Текст книги "«Теория заговора». Историко-философский очерк"

Автор книги: М. Хлебников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА 1.
«Заговор» и «тайные общества»: соотношение исторического и методологического аспектов

В начале нашего исследования следует оговорить необходимое разделение между «теорией заговора» и заговором политическим как таковым, являющимся в настоящее время основным объектом научного исследования. Определения «теории заговора» достаточно многочисленны, в качестве примера мы можем привести следующую дефиницию политического заговора: «Тайное соглашение (уговор, сговор) нескольких лиц, выступающих индивидуально или в качестве лидеров политических сил о совместных действиях против кого-либо или, реже, чего-либо для достижения определённых политических целей. Заговор политический – особая разновидность интриги политической, отличающаяся максимально возможной конспиративностью и негативной, деструктивной, а не созидательной направленностью» ^{27} . К этому определению можно добавить дефиницию заговора, сформулированную современной отечественной исторической наукой. «Любой заговор может быть определён как подготовка и осуществление тайной организацией или группой лиц акта насилия для последующей реализации своей стратегической цели: обеспечение успеха личным или корпоративным интересам, смены власти, установлением республики, национального государства или общества социальной справедливости» ^{28} . Как мы видим, последнее определение отличается от первого лишь наличием вариативного ряда целей заговора, но не какими-либо принципиальными расхождениями, раскрывающими природу заговора.

В данных аспектах политический заговор противоположен обычной политической практике с её ограниченной, но вполне реальной открытостью, теоретической и реальной возможностью принятия участия в решении социально-политических проблем относительно широким кругом лиц. Политический заговор имеет богатую историческую традицию, его элементы прослеживаются уже на самых ранних этапах формирования социальных отношений. На стадии перехода от общинного устройства к первым территориальным государственным образованиям заговор становится отражением перманентного конфликта между общиной и царской властью, стремящейся к гегемонии, урезыванию прав общины. Здесь также накладываются всё возрастающие проблемы самих царствующих династий. Внутри складывающихся династий власть становится источником противоборства, для членов династий, «несправедливо» обойдённых при распределении властных полномочий, заговор выступает в роли наиболее эффективного инструмента восстановления «справедливости». Зачастую два обозначенных фактора дополняют друг друга. Так, например, если мы обратимся к древневосточной истории, судьба древнеизраильского царя Авимелеха выглядит достаточно типичной. Согласно «Книге Судей», Авимелех, будучи незаконнорожденным сыном Гидеона, приходит к власти после жестокого убийства законных сыновей своего отца. После этого при активной поддержке жителей культового города Шехема, Авимелех провозглашается царём. Царствование его длится всего три года и заканчивается переворотом, осуществлённым при участии тех же жителей Шехема в конце первой половины XI века до н. э. ^{29}

Позже, в эпоху классической Греции, заговор становится одним из самых распространённых способов политической борьбы. В трудах таких известных античных историков как Геродот, Фукидид, Тацит, Плутарх мы находим описание множества состоявшихся и предотвращённых, успешных и неудачных заговоров. Показательно, что античные историки в качестве примеров заговоров приводят события не только в греко-римской ойкумене, но и выходящие за её границы. Так, Геродот в «Истории» подробно рассказывает о заговоре, в результате которого в VI в. до н. э. на персидский трон восходит царь Дарий L Тогда, после внезапной смерти царя Камбиса, власть в стране оказывается в руках самозванца, известного как Лже-Бардия. Подробно описывается «технологическая» сторона заговора, включая такие важные его элементы как выбор участников заговора, их мотивацию и время осуществления собственно заговора. Дарий на призывы Отана не торопиться и лучше подготовить намеченное выступление, говорит следующее: «Если вы примете совет Отана, то знайте, что вам предстоит жалкая гибель. Ведь кто-нибудь обязательно донесёт магу, чтобы получить выгоду себе одному. Лучше всего, конечно, чтобы вам тотчас действовать на свой страх и риск. Но раз уж вы решили набрать ещё сообщников и доверились мне, то давайте совершим это дело сегодня. Иначе знайте: если мы упустим сегодняшний день, то я сам пойду к магу с доносом на вас, чтобы никто другой не успел упредить меня» ^{30} . Речь Дария убедительна, она демонстрирует немалое знание природы самого заговора и заговорщиков. Оказав на соратников определённое давление, пригрозив им выдачей, Дарий сумел не только сподвигнуть их на активные действия, но и фактически перехватил инициативу в руководстве самого заговора. Неудивительно, что после выполнения задуманного именно Дарий, проявивший себя как организатор переворота, занимает царский трон.

