории заговора».

Для большинства исследователей наибольшей проблемой представляется объяснение широчайшего распространения конспирологического мышления в экономически более чем благополучных странах, где внешне отсутствуют зримые признаки системного социально-политического или экономического кризиса. Почему в США, которые многими воспринимаются в качестве образца современного политического и экономического устройства, конспирологические настроения не только широко распространены, но и являются реальным фактором, влияющим на жизнь страны? [11]11
  Обратим внимание на активное использование как первыми лицами государства, так и средствами массовой информации конспирологической лексики: «ось зла», «страны зла» и т. д.


[Закрыть]

Согласно нашему взгляду, в «теории заговора» выделяются две определяющие интенции, два процесса, хотя и тесно связанные между собой, но возникающие на определённом этапе развития, что, безусловно, влияет на бытование самой теории. Первая интенция связана с понятием «реактивность», которое характеризует развитие «теории заговора» на начальном этапе её развития.

Ярким примером реактивности, подтверждающим наш концепт, можно считать хронологический отрезок истории США после окончания гражданской войны 1861-1865 годов. Именно в это время на побеждённом Юге возникает классическое «тайное общество» – Ку Клукс Клан. Деятельность «тайного общества» получает, как это ни парадоксально, широкое признание на территории бывших конфедератских штатов. Не претендуя на пересмотр, ревизию итогов гражданской войны, то есть её политического результата, Ку Клукс Клан весьма успешно пытался сохранить систему традиционных «южных» ценностей, жизнеспособность которых оказалась принципиально важной для адаптации, а в конечном счёте и для реанимации традиционного уклада. Примечательны слова по этому поводу У. Д. Симмонса, руководителя «второй волны» Ку Клукс Клана: «Когда умолкла канонада на полях сражений между штатами, началась новая война – война за само существование свободных людей, за существование там цивилизации» ^{191} . Симптоматично также, что два из трёх центральных положений, принятых на съезде движения в 1868 году в Нешвилле, звучат следующим образом: «<…> защита Конституции и законов США, защита территории страны от любых враждебных вторжений. <…> помощь в реализации всех конституционных прав и защита от незаконных посягательств на жизнь и имущество граждан» ^{192} .

Таким образом, неявно противопоставляя себя триумфатору Северу, полностью признавая сложившийся порядок вещей, движение переориентируется на консервацию общественного сознания на бытовом уровне. Поэтому вполне логично, что выигранная военным путём кампания в известной степени обернулась поражением для центрального правительства США. Это поражение было поражением идеологическим.«Южная идеология», как всякая идеология, будучи иерархической системой понятий и представлений, оказалась на том этапе более адекватной эпохе, чем ещё только формирующаяся концепция либеральной демократии. Южные штаты США сумели реализовать социокультурный потенциал не в политическом пространстве, но в художественной модели проигранного конфликта, которая в определённой степени позволила пересмотреть причины гражданской войны, её ход, итоги и последствия. На этом примере ещё раз подтверждается тот факт, что установление и бытование идеологической гегемонии не так жёстко привязано к формальному, легитимному статусу как это представлялось раньше.

В историко-онтологическом контексте «теория заговора» несомненно имеет прямое отношение к историзму, как к способу интерпретации наглядно-эмпирической действительности. Осознают подобный факт и сами носители конспирологического мышления. Вот как говорит о способах понимания истории Р. Эпперсон, современный конспирологический автор: «Это объяснение называется Взглядом на Историю как на Заговор, в отличие от Взгляда на Историю как на случайность; последняя точка зрения наиболее распространена в наши дни» ^{193} . В основе «теории заговора» лежат следующие онтологические принципы. Сторонники конспирологии подчёркивают тезис о возможности рационального постижения исторической процессуальности. Сама история трактуется как движение, соотносимое с определёнными закономерностями, которые могут быть рационально выявлены и осмысленны. Из этого с необходимостью вытекает тезис о дифференциальном характере социально-исторического процесса, с последующим выделением этапов, эпох и периодов. Каждый из подобных этапов, обладая самостоятельным значением и своеобразием, идентифицируется лишь при включении его в общую картину. И, наконец, декларируется тезис о негативной, энтропийной направленности социально-исторического потока, что в совокупности с перечисленными признаками даёт возможность говорить о концептуальной близости «теории заговора» к историософической модели христианства.