Помимо этого античные источники рассказывают об использовании заговора в качестве орудия политического манипулирования. Одно из самых ярких подтверждений тому содержится в сочинениях Плутарха. Повествуя об острой социально-политической борьбе, развернувшейся в V веке до н. э. в афинском обществе, историк уделяет большое внимание фигуре Алкивиада. Будучи принципиальным противником демократии, древнегреческий полководец своим военным талантом тем не менее всячески способствовал укреплению Афин. Он успешно организовывает отпор гегемонистским устремлениям Спарты, выступает вдохновителем военной операции против Сиракуз. «Ещё при жизни Перикла афиняне мечтали о захвате Сицилии, но за дело взялись лишь после его смерти и под предлогом помощи союзникам, притесняемым Сиракузами, всякий раз посылали за море свои отряды, расчищая путь силам более внушительным. До предела, однако, разжёг это стремление лишь Алкивиад, который убедил сограждан впредь действовать не исподволь, не постепенно, но двинуться на Сицилию с большим флотом и попытаться сразу овладеть островом» ^{31} . Но политические враги Алкивиада, воспользовавшись тем, что в последние дни перед отплытием флота были осквернены изображения Гермеса, обвиняют его в святотатстве. Постепенно обвинения разрастаются, обретая уже характер политический: «Сначала, как уже говорилось, против Алкивиада были только шаткие подозрения, основанные на показаниях рабов и метэков. Но после его отъезда враги возобновили свои нападки ещё решительнее, приплетая шутовские мистерии к надругательствам над статуями Гермеса, словно то и другое – плод единого заговора, цель коего – мятеж и государственный переворот» ^{32} . В итоге политические соратники и близкие люди Алкивиада были брошены в тюрьму, а сам он, проклинаемый и презираемый согражданами, избежал смерти, скрывшись в пределах персидской державы. Как мы видим, обвинение в политическом заговоре обладало немалой силой уже в античную эпоху и служило эффективным орудием социально-политической борьбы.

Теперь обратимся к дефиниции «теории заговора», дабы выявить различия между политическим заговором и конспирологией. Достаточно объективное, ставшее уже классическим, определение «теории заговора» мы можем найти в работе К. Поппера «Открытое общество и его враги». «Согласно этой теории, объяснение социального явления состоит в обнаружении лиц или групп лиц, которые заинтересованы в появлении этого явления (иногда это – тайный интерес, который следует раскрыть) и которые запланировали это явление и составили заговор, чтобы породить его» ^{33} . Своё определение «теории заговора» предлагает Й. Рогалла фон Биберштайн: «Теорией заговора принято называть модели объяснения, которые претендуют на разоблачение истинных, скрытых под внешней поверхностью причин происходящих в обществе перемен, воспринимающихся как незаконные и опасные» ^{34} .

В современной отечественной науке определение конспирологии даёт нам А. Фурсов: «Под конспирологией имеется в виду сфера знаний, в которой история, особенно её резкие повороты, рассматривается сквозь призму тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил – орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций» ^{35} . Обратим внимание на несовпадение цели политического заговора и объекта изучения в «теории заговора». Если специфика политического заговора определяется локальной, конкретной социально-политической проблемой, конфликтным решением которой выступает сам заговор, то конспирологический подход делает акцент на единстве заговора с некоторой идеологической матрицей, без которого толкование заговора теряет любой смысл. Естественно, что политический заговор в реальности очень часто имеет идеологическое основание и обоснование. Но в «теории заговора» идеологичность приобретает особый, в чём-то даже надсоциальный характер.

Вопрос о реальном генезисе «тайных обществ» вне конспирологической интерпретации данной темы не имеет до сих пор однозначного решения. Всё же большинство исследователей относит возникновение первых прообразов тайных обществ к самым ранним этапам развития человечества. Большое значение приобретают исследования этнографического характера, дающие весьма интересные результаты. Обратимся к работе такого авторитетнейшего учёного как Фрэзер, основателя и первого классика сравнительной этнографии. Хотя Фрэзер и не обращается специально к теме возникновения «тайных обществ», но всё же уделяет ей некоторое внимание. Опираясь на данные голландского этнолога И. Г. Риделя, изучавшего племена Океании, Фрэзер пытается объяснить распространение такого обряда, как ритуальное отделение юношей от остальной части племени. Подобное отделение сопровождается различными ритуалами, свидетельствующими о важности данного действия.

Учёные предшествующего Фрэзеру времени объясняли подобные ритуалы политическими причинами. В частности утверждалось, что юношеские союзы выполняют функцию политического объединения с целью противопоставления иному племени, в военном или собственно политическом плане. Английский же исследователь акцентирует внимание именно на демографическом аспекте объединений. Фрэзер говорит: «Фактически эта организация представляет собой широко распространённый в первобытных обществах институт, основная функция которого – инициация юношей» ^{36} . Ритуальная смерть и последующее воскрешение юноши символизирует собой переход на другую, более высокую, демографическую ступень.

Подтверждением гипотезы Фрэзера служат исследования американского этнографа Ф. Боаса, проведённые среди индейцев Северной Америки (наудовесси, сиу, дакота). Им зафиксированы важные особенности юношеских союзов. Он обращает внимание на соединение инициации с тотемной практикой. В частности, ритуальная смерть сына вождя племени оборачивается его перерождением в волка. «Речь в данном случае идёт об установлении симпатической связи с животным, духом и другим могущественным существом, которому человек частично или целиком отдаёт на хранение свою душу и от которого он в награду за этот дар получает сверхъестественные способности» ^{37} . Фрэзер делает вывод о том, что «соседство» тайных обществ и тотемной практики не является случайным, оно отражает закономерности бытования архаических народов. Представление о душе как о некоторой ценности рождает желание защитить её от реальных или мнимых катаклизмов. Тотемизм и есть вариант сохранения души, помещение её на хранение во внешнюю среду (животные, растения). Можно сделать вывод о концептуальном содержании размышлений Фрэзера. Период полового созревания для архаического сознания представляется рубежным, критическим моментом, спасение от которого находится в возрастном отделении «тайное общество» и одновременно – в обращении к тотемным связям человека.

С позиций психологических интересны рассуждения о генезисе «тайных обществ» Э. Нойманна. Как и Фрэзер, он относит их возникновение к ранним этапам развития человечества, но делает упор в своей концепции на момент перехода от матриархата к патриархату. Для немецкого исследователя обозначенный переход представляется значительным в первую очередь с психологических позиций, как этап развития Эго. Нойманн пишет: «Коллективный мир инициации, тайных обществ, сект, мистерий и религий является духовным и маскулинным, и, несмотря на его общественный характер, акцент все равно делается на индивид, так как каждый проходит инициацию индивидуально и переживания, накладывающие отпечаток на его индивидуальность, тоже индивидуальны. Избирательный характер этого индивидуального ударения составляет заметный контраст с матриархальной группой, где преобладают архетип Великой Матери и соответствующая стадия развития сознания» ^{38} . Предшествующий матриархальный период означал не только социальное господство женщин и подчинённое положение мужчин в обществе. «Тайные общества» мужчин служат основой для акцентуации Эго, что является предпосылкой к переходу к личности. Женщина с её сексуальной природой представляет собой бессознательное начало, влияние которого настолько велико, что от него можно уберечься лишь укрывшись в «тайном обществе»: «Вот почему ни одна женщина никогда не допускается в мужские общества. На этом уровне, где мужчины еще не уверены в себе, женщины объявляются опасными и обольщающими» ^{39} .