На наш взгляд, возможно предположение о близости социокультурной матрицы генезиса христианства с трактовкой природы рождения и бытования «тайных обществ». На начальном этапе христианство представляло собой явное социально-религиозное меньшинство, деятельность которого носила глубоко законспирированный характер. В этот период остальная, большая часть общества противопоставлялась меньшинству. С ростом, развитием христианства, а затем и его последующей легитимизацией происходит перераспределение социокультурных ролей. Христианство выступает ведущей силой не только в религиозном аспекте, но и в сфере политических, социальных отношений. Поэтому закономерно, что религиозные меньшинства выступают объектом религиозных, политических, социальных дискриминаций. Хотя обозначенный процесс, как мы показали выше, не был однозначным, важным представляется тот факт, что данные меньшинства являются объектом демонизации. Вектор развития европейской культуры и политики, а шире – и всего западного мира, начиная с эпохи Просвещения, всё более определяется процессом легализации различного рода меньшинств. Процесс, начавшийся с лишения католической церкви монополии в толковании религиозных вопросов, нёс в себе такой сильный инерционный заряд, что его развитие – уже помимо религиозной сферы – было предопределено.

Говоря о связи «теории заговора» с христианством, мы должны, помимо содержательных аспектов, обратиться к следующей проблеме. Во введении к нашей работе мы отмечали тот факт, что конспирологические концепции зачастую создавались как результат прочтения, интерпретации более ранних конспирологических текстов. Тем самым достигалось решение несколько задач. Во-первых, подобный вариант конспирологического «палимпсеста» служил обеспечением достоверности авторского построения. Субъективизм той или иной исследовательской позиции уравновешивался ссылкой на более ранний источник информации, в итоге читательская аудитория получала подтверждение авторской объективности. У. Эко отмечает в данной связи как достаточно типическую позицию Н. Уэбстер – автора книги «Тайные общества и подрывные движения» – по поводу происхождения «Протоколов сионских мудрецов». Высказав ряд критических замечаний, ставящих под сомнение подлинность происхождения «Протоколов», Уэбстер делает неожиданное заключение: «Единственное мнение, которое я рискую высказать, таково: подлинные или поддельные, эти “Протоколы” представляют собой план всемирной революции и, учитывая их пророческий характер и их ошеломительные совпадения с программами иных тайных обществ былых времён, они являются творениями рук либо какого-то общества, либо кого-то, замечательно информированного о традициях тайных обществ» ^{194} . В результате достигается двойной эффект: критическое прочтение оборачивается признанием аутентичности «Протоколов», подлинность которых дополнительно обосновывается заявленной критической позицией. Кроме того, возникает представление о временной актуальности конспирологического взгляда на историю, где прошлое и настоящее обретают «реальную», «объективную» взаимосвязь. «Истинность» содержания «Протоколов», в свою очередь, обосновывает «истинность» работы самой Уэбстер.

Во-вторых, значительно изменяется масштабность собственно заговора. Помимо хронологической глубины он получает теперь ещё и содержательную широту. Явления совершенно разных уровней получают непротиворечивое единое толкование. Так, например, усиление влияния древних сатанинских сил в мировой истории находит своё выражение в индустрии популярной музыки. «Никто не обратил бы внимание на шутовскую группу из Ливерпуля и на их двенадцатиатональную систему “музыки”, если бы пресса не подняла бы вокруг них настоящий ажиотаж. Двенадцатиатональная система состояла из тяжёлых повторяющихся звуков, взятых их музыки жрецов культа Диониса и Ваала и подвергнутых “современной” обработке Адорно (Adorno), близким другом королевы Англии и, следовательно, Комитета 300» ^{195} , – пишет по поводу популярности «Битлз» современный американский конспиролог. Подобный посыл – признание инфернального источника популярной группы, находит своё дальнейшее развитие уже в сочинении отечественного конспиролога. По мнению Н. Боголюбова, «Битлз» вовсе не являются исключительным примером оккультного воздействия сатанинских сил на души молодого поколения: «Сами рок-музыканты свидетельствуют, что во время выступлений зачастую на них сходит какая-то сила, парализующая волю и управляющая их поступками. Зачастую рок-музыканты являются сознательными служителями дьявола, членами церкви сатаны» ^{196} .

Естественно, что рассмотренный методологический приём: утверждения, основанные на взаимных ссылках, устраивает далеко не всех конспирологов. Известный американский конспирологический автор замечает по этому поводу: «Когда заявления и утверждения не подтверждены твёрдыми доказательствами, а попытки найти такое доказательство приводят по кругу вновь к начальной точке – особенно когда кто-то цитирует кого-то ещё – то мы должны отбросить такую историю как ложную» ^{197} .