После изучения основных работ, касающихся возникновения и развития «тайных обществ», мы выделяем три основных подхода: позитивистско-рациональный, мифогенетический, который можно определить и как структуралистский, а также мистико-оккультный. Естественно, что в рамках одной концепции могут взаимодействовать, накладываться друг на друга элементы различных подходов. Попытаемся охарактеризовать каждый из подходов с точки зрения его сущностных оснований.

Позитивистский подход возникает во второй половине XIX века. Представители данного направления, будучи во многом пионерами научного изучения «теории заговора», сумели сформулировать ряд ценных положений, относящихся в основном к вопросу об определении границ конспирологии. Например, Ч. У. Гекертон в работе с весьма многообещающим названием «Тайные общества всех веков и всех стран» отмечает одну из проблем изучения «теории заговора». Собственно исследование «конспирологического сознания» зачастую подменяется теоретическими изысканиями, целью которых является классификация самих «тайных обществ». Поэтому можно полностью согласиться со словами автора о том, что «возникновение и действие тайных обществ не странные и необъяснимые явления, не временная форма, не скоротечное и неожиданное действие, но вполне ясный и предвиденный результат известных причин» ^{40} .

Дальнейшие же рассуждения автора, к сожалению, по большей части определяются его стремлением к классификации «тайных обществ», которые он делит на религиозные, военные, судебные, учёные, гражданские, политические [2]2
  Любопытно и симптоматично, что в работе Гекертона не упомянуты тайные российские революционные общества, хотя присутствуют такие экзотические примеры, как О-Ки-Па, Невидимки. В определённой степени это свидетельствует о конспирологической изолированности российского социокультурного пространства.


[Закрыть]. Затем, признавая определённую искусственность своей схемы (несомненно, что тот же орден тамплиеров – довольно сложное и неоднородное социорелигиозное объединение – не может быть объяснен как исключительно военное, религиозное или политическое общество), Гекертон оставляет лишь два критерия деления: религию и политику. Целью первых обществ является познание «истинных законов природы», в основе деятельности вторых определена необходимость – «воздвигнуть идеальный храм прогресса, оплодотворить в сердцах прозябающих или порабощенных народов зародыши будущей свободы» ^{41} . Аналогичной позиции в изучении генезиса «тайных обществ» придерживается современник Ч. У. Гекертона Г. Шустер: «Насколько возможно судить на основании дошедших до нас, частью весьма скудных, преданий и сведений об этих тайных обществах, они представляли собой или замкнутые кружки людей, возвышавшихся над общим уровнем своими дарованиями и высокими стремлениями, или служили во времена невзгод и гонений верным хранилищем высших духовных сокровищ религий и философии, а также политических идей» ^{42} . К подобным обществам, помимо, конечно же, иллюминатов, розенкрейцеров, масонов, Шустер относит и сицилийских мафиози.

Последующие рассуждения Гекертона и Шустера целиком опираются как на логику, так и на терминологию классического позитивизма. «Минование надобности в тайных обществах» они трактуют как следствие преодоления религиозного фундаментализма, утверждение научного знания в качестве «внутреннего двигателя» социального и антропологического прогресса. Здесь авторы почти дословно воспроизводит известную трёхчастную модель общественного развития О. Конта. Неизбежно и закономерно следует вполне оптимистический вывод: «Где преобладает свобода, таинственность уже более не нужна для достижения всяких хороших и полезных целей; прежде она нуждалась в тайных обществах, чтобы торжествовать; теперь ей нужно только открытое единство, чтобы поддерживаться» ^{43} . Следует указать на явное внутреннее противоречие данного положения. Несмотря на то, что «хорошие и полезные цели» вроде бы достигнуты и «идеальный храм прогресса» практически выстроен, «тайные общества» продолжают существовать. Гекертон обращает особое внимание на актуальность изучения «тайных обществ» из-за их всё большего влияния на современные ему социальные процессы. «Тайные общества, религиозные и политические, опять стали возникать со всех сторон. Религиозные общества могут быть обойдены молчанием, так как вообще не имеют значения, по отсутствию новизны; но к обществам с политической целью нельзя отнестись с пренебрежением на основании их ничтожества. Интернационалы, фении, коммунисты, нигилисты, вагабигы тайно стремятся к ниспровержению настоящего порядка вещей» ^{44} . Объяснение приведённых взаимоисключающих точек зрения в рамках единого артикулированного концептуального пространства следует на наш взгляд искать в том, что представленные авторы не просто являются исследователями феномена «тайных обществ», но в некоторой степени подчиняются конспирологической установке, согласно которой «тайное общество» не может быть банально изжито историей, то есть стать самим объектом истории. Логика «теории заговора» требует обращение к актуальности, религиозные общества действительно «могут быть обойдены», по мнению позитивистов, вниманием, так как религия утрачивает своё значение в современном мире.