Это объясняется тем, что необходимость тайных действий возникает при активизации определённого меньшинства (расово-этнического, религиозного, социально-классового, сексуального), которое не может явно противопоставить себя большинству. А. Г. Дугиным отмечается, что в «современной конспирологии неизменно подчёркивается именно человеческий характер заговора, а телеологические идеи Предопределения, как правило, играют вспомогательную роль» ^{198} . Поэтому конспирологическая деятельность «тайных обществ» имеет негативные последствия. Во-первых, она консолидирует обозначенное меньшинство, консервируя в нём потенциально неприемлемые для общества свойства и качества. «Для тайных обществ не существует правил поведения – законов, по которым живут общества. Для них не существует обязательств перед правительствами и правителями, и человечество для них – единая серая масса» ^{199} , – утверждает современный отечественный автор. Во-вторых, большинство не имеет адекватных средств борьбы с «тайными обществами» – в силу слишком разных способов действия большинства и меньшинства. Поражение большинства тем самым становится неизбежным, его кажущееся превосходство – не более чем иллюзия, развеять которую стремятся как раз конспирологические авторы.

Но подобное поражение не обязательно оборачивается торжеством, окончательной победой «тайных обществ», так как их могущество в известной степени относительно и не окончательно. В силу порочности самой природы «тайных обществ», их выключенности из нормального течения социальных процессов, подобная победа невозможна в рамках исторической действительности. Рациональное начало, доминирующее в конспирологическом сознании, не позволяет при поражении большинства допустить синхронизированное абсолютное торжество меньшинства. Симптоматичны в данном контексте слова известного французского романиста П. Дриё ла Рошеля, из его дневника начала Второй мировой войны. Пророчески размышляя о причинах грядущего неизбежного поражения Франции в военной кампании, писатель предлагает следующий прогноз: «Все эти тайные братства смыкаются здесь и помогают друг другу с неприкрытым фанатизмом: опиум, оба вида извращений, еврейство, салонная аристократия, декадентское искусство. И всё окутано политическим франкмасонством. Всякий наркоман знает, что всегда найдёт кого-нибудь, кто защитит его от властей, высокопоставленного чиновника министерства внутренних дел или полиции. Они находят опору в радикализме, социализме и коммунизме. Они достигли триумфа в период народного Фронта. Всё ещё держат в своей власти некоторые тайные пути. Ждут победы Сталина над Гитлером. И погибнут от этой победы. Вот что забавно» ^{200} . В приведённых словах французского писателя мы находим ответ на весомый упрёк критиков и исследователей «теории заговора». Суть этой критики сводится к невозможности представить социальную процессуальность в виде линейной последовательности причинно-следственных отношений. «Жизнь общества – это не только арена, на которой меряются силами противоборствующие группы, это деятельность в рамках более или менее гибкой, но нередко и хрупкой структуры институтов и традиций, и она вызывает – помимо самых разных сознательных противодействий – множество непредвиденных реакций в этой структуре, некоторые из которых, возможно, вообще непредсказуемы» ^{201} , – пишет по этому поводу К. Поппер.

Итак, «теория заговора» содержит в себе определённые нами фундаментальные смысловые и структурные элементы. Исторический процесс не есть хаотический набор событий, явлений, он предполагает наличие имманентного двигателя. Наличие подобного двигателями признаётся и квалифицируется далеко не всеми людьми. Известный немецкий конспирологический автор XIX века Г. М. Пахтлер следующим образом характеризует сложившуюся ситуацию: «Люди, относящиеся к новой и новейшей истории не поверхностно, а серьёзно и желающие доискаться внутреннего её смысла, постоянно встречаются с глубоко прискорбным фактом злонамеренного искажения исторической правды. Постоянно приходится наталкиваться на стройную систему, цель которой – вести человеческий разум и сердце по ложному пути» ^{202} . Это связано с тем, что адекватная интерпретация, осознание смысла истории уже более не отражает рациональные способности индивидуума. Всё большее значение приобретает социально закреплённое историческое знание, данное не в опыте, но социально опосредованное, лишённое объективности, а, следовательно, истинности. Приведённый упрёк сторонникам «истории истеблишмента» сохраняет актуальность и для современных конспирологов. «У многих аналитиков слово “конспирология” вызывает отторжение. “Теория заговора” воспринимается как некий фантом, о котором неприлично говорить в экспертном сообществе» ^{203} .