Именно позитивистский подход к пониманию генезиса и природы «тайных обществ», со всеми его неизбежными историческими модификациями, в настоящее время является доминирующим в научной среде. Его преобладание объясняется апелляцией к «научности», объективистскому знанию, которая, безусловно, выигрывает на фоне экстравагантности и «научного волюнтаризма» того же мифогенетического подхода. Приведём слова современного отечественного исследователя: «Тайные общества возникают отнюдь не случайно. Их существование в обществе как социального института непосредственно вытекает из общих системных законов» ^{45} . Необходимость существования «тайных обществ» детерминируется негативными социально-политическими процессами, приводящими к большей или меньшей деградации общественных и государственных институтов. В подобной ситуации дисфункциональности социальной системы, тайные общества в силу их изначальной установки на дублирование социальной иерархии, могут становиться аттрактором – новым центром развития. «Мы имеем полное основание отнести тайные общества к базовым социальным институтам, основными задачами которого является как реализация социальных изменений, так и поддержание социальной стабильности в обществе» ^{46} . Подобная позиция автора, в сущности, развивает рассмотренную нами позитивистскую установку на рассмотрение «тайных обществ» в качестве элемента прогрессивного развития общества. Смещение акцента лишь в том, что из элемента социального развития «тайные общества» трансформируются в необходимый, базовый институт исторической процессуальности, становясь своего рода «локомотивом истории».

Мифогенетический (структуралистский) подход, ярким представителем которого является М. Элиаде, рассматривает возникновение и бытование «тайных обществ» в контексте становления архаических культов. Центральное положение в данной трактовке занимает понятие «инициация», обладающее разносторонним (религиозным, культурным, социальным) содержанием. Следуя жёстко закреплённым ступеням инициации, неофит «узнаёт правила поведения, производственные приёмы, мифы и священные традиции племени, мистические отношения между племенем и Сверхъестественными Существами, в том виде, в каком они установились с начала мира» ^{47} . С помощью более или менее сложной процедуры происходит воспроизведение сакрального сценария возникновения бытия в его чистой, незамутнённой форме. Уже здесь следует отметить, что подобная трактовка сводит значение «тайных обществ» лишь к формальной, хотя и важной и необходимой стороне обряда посвящения.

Концепция Элиаде оснащена ссылками на богатый антропологический материал, содержит анализ обрядов, шаманских и жреческих посвящений первобытных и архаических народов, в духовной жизни которых традиция посвящения имела первостепенное значение. В данном контексте бытование «тайных обществ» носит, как это ни странно на первый взгляд, легитимный, социально и религиозно узаконенный характер. «Тайные общества» и союзы достаточно успешно выполняют функции социализации, благодаря чему социальные и эмпирические начала достаточно органично сосуществуют в едином пространстве. Схожее с концепцией Элиаде мнение высказывает современный российский исследователь: «Каковы мотивы людей, вступающих в тайные общества? Прежде всего с этим шагом для большинства неофитов открывается какая-то доступная форма жизненной активности, саморазвития или познания мира через общение в “малом соборе” (соборность ведь универсальное свойство нашей культуры и общественного сознания), что важно и для самоопределения, и для утверждения своего места среди людей в большом мире» ^{48} .

Хотя С. О. Шмидт говорит преимущественно о значении «тайных обществ» в контексте развития русского общества, но его слова выходят за границы отдельно взятого социума, зримо сопрягаясь с взглядами М. Элиаде, что позволяет зафиксировать единую исследовательскую стратегию. Исходя из этого, несовпадение уровней анализа следует понимать с позиции их взаимодополнительности, которая служит основой генезиса всякой развёрнутой концепции. Таким образом, если позитивистский подход трактует «тайные общества» как социально-политический институт, призванный устранять дисбаланс в общественной жизни, то структурно-мифогенетическое направление делает акцент на социально-онтологических аспектах бытования «тайных обществ». Уже с архаичной ступени формирование общества сопровождается «изнаночным» процессом создания параллельной вселенной, бытование которой может носить самодостаточный характер, не требующий постоянного выхода к внешнему, то есть социуму. «Тайный», имеющий значение закрытости принцип устройства подобных обществ обуславливается необходимостью изоляции субъекта в процессе инициации.

С ходом истории усиливаются тенденции к десакрализации бытия, что является, по мнению Элиаде, несомненным признаком культурного упадка, поразившего практически все цивилизованные народы. Хотя тайные общества имеются и в современности, их значение для продолжения традиции посвящения ничтожно. Современные «тайные общества», носящие, как правило, мистико-оккультный характер, использующие естественную тягу человека к экстатическому переживанию обновления мира, сочетают в себе два качества: импровизационность и гибридность. В отличие от Гекертона, Элиаде настроен более пессимистично: «Большинство этих псевдо-оккультных групп неизлечимо бесплодны. Их деятельность не позволяет рассчитывать на какой-нибудь значительный творческий результат» ^{49} . Исходя из сказанного, «тайные общества» могут быть объектом только ретроспективного исследования, в рамках которого сакральная архаичность представляется как онтологическая целостность, в отличие от безнадёжной современности, потерявшей единство сакрального и мирского. Апелляция к архаике и сакральному объединяет структурно-мифологический подход с мистико-окультным.

Мистико-оккультный подход рассматривает «тайные общества» как способ эзотерического постижения фундаментальных законов бытия, имеющих преимущественно сакральную природу. Необходимо отметить, что мистико-оккультный подход достаточно вариативен. В его рамках реализуются несколько моделей. В отличие от мифогенетического, структурного подхода здесь утверждается необходимость символического постижения реальности. Если для Элиаде и его сторонников в «тайном обществе» актуализируется интуитивное ощущение вечного противоборства Космоса и Хаоса, то представители мистического направления рассматривают «тайное общество» как условие возможности познания бытия – как некоторой формулы, криптограммы. Вот как об этом говорит М. П. Холл, рассматривая античные мистерии как идеальную модель «тайного общества»: «Символы – язык мистерий. На самом деле это язык не только мистицизма, но и всей Природы, потому что каждый закон и сила, действующие во вселенной, проявляются и становятся доступными ограниченному умучеловека посредством символов» ^{50} . Поэтому закономерно, что в итоге «тайные общества», создающие, сохраняющие и транслирующие свои особые трансцендентные знания, выступают всё же как начала самодостаточные. Заметим, что многие исследователи также возводят бытование «тайных обществ» к древнейшим временам. Сошлёмся на мнение уже известного нам Г. Шустера: «У всех древних культурных народов – у египтян, персов, индусов, евреев, греков и римлян – мы находим тайные общества, которыми руководили жрецы» ^{51} . В этом контексте значение древних «тайных обществ» определяется прежде всего их отношением к генезису собственно «тайных обществ» и не обладает самоценностью как в содержательном, так и в формальном планах.

Для представителей мистико-оккультного направления смысл знаний, подвергшихся многоступенчатой процедуре кодирования и становящихся порой недоступными, «тёмными» для самих адептов «тайных обществ», заключается в обрядовой стороне, заложенной именно в древнейших эпохах. Обратимся снова к работе Холла, к той её части, которая описывает скрытое, символическое значение элевсинских мистерий: «Вряд ли все участники мистерий понимали полностью значение этой аллегории [похищение Персефоны Плутоном], большинство полагало, что она относится к смене сезонов» ^{52} . Таким образом, внутри «тайного общества» находится ещё «более тайное общество». Подобный «матрёшечный» принцип делает «тайные общества» ещё герметичнее, самодостаточность их практически полностью исключает связь с внешним, профанным миром.