Творцы «теории заговора», противопоставляя свои взгляды традиционным историческим представлениям, причисляют себя к носителям истинного знания. «Когда либерально-предупреждённым Маниловым объясняешь и доказываешь, что вся механика движения гораздо сложнее, чем это кажется, и что большевизм только один из роберров той адской машины, на которую слуги зла пытаются спровоцировать христианский мир, многие всё-таки недоверчиво качают головой» ^{204} , – пишет конспиролог начала XX столетия. Схожее положение развивается в антимасонских публикациях Ф. Франко, рассматривавшего причины, позволившие масонству нейтрализовать общественный охранительный инстинкт: «Мы живём в мире легкомыслия и умственной лени. Многие современные события кажутся неожиданными для большинства людей, мало кто берётся их глубоко анализировать. А эти события трудно понять, если не учитывать прецеденты» ^{205} . Укажем на парадокс конспирологического мышления в данном пункте. Многие исследователи, как мы отметили выше, соглашаются, что большинство конспирологических теорий имеют хотя бы внешне рациональную природу, но одновременно утверждают, что ядро самой концепции носит явно нерациональный, мифический характер. Приведём в качестве достаточно типического мнение А. С. Ахиезера: «Слабость всех концепций заговора заключается в том, что: а) в их основе лежит чистая вера, не обременяющая себя доказательствами; обычный её аргумент – что соответствующее явление иначе объяснено быть не может, т. е. фактически имеет место превращение невежества в клевету против истории; б) в основе этой веры лежит вполне определённый архаический, хотя и внешне модернизированный, менталитет, т. е. представление о мире как о скоплении скрытых, в основном злонамеренных, субъектов» ^{206} . О мифической составляющей «теории заговора» мы уже имели возможность высказаться выше. Что касается «веры» – религиозной составляющей конспирологии, – то приведём мнение известного израильского политика А. Эскина: «Я считаю любую конспирологию современной формой язычества… <…> Я убеждён, что потребность в конспирологии – это прежде всего следствие убыли веры, непонимания того, что есть Божий Промысел и, соответственно, неготовность его принять» ^{207} . Зачастую конспирология отождествляется с религиозным сознанием на основании того факта, что в конспирологических построениях религия в какой-либо её конкретной форме становится объектом воздействия со стороны «тайных обществ». На наш взгляд, подобное отождествление является неточным.

На ненаучный характер «теории заговора», хотя и внешне принимающей форму «научности», указывает уже упоминавшийся Д. Пайпс. «Конспирацисты бравируют учёными степенями и званиями («доктор», «профессор» и т. п.), подлинными или ложными. С усердием, не меньшим, чем у «традиционных историков», они штудируют литературу по своей теме и становятся настоящими знатоками. Разница состоит в методах: вместо того, чтобы по крупицам собирать факты, конспирацисты обдирают настоящие исторические исследования, нагромождая друг на друга вызывающие недоумения обрывки, невесть откуда выдернутые и не связанные между собой» ^{208} .

Позволим себе не согласиться с данной точкой зрения как в частностях, так и в концептуальном отношении. Сошлёмся в качестве примера на такую активно разрабатываемую «теорией заговора» проблему, как смерть тех или иных известных исторических деятелей. Н. Г. Богданов в работе «Роль врачей в убийстве царей», целиком посвященной указанному вопросу, стремится доказать, что практически все российские цари, начиная с Ивана III (автор всё же благоразумно обходит своим вниманием судьбы Петра III, Павла I, Александра II или Николая II), являлись жертвами спланированных отравлений, осуществлённых врачами. Причиной такой жестокости со стороны медиков служит скрытая от поверхностного взгляда перманентная война против России враждебных ей сил. Поэтому смерть Ивана Грозного объясняется не внутренними физиологическими процессами, но внешними политическими факторами. «Возвышение мощного государства на Востоке вызывало беспокойство, перерастающее в бешеное сопротивление Запада, старавшегося употребить все имеющиеся у него силы и средства, включая послушные ему Оттоманскую империю и татарские ханства, для противодействия Московии» ^{209} . Но, несмотря на «бешеное сопротивление», русское государство под руководством Грозного лишь усиливалось. И тогда Запад прибегает к последнему средству – физическому устранению русского царя. Для этого разрабатывается многоходовая комбинация, включающая изоляцию и уничтожение «дохтура Елисея» – голландского врача Э. Бомелия, лечившего царя и его семью. Оклеветанный Бомелий, обвинённый в установлении связи с польским королём С. Баторием, был казнён, что открыло дорогу финальной стадии операции. Преданного Бомелия заменяет присланный английской королевой лейб-медик Роберт Якоби, скорым итогом усилий которого и становится смерть царя и его наследника. Само устранение происходило согласно следующей схеме: «Акции подобного рода, то есть отравления, делались так: когда всё было готово, дожидались какой-либо естественной болезни “пациента” и, под видом лекарства, больному давали яд. А перед этим подопечного пичкали не опасным, но совершенно ненужным организму “порошком”, который, если и не ухудшал общее состояние здоровья, то, во всяком случае, чрезвычайно затруднял понимание характера “болезни”» ^{210} .