Другой представитель мистико-оккультного направления в исследовании «тайных обществ» Сент-Ив д'Альвейдр рассматривает историю как процесс борьбы между «язычеством» и христианством в его экзотерической трактовке. Французский исследователь весьма существенно удлиняет историю христианства, связывая его в Европе с такими явлениями, как орфизм и пифагорейство, акцентируя, в отличие от М. Холла, внимание на социальной стороне эзотерического процесса. «Орфизм за тысячу лет до Пифагора был в Европе одним из величайших рыцарских оплотов против нашествия азиатской революции, её ораторов, её софистов, её торговцев, её политиков, несущих гнёт и рабство» ^{53} . Борьба с язычеством приводит к необходимости создания «тайных обществ» – «социальных орденов», как их называет автор. «В коллективной воле евангельская профилактика указала три социальных ордена, соответствующих трём ступеням обучения» ^{54} . Интересно, что автор связывает указанные «социальные ордена» с деятельностью интеллигенции по степени её одухотворения, восхождения к мистическим высотам: «интеллигенция экономического ордена», «интеллигенция юридического ордена», «интеллигенция обучающего университетского ордена». То есть, как мы и оговаривали выше, перед нами пример наложения двух подходов: позитивистского и мистико-оккультного.

При обращении к историческому прошлому конкретных стран мы увидим, что «тайные общества» представляют собой достаточно распространённое явление, соотносимое с социально-политическими процессами, культурными, религиозными традициями тех или иных социумов. Так, в истории Китая «тайные общества» играют важную роль. Во II в. н.э. даосским проповедником Чжан Цзяо создаётся «Тапиндао» (Учение о пути великого равенства), сторонники которого создают «тайное общество». Несколько позже, в 402 г., возникает «Ляныпе» (Общество лотоса), преобразованное потом в «Байляньцзяо» (Секта Белого лотоса). Последнее «тайное общество», помимо решения этических, религиозных задач, активно участвует в политической жизни китайского общества. Именно оно возглавляет восстание в 1799-1804 гг. против засилья маньчжуров.

Как мы видим, китайские «тайные общества», даже относящиеся к религиозным, не замыкаются в эзотерической сфере, но достаточно реактивны по отношению к социальным процессам. Конспирологическое бытование подобных организаций не выступает как начало самодостаточное, их закрытость объясняется прежде всего конкретными социально-политическими условиями. Поэтому естественно, что сами общества обладают достаточно выраженным трансформационным потенциалом. «Неустойчивость и кратковременность существования характерны для большинства тайных обществ. Одни из них после непродолжительной деятельности сливались с соседними организациями, другие, подняв восстание, утрачивали черты конспиративной организации и превращались в открытые вооружённые отряды, к которым мог примкнуть каждый желающий, третьи раскрывались властями и подвергались разгрому» ^{55} .

Обозначенные особенности китайских «тайных обществ» нашли своё продолжение и в XX веке. Обострившаяся национальная борьба против засилья маньчжурской династии Цин, завершившаяся Синьхайской революцией, находила своё выражение и в возникновении новых многочисленных тайных союзов, получивших обобщающее наименование «хуэйдан». В основе их функционирования доминировали морально-этические принципы, актуализирующие определённые пласты традиционной китайской культуры. Так, значимым символом в подобных объединениях выступает образ Лян Шаньбао – героя известного романа «Речные заводи», защитника всех обездоленных. «Хуэйдан» в большей степени были ориентированы на решение конкретных социальных задач: «Тайные союзы представляли собой противостоящие официальным социальным и политическим структурам организации самозащиты и взаимопомощи различных слоев и групп китайского населения» ^{56} . Необходимость в подобных организациях естественно повышалась в ситуации нарастающей социально-политической энтропии, когда официальные государственные институты практически бездействовали.