Показательно, что изложенная схема находит продолжение в работе другого отечественного конспиролога. А. Мартиросян целиком разделяет мнение предыдущего автора как о насильственном характере смерти русского царя, так и о причинах её – коварной борьбе Европы с Московским царством. «На арене этого жестокого геополитического противоборства, с одной стороны, между Московским государством и католическим Западом, а, с другой, между последним и резко набиравшим силу на том же Западе протестантизмом, которым смертельна была поражена и Англия тоже, в очень хитроумной комбинации и выступил Лондон со своими шпионами и колдунами-отравителями» ^{211} . Смертоносным орудием Лондона становится как раз Э. Бомелий – невинная жертва, по мнению Богданова. Голландский врач («британский шпион-отравитель») и превращает Ивана IV в Ивана Грозного, добивается в итоге фактического прекращения династии Рюриковичей. «Царь отравлен вплоть до полного изменения его характера, и свирепствам его не было конца. Царица умерла от отравления. Потомство – Фёдор Иванович – дебилизировано» ^{212} .

Различие в определении конкретной фигуры «отравителя» монарха не служит основанием для рассматривания данных двух концепций как взаимоисключающих. В реальности они являются скорее взаимодополняющими. Частные противоречия аннигилируются на фоне сконструированной «теории заговора», внутренние свойства которой позволяют игнорировать те или иные несовпадающие моменты. За счёт чего возможна подобная устойчивость? Не только за счёт наличия собственно конспирологического посыла, чьё содержание может вызывать вполне оправданный скепсис. Жизнеспособность «теории заговора» должна подкрепляться системой рациональных доводов, выполняющих двоякую функцию. Во-первых, они должны иметь статус абсолютно достоверных, когда сомнение невозможно или абсурдно. Во-вторых, обладать внутренней вариативностью, позволяющей снимать противоречия, возникающие при сопоставлении тех или иных авторских позиций.

В нашем случае, как мы видим, авторы опираются на ряд бесспорных фактов, сводимых к ряду основных положений. Действительно, русские монархи болели, их лечили, иногда с помощью иностранных врачей, но, тем не менее, они всё равно рано или поздно умирали. Каждое из данных положений фактически, содержательно являясь исторически и рационально адекватным, в совокупности рождает «теорию заговора». Взятые в отдельности факты из объективных источников не несут в себе никакого конспирологического содержания, в чём и проявляется их ценность для творцов «теории заговора». Убедительность конспирологической схемы во многом базируется на правильности, истинности отдельных положений, которые могут быть подтверждены иными, независимыми источниками. Для конспирологического исследования наличие подобных источников является необходимостью. Поэтому традиционным для конспирологических работ является обращение к широкому информационному пространству, которое делится на два чётких сегмента. Первый составляют источники, относящиеся к классике «теории заговора», задающие общую установку. Ко второму сегменту относится корпус источников, выполняющих функцию объективизирования конспирологического исследования.

В качестве примера обратимся к реакции на крушение 14 сентября 2008 года в Перми «Боинга-737». В результате этого трагического события погибает генерал Трошев, что становится отправной точкой для создания конспирологической версии катастрофы, озвученной в газете «Завтра». Внимание авторов привлекает ряд деталей, не имеющих непосредственного отношения к случившемуся. «Трагедия произошла не только в профессиональный праздник погибшего, День танкиста, но и в день рождения действующего президента РФ; командир экипажа воздушного судна носил фамилию Медведев; среди погибших пассажиров находилось трое однофамильцев президента» ^{213} . Итогом становится вывод об «очевидных параллелях» крушения авиалайнера с убийством известной журналистки А. Политковской, которое произошло 7 октября 2006 года – в день рождения В. В. Путина. И крушение самолёта, и убийство журналиста расценивается как «чёрная метка» российскому руководству на очередном витке новой «холодной войны». Как мы видим, авторы попытались соединить в представленном концепте несколько разнородных эмпирических фактов, связь между которыми весьма условна и нелинейна. Гибель генерала Трошева вызывает упоминание о Дне танкиста, после чего следует немотивированный переход к фамилиям командира воздушного судна и пассажиров. Здесь же мы видим ничем не объяснённое и не раскрытое сопоставление Дня танкиста с днём рождения президента РФ. Но все указанные логические неувязки и смысловые лакуны снимаются конспирологическим посылом.

При этом нередко конспирологическая установка вступает в конфликт с индивидуальным сознанием конспирологического автора. Но скепсис индивидуального начала не выдерживает «убедительности» и «аргументированности» адаптированных «теорией заговора» эмпирических фактов. Достаточно выразительно этот парадокс выражен в словах современного западного конспиролога: «Серия невероятных совпадений, независимо от степени их подозрительности, не может быть решающим доводом в пользу заговора, но свидетельствует о том, что существует нечто, надёжно скрытое от глаз общественности» ^{214} . Постепенное раскрытие указанного «нечто» с неизбежностью приводит к выводу «в пользу заговора», но уже подкреплённого демонстрацией интеллектуальной неангажированности конспирологического исследователя.

Рассмотрим другой пример, подтверждающий наш тезис о рациональной природе «теории заговора». В апологетическом изложении оккультно-конспирологическои модели Грассе д'Орсе, которая, по словам А. Г. Дугина, «имеет удивительный резонанс с оккультной, “иероглифической” стороной важнейших современных процессов» ^{215} , мировая история представляется как борьба двух оккультных партий: «Солнцепоклонников» и «Лунопоклонников» (орден «Кварты» и орден «Квинты»). Благодаря «Городу Солнца» Т. Кампанелла принадлежит, конечно, к ордену «Кварты». Но если следовать заявленной логике, то творчество Н. Носова («Незнайка в Солнечном городе», «Незнайка на Луне») несомненно, также указывает на его оккультный источник. Несмотря на кажущуюся абсурдность, соединение итальянского мыслителя с неким конспирологическим учением достаточно логично; здесь мы видим выполнение требований формальной логики, выстраивается простой категорический силлогизм.

Косвенное признание рационального аспекта «теории заговора» мы можем найти у авторов, критически её рассматривающих. Показательны выводы по этому поводу П.-А. Тагиеффа в его работе «Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и её использование».

Исследуя полемику вокруг вопроса о подлинности «Протоколов…» в первой половине прошлого века, исследователь признаёт «живучесть фальшивки». Её актуальность объясняется во многом методологическими приёмами сторонников подлинности «Протоколов…», сумевших создать «защитное поле», успешно нейтрализовавшее контраргументы оппонентов. Часть этих аргументов защиты носят, как подчёркивает Тагиефф, внерациональный характер. К «духовным аргументам» сторонников подлинности относится такое положение: «Следующее доказательство подлинности “Протоколов” – это “еврейский дух”, который якобы пропитывает их текст; именно так Ю. Гойе защищает тезис о “содержательной подлинности” “Протоколов”, даже если их составитель не является (гипотеза, мнимая для Гойе) одним из “Сионских мудрецов”. Главный аргумент заключается в том, что избрание Израиля интерпретируется как учреждение права на завоевание мира» ^{216} . С автором нельзя не согласиться – апелляцию к «еврейскому духу» и ветхозаветным сюжетам трудно отнести к рациональным аргументам. Но анализ следующих аргументов выявляет их вполне рационально-логический характер: «Подлинность “Протоколов” доказывается “еврейскими” попытками их уничтожить или установить их “фальшивость”. Отрицание подлинности становится доказательством подлинности или же доказательством того, что речь идёт, по мнению евреев, о тайнах, которые должны оставаться абсолютно недоступными для их жертв, ибо если они будут предупреждены, то смогут избежать ловушек» ^{217} . Заметим, что перед нами блестящий аргумент с опережением. В его контексте даже сама книга Тагиеффа становится ещё одним доказательством подлинности «Протоколов